Текст книги "Сквозь слезы. Русская эмоциональная культура"

Вопрос Ивана Карамазова «Кто не желает смерти отца?» [Акад. ПСС, XV, 117] для Розанова трансформируется в «Кто не желает смерти ребенка?» Таков негласный девиз современного мира с его утилитарным подходом к человеку:

Что-то чудовищное совершается в истории, какой-то призрак охватил и извратил ее: для того, чего никто не видел, чего все ждут только, совершается нечто нестерпимое: человеческое существо, до сих пор вечное средство, бросается уже не единицами, но массами, целыми народами во имя какой-то общей далекой цели, которая еще не показалась ничему живому, о которой мы можем только гадать. И где конец этому, когда же появится человек как цель, которому принесено столько жертв, – это остается никому не известным269269
  Розанов В. В. Легенда о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского: Опыт критического комментария // Розанов В. В. Собр. соч. Легенда о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского. Лит. очерки. О писательстве и писателях. М., 1996. С. 35. Курсив источника – И. К.


[Закрыть].

Нарушение кантовского категорического императива270270
  Ср. замечание Розанова о «великом правиле Канта» в письме к Н. Н. Страхову: Переписка В. В. Розанова с Н. Н. Страховым // Розанов В. В. Литературные изгнанники: Н. Н. Страхов. К. Н. Леонтьев. М., 2001. С. 173.


[Закрыть], как и замечание Ивана Карамазова, Розановым понимается предельно конкретно. Человек – даже не объект манипуляций, он имущество, ресурс, сырье, даже еда. Неслучайно Розанов вспоминает, как «у римского народа, самого совершенного в понимании права» «рабов крошили на говядину, которою откармливали рыбу в прудах»271271
  Розанов В. В. Легенда о Великом инквизиторе. С. 36.


[Закрыть]. В статье Розанова 1899 года «Об „отреченных“, или апокрифических детях» этот же пример из римских нравов будет соседствовать с примером из современной жизни – газетной вырезкой об американском миллионере, владельце колбасной фабрики, который сварил жену в специальном чане и пустил ее на сосиски272272
  См.: Розанов В. В. Об «отреченных», или апокрифических детях // Розанов В. В. Семейный вопрос в России. Т. I–II. Материалы для III тома. М., 2004. С. 36–38.


[Закрыть]. Естественно, обращение к таким случаям роднит розановскую публицистику с критикой буржуазной цивилизации Достоевским, предрекавшим Западу узаконение антропофагии. Также, оставаясь в русле идей Достоевского, Розанов приходит к выводу, что никакое право, никакой прогресс и никакие общественные институты не защитят личность от порабощения и уничтожения – только в религии залог жизни и свободы273273
  См.: Розанов В. В. Легенда о Великом инквизиторе. С. 35.


[Закрыть]. Свой общественный и правовой идеал Розанов отыскивает в библейской Книге Руфи274274
  См.: Там же. С. 31.


[Закрыть].

По-видимому, спасительность религии в глазах Розанова обусловливается ее антиприродностью. Комментируя начало рассуждений Ивана о детских страданиях, Розанов замечает:

…человеку предстоит или, отказавшись от последних и с ними от своей личности, от искры Божией в себе, – слиться с внешнею природою, слепо подчинившись ее законам; или, сохраняя свободу своего нравственного суждения, – стать в противоречие с природою, в вечный и бессильный разлад с нею275275
  Там же. С. 59.


[Закрыть].

В качестве главного атрибута природы в таком противопоставлении, очевидно, выступает ее безличность, безразличие к индивиду. Наука, мораль, политика суть разновидности компромисса между достоинством личности и безличностью природы. И лишь религия, ставящая нравственную свободу выше материи, способна дать отпор ее, выражаясь словами Тютчева, «всепоглощающей и миротворной бездне».

С этим тезисом у Розанова тем не менее соседствует и критика религии. И здесь он вновь усиливает Достоевского: бунт Ивана тем и страшен, что это не бунт безбожника, а бунт, основанный на глубоком принятии Бога, на любви к Нему.

…в столь мощном виде, как здесь, диалектика никогда не направлялась против религии. Обыкновенно исходила она из злого чувства к ней и принадлежала немногим людям, от нее отпавшим. Здесь она исходит от человека, очевидно преданного религии более, чем всему остальному в природе, в жизни, в истории, и опирается положительно на добрые стороны в человеческой природе. Можно сказать, что здесь восстает на Бога божеское же в человеке: именно чувство в нем справедливости и сознание им своего достоинства276276
  Там же. С. 62.


[Закрыть].

Три великие, мистические акта, – объясняет Розанов, – служат в религиозном созерцании опорными точками, к которым как бы прикреплены судьбы человека, на которых они висят, как на своих опорах. Это – акт грехопадения: он объясняет то, что есть; акт искупления: он укрепляет человека в том, что есть; акт вечного возмездия за добро и за зло, окончательного торжества правды: он влечет человека в будущее277277
  Розанов В. В. Легенда о Великом инквизиторе. С. 62. Курсив источника. – И. К.


[Закрыть].

Ужас положения Ивана в том, что, всецело оставаясь на религиозной почве, он выбивает по меньшей мере две из трех опор: он отрицает, что истоком людского горя является грехопадение; и он отказывается от третьего «мистического акта», поскольку прощение мучителей кажется ему кощунственным, а посмертное наказание – бессмысленным.

Божеское в человеке, отказывающееся от законов божественной правды, обращается в сатанинское: суд Ивана Карамазова над мировой гармонией – это суд падшего ангела над Богом. И Розанов, утверждавший ранее, что религия является единственной альтернативой обращению человека в топливо цивилизации, признает справедливость этого сатанинского суда. Вот как отвечает сам мыслитель на вопрос Ивана о возможности «принять свое счастие на неоправданной крови маленького замученного, а приняв – остаться навеки счастливыми» [Акад. ПСС, XIV, 224]:

Нельзя колебаться в ответе: если человечество скажет: «Да, могу принять», то оно тотчас же и перестанет быть человечеством, «образом и подобием Божием», и обратится в собрание зверей; ответ же отрицательный утверждает и оправдывает отказ от вечной гармонии, – и тем все обращает в хаос…278278
  Там же. С. 67.


[Закрыть]

Розанов констатирует: Достоевский пробил брешь в религиозном миросозерцании. Мысль современников не может справиться с карамазовской диалектикой, «переварить» ее. Это «составит одну из труднейших задач нашей философской и богословской литературы в будущем»279279
  Там же. С. 63.


[Закрыть]. Со своей стороны Розанов предлагает лишь два гипотетических довода против обвинительного заключения Ивана Карамазова. Причем если первый из них мог бы выдвинуть почти любой религиозный философ или теолог, то второй, как нам кажется, несет на себе неповторимый отпечаток розановской индивидуальности. Розанов хочет защитить те самые поколебленные «мистические опоры» религии. В защиту торжества правды он развивает психологическую аргументацию: в оскорбленной душе подчас

пробуждается жажда не расставаться с этим страданием, не снимать с себя этого оскорбления. Есть что-то утоляющее самое страдание в сознании, что оно не заслужено (как страдания детей, предполагается) и что оно не вознаграждено; и как только это вознаграждение является, исчезает утоление и боль страдания становится нестерпимой280280
  Там же. Курсив источника. – И. К.


[Закрыть].

Но так устроена земная личность человека. Если вся вселенная преобразится в конце времен, значит, преобразится и человеческая душа. И кто знает, будет ли она тогда испытывать то, что испытывает сейчас?

Что касается вопроса о грехопадении, он, как мы писали, разрешается Розановым достаточно экзотично. «Я не говорю про страдания больших, те яблоко съели, и черт с ними, и пусть бы их всех черт взял, но эти, эти!» – восклицает Иван Карамазов, имея в виду детей, как бы заочно споря с кем-то, кто стал бы доказывать, что и они тоже подлежат наказанию. В ответ Розанов выдвигает своеобразный синтез концепции первородного греха и генетики (до появления самого термина «генетика» оставалось 14 лет). Наследование не одних лишь физических, но еще и психических черт – научный факт. Среди наследуемых признаков есть те, которые, развиваясь, дают новую личность, совершенно обособленную от своих предков. Но есть и те части «психического организма», которые переходят напрямую от предшествующего организма, не меняясь и не преобразуясь. Иными словами, они наследуются буквально, подобно тому, как наследуются детьми вещи родителей. Эта реликтовая часть личности, «неся в себе преступление, несет и вину его, и неизбежность возмездия. Таким образом, беспорочность детей и, следовательно, невиновность их есть явление только кажущееся: в них уже скрыта порочность отцов их и с нею – их виновность…»281281
  Розанов В. В. Легенда о Великом инквизиторе. С. 64. Курсив источника. – И. К.


[Закрыть] Грех становится наследуемым признаком, что заставляет вспомнить о влиятельном во времена Розанова дискурсе вырождения (в том виде, в каком его описывал в своей монографии Р. Николози)282282
  Николози Р. Вырождение: литература и психиатрия в русской культуре конца XIX века. М., 2019. Пример исследования, затрагивающего эту проблему: Едошина И. А. Проблема «Истинный „FIN DE SIÈCLE“» в размышлениях В. В. Розанова // В. В. Розанов. Жизнь. Творчество. Судьба. Кострома, 1999. С. 57–63.


[Закрыть]. Доказательством своей теории Розанов считает ситуации, в которых отец совершает настолько тяжкое преступление, что для искупления вины не хватит целой жизни. В этом случае воздаяние за преступление отца разделяют его потомки, подобно тому как уже юридически наследуются долговые обязательства283283
  Розанов В. В. Легенда о Великом инквизиторе. С. 65.


[Закрыть]. Нельзя не поймать автора на вопиющем противоречии: долго и страстно отстаивая категорический императив, утверждая, что только в религии человек вполне огражден от превращения из цели в средство, Розанов заканчивает тем, что именно с религиозной точки зрения ограничивает духовную свободу человека. Оплачивая грехи отцов собственной судьбой, дети становятся чем-то вроде инструмента восстановления справедливости, то есть как раз унавоживают собой мировую гармонию. Напомним, что говорит по этому поводу в романе сам Иван Карамазов:

Солидарность в грехе между людьми я понимаю, понимаю солидарность и в возмездии, но не с детками же солидарность в грехе, и если правда в самом деле в том, что и они солидарны с отцами их во всех злодействах отцов, то уж, конечно, правда эта не от мира сего и мне непонятна. Иной шутник скажет, пожалуй, что все равно дитя вырастет и успеет нагрешить, но вот же он не вырос, его восьмилетнего затравили собаками [Акад. ПСС, XIV, 222–223].

Такой шутник отыскался. Им и стал Василий Розанов. Мало того, у него нашелся последователь. В рукописях философа Б. П. Вышеславцева сохранился «Комментированный конспект книги В. Розанова „Великий Инквизитор“». Фактически же это не столько конспект, сколько адаптация розановских построений284284
  Остается лишь сожалеть, что публикаторы рукописи Т. И. Благовая и О. С. Пугачева не сочли нужным указать хотя бы примерную ее датировку. Да и замечание «Читатель легко убедится, что публикуемый материал не нуждается в каких-то особых комментариях» (Благовая Т. И., Пугачева О. С. Из неопубликованного наследия Б. П. Вышеславцева // Вопросы философии. 1996. № 6. С. 134), при всем уважении к публикаторам, не представляется серьезным.


[Закрыть]. Оспаривание Розановым невиновности детей вызывает у Вышеславцева восторг: в этом он почему-то видит предвосхищение «основных открытий современной психологии»285285
  Вышеславцев Б. П. Комментированный конспект книги В. Розанова «Великий инквизитор» // Вопросы философии. 1996. № 6. С. 136. Купюры источника. – И. К.


[Закрыть]. Выписки из «Легенды» Вышеславцев дополняет упреками в адрес Достоевского, явно отождествляя его с Иваном:

Дост<оевский> забывает здесь первородный грех, забывает слова «кровь его на нас и на детях наших»286286
  Цитата из «Евангелия от Матфея»: «И, отвечая, весь народ сказал [Пилату]: кровь Его на нас и на детях наших» (Мф 27:25).


[Закрыть], забывает коллективную солидарность человечества во зле; забывает свои собств<енные> слова: «все за всё ответственны и все во всем виноваты»287287
  Ср. со словами Мити Карамазова: «Потому что все за всех виноваты. За всех „дитё“, потому что есть малые дети и большие дети. Все – „дитё“. За всех и пойду, потому что надобно же кому-нибудь и за всех пойти. Я не убил отца, но мне надо пойти. Принимаю!» [Акад. ПСС, XV, 31].


[Закрыть], 288288
  Вышеславцев Б. П. Указ. соч. С. 137.


[Закрыть].

От слезинки ребенка Вышеславцев переходит к трактовке образа Великого Инквизитора. Философ отрицает какое-либо различие между героем поэмы и ее сочинителем (то есть Иваном), а также отбрасывает в сторону антикатолические и антизападные коннотации этого персонажа. Великий Инквизитор – типичный социальный инженер, очередной архитектор «гармонии и счастья масс». В рукописи эти слова выделены – налицо стремление Вышеславцева провести параллели с яро ненавидимым им большевизмом. Система допущений позволяет Вышеславцеву передать довод о слезинке ребенка непосредственно Инквизитору:

Здесь самое грандиозное преступление универсальной тирании и убиения духа оправдывается любовью к человеку, к малым сим и страхом перед «страданием ребенка». Поэтому вся интродукция Ив. Карамазова: неприятие преступления как пути истории – уничтожается Великим Инквизитором, или уничтожает его, ибо Инквизиция есть принятие преступления, мучительства и сожжения, как пути истории. Все эти слезливые ламентации над «детками» и их слезинками должен отбросить тот, кто сознает «правду» Инквизитора: он не побоится сжечь и самого Христа289289
  Вышеславцев Б. П. Указ. соч. С. 138.


[Закрыть].

Бунт Ивана замешан на лицемерии: «Это похоже на „любовь“ Маркса к рабочему классу»290290
  Там же.


[Закрыть]. Указывая на слезинку ребенка, Иван возвращает свой билет в мировую гармонию, «как будто это „возвращение билета“ может отереть хоть какую-нибудь слезу человеческую»291291
  Там же.


[Закрыть], язвительно замечает автор. Из образа «возвращенного билета» (а, допустим, не доверенности – Vollmachtbrief, – как у Шиллера в Resignation) Вышеславцев выводит нелестное для героя романа предположение: мировая гармония, божественный порядок – все это для Карамазова не действительность, не источник подлинной боли за человечество, но всего-навсего зрелище, которым он может быть доволен или недоволен. Слова Ивана о принятии Бога и неприятии Его мира для Вышеславцева в большей степени поза, рисовка: ведь мир – это наличная реальность, в которой мы все живем. Значит, не принять ее в смысле полного отрицания невозможно, но можно закрыть глаза на нее, отвернуться от страданий. Сам акт «возвращения билета», по Вышеславцеву, не только лицемерен, но и онтологически невозможен: Иван воображает себя зодчим, который «возводит здание судьбы человеческой» [Акад. ПСС, XIV, 224], но таких полномочий в мире нет ни у кого. За скобками этого утверждения остается вопрос, насколько далеко, по мнению Вышеславцева, простираются лицемерие и лживость Ивана: знает ли он, задавая свои вопросы Алеше, что задает умышленно отвлеченный, абсурдный вопрос? Неприятие мира никак не поможет страдающим детям; напротив, неприятие страдания подразумевает приятие мира. Единственный способ взбунтоваться против слезинки ребенка – это отереть ее, уничтожить зло. Напротив, именно такие герои, как Раскольников, Иван Карамазов и Великий Инквизитор, мечтают договориться со злом и поставить его на службу собственным целям.

Как мы уже писали, Вышеславцев считает Достоевского не критиком, а сообщником Ивана. Отсюда тяжкие обвинения, выдвигаемые против писателя:

…одна «отертая слеза», и один спасенный ребенок стоят дороже всей этой диалектики. И однако, никому и никакой слезы Ив. Карамазов не утирает. Такие люди, как он и сам Достоевский, проливая слезы над пролитием слез, в своей жизни и вокруг себя безмерно увеличивали количество слез292292
  Там же. Курсив мой. – И. К.


[Закрыть].

«Слезинка ребенка» Белинского, Ив. Карамазова и Достоевского дорого стоила человечеству: это самая лукавая мысль, как бы новое искупление неприемлемостью мира и истории: отправляясь от этой «слезинки», Белинский требовал всеобщей гильотины293293
  По-видимому, Вышеславцев подразумевает известную цитату из письма В. Г. Белинского В. П. Боткину 8 сентября 1841 года: «Знаю, что средние века – великая эпоха, понимаю святость, поэзию, грандиозность религиозности средних веков; но мне приятнее XVIII век – эпоха падения религии: в средние века жгли на кострах еретиков, вольнодумцев, колдунов; в XVIII – рубили на гильотине головы аристократам, попам и другим врагам бога, разума и человечности» (Белинский В. Г. Полное собрание сочинений: В 13 т. Т. XII. М., 1956. С. 70). Мысль Белинского имела продолжение: «И настанет время – я горячо верю этому, настанет время, когда никого не будут жечь, никому не будут рубить головы, когда преступник, как милости и спасения, будет молить себе казни, и не будет ему казни, но жизнь останется ему в казнь, как теперь смерть; когда не будет бессмысленных форм и обрядов, не будет договоров и условий на чувство, не будет долга и обязанностей, и воля будет уступать не воле, а одной любви…» (Там же) Иногда цитата приводилась полностью (напр. Иванов-Разумник Р. В. Книга о Белинском. Пг., 1923. С. 60), иногда в сокращенном виде (напр. Щукин С. Е. В. Г. Белинский и социализм. М., 1929. С. 26). Впрочем, для Вышеславцева «гуманистическое» дополнение могло не иметь особого значения. Он мог помнить и фразу из письма Белинского Боткину 27–28 июня 1841 года: «Я начинаю любить человечество маратовски: чтобы сделать счастливою малейшую часть его, я, кажется, огнем и мечом истребил бы остальную» (Белинский В. Г. Полное собрание сочинений: В 13 т. Т. XII. М., 1956. С. 52). Приводя эту цитату в книге «Русская идея» (1946), Бердяев замечал: «Белинский является предшественником русского коммунизма, гораздо более Герцена и всех народников. Он уже утверждал большевистскую мораль» (Бердяев Н. А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века. Paris, 1971. С. 79).


[Закрыть], т. е. моря слез и преступления. Кроме того «слезинка» ребенка – только тогда имеет значение, когда это ребенок «пролетарского происхождения»; слезинка буржуазного, или еще хуже – царского ребенка преспокойно орошает почву для будущих «пролетарских поколений» <…> Любовь к «человечеству» и крокодиловы слезы, проливаемые над слезами «пролетариата», приводят прямо к универсальной тюрьме ГПУ и к таким ужасам, которые далеко превосходят всё, чем Ив. Карамазов пытается потрясти наши сердца294294
  Вышеславцев Б. П. Комментированный конспект книги В. Розанова «Великий инквизитор». С. 140.


[Закрыть].

Примечательно, что впоследствии философ от этих обвинений отказывается. Возможно, логика, по которой сам Достоевский оказывался Великим Инквизитором и без пяти минут большевиком, испугала самого Вышеславцева. В своей последней, изданной уже посмертно, книге «Вечное в русской философии» (1955) он оценивает Достоевского гораздо более сдержанно и традиционно295295
  См.: Вышеславцев Б. П. Вечное в русской философии. М.; Берлин, 2017. С. 101, 116.


[Закрыть].

Интерпретации Бердяева, Шестова, Розанова, Вышеславцева не могут не поражать интеллектуальной и риторической эффектностью, парадоксальными наблюдениями и неожиданными выводами. Безусловно, анализ монолога о слезинке замученного ребенка на этом этапе еще глубоко укоренен в анализе бунта Ивана Карамазова. Интересен контраст смелых, на грани эпатажа, оценок и сложности аргументации. Но уже в 1910‐х годах в философскую лабораторию по изучению слезинки ворвется человек, мечтавший эту лабораторию разгромить. Этим человеком был Максим Горький.

Советский период: слезинка Горького

Речь идет о его скандально знаменитых статьях «О карамазовщине» и «Еще о карамазовщине», опубликованных в газете «Русское слово» 22 сентября и 27 октября 1913 года соответственно. Поводом для написания этих текстов, как хорошо известно, стали инсценировки романов Достоевского на сцене Московского художественного театра. После «Братьев Карамазовых» (1910) В. И. Немирович-Данченко работал над спектаклем по роману «Бесы» (спектакль будет назван «Николай Ставрогин»). Горький узнал о готовящейся постановке, еще живя на Капри (в Россию он вернется лишь в самом конце 1913 года). В известном смысле статьи Горького стали рецензиями на еще не виденный спектакль. Впрочем, рецензент не скрывал, что детали инсценировок его не интересуют: «Меня интересует вопрос: думает ли русское общество, что изображение на сцене событий и лиц, описанных в романе „Бесы“, нужно и полезно в интересах социальной педагогики?»296296
  Горький М. О карамазовщине // Горький М. Собрание сочинений: В 30 т. Т. 24. М., 1953. С. 147.


[Закрыть] Ни в письмах, ни в статьях Горький не скрывает, что, признавая гений Достоевского, судит его исключительно в категориях общественной пользы или общественного вреда: Художественный театр прямо обвиняется Горьким в предательстве общественных интересов. Важно отметить, что историческим фоном для споров о Достоевском стали финальные заседания по делу Бейлиса, что невольно заставляло вспомнить и об антисемитских высказываниях классика. Наиболее резко Горький заявляет свой протест в личном письме к Немировичу еще в августе 1913 года. Он угрожает режиссеру развернуть публичную кампанию против будущего спектакля и прибавляет:

Когда-то, Владимир Иванович, на книге, подаренной мною Вам, я написал «Уму и сердцу Художественного театра». Ныне я считаю себя обязанным сказать Вам, что в то время я плохо понимал Вас и следовал за отношением к Вам А. П. Чехова, который и посоветовал мне написать эти слова. <…>

Десять лет я внимательно слежу за деятельностью Художественного театра и Вашей ролью в нем.

Позвольте просить Вас зачеркнуть слова, написанные мною на книге, известной Вам, – в этих словах нет правды297297
  Горький М. Вл. И. Немировичу-Данченко // Горький М. Полное собрание сочинений. Письма: В 24 т. Т. 11. М., 2004. С. 38.


[Закрыть].

Не будем подробно излагать ход полемики вокруг статей Горького – порекомендуем кандидатскую диссертацию Е. Р. Матевосян, где этому историко-литературному сюжету отводится специальная глава298298
  Матевосян Е. Р. Достоевский в художественном восприятии Горького. Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук. М., 1998. Гл. II.


[Закрыть].

Вышеславцев судил Ивана Карамазова с точки зрения религиозной этики, Горький – с точки зрения этики светской, но их приговоры совпадают:

Всматриваясь в словоблудие Ивана Карамазова, читатель видит, что это – Обломов, принявший нигилизм ради удобств плоти и по лени, и что его «неприятие мира» – просто словесный бунт лентяя, а его утверждение, что человек – «дикое и злое животное», – дрянные слова злого человека299299
  Горький М. Еще о карамазовщине // Горький М. Собрание сочинений: В 30 т. Т. 24. М., 1953. С. 154.


[Закрыть].

Слова героя романа о детских страданиях в изложении Горького получают брезгливое наименование «трактирного рассуждения о „ребеночке“». Основное содержание монолога Ивана Горький сводит к проповеди примитивного человеконенавистничества, презрения, безразличия к людям. Как проницательно заметит уже в 1924 году К. И. Чуковский, «для Горького это непрощаемый грех». Чуковский в горьковском походе против классики увидел главную ставку писателя: сломать тягу русской литературы к «надзвездному» в ущерб земному, ее склонность обращаться напрямую к душе человека, не слыша и не видя самого человека300300
  См.: Чуковский К. И. Две души М. Горького // Чуковский К. И. Собрание сочинений: В 15 т. Т. 8. М., 2012. С. 196–198.


[Закрыть]. Продолжая развивать тему социальной педагогики, Горький принимается не просто критиковать и обвинять Ивана Карамазова (а вместе с тем в его лице и Достоевского), но и исправлять его, почти как терпеливый, но строгий учитель исправляет сочинение школьника и растолковывает ему:

Ближний – это и есть ребенок, человек, который завтра унаследует после нас все доброе и злое, совершенное нами на земле, а если Иван не понимает, как можно любить его, – значит, все, что он говорит о жалости к «ребеночку», – сентиментальная ложь301301
  Горький М. Еще о карамазовщине. С. 154.


[Закрыть].

В ответ на слова о том, что «весь мир познания не стоит этих слезок ребеночка…». Горький дает четкую дефиницию:

Познание есть деяние, направленное к уничтожению горьких слез и мучений человека, стремление к победе над страшным горем русской земли. Вообще, читая книги Достоевского, читатель может корректировать мысли его героев, отчего они значительно выигрывают в красоте, глубине и в человечности302302
  Там же.


[Закрыть].

Тогда, в 1913 году, Горький вряд ли мог предположить, что спустя двадцать с небольшим лет после его атаки на спектакль по «Бесам» в МХТ именно ему придется отстаивать переиздание романа Достоевского издательством Academia. Торпедировал этот издательский замысел член редколлегии «Правды», одиозный журналист и литературный критик Д. И. Заславский. 24 января 1935 года Горький был вынужден откликнуться на статью Заславского с красноречивым заглавием «Литературная гниль». Писатель обосновывал свою поддержку издания тем, что романы, подобные «Бесам», «Взбаламученному морю», «Некуда», «Мареву» и другим, не должны смущать советскую молодежь, превращаться в подпольный товар, соблазнительный своей запретностью. Историю литературы, как и историю освободительного движения, советские юноши и девушки должны осваивать в полном объеме. В ответной статье 25 января Заславский прибег к убийственному приему: он напомнил Горькому о его же собственных выпадах против МХТ и реакции его тогдашних оппонентов, приписывавших ему желание сжигать книги Достоевского. В результате переиздание прервалось на одном томе, выпущенном в нескольких экземплярах и ставшем библиографической редкостью.

«Советский Достоевский» – одна из самых сложных и увлекательных тем, если говорить об истории рецепции писателя.

Если бы Достоевский воскрес, он, конечно, нашел бы достаточно правдивых и достаточно ярких красок, чтобы дать нам почувствовать всю необходимость совершаемого нами подвига и всю святость креста, который мы несем на своих плечах. <…> Россия идет вперед мучительным, но славным путем и позади ее, благословляя ее на этот путь, стоят фигуры ее великих пророков и среди них, может быть, самая обаятельная и прекрасная фигура Федора Достоевского, —

сложно представить, но эти слова принадлежат лично наркому просвещения А. В. Луначарскому, и произнесены они были по случаю столетнего юбилея классика303303
  Луначарский А. В. Достоевский как художник и мыслитель <Стенограмма речи, произнесенной А. В. Луначарским на торжестве в честь столетия Ф. М. Достоевского> // Красная новь. 1921. № 4. С. 211.


[Закрыть]. Перед творцами и менеджерами советского литературного канона все время стояла мучительная задача одновременно отвергнуть Достоевского и апроприировать его. Эти противоречащие друг другу тенденции в полной мере проявили себя в выступлениях на I Съезде советских писателей в 1934 году. На заседаниях съезда Достоевский был практически подсудимым. С кратким обвинительным словом вновь выступил Горький. Теперь Достоевский был объявлен идейным предтечей Ницше, Бориса Савинкова, Оскара Уайльда, героев романов «Наоборот» Гюисманса, «Санин» Арцыбашева «и еще многих социальных вырожденцев». Духовными наследниками писателя Горький называет «белого офицера, вырезывающего ремни и звезды из кожи красноармейца», а также современных европейских фашистов. Позже на том же съезде бывший лефовец С. М. Третьяков отдал дань почтения Горькому, говоря о восприятии советской литературы за рубежом:

…одна из главных задач советской литературы – это вытравить в сознании зарубежных читателей фальшивые и экзотические представления о нашей стране, все то, что называется «развесистой клюквой». Но есть и более тонкая отрава, которая затемняет зрение людей, желающих рассмотреть нашу страну. Эта отрава воспитана культом Достоевского, Чехова, Толстого, это – представление о «народе-богоносце», о непротивленцах, о стихийном бунтаре, об интеллигентских хлюпиках. И в очищении сознания от всего этого роль Горького воистину колоссальна304304
  Там же. С. 344.


[Закрыть].

Впрочем, еще радикальнее Горького выступил Шкловский:

Я сегодня чувствую, как разгорается съезд, и, я думаю, мы должны чувствовать, что если бы сюда пришел Федор Михайлович, то мы могли бы его судить как наследники человечества, как люди, которые судят изменника, как люди, которые сегодня отвечают за будущее мира305305
  Там же. С. 154.


[Закрыть].

Одновременно с этим Карл Радек, знакомя делегатов съезда с буржуазной словесностью, сравнивал Достоевского и Пруста не в пользу последнего306306
  См.: Луначарский А. В. Достоевский как художник и мыслитель. С. 315.


[Закрыть], а молодой писатель А. О. Авдеенко, незадолго до съезда дебютировавший романом «Я люблю» (1933), смущенно признавался с трибуны, что газета «Вечерняя Москва» сравнивала его с Достоевским307307
  См.: Там же. С. 243.


[Закрыть].

К сожалению, мы не имели возможности досконально изучить все упоминания «слезинки» в периодике 1930‐х годов. Укажем на замечание литератора и журналиста А. О. Старчакова – одного из самых активных участников споров о советском историческом романе. В одной из публикаций в «Новом мире» 1935 года Старчаков ссылается, в частности, на публичные диспуты в Москве и Ленинграде308308
  Дискуссии 1930‐х годов подробно рассмотрены в монографии: Изотов И. Т. Проблемы советского исторического романа: монография. М., 2022.


[Закрыть]. В Ленинграде Л. В. Цырлин и А. А. Бескина уличили А. Н. Толстого в сознательной ориентации на моральный пафос Достоевского с его «слезинкой замученного ребенка». Именно в этом Старчаков решил оправдаться за советского романиста. В общей оценке главки «Бунт» автор статьи предсказуемо следует за Горьким309309
  См.: Старчаков А. Заметки об историческом романе // Новый мир. 1935. № 5. С. 272.


[Закрыть]. Старчаков указывает на сходство между соответствующей сценой «Братьев Карамазовых» и фрагментом из письма В. Г. Белинского В. П. Боткину от 1 марта 1841 года:

Мне говорят: развивай все сокровища своего духа для свободного самонаслаждения духом, плачь, дабы утешиться, скорби, дабы возрадоваться, стремись к совершенству, лезь на верхнюю ступень лестницы развития, – а споткнешься – падай – чорт с тобою – таковский и был сукин сын. Благодарю покорно, Егор Федорыч310310
  То есть Георг Фридрих Гегель.


[Закрыть], кланяюсь вашему философскому колпаку; но со всем подобающим вашему философскому филистерству уважением честь имею донести вам, что если бы мне и удалось влезть на верхнюю ступень лествицы развития, – я и там попросил бы вас отдать мне отчет во всех жертвах условий жизни и истории, во всех жертвах случайностей, суеверия, инквизиции, Филиппа II и пр. и пр.: иначе я с верхней ступени бросаюсь вниз головою. Я не хочу счастия и даром, если не буду спокоен насчет каждого из моих братии по крови, костей от костей моих и плоти от плоти моея. Говорят, что дисгармония есть условие гармонии: может быть, это очень выгодно и усладительно для меломанов, но уж, конечно, не для тех, которым суждено выразить своею участью идею дисгармонии311311
  Белинский В. Г. Полное собрание сочинений: В 13 т. Т. XII. М., 1956. С. 22–23.


[Закрыть].

Старчаков приходит к выводу, что логику Ивана Достоевский заимствует именно у Белинского: это, вероятно, должно было защитить Толстого от дальнейших неуместных подозрений.

По мысли тт. Цирлина и Бескиной, тема «Петра I» в плане философском – это тема «слезинки», с той поправкой, что Ал. Н. Толстой не возвращает обратно свой билет, но, наоборот, требует себе билета для вхождения в нашу действительность. По мысли товарищей, выступавших на ленинградском диспуте, тема «Петра I» – расставание с гуманизмом, то расставание, которое пережили в свое время Роллан, Барбюс312312
  Старчаков А. Указ. соч. С. 273.


[Закрыть].

Обеспокоенность Старчакова становится ясна из дальнейшего текста заметок. Обращение Алексея Толстого к фигуре Карамазова и теме кризиса гуманизма позволяет сделать вполне политический вывод: перед нами роман не столько об эпохе Петра, сколько об «издержках революции», позволительности жертв ради социального переворота, лишь закамуфлированный под историческое повествование313313
  См.: Там же. Ср. с оценкой В. А. Тер-Ваганяна, прямо задавшего вопрос о допустимости прямых аналогий между петровскими и большевистскими репрессиями в связи с романом Толстого: Ваганян В. О двух видах исторического романа // Октябрь. 1934. № 7. С. 219.


[Закрыть]. В духе полемических приемов своего времени Старчаков искусно оборачивает риторику Цырлина и Бескиной против них самих. Новаторство Толстого, по его мнению, состоит прежде всего в анализе «военно-феодальной эксплуатации» русского крестьянства при Петре. Это в корне изменило образ самодержца-модернизатора:

Это не великодушный просветитель, насаждающий в дикой России прелести западной культуры, но воинствующий царь феодалов и купцов, воздвигнувший на костях порабощенного крестьянства свое могущество. Не о «слезинке» здесь следует говорить, но о том море крови и слез, которое было пролито русским крестьянством в годы петровской реформы.

Одно из двух – или тт. Цирлин и Бескина злостно клевещут, объявляя, что наша действительность нашла свое отражение в романе, или же они должны признать роман Ал. Н. Толстого клеветническим и враждебным 314314
  Старчаков А. Указ. соч. С. 274. Выделено в источнике. – И. К.


[Закрыть].

Но, как заявляет Старчаков, ленинградские критики от такой постановки вопроса, «с неумолимой логикой вытекающего из их позиции», «уклоняются, предпочитая отделаться „слезинкой замученного ребенка“»315315
  Там же.


[Закрыть].

Судьба допишет трагическое послесловие к этому спору: Вагаршак Тер-Ваганян будет расстрелян 25 августа 1936 года, Александр Старчаков – 20 мая 1937 года, Анна Бескина – 2 ноября 1937 года. Лев Цырлин умрет от голода в блокадном Ленинграде в 1942 году.

Кратковременная реабилитация Достоевского (а с ним и его образов) имела место в предвоенный и военный период, послужив своего рода репетицией переосмысления классика уже в оттепельные годы. Еще 9 февраля 1941 года в «Литературной газете» появилась серия публикаций к 60-летию со дня смерти писателя. Отдельный интерес представляет включенная в подборку короткая запись о Достоевском, сделанная Э. Верхарном. Представляя публикацию, советский филолог О. В. Цехновицер писал:

Публикуемая впервые в переводе запись известного бельгийского поэта Э. Верхарна, переданная В. Я. Брюсову в дни посещения России в 1913 г., лишний раз свидетельствует о величайшей европейской популярности Достоевского316316
  Эмиль Верхарн о Достоевском // Литературная газета. 1941. 9 февраля. № 6 (920). С. 2.


[Закрыть].

Сам Верхарн писал, что Достоевский, в сравнении с Толстым,

больше роднит Вас с тем человеческим, что заключено и в нем и в Вас. Тем возвышенным состраданием, которое он изливает на людей, смягчается чувство отвращения, которое ими возбуждается, и <которое> они сами чувствуют по отношению к своей нужде317317
  Там же.


[Закрыть].

Верхарн признавался, что из всех произведений Достоевского он ставил выше всех остальных «Братьев Карамазовых». Характеры Ивана и Смердякова помещают этот роман в один ряд с творениями Шекспира и Бальзака. Тем самым короткая публикация является и параллелью, и очевидной антитезой к статьям Горького о карамазовщине. Но настоящей неожиданностью выглядит статья «Тема Достоевского». Самой же сенсационной ее частью является подпись – В. Ермилов. «Классик советского погромного литературоведения»318318
  Золотоносов М. Н. Гадюшник. Ленинградская писательская организация: Избранные стенограммы с комментариями (Из истории советского литературного быта 1940–1960‐х годов). М., 2013. С. 661. О репутации Ермилова в литераторской среде см.: Кузнецов Э. А. «Имея разум очень гибкий…». В. Ермилов глазами сатириков // Вопросы литературы. 2013. № 4. С. 491–504. Сарнов Б. М. Перестаньте удивляться!: Непридуманные истории. М., 2006. С. 88–90. Борев Ю. Б. Сталиниада. Рига, 1990. С. 247.


[Закрыть], Ермилов следовал тренду развенчания классика, напечатав в трех номерах «Красной нови» за 1939 год масштабную статью «Горький и Достоевский». Во многом ее можно считать развернутым комментарием к речи Горького на писательском съезде. Согласно Ермилову, Достоевский, будучи гениальным исследователем всего низкого и звериного в человеке, не находит ничего лучше, чем отгородиться от него проповедью христианского смирения. В то время как Горький находит в себе смелость осудить человеческую низость и призвать человека к восстанию и сознанию собственного достоинства. Обнаруженную антитезу Ермилов оформляет в узнаваемых и актуальных современных отзывах: потомки героев Достоевского – это немецкие фашисты, а также «троцкистско-бухаринские фашистские шпионы буржуазии»; потомки горьковских героев – это «Чкаловы, Папанины, Стахановы, люди ленинско-сталинской породы»319319
  Ермилов В. Горький и Достоевский // Красная новь. 1939. № 5/6. С. 261–262, 270.


[Закрыть]. Но уже в 1941 году тон и целый ряд положений Ермилова заметно меняются. Скорее всего, критик добросовестно исполнял заказ на «национализацию» Достоевского в ряду прочих выдающихся деятелей русской культуры. Риторика и логика подготовленного им материала достаточно точно отображает те сдвиги в культурной политике большевиков, которые в свое время описал еще Д. Бранденбергер:

…руссоцентричный, этатистский вектор сделался заметнее во второй половине 1930‐х годов, при этом не произошло полного разрыва с двумя предыдущими десятилетиями коммунистического идеализма и пролетарского интернационализма. Таким образом, неуклюже балансируя в рамках национал-большевистского курса, партийная верхушка пыталась популяризировать свои этатистские и марксистско-ленинистские воззрения с помощью общедоступного словаря национальных героев, мифов и иконографии320320
  Бранденбергер Д. Национал-большевизм: сталинская массовая культура и формирование русского национального самосознания. 1931–1956. СПб., 2009. С. 139.


[Закрыть].

Как и в большинстве советских материалов об авторе «Братьев Карамазовых», в статье Ермилова подчеркивается испуг Достоевского как перед ужасами капитализма, так и перед перспективами революции, однако на этот раз в тексте не встречается ни одного обвинения, ни одного резкого слова. Тут надо отдать должное искушенности автора в идеологических тонкостях. К примеру, неприязнь Достоевского к идее революции и к материализму объясняется тем, что и революционное движение, и рост рабочего класса писатель воспринимал только в контексте капитализма и «буржуазности», которые уравнивали в его глазах революцию и реакцию. Недоверие же Достоевского к материализму и науке было продиктовано тем, что на его глазах научный прогресс слишком часто ставился на службу дельцам, «Ротшильдам». Впечатляющий пример эквилибристики – обращение Ермилова к имени Ленина. Использование ленинских цитат было стандартным приемом советской публицистики, однако отыскать фразу Ленина с похвалой в адрес Достоевского представлялось невозможным. Ермилов вышел из положения, процитировав в отдельном абзаце статью Ленина «Л. Н. Толстой и его эпоха» (1911), никак, по существу, не связав ее с предметом собственной статьи. И все-таки дело было сделано: ленинские слова украсили текст о Достоевском. Если раньше, в соответствии с пафосом горьковских статей, позиция самого Достоевского сближалась до степени неразличимости с позицией его наиболее мрачных персонажей, то теперь всё оказывается наоборот – бунт у Ермилова ассоциируется уже не с лицемерной нигилистической позой, а с настоящей революцией, и эта революция становится для Достоевского не одним лишь жупелом, но приобретает черты вытесняемого желания: