Текст книги "Сергий Радонежский. Личность и эпоха"

В этих условиях для Дмитрия Константиновича борьба за Нижний Новгород, казалось, была уже проиграна. Хотя он формально и заручился поддержкой Москвы, та не спешила приходить ему на помощь. Причиной столь осторожного поведения московских властей стали два обстоятельства: во-первых, боязнь непосредственного столкновения с Ордой, а во-вторых, тесные связи Бориса с великим литовским князем Ольгердом, которому он приходился зятем. Возможная интернационализация конфликта из-за Нижнего Новгорода грозила Москве не только борьбой на два фронта, но и тем, что против нее могли выступить и другие русские князья, пока еще соблюдавшие нейтралитет и ожидавшие исхода схватки.

Положение исправил сын Дмитрия Константиновича Василий Кирдяпа. Узнав, очевидно, от захваченных им бояр князя Бориса о планах своего дяди, он решился идти в Сарай, чтобы хоть как-то противодействовать им. Это вполне ему удалось. Согласно Рогожскому летописцу, «тое же зимы прииде изъ Орды князь Василеи Дмитреевичь Суждальскыи отъ царя Азиза, а с нимъ царевъ посолъ, а имя ему Оурусъманды».[359]359
  Там же. Т. XV. Стб. 77.


[Закрыть] С возвращением Василия Кирдяпы выяснилось, что власть в Сарае в очередной раз поменялась, и тем самым ярлык, данный предыдущим ханом Борису Константиновичу на Нижний Новгород, превратился в простую фикцию и никому не нужную бумажку. Это означало, что в реальности за Борисом в Орде никто не стоял. Но, чтобы окончательно заставить москвичей принять участие в борьбе на своей стороне, Василий Кирдяпа сделал еще один шаг. В Сарае он выпросил у нового хана ярлык своему отцу на великое княжение Владимирское. При этом он, разумеется, понимал полную невозможность для того вновь занять владимирский стол. Весь расчет строился на том, что Дмитрий Константинович, передав великокняжеский ярлык в Москву, заставит медлительных и осторожных москвичей начать активные действия.

Так в результате и произошло. Дмитрий Константинович, передав ярлык Дмитрию Московскому, «испросилъ и взялъ собе у него силу къ Новугороду къ Нижнему на брата своего князя Бориса».[360]360
  Там же. Стб. 78.


[Закрыть] Одновременно, судя по материалам новгородского летописания, предприняла свои меры и митрополичья кафедра: «митрополитъ Алексей отня епископию Новогородьскую от владыки (суздальского. – Авт.) Алексея».[361]361
  Там же. Т. V. С. 230.


[Закрыть] Далее события развивались стремительно. После получения московской подмоги князь Дмитрий Константинович «еще къ тому въ своеи отчине въ Суждали събравъ воя многы, въ силе тяжце поиде ратию къ Новугороду къ Нижнему и егда доиде до Бережца (небольшой городок близ устья Клязьмы, на границе Нижегородского удела. – Авт.) и ту срете его братъ его молодъшии князь Борисъ съ бояры своими, кланяяся и покоряяся и прося мира, а княжениа ся съступая».

Все же триумф Дмитрия Константиновича оказался неполным – чтобы не раздражать литовского князя Ольгерда, на дочери которого был женат Борис, он вынужден был удовольствоваться лишь половиной Нижегородского княжества: «Князь же Дмитреи Костянтиновичь, не оставя слова брата своего, взяша миръ межу собою и поделишася княжениемь Новогородскымъ и воя распустиша, а иную силу назадь оувернуша, а самъ седе на княжении въ Новегороде въ Нижнемъ, а князю Борису, брату своему, вдасть Городець».[362]362
  Там же. Т. XV. Стб. 78.


[Закрыть]

Конфликт между суздальскими князьями был разрешен к концу 1364 г., а к следующему, 1365 г. летописцы относят известие о поездке Сергия Радонежского в Нижний Новгород.

Поскольку Пахомий Логофет ничего не говорит о визите троицкого игумена в Нижний Новгород да и о других его подобных поездках (они его просто не интересовали, ибо не укладывались в тот канонический образ святого, который он создавал в «Житии»), сведения о данной миссии Сергия Радонежского мы можем почерпнуть из материалов русского летописания.

Под 1365 г. Софийская Первая летопись помещает следующее известие: «Тогды прииде (в Нижний Новгород. – Авт.) отъ великого князя Дмитрия Ивановича игуменъ Сергий, зовучи князя Бориса Костянтиновича на Москву; он же не поеха; игуменъ же Сергий затвори церкви».[363]363
  Там же. Т. V. С. 230.


[Закрыть]

Какова была цель визита Сергия? Ответ на этот вопрос дает Московский летописный свод конца XV в.: «Князь великы Дмитреи Ивановичь посла в Новъгород Нижнеи ко князю Борису Костянтиновичю игумена Сергея, зовучи его на Москву к себе, да смиритъ его съ братомъ его со княземъ Дмитреем, он же не поеде, игуменъ же Сергей затвори церкви в Новегороде» (выделено нами. – Авт.).[364]364
  Там же. Т. XV. С. 183.


[Закрыть] Из этого уточнения становится понятно, что главной задачей Сергия должно было стать примирение двух братьев: Дмитрия и Бориса Константиновичей Суздальских.

Однако по каноническим правилам игумен монастыря не имел никаких прав единолично «затворять» церкви в отдельно взятом городе или местности. Правом налагать запрещение («интердикт») обладал только глава епархии или митрополит. Из известия Никоновской летописи выясняется, что Сергий в данном случае руководствовался не личными соображениями, а приказом митрополита Алексея и великого князя Дмитрия Ивановича: «В то же время от великого князя Дмитреа Ивановича прииде съ Москвы посолъ преподобный Сергий игуменъ Радонежский въ Новгородъ въ Нижний ко князю Борису Констянтиновичю, зовя его на Москву; он же не послуша и на Москву не поиде; преподобный же Сергий игуменъ по митрополичю слову Алексееву и великого князя Дмитреа Ивановича церкви вся затвори» (выделено нами. – Авт.).[365]365
  Там же. Т. XI. С. 5.


[Закрыть]

Это сравнение известий трех летописных сводов вполне удовлетворительно отвечало на все возможные вопросы исследователей, и они не подвергали сомнению действия Сергия в Нижнем Новгороде до тех пор, пока В. А. Кучкин не обратил внимания на аналогичное известие Новгородской Четвертой летописи: «…тогда прииде посолъ отъ князя Дмитриа Ивановича, игоуменъ Сергии, зовуще князя Бориса на Москву, онъ же не поеха, они же церкви затвориша» (выделено нами. – Авт.).[366]366
  Там же. Т. IV. Ч. 1. Вып. 1. С. 292.


[Закрыть] Употребленное летописцем выражение «они» четко указывало на то, что в закрытии нижегородских церквей участвовало по крайней мере два человека. Ответ на возникший вопрос историк нашел довольно быстро. В Рогожском летописце под 1363 г., то есть двумя годами ранее, помещено следующее сообщение: «Тое же осени приехаша въ Новгородъ Нижнии отъ митрополита Алексея архимандритъ Павелъ да игуменъ Гера-симъ, завучи князя Бориса на Москву, онъ же не поеха, они же церкви затвориша».[367]367
  Там же. Т. XV. Стб. 74–75.


[Закрыть] Таким образом выяснилось, что непосредственными исполнителями интердикта являлись митрополичьи представители Павел и Герасим, а не Сергий Радонежский.[368]368
  Кучкин В. А. Дмитрий Донской и Сергий Радонежский в канун Куликовской битвы // Церковь, общество и государство в феодальной России. М., 1990. С. 119–120.


[Закрыть]

Отсюда В. А. Кучкин сделал вывод, что летописцами были механически соединены два разных события, одно из которых происходило в 1363 г., а другое относится к 1365 г. Очевидным является то, что наложение интердикта произошло лишь однажды. Выясняя, в каком году это могло произойти, В. А. Кучкин подметил, что и Софийская Первая, и Новгородская Четвертая летописи в качестве причины поездки Сергия Радонежского в Нижний Новгород указывают на действия митрополита Алексея: «а митрополитъ Алексей отня епископию Новогородскую отъ владыки Алексея»[369]369
  ПСРЛ. Т. V. С. 230. Ср.: Там же. Т. IV. Ч. 1. Вып. 1. С. 292.


[Закрыть] (имеется в виду Нижегородская епархия и местный владыка Алексей), тогда как в Рогожском летописце данного объяснения нет. Но, по мнению В. А. Кучкина, митрополит Алексей «ничего не мог отнимать» у суздальского епископа Алексея, ибо Нижегородская епархия не находилась под его началом: Нижний Новгород и Городец являлись частью диоцеза самого митрополита. Поскольку в более раннем Рогожском летописце этой «нелепицы» нет, становится очевидным, что достоверным является известие 1363 г. Что же касается сообщения 1365 г., оно, на взгляд историка, впервые появилось в русских летописях через несколько десятилетий после описываемых событий – в летописном своде 1423 г. митрополита Фотия, к которому в конечном счете восходят и Софийская Первая, и Новгородская Четвертая летописи. В отличие от них Рогожский летописец восходит к более раннему источнику. Тем самым выясняется, что при создании свода 1423 г. его составители переработали известие 1363 г. источника Рогожского летописца, ошибочно поставив его двумя годами позже и соотнеся с именем Сергия Радонежского, которое является позднейшей вставкой.[370]370
  Кучкин В. А. Сергий Радонежский. С. 91. Примеч. 27.


[Закрыть] Главный же вывод В. А. Кучкина заключался в том, что говорить о какой-либо поездке Сергия Радонежского в Нижний Новгород просто не приходится.

Данное заключение ученого вызвало полемику среди историков русского Средневековья. Так, Н. С. Борисов, признавая справедливость текстологического наблюдения В. А. Кучкина о грамматической несообразности выражения «они же церкви затвориша» применительно к игумену Троицкого монастыря, согласился с тем, «что более поздний летописец ошибочно перенес на Сергия деяние, совершенное Герасимом и Павлом. Ошибку одного летописца, как это часто бывало, „тиражировали“ последующие переписчики». Относительно же главного вывода В. А. Кучкина Н. С. Борисов продолжал настаивать на том, что речь по-прежнему должна идти о двух московских миссиях в Нижний Новгород – Герасима и Павла в 1363 г. и Сергия Радонежского в 1365 г. Что же касается закрытия церквей в Нижнем Новгороде, то интердикт был наложен лишь однажды – в 1363 г.[371]371
  Борисов Н. С. Указ. соч. С. 109.


[Закрыть]

В отличие от Н. С. Борисова Б. М. Клосс посчитал, что в реальности в Нижний Новгород была направлена всего одна московская миссия – в 1363 г. Но при этом, пытаясь объяснить, каким образом при создании летописного свода митрополита Фотия (его он относит к 1418 г.) митрополичьи послы Павел и Герасим были заменены фигурой Сергия, он строит крайне сложную и противоречивую конструкцию. По его мнению, в состав посольства 1363 г. помимо архимандрита Павла и игумена Герасима входил и Сергий Радонежский. Поскольку «в своде 1418 г. проглядывается тенденция увековечить заслуги Сергия перед московскими князьями»,[372]372
  Клосс Б. М. Избранные труды. Т. 1. Житие Сергия Радонежского. М., 1998. С. 34. Прим. 23.


[Закрыть] становится понятно, почему имена первых двух лиц были опущены, а Сергий действует один. При этой переработке эпизод был перенесен под 1365 г. Однако при этом исследователь сталкивается с другой трудностью – более ранний, чем летописный свод митрополита Фотия, Рогожский летописец, как мы уже убедились, ничего не знает об участии в посольстве Сергия, а полагает, что храмы в Нижнем Новгороде закрывали только Павел и Герасим. Это противоречие исследователь решает следующим образом: по его мнению, Рогожский летописец является тверской переработкой более ранней Троицкой летописи. Правда, и там при изложении эпизода 1363 г. встречаются лишь имена Герасима и Павла, но ничего не говорится о роли Сергия.[373]373
  Приселков М. Д. Троицкая летопись. Реконструкция текста. СПб., 2002. С. 379.


[Закрыть] Данный факт Б. М. Клосс объясняет тем, что писавший Троицкую летопись Епифаний Премудрый, выдвигавший на первый план «смирение» Сергия, хотя и знал об этом факте биографии преподобного, решил не упоминать о нем в своем летописном сочинении.[374]374
  Клосс Б. М. Указ. соч. С. 34. Прим. 23.


[Закрыть] Позднее, «около 1418 г. Епифаний написал ряд повестей для составлявшегося тогда же летописного свода митрополита Фотия. В них тема Сергия получила дополнительное звучание… первоначальное известие 1363 г. о приезде митрополичьих послов Павла и Герасима в Нижний Новгород было датировано 1365 г. и переделано таким образом, что единственным послом (но уже великого князя) стал Сергий Радонежский, позакрывавший все церкви города».[375]375
  Там же. С. 18.


[Закрыть]

Как видим, в современной литературе нет единства мнений по поводу достоверности этого эпизода биографии Сергия. Причиной этих разногласий стало то, что исследователи не смогли разобраться в хронологических ошибках, содержащихся в русском летописании при изложении данных событий. Вся ошибка в хронологии вышла из-за того, что некоторые летописцы, не зная о пострижении князя Андрея в 1364 г., посчитали, что борьба за Нижний Новгород началась сразу после его кончины 2 июня 1365 г., и тем самым поставили связанные с этим события годом позднее, нежели они происходили в реальности. Очевидно, правильную хронологию содержит Симеоновская летопись, полагающая, что окончательно вопрос о нижегородском столе был разрешен к концу 1364 г.[376]376
  ПСРЛ. Т. XVIII. С. 103.


[Закрыть] В свою очередь, Рогожский летописец, пытаясь разрешить эти противоречия, ошибочно приурочил начало нижегородской смуты к 1363 г. Поскольку последний завершает летописную статью 1364 г., где изложены нижегородские события, сообщением о смерти вдовы великого князя Ивана Красного Александры, случившейся в самом конце декабря этого года, становится понятно, что борьба за нижегородский стол происходила на протяжении одного лишь 1364 г.

Вместе с тем под 1365 г. имелось известие о поездке Сергия Радонежского к князю Борису Константиновичу. Посчитав, что эта поездка была связана с борьбой князей за нижегородский стол, летописцы перепутали ее с посольством архимандрита Павла и игумена Герасима. Тем самым получилось, что Сергию были приписаны действия, которые в действительности совершали другие лица. Следы этой редакторской работы хорошо прослеживаются в Новгородской Четвертой летописи, где применительно к Сергию говорится, что «они же церкви затвориша».[377]377
  Там же. Т. IV. Ч. 1. Вып. 1. С. 292.


[Закрыть] Так что речь должна идти о двух разновременных московских посольствах – 1364 г. (архимандрита Павла и игумена Герасима) и 1365 г. (Сергия Радонежского).

Что же делал в Нижнем Новгороде троицкий игумен? Этот вопрос представляется особенно интересным, если учесть, что к концу декабря 1364 г. принадлежность нижегородского стола была окончательно определена в пользу Дмитрия Константиновича.

В поисках ответа на него следует напомнить о том, что князь Борис Константинович, будучи женатым на дочери великого литовского князя Ольгерда, был самым тесным образом связан с Литвой. Ольгерд имел достаточно серьезные намерения в отношении русских княжеств, и при возраставшей угрозе схватки с Литвой московскому правительству не было никакого резона оставлять в своем тылу враждебного князя. Такого рода решения приходилось принимать не великому князю Дмитрию Ивановичу, который в первые годы своего княжения являлся чисто номинальной фигурой (в 1365 г. Дмитрию было всего 15 лет), а прежде всего митрополиту Алексею, как уже говорилось, фактическому руководителю тогдашнего московского правительства. Учитывая весь расклад сил на политической арене, он постарался приложить все усилия для примирения с князем Борисом. Можно предположить, что именно благодаря вмешательству митрополита не был допущен полный разгром проигравшей стороны и Дмитрий Константинович вынужден был поделиться нижегородским княжением со своим младшим братом.

Для окончательного примирения Москвы с князем Борисом необходим был посредник. Личность Сергия Радонежского подходила для этих целей как нельзя лучше. Прежде всего он являлся игуменом монастыря, располагавшегося во владениях удельного князя Владимира, официально не втянутого в разгоревшийся конфликт и не поддерживавшего ни одну из враждовавших сторон. Но самым важным являлось то, что митрополит хорошо знал Сергия через его старшего брата Стефана (с последним, как помним, он даже некоторое время пел на одном клиросе в Богоявленском монастыре)[378]378
  Клосс Б. М. Указ. соч. С. 308.


[Закрыть] и мог ему полностью доверять.

Главной же причиной визита троицкого настоятеля явилась необходимость устройства церковных дел в Нижегородской епархии после смерти скончавшегося в конце 1364 г. владыки Алексея.[379]379
  ПСРЛ. Т. XV. Стб. 78.


[Закрыть] Так как последний играл весьма значительную роль в противостоянии Москве, перед митрополитом Алексеем встала непростая задача – как возвратить Нижний Новгород и Городец под непосредственную власть митрополичьей кафедры.

Тогдашний глава Русской церкви постарался извлечь как можно больше пользы из нижегородских событий, чтобы крепче привязать суздальских князей к Москве. Для этого он использовал прежде всего свою духовную власть. Не назначая нового суздальского владыку после смерти епископа Алексея (а это было исключительной прерогативой митрополита), глава Русской церкви вел дело к фактической ликвидации Суздальской епархии. Тем самым Москва подчиняла себе в церковном отношении суздальских князей. Разумеется, при этом митрополит Алексей понимал, что прямое уничтожение Суздальской епархии будет воспринято крайне негативно, и предпочел действовать более дипломатично.

Храмами в пределах суздальских владений все же необходимо было управлять, и поэтому митрополит, направляя в 1365 г. Сергия Радонежского в Нижний Новгород, очевидно, просил его подыскать нужную кандидатуру из местного духовенства на пост представителя митрополита. Таковая фигура Сергием была найдена – игумен местного Печерского монастыря Дионисий, близкий ему по духу и пройденному жизненному пути.

Н. С. Борисов относит знакомство Сергия Радонежского с Дионисием, ставшим впоследствии архиепископом Суздальским, Нижегородским и Городецким, а тогда игуменом основанного им близ Нижнего Новгорода пещерного (Печерского) монастыря, своего рода «двойника» знаменитой киевской обители, ко времени поездки преподобного в Нижний Новгород.[380]380
  Борисов Н. С. Указ. соч. С. 114.


[Закрыть]

Поскольку в дальнейшем на протяжении двух десятилетий судьбы Сергия Радонежского и Дионисия будут тесно переплетаться, здесь необходимо сказать несколько слов о личности последнего.

Дионисий Суздальский являлся одним из виднейших деятелей Русской церкви второй половины XIV в. и впоследствии был причислен к лику святых. Однако в имеющихся в распоряжении исследователя источниках отсутствуют какие-либо прямые указания на происхождение, дату рождения, иные подробности жизни Дионисия в бытность того мирянином. Неизвестно и то, кто были его родители и где они жили. Единственное, что можно утверждать с большой долей достоверности, – то, что при крещении будущий суздальский архиепископ получил имя Давид, в честь почитаемого в православном мире греческого подвижника-анахорета святого Давида Солунского.[381]381
  О том, что Дионисий Суздальский в миру имел имя Давид, может свидетельствовать запись в Кормовой книге Нижегородского Печерского монастыря 1595 г.: «На память преподобного отца нашего Давида (26 июня) и на преставление (Дионисия в 15 день окт. 1385 г.) в оба дни понахиды и обедни служити собором и кормы на братию ставити болшие» [Макарий (Миролюбов), архимандрит. Памятники церковных древностей. Нижегородская губерния. СПб., 1857. С. 363–364]. Известно, что в Древней Руси был широко распространен обычай, когда и по прошествии многих лет монахи, несмотря на то что при пострижении получали новые имена, продолжали поминать своих небесных покровителей, имена которых носили еще в миру.


[Закрыть]

В литературе принято считать, что Дионисий родился около 1300 г. в киевских пределах. Постригшийся в Киево-Печерском монастыре и рукоположенный в иеромонахи, он ушел в Нижний Новгород и в «трех поприщах» от него основал Печерскую обитель с храмом во имя Вознесения Господня.

Подобное начало жизненного пути не представляло собой ничего необычного для того времени. По имеющимся в нашем распоряжении материалам, именно в середине и во второй половине XIV в. прослеживается довольно устойчивый поток русского монашества, перебиравшегося из Южной в Северо-Восточную Русь. Это было связано со все усиливавшимся в середине XIV в. натиском Литвы на южнорусские земли. Подобно Дионисию, в середине XIV в. в Северо-Восточной Руси появился выходец с Юга Стефан Махрищский, чьими трудами были основаны два монастыря на речках Мах-рище и Авнеге. Так же поступили старцы Иона и Евфросин, во второй половине XIV в. пришедшие из Киева на Онежское озеро в монастырь к Лазарю Мурманскому.

Считается, что основанная Дионисием обитель возникла около 1330 г. В этом монастыре Дионисий был сперва игуменом, а затем архимандритом. Обитель приобрела всеобщее уважение, сделалась «училищем христианской веры и благочестия», и в ней насчитывалось до 900 иноков.[382]382
  Русский биографический словарь. Т. 6 (Дабелов – Дядь-ковский). СПб., 1905. С. 422.


[Закрыть]

Правда, сразу следует оговориться, что предложенная дата основания Нижегородского Печерского монастыря в 1330 г. не выдерживает серьезной критики. Впервые сведения о возникновении монастыря в Нижнем Новгороде (без указания даты) встречаются в Степенной книге середины XVI в.: «Сий Дионисий въ Нижьнемъ Новее граде ископа пещеру, идеже люботрудно подвизася и монастырь честенъ состави, зовомый Печерский монастырь».[383]383
  ПСРЛ. Т. XXI. Вторая половина. СПб., 1913. С. 420.


[Закрыть] Более подробные сведения о начале обители содержит восходящее к первым годам XVII в. «Сказание о разрушении Печерьского монастыря»: «Ныне место зовомо Старые Печеры понеже блись монастыря того к востоку, мало нижае быша пещеры, в них же суть еще прежде обители тоя пребываху отъшелники от мира, хотящии Богу работати; глаголят же неции, яко бытии тамо и святому Дионисию, иже возгради монастырь тои, и бысть в нем первыи игумен».[384]384
  Гацисский А. С. Нижегородский летописец. Н. Новгород, 1886. С. 109.


[Закрыть] Как видим, и здесь нет даты основания обители. Поэтому в литературе были высказаны определенные сомнения в достоверности сведений о начале биографии Дионисия Суздальского. Так, А. А. Булычев пришел к выводу, что Дионисий вряд ли мог быть постриженником или насельником Киево-Печерского монастыря. Склоняется он также к мысли о том, что основанная им обитель в Нижнем Новгороде возникла в более позднее, нежели 1330 г., время.[385]385
  Булычев А. А. Дионисий Суздальский и его время. Часть первая // Архив русской истории. Сборник Российского государственного архива древних актов. Вып. 7. М., 2002. С. 7—33.


[Закрыть]

Как бы то ни было, первое достоверное известие о Дионисии относится лишь к 1374 г., когда, по сообщению летописцев, митрополитом Алексеем он был поставлен из архимандритов Печерского монастыря суздальским епископом: «Въ лето 6882 индикта 12 въ великое говеино на зборъ (то есть в первое воскресенье Великого поста, которое в 1374 г. пришлось на 19 февраля. – Авт.) на Москве пресвященныи архиепископъ Алексеи митрополитъ постави архимадрита Печерскаго манастыря, именем Дионисиа, епископомъ Суждалю и Новугороду Нижнему и Городцу».[386]386
  ПСРЛ. Т. XVIII. С. 113.


[Закрыть]

И все же одно косвенное свидетельство о жизни Дионисия до поставления его в епископы сохранилось. Как уже отмечалось выше, в 1392 г. москвичам удалось вернуть себе Нижний Новгород после почти полувекового обладания им суздальскими князьями. Однако оказалось, что к этому времени Нижний Новгород и Городец в церковном отношении подчинялись не митрополиту, как это было еще в середине XIV в., а суздальскому архиепископу.

Определить, когда и каким образом это произошло, позволяют документы, отложившиеся в архиве Константинопольского патриархата. Из них выясняется, что московские власти сразу после возвращения Нижнего Новгорода в 1392 г. решили снова подчинить этот город вместе с Городцом власти митрополита. Вопрос этот лежал исключительно в компетенции патриарха, и в Константинополь великим князем Василием I и митрополитом Киприаном направляется просьба восстановить прежний статус-кво. Занимавший в это время патриарший престол константинопольский патриарх Антоний IV послал для разбирательства этого дела на Русь архиепископа Вифлеемского Михаила и царского сановника Алексия Аарона. Сохранились наказ послам на Русь, датированный 29 октября 1393 г., и составленная примерно в это же время грамота патриарха суздальскому владыке Евфросину.[387]387
  Русская историческая библиотека. 2-е изд. Т. VI. Ч. I. Памятники древнерусского канонического права. СПб., 1908. Приложения. № 41, 42. (Далее – РИБ.)


[Закрыть]

Судя по этим документам, суздальские епископы стали владеть Нижним Новгородом и Городцом в бытность Дионисия Суздальского.

«Ты хорошо знаешь, – читаем в грамоте патриарха суздальскому архиепископу Евфросину, – как твой монах, оный кир Дионисий доносил нам о Новгороде [Нижнем] и Городце, – что они принадлежат к Суздальской епархии, находясь в уделе тамошнего князя и недалеко от Суздаля. Поэтому он просил и получил грамоты на них от царя и патриарха, дабы не терпеть беспокойства от правящих митрополитов русских. И ты сам, сделавшись суздальским архиепископом, после смерти онаго… предъявлял эту грамоту и испросил другую на свое имя (она была выдана в 1389 г. – Авт.[388]388
  Там же. № 34. Стб. 230.


[Закрыть]), чтобы владеть теми [городами]».[389]389
  Там же. № 41. Стб. 278.


[Закрыть] Далее патриарх сообщал суздальскому архиепископу о направлении послов на Русь и приказывал: «Итак, покажи им грамоты, которые ты и твой монах получили от отца, высочайшего и святого самодержца, славной и блаженной памяти царя (то есть византийского императора. – Авт.), от нашей мерности и от бывшего предо мною святейшего и приснопамятного патриарха кир Нила».[390]390
  Там же. Стб. 280, 282.


[Закрыть]

Упоминание патриарха Нила (он занимал патриарший престол в 1380–1388 гг.) и сопоставление процитированных отрывков грамоты патриарха Антония IV с данными русских летописей позволяет отнести переход Нижнего Новгорода и Городца под власть суздальских епископов к 1382 г. Действительно, под этой датой находим известие о преобразовании Суздальской епархии в архиепископию: «Тое же зимы прииде из Царяграда на Русскую землю Дионисии, епископъ суждальскыи, а в Суждаль приеха месяца генваря въ 6 день и воду крестилъ на Богоявление, а исправилъ себе архиепископью, и благослови его вселеньскыи патриархъ Нилъ и великая съборная апостольская церковь, и весь священьскыи вселеньскыи съборъ, повеле е зватися и быти архиепископомъ въ Суждале и въ Нижнемъ Новегороде и на Городце, и по нем пребыти сущимъ въ тыхъ делехъ такоже и инымъ епископомъ».[391]391
  ПСРЛ. Т. XVIII. С. 134.


[Закрыть]

Однако грамота патриарха Антония IV сообщает, что Нижний Новгород и Городец стали владением суздальских епископов гораздо ранее – еще при жизни митрополита Алексея, то есть до 1378 г.: «Они (Нижний Новгород и Городец. – Авт.) были де исстари и изначала городами Русской митрополии и состояли под ее ведением и управлением; твой же монах (то есть Дионисий. – Авт.) выпросил их у митрополита Киевского и всея Руси, онаго кир Алексия, чтобы держать их, на правах экзарха, и действительно держал до конца жизни кир Алексия. По смерти же кир Алексия, когда вследствие разных смут, о которых знаешь и ты, другой не был еще поставлен на Русскую митрополию, твой монах завладел этими городами и, не найдя здесь (то есть в Константинополе. – Авт.) никакой помехи (так как на Руси не было одного общего митрополита, а бывали попеременно то один, то другой), стал искать и получил их на том основании, будто они принадлежат его Церкви».[392]392
  РИБ. Т. VI. Ч. 1. Приложения. № 41. Стб. 280.


[Закрыть]

Поскольку сообщение летописей под 1374 г. о постав-лении Дионисия «епископомъ Суждалю и Новугороду Нижнему и Городцу» приходится на время жизни митрополита Алексея, в литературе сложилось мнение, что передача указанных городов под церковную юрисдикцию суздальского епископа произошла именно в 1374 г., когда эту епархию возглавил Дионисий.[393]393
  Этой позиции придерживается А. А. Булычев. Говоря о Дионисии, он пишет: «В 1374 г. киевский митрополит Алексий возвел его на кафедру епископов суздальских, передав в юрисдикцию новопоставленному владыке из первосвятительского диоцеза Нижний Новгород и Городец» (Булычев А. А. Указ. соч. С. 7).


[Закрыть]

Но вряд ли с этим можно согласиться. Судя по всему, речь в патриаршей грамоте идет о событиях более ранних, чем 1374 г. Для этого вывода у нас имеется несколько оснований. Прежде всего нам неизвестны случаи, когда поставленный митрополитом епископ управлял своей епархией не самостоятельно, а в качестве митрополичьего экзарха. Между тем у нас есть косвенные подтверждения того, что до 1374 г. Нижний Новгород в церковном отношении действительно управлялся от имени митрополита. Об этом говорит известие летописца о пребывании митрополита Алексея в Нижнем Новгороде в 1370 г.,[394]394
  ПСРЛ. Т. XVIII. С. 110.


[Закрыть] а также тот факт, что русские летописи на протяжении целого десятилетия – в промежуток между смертью суздальского епископа Алексея в 1364 г. и поставлением Дионисия в 1374 г. – не называют ни одного суздальского епископа, хотя известия о событиях церковной жизни во владениях суздальских князей встречаются у летописца регулярно.[395]395
  Из церковных известий во владениях суздальских князей в 1364–1374 гг. упоминаются: смерть и похороны в нижегородской церкви Св. Спаса князя Андрея Константиновича 2 июня 1365 г.; женитьба 18 января 1366 г. великого князя Дмитрия Московского на дочери суздальского князя Дмитрия Константиновича; гибель монахов в монастыре Св. Лазаря в Городце от грома 23 июля 1367 г.; пожар соборной церкви Св. Михаила в Городце и церкви Св. Михаила в Суздале от молнии 11 апреля 1368 г.; восстановление князем Борисом Константиновичем Суздальским сгоревшей соборной церкви Св. Михаила летом 1370 г.; строительство каменной церкви Св. Николы князем Дмитрием Константиновичем в Нижнем Новгороде летом 1371 г.; чудо с колоколом у церкви Св. Спаса в Нижнем Новгороде летом 1372 г. (Там же. С. 103–107, 109, 111–112).


[Закрыть]

Наконец, обращает на себя внимание, что патриарх Антоний, обращаясь к суздальскому архиепископу Евфросину, применяет по отношению к его предшественнику на суздальской кафедре выражение «твой монах», хотя в Константинополе было известно, что Дионисий являлся суздальским владыкой.[396]396
  Ср.: РИБ. Т. VI. Ч. 1. Приложения. № 34. Стб. 230 (Запись 1389 г.).


[Закрыть]

Вероятно, вскоре после знакомства с Сергием Дионисий получил сан архимандрита и стал руководителем нижегородского духовенства. Предупреждая возможное недовольство нижегородской паствы фактическим уничтожением Суздальской епархии, митрополит Алексей направил вместе с Сергием в Нижний Новгород «Поучение жителям нижегородских и городецких пределов». Оно дошло до нас в единственном списке рубежа XIV–XV вв. в одной из рукописей Московского Чудова монастыря. В нем митрополит Алексей, обращаясь к «игуменомъ, попомъ и диаконом и всем правовернымъ христианомъ всего предела Новгородского и Городецкого», призывал их подчиниться непосредственной власти митрополита.[397]397
  Государственный исторический музей. Отдел рукописей. Чу-довское собрание. № 18. Л. 165 об. – 167. Публикация: Невоструев К. Вновь открытое поучительное собрание святого Алексия, митрополита Московского и всея России // Душеполезное чтение. 1861. Апрель. С. 449–467.


[Закрыть]

В литературе имеется несколько датировок этого памятника. К. Невоструев, опубликовавший послание митрополита Алексея, полагал, что оно относится к 1365 г. В. А. Кучкин считает, что послание было связано с захватом Нижнего Новгорода князем Борисом. Это событие, по его мнению, произошло в 1363 г., что меняет датировку памятника.[398]398
  Невоструев К. Указ. соч. С. 452; Кучкин В. А. Формирование… С. 223. Примеч. 180.


[Закрыть] Однако выше мы показали, что в действительности захват Нижнего Новгорода князем Борисом Константиновичем случился в 1364 г., а ошибка В. А. Кучкина произошла из-за того, что он основывался на неверных хронологических данных Рогожского летописца, не учитывая сведений всей совокупности русских летописей, в частности Симеоновской. Не учел исследователь и другого факта. В Русской церкви до сих пор сохранилась традиция поминать на службах возглавляющего ту или иную епархию правящего архиерея. В своем послании митрополит Алексей призывал нижегородцев поминать себя: «Такоже, дети, поминаите въ молитвахъ своихъ и наше смиренье, дабы Христосъ Богъ нас съблюлъ отъ неприязни в семъ веце».[399]399
  Невоструев К. Указ. соч. С. 466.


[Закрыть] Подобная фраза могла быть высказана только после смерти суздальского владыки Алексея, который, по данным Рогожского летописца, скончался в конце 1364 г.[400]400
  ПСРЛ. Т. XV. Стб. 78.


[Закрыть] И это говорит о том, что послание было написано в 1365 г.

Фактическая ликвидация Суздальской епархии продолжалась почти десятилетие. Лишь в 1374 г. митрополит Алексей назначил Дионисия на пустующую кафедру, которой тот уже реально управлял. Сделать это заставило резкое обострение отношений Москвы с Тверью и Литвой на рубеже 1360-х – 1370-х гг. В этих условиях московские власти предпочли пойти на известные уступки суздальским князьям, чтобы не иметь в их лице возможных противников в схватке за господство в Северо-Восточной Руси.

Поездка Сергия в Нижний Новгород преследовала и еще одну цель. Судя по всему, митрополит Алексей осознавал, что только одним церковным подчинением вряд ли возможно было надолго привязать суздальских князей к Москве. Очевидно, требовалась более прочная связь, которой мог стать брак великого князя Дмитрия с одной из суздальских княжон.

Для нас определенный интерес представляет тот факт, что это стремление митрополита нашло горячего сторонника в лице московского тысяцкого Василия Васильевича Вельяминова, игравшего одну из главных ролей в московском правительстве того времени.

Свое первенствующее положение в среде московского боярства Василий Васильевич Вельяминов приобрел благодаря своим родственным связям с московским княжеским домом. Его двоюродная сестра была замужем за отцом Дмитрия (будущего Донского), которому он, соответственно, приходился двоюродным дядей.[401]401
  Вопрос родственных связей Вельяминовых с московским княжеским домом довольно запутан в отечественной литературе. В. А. Кучкин в свое время обратил внимание на одну жалованную грамоту Дмитрия Донского некоему новоторжцу Евсевию, где великий князь называет Василия Васильевича Вельяминова «своим дядей» (Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV – начала XVI в. Т. III. М., 1964. № 238.) (Далее – АСЭИ.) В 1974 г. он выдвинул осторожное предположение, что жена великого князя Ивана Красного и, соответственно, мать Дмитрия Донского великая княгиня Александра (в монашестве Мария) была сестрой московского тысяцкого В. В. Вельяминова (Кучкин В. А. Из истории генеалогических и политических связей московского княжеского дома в XIV в. // Исторические записки. Т. 94. М., 1974. С. 365, 381. Примеч. 6). Позднее исследователь отказался от этой мысли. Поводом, вероятно, послужил тот факт, что в начале XV в. сын Дмитрия Донского Петр женился на Ев-фросинье Полиевктовне, внучке Василия Васильевича Вельяминова. Предположить, что Александра была сестрой Василия Васильевича Вельяминова, невозможно, так как получается, что князь Петр Дмитриевич и Евфросинья Вельяминова состояли в шестой степени родства, а такие браки по церковным правилам считались недопустимыми. (Церковь разрешала браки только после седьмой степени родства, о чем напоминает известная поговорка о слишком дальних родичах: «седьмая вода на киселе».) На основании этого В. А. Кучкин высказал другое предположение – что Дмитрий Донской именует Василия Васильевича «дядей» не в привычном для нас значении «брат отца или матери», а в другом – «кормилец, воспитатель, наставник, дядька». В. В. Вельяминов при Дмитрии Донском занимал должность московского тысяцкого, а одной из основных обязанностей тысяцких являлось как раз воспитание княжеских детей. Как известно, после смерти отца Дмитрий остался ребенком на попечении московских бояр. Поэтому, согласно гипотезе В. А. Кучкина, Дмитрий и называет в грамоте В. В. Вельяминова «своим дядей», то есть дядькой, воспитателем (Кучкин В. А. «Свой дядя» завещания Симеона Гордого // История СССР. 1988. № 4. С. 152–157). Однако это предположение, несмотря на всю привлекательность, следует отбросить. В. К. Гарданов, специально изучавший бытование термина «дядька» в Древней Руси, нигде не сталкивался со случаем, когда значение «кормилец, воспитатель» выражалось бы словом «дядя», а не «дядька» (Гарданов В. К. «Дядьки» Древней Руси // Исторические записки. Т. 71. М., 1962. С. 236–250). Сознание средневековых людей четко разграничивало эти два внешне похожих слова. Разница между ними существовала и гораздо позднее. В документах XVII в. известный боярин Б. И. Морозов, воспитатель царя Алексея Михайловича, всегда именуется царским «дядькой», но отнюдь не «дядей». Это отражено и в художественной литературе. А. С. Пушкин, тонко чувствовавший все оттенки родного языка, не мог допустить того, чтобы Гринев из «Капитанской дочки» называл своего воспитателя Савельича «дядей». В своих построениях В. А. Кучкин не учел одного обстоятельства. Словом «дядя» на Руси называли не только родного дядю, но и двоюродного. Таким образом, если предположить, что Александра была внучкой родоначальника Вельяминовых Протасия не от Василия Протасьевича, а от другого его сына, то в итоге Евфросинья и Петр оказываются родственниками в восьмой степени, что делало их брак возможным, а Василий Васильевич Вельяминов являлся двоюродным дядей Дмитрия Донского. Остается только найти в источниках упоминание еще об одном сыне Протасия. Родословная Вельяминовых, составленная много позже, называет всего одного сына у московского тысяцкого Протасия. Но это отнюдь не означает, что у него не могло быть других сыновей. Просматривая родословцы старомосковских боярских родов и сравнивая между собой различные их редакции, можно привести немало случаев, когда их представители, составляя свое родословие, отсекали боковые ветви рода, успевшие к тому времени «захудеть». Это делалось в первую очередь из-за боязни осложнений в местническом отношении. Изучая летописные известия времен княжения Калиты, находим интересное для нас сообщение о том, что в 1330 г. московский князь, будучи в Новгороде, направил своего посла Луку Протасьева в Псков к бежавшему туда князю Александру Михайловичу Тверскому с предложением поехать в Орду (ПСРЛ. Т. XXV. С. 169). Несомненно, что это был очень влиятельный человек своего времени, очевидно боярин, если судить по важности и деликатности порученного дела. Определение Луки как «Протасьев», несомненно, указывает на его отца Протасия. Бояр у Ка-литы было сравнительно немного, но только один из них звался Протасием. Им был первый известный нам московский тысяцкий. Очевидно, что Лука был его сыном и, в свою очередь, имел дочь Александру, вышедшую замуж в 1345 г. за Ивана Красного, в бытность того еще удельным звенигородским князем. Таким образом, Василий Васильевич Вельяминов оказывается двоюродным дядей Дмитрия Донского. Что же касается Луки Протасьевича, он стал по мужскому потомству родоначальником рода Протасовых, и память об этом у его потомков сохранялась очень долго, на протяжении нескольких столетий. Но связанные с уделами Протасовы очень быстро деградировали в служебном отношении и вышли из среды московского боярства (Родословие Протасовых см.: Лобанов-Ростовский А. Б. Русская родословная книга. 2-е изд. Т. 2. СПб., 1895. С. 141–150).


[Закрыть]

Будучи в родстве с московскими князьями, Василий Васильевич мог не опасаться за устойчивость своего положения. Однако время играло не в его пользу. Княжич подрастал, на повестке дня рано или поздно должен был появиться вопрос о его женитьбе, автоматически выдвигавшей на первые роли близ великокняжеского стола родичей со стороны будущей жены, которые легко могли потеснить московского тысяцкого на вторые роли, невзирая на все его прежние заслуги. Первым сигналом того, насколько непрочным было его влияние, стала для Василия Васильевича смерть его двоюродной сестры великой княгини Александры 26 декабря 1364 г.[402]402
  ПСРЛ. Т. XXV. С. 182.


[Закрыть]

Чтобы сохранить свою роль и в дальнейшем, Василий Васильевич разработал довольно удачную комбинацию. Князь Дмитрий Константинович Суздальский, занявший Нижний Новгород благодаря поддержке Москвы, был всецело признателен московскому правительству. Однако сделать прочным и стабильным этот союз могли только брачные связи. Неудивительно, что перед юным московским князем со всей очевидностью вставала необходимость женитьбы на дочери суздальского князя. Но у последнего их было две. В этом-то и заключалась вся суть задуманного Вельяминовым плана. Согласно ему, одновременно с женитьбой великого князя Дмитрия на одной из дочерей князя Дмитрия Константиновича сын Василия Васильевича Микула должен был жениться на другой дочери суздальского князя. Тем самым род Вельяминовых вновь роднился с московскими князьями и влиянию Василия Васильевича ничто более не могло угрожать.