Текст книги "На трудных дорогах войны. В борьбе за Севастополь и Кавказ"

Через полчаса мы в селе Айбары. И какая удача! В одной из хат – сам командующий Приморской армии генерал-майор И.Е. Петров и с ним опергруппа во главе с начальником оперотдела штарма полковником Н.И. Крыловым; начштаба армии генерал-майор Г.Д. Шишенин в отступавших с боями частях на правом фланге армии приводит их в порядок, помогает им более организованно отходить; Петров в походной шинели и сейчас выезжает на левый, очень сейчас опасный фланг, укрепить там порядок, организовать отступление – ведь это самый сложный вид боевых действий пехоты.

Мне поначалу показалось, что мы давно не виделись с Петровым и Крыловым, а на самом деле расстались всего одиннадцать дней тому назад на Платоновском молу Одесского порта. Такое, видно, бывает с людьми, сроднившимися в тяжкой обстановке. Действительно, завершая эвакуацию Приморской армии, мы в 3.45 16 октября с командиром Одесской базы проводили их на катере-охотнике в Севастополь. Мы расстались, как боевые друзья. И хотя в обороне Одессы часто возникали сложности в согласовании совместных усилий на стыке суши и моря, между нами никогда не возникали конфликтные ситуации, разногласия мы разрешали к общему удовлетворению, но в интересах дела. Наша дружба была спаяна общими целями борьбы со злейшим врагом – фашизмом. И в будущем Маршал Советского Союза запишет в своих мемуарах «Огненный бастион» (с. 116): «В Одессе отношения со штабистами-моряками были как-то ближе и теплее – такие как здесь (в Севастополе) с Моргуновым и Кабалюком… и все, что целесообразно делать сообща, так и делаем». Спасибо Николаю Ивановичу за добрые, братские слова.

А сейчас Петров и Крылов очень озабочены, и их надо было уметь понять – их армия и сами они в кризисном положении. И несмотря на это, Иван Ефимович Петров, обладавший чудовищной выдержкой, занятый сложными боевыми делами, от которых, казалось, кругом идет голова, встретил меня радушно. И вот сколько я с ним ни общался – в Одессе, здесь, в крымских степях, а в будущем на Керченской переправе, – я никогда не испытывал с его стороны намерения показать свое преимущество и тем более превосходство, разницу в звании и служебном положении. И это-то при его далеко не простом, точнее, весьма сложном характере, с которым могли уживаться только такие, как Н.И. Крылов с его человеческими добродетелями. Петрову были чужды высокомерие, чванство, недоступность. Не в его характере нагромождать подобные несуразности, усложняющие жизнь и без того, особенно в войну, заполненную всякими злыднями, трудностями, неудачами, горестями, которых почему-то всегда оказывалось больше, чем радостей и веселья. Петров не увеличивал дистанцию между собой и людьми, а наоборот, с большим искусством сокращал ее всем своим обликом, существом, поведением, словом и тоном разговора. Вот он и сейчас верен себе:

– Здравствуй, Деревянко! Какими ветрами, какая великая нужда привела тебя сюда к нам в такой тяжкий час?

Я доложил о задании.

– Вы там, в Севастополе, наверно, клянете нас, армейцев, за неустойку. Конечно, я понимаю, у моряков могут возникнуть законные претензии к нам. Вы, моряки, так старательно и в целости доставили нашу армию из Одессы, а мы вроде бы не оправдали ваших надежд удержать Крым – вашу главную базу флота. Все это выглядит почти что так, но и не совсем так. Посмотри на карту, изучи, запиши и доложи там у себя, как бы из первоисточника. Наша армия уже ничем не могла помочь армии Батова, ее боевые порядки на ишуньских позициях к нашему подходу 23 октября уже были смяты, и мы 24 октября вели встречные бои с противником, вырывавшимся на крымские просторы. У Ишуня и на реке Чатырлык не были оборудованы позиции. И, вообще, Ишунь намного труднее удержать, чем Перекопский вал. Там надо было лучше готовиться к боям. По общепринятым во всех армиях нормам оперативных плотностей там нужно было ожидать наступление одновременно трех дивизий противника в первом эшелоне. У нас против них была выставлена только одна дивизия, она и не выдержала натиска пятикратно превосходящего врага. А там напрашивалось выставить сразу три дивизии. Да и управлять боями на Перекопе надо было самому командарму, а не с помощью излишней инстанции, какой явилась должность командующего группой войск, она не справилась с грозными событиями на Перекопе. И КП командарма из Симферополя (за 120 км от фронта) надлежало перевести ближе к передовой, ибо в такой опасной ситуации надо быть ближе к войскам, как сейчас практикуется, чтобы оперативно влиять на быстрые изменения обстановки.

Видно, накипело на сердце у Петрова, и, будучи эмоциональным, нетерпимым к непорядкам, он не стеснялся в выражениях. Да и его критика справедливая, и его можно было понять. Петров рвался к Перекопу еще с Одессы, помочь 51-й армии устоять, думал, что здесь продержится до прихода Приморской армии, как приказывала Ставка своей директивой от 30 сентября. А теперь из-за неустойки крымских войск он со своей армией попал в опасное положение преследуемого врагом – тут не только будешь критиковать, но и зачертыхаешься в адрес соседа. Было за что крепко ругать. Ведь считай: Крым потерян.

Петров приказал Крылову нанести на мою карту схему боев Приморской армии у ишуньских позиций и положение дивизий сейчас, для информации командования флотом, а мне сказал, чтобы я доложил о его намерении отводить армию к Севастополю любыми путями, может, даже придется кружным, так как противник, охвативший сейчас наш левый фланг, может перехватить прямые пути. Отдал приказание Крылову готовить КП армии к переводу в Сарабуз и сообщил ему, что выезжает в 25-ю Чапаевскую дивизию, помочь ее командиру (своему преемнику) генерал-майору Т.К. Коломийцу оторваться от противника и в порядке отходить – ведь дивизия сейчас в самом отчаянном положении, ей грозит отсечение и окружение, на нее противник навалился с фронта, обошел слева и справа норовит тоже.

Вот в этом весь И.Е. Петров. Он не просто любил и стремился быть в войсках, а именно в тех частях и соединениях, которые попадали в кризисную ситуацию. И пусть Иван Ефимович грешил преувеличением своей незаменимости. Но он не отсиживался на КП в опасные моменты для его войск, а бросался на острие атак, постоянно рискуя жизнью. Ведь я видел в боях под Одессой машину-пикап Петрова, изрешеченную пулями и осколками от снарядов и мин. Стоя на подножке этой машины, комдив-25 генерал Петров разъезжал вдоль первых позиций, оценивая положение, отдавая приказания, воодушевлял воинов и показывая делом, как надо стоять насмерть. Возможно, он считал, что только его присутствие в войсках спасло положение, отвело опасность, грозившую гибелью его воинов. Пусть будет и это так. Но тут большая ставка – цена жизни. И он не задумываясь отдавал ее во имя победы Родины. Это величайшие добродетели военачальника, высоко ценимые всегда, и тем более в то страшное время, когда стоял вопрос: быть или не быть нашей Родине!

И что там говорить – время показало: где был генерал Иван Петров, там можно было иметь чуточку меньше войск, и устоять, победить. А это лучшая аттестация для каждого полководца.

Крылов нанес своей рукой на мою карту схему боев Приморской армии и присоединившихся к ней дивизий 51-й армии в районе ишуньских позиций 24–25 октября и приблизительное положение, шестичасовой давности, своих дивизий – 25, 95, 172-й стрелковых, 2, 40, 42-й кавалерийских, отходивших 26–27 октября под ударами противника на юг, в направлении Симферополя. О своем соседе справа – 51-й армии – у него не было данных, по вчерашним сведениям, она отходила на юго-восток к Керченскому полуострову, на Акмонайские позиции.

Мы распрощались с Н.И. Крыловым. И до встречи через десятки лет.

Уезжая, я отчетливо представлял отчаянное положение войск Приморской армии, но не думал, что события будут так стремительно развиваться. Завтра немцы будут в этом селе, на следующий день подступятся к Симферополю и в тот же день у приморского села Николаевка, что у реки Альма (южнее Евпатории), флотская 54-я батарея старшего лейтенанта И.И. Заики вступит в героический бой с врагом, чем положит начало Севастопольской эпопее.

Перебазирование флота на Кавказ

Без происшествий возвратился я в Севастополь и предстал перед Елисеевым с печальными известиями и данными. Он тут же увлек меня к комфлоту, для информации «из первоисточника». Я доложил сказанное Петровым, а остальное стало ясным по карте. Севернее Симферополя – только одна наша дивизия, и та отжималась к востоку, а другие дивизии уже сместились восточнее. Синие стрелы, обозначавшие вражеские войска, нацелились к Евпатории, Сакам, на юг между Саками и Симферополем, что уже угрожало и Симферополю, и шоссе Симферополь – Севастополь.

Очень похоже на то, что та армия, которая должна по всем законам военной науки, если уж и отходить, то только в направлении своего главного объекта обороны в Крыму – Главной базы флота Севастополя, подлежащего удержанию за нами, чего бы это ни стоило, не поспевает захватить шоссе, ведущее из Симферополя на юго-запад к Севастополю. Она не поспеет это сделать, так как находится в тяжелейшем положении: понесла большие потери, дивизии обескровлены пятисуточными боями, отходили разрозненными частями, я в этом убедился, находясь в селе Айбары, отходили под ударами, не имея возможности оторваться от противника, чтобы совершить марш-маневр к Севастопольскому шоссе, а противник, имея свободу действий, устремляется к этому шоссе своими механизированными частями. По карте было совершенно очевидно, что враг не пустит Приморскую армию к шоссе, ибо ему самому нужен не столько Симферополь, сколько Севастополь, Главная база Черноморского флота.

Севастополь оставался неприкрытым от врага с суши своими сухопутными войсками.

Флот поставлен в критическое положение. Наступал час принятия горестных решений – выводить корабельный флот из-под ударов авиации в кавказские порты, а для обороны Севастополя с суши форсировать завершение формирования батальонов морской пехоты, готовиться самим оборонять Севастополь, выдвинув флотские войска на оборонительные рубежи, которые предусмотрительно, под руководством Октябрьского и Моргунова, начиная с июля готовились людьми флота и населением, возглавляемыми флотскими инженерами В.Г. Парамоновым, И.В. Пановым, М.Г. Фокиным, Ф.Н. Усковым, И.А. Лебедем, И.В. Саенко, С.И. Кангуном.

Комфлот, рассматривая карту, заметно нервничал, критически оценивая деятельность руководителей крымских войск за неумелую оборону Крыма.

В конце встречи Октябрьский объявил мне, что Военсовет флота представил наркому ВМФ предложение о назначении меня начальником штаба Потийской военно-морской базы.

– Я знаю, что вы после Одессы вновь рветесь на передовую, об этом мне говорил начальник отдела кадров Коновалов, и это назначение в Поти встретите без восторга. Поти для вас теперь далекий тыл. Да и взаимоотношения с тамошним командиром, на давнишней совместной службе, между вами были небезоблачными. Но так надо. Я хочу, чтобы вы поняли – так надо, этого требуют интересы дела, а эмоции и антипатии подавлять. Командир базы – береговой человек, и там нужен начштаба корабельной службы, так как туда скоро придет весь корабельный состав флота и на вас ляжет огромная ответственность по организации встречи, размещению и в дальнейшем по боевому обеспечению базирования надводных и подводных сил флота. Как только придет приказ наркома о вашем назначении, вам немедленно убыть в Поти. Желаю успехов на новой службе.

Прощаясь, я даже не мог себе представить и допустить мысль об одном решении, которое комфлот принял про себя.

Спустя несколько часов я узнал ошеломляющую новость: комфлот на эсминце «Бойкий» срочно отбыл в Поти для обсуждения вопросов базирования кораблей в портах базы, с человеком, компетентность которого в этих делах сам же ставил под сомнение,

Я думал: как же так, выдвигать меня на такой пост и даже не посоветоваться со мной на последней встрече по делам, за которые я вскоре, наравне с командиром, буду нести ответственность. Возможности кавказских портов я знал до мельчайших подробностей – где и какой изгиб причалов и какие условия стоянки в гаванях портов, так как, будучи артиллеристом и помощником командира эсминца, командиром корабля и начальником штаба бригады эсминцев, многократно посещал все порты и подолгу в них стоял, зарисовывал их и записывал все данные о них. Входил в эти порты и выходил во всякую погоду днем и ночью. Начштаба флота, я и командиры корабельных соединений на картах и планах, с лоциями в руках и по собственному опыту и записям могли дать комфлоту полную и исчерпывающую информацию и обосновать перед Военсоветом флота, без выезда на место, возможность, хотя и с большим трудом и изобретательностью, при большой скученности разместить хоть сегодня весь корабельный флот в портах Кавказа. И даже огромная сложность, связанная с вводом линкора в Потийский или Батумский порт, при наличии имеемых там буксиров, не вызывала у меня сомнений в благополучном исходе этого дела, безусловно при наличии тихой погоды. Этот вопрос тогда всех нас волновал, и в мирное время никто и не заикнулся бы о вводе линкора в Потийский порт, его бы осмеяли как неудачного шутника, но война на многое заставила нас изменить взгляды, а тут еще безвыходность положения, все это заставляло совершать сверхвозможное. В свете этого побуждения Октябрьского убыть для личной рекогносцировки на далекий Кавказ, за 400 миль, в такой грозный час для самого Севастополя – остались для меня и тогда, и теперь непостижимыми. И когда я стал его непосредственным подчиненным, наши отношения переросли в боевую дружбу, создалась атмосфера взаимной доверительности в беседах, а с моей стороны утвердилось понимание сложного характера этого выдающегося военачальника, я никогда не затрагивал, даже в непринужденных беседах, этой щекотливой для него темы. Я остерегался сделать ему больно.

При всем величайшем уважении к этой личности, не побоюсь сказать – преклонении перед его воинскими, партийными и общечеловеческими добродетелями, при всем том, чем я обязан ему в личном плане, за быстрое продвижение в войну по службе, вот при всем этом я обязан сказать честно правду: уход комфлота из Севастополя в далекие тыловые базы, даже по важнейшим делам флота, в угрожающей ситуации для Севастополя, надо признать неоправданным. Член Военсовета флота Н.М. Кулаков в своих воспоминаниях пишет по этому поводу: решение комфлота было в тот момент не лучшим образом действий[26]26
  Журнал «Звезда». 1981. № 6. С. 114.


[Закрыть]. Но я должен тут же оговориться: за сухопутные дела в Крыму всю ответственность перед Ставкой несли адмирал Левченко и генералы Батов (назначенный Ставкой заместителем Левченко) и Петров; к тому же контр-адмирал Г.В. Жуков назначен заместителем командующего флотом по обороне Главной базы Севастополя с суши, то есть было кому заниматься защитой Севастополя, на комфлота навалились заботы о кораблях и авиации. У него также было желание лично самому проинструктировать командира Потийской базы, офицера не корабельной службы, как управиться с той массой кораблей, которые нахлынут в Поти и Батуми. Так что повод был, другое дело – обстоятельства, позволяли ли они покидать Главную базу, командиром которой по нашей устоявшейся структуре являлся командующий флотом. Но комфлот вправе по-своему оценивать обстоятельства.

Пройдет трое суток, враг подступится к Севастополю, и нарком ВМФ адмирал Кузнецов прикажет Октябрьскому немедленно возвратиться в Севастополь.

В день ухода комфлота меня разыскал начальник отдела кадров капитан 1-го ранга Г.А. Коновалов и сообщил мне, что нарком ВМФ подписал приказ о моем назначении начальником штаба Потийской военно-морской базы и что меня приглашает наштафлота.

Понимая, о чем будет идти речь, я прихватил с собой планы портов Кавказа. Елисеев сразу завел разговор о базировании линкора «Парижская коммуна». Я без колебаний заявил: только Поти. И показал на пассажирский причал порта. А о Батуми подумаем после. Иван Дмитриевич Елисеев меньше моего бывал в кавказских портах, и ему не доводилось водить корабли, но, как человек, быстро, на лету схватывающий суть любого сложного дела, согласился, а про Батуми сказал: иметь его про запас. Вошедший во время нашей беседы член Вовнсовета флота Кулаков добавил: конечно же этот вопрос надо обсудить с командующим эскадрой. Елисеев приказал мне сегодня же на крейсере «Красный Кавказ» убыть в Туапсе, а оттуда оказией в Поти, но до этого повидаться с командующим эскадрой контр-адмиралом Л.А. Владимирским и обсудить с ним вопрос базирования кораблей эскадры и особенно линкора в портах Потийской базы.

Лев Анатольевич Владимирский – бывший мой командир. Был его помощником, когда он командовал эсминцем «Петровский». И, можно сказать, съел с ним пуд соли. Высочайшего класса кораблеводитель, выучивший и воспитавший замечательную плеяду черноморских командиров надводных кораблей, в том числе и таких асов кораблевождения, как Зубков, Ерошенко, Марков, Зиновьев, Годлевский, Буряк, Борков, Козлов, Шегула, Шевченко, Леут, Горшенин, Валюх, Бобровников, Сухиашвили, Абрамов, Бакарджиев, Жуков, Жиров. На командирском мостике в походах, пожалуй, Владимирскому равных не было, если не считать моего другого командира – М.З. Москаленко (когда я был командиром сторожевого корабля и комдивом сторожевиков, он был комбригом эсминцев). Лев Анатольевич был бесстрашен в борьбе со стихией. Не признавал, не принимал во внимание никакой силы ударов волны, обращаться к нему с просьбой убавить ход, чтобы не ломать корабль и облегчить участь укачивающихся, было бесполезно. Сам промокший до нитки и наглотавшийся соленой воды, он обычно отвечал мне: отремонтируемся и отдохнем в базе, а сейчас всем оморячиваться, такая удачная погода не всегда выпадает, выдался случай для хорошей морской выучки, кто научится в жестоких штормах не бояться опрокидывающегося на тебя темно-зеленого, многотонного вала волны, тот и в бою окажется сущей находкой. Вот и попробуй такому доказывать, слишком убедительны его доводы. Он был образованным моряком, знатоком оружия и тактики. Отлично знал морской театр и все черноморские порты.

Но вот сейчас, как раз на этом, мы с ним и не спелись. Владимирский был тем хорош, что вел беседы со всеми на равных, и даже позволял поспорить с ним – до принятия решения. Конечно, у него были свои слабости, например, по части твердости в руководстве, и в этом с Октябрьским они были противоположностями. Будучи деликатным в обхождении, он, когда не был согласен, не всегда был способен в открытую отвергнуть предлагаемое, а обещал: подумаю. Или отвечал междометиями. Сойдя с мостика, он подчас становился другим, чем был в борьбе со стихий. Нужно было обладать силой воли, чтобы быстро разрешить с ним какой-либо сложный вопрос, добиться у него принятия решения, крайне необходимого сейчас же по делу неотложной важности. Частенько такое решение надо было немедля реализовать, так как другой, кому не нравилось это решение, мог ему передоложить, и Лев Анатольевич, по доброте и мягкости своей, мог перерешить. А это недопустимо в любой сфере деятельности людей и дважды опасно в военном деле. Отменять можно и нужно только несуразности, но и то не вводить в систему, ибо это вносит неуверенность в работе. Бывало, что Лев Анатольевич передоверится докладчику молчаливым или нетвердым согласием, поддавшись авторитету докладывающего, когда требовались командирские глубокие раздумья, с проявлением твердой воли; особенно это важно в крупных оперативных делах. И это в будущем сыграет свою роковую роль. Но это в будущем.

Сейчас же по-прежнему все тот же умный и храбрый командир, по-юношески покручивая свой чуб, на мое предложение готовить линкор к базированию в Поти – и подтвердил это авторитетом наштафлота и что так будет докладываться и комфлоту – ответил: надо подумать. И вскользь помянул Батуми. Я мягко отклонил это, выложив все выгоды нашего предложения, и настоятельно рекомендовал Поти, а Батуми предложил считать запасным вариантом на будущее. К сожалению, на линкоре не было начальника штаба эскадры капитана 1 – го ранга В. А. Андреева и мы, как коллеги, не смогли совместно обсудить и доложить в Поти. Владимирский пригласил командира линкора капитана 1-го ранга Ф.И. Кравченко посоветоваться, но тот совершенно не был готов к этому, ибо не был ни в Поти, ни в Батуми и не знал их устройства. Да они ему, как линкоровцу, и ни к чему, при редких посещениях этих районов линкор отстаивался на якоре на рейдах и он прилично знал только Севастопольскую Северную бухту, где стоял на якорных бочках. Такова специфика службы на крупных кораблях в отличие от малых, командиры которых могли на ватмане нарисовать очертания берега всего моря и начертить по памяти схемы всех портов, – этому нас, молодых командиров, учили славные черноморские мореходы капитаны 1-го ранга Г.И. Левченко и М.З. Москаленко, когда они были командирами бригады эсминцев.

При расставании мне показалось, что я убедил Владимирского. Ближайшее будущее покажет, что это не так.

Из Туапсе в Поти я следовал на эсминце «Дзержинский», на котором пять лет назад был артиллеристом, это дало мне повод помечтать, а потом пройтись по кораблю, по боевым постам, побеседовать с комендорами, торпедистами, радистами, среди которых оказались старые знакомцы, спуститься в машинные и котельные отделения, а тут немало сверхсрочнослужащих, которых хорошо знаю, а еще я помню весь экипаж по Одессе, когда они в этом году приходили многократно защищать, громить своей артиллерией вражескую пехоту.

Кораблем командует мой бывший подчиненный капитан 3-го ранга П.И. Шевченко – отменный командир.

Сейчас эсминец конвоировал танкер «Эмба» (капитан Авдеенко), который буксировал в Поти большой плавдок. Этот док оказался большим приобретением для Потийской базы. Всю войну мы будем в нем ремонтировать поврежденные корабли, вплоть до крейсеров. Еще в Туапсе я предложил Шевченко собрать экипаж корабля, разъяснить, какой большой ценности объект предстоит охранять, и поставить каждой боевой части боевую задачу на поход. А я дополнил командира, пояснив матросам и командирам, что с самого начала войны им еще не приходилось конвоировать ничего более важного для всего флота, чем этот док. Командир П.И. Шевченко, комиссар И.С. Осадчий, экипаж корабля успешно выполнили задание и были отмечены похвалой командования базы.

Эсминец вошел и ошвартовался в Северной гавани Потийского порта на исходе ночи. Я подумал: дождаться подъема флага или идти сразу в штаб базы? В Одессе ночь как время для почивания не признавалась, отдыхали в паузах между боями, урывками и частенько за столом, положив голову на руки. И тут, мне сдается, должны быть ночные бдения, хотя бы части людей. К тому же посчитал неудобным прохлаждаться без дела на корабле и теперь уже, можно сказать, в своей базе. Скорее к работе. Не стал вызывать машину и пешком пошел в штаб, загоревшись тайным намерением заодно и проверить бдительность здешнего начальства, живут ли тут по законам военного времени: введен ли комендантский час, какова патрульная служба в городе?

И был приятно поражен, а заодно и проучен за задумки. На полпути меня остановил патруль и потребовал пароль – узнаю почерк генерала, и это похоже на одесские строгости. Так как пароля я не имел, то я предъявил удостоверение личности и служебное предписание. Но при всем уважении к подписи наштафлота и его печати начальник патруля, строго руководствуясь гарнизонной инструкцией, признавал только силу пароля и потому счел обязательным препроводить меня в военную комендатуру города. Куда я и тронулся с почетным эскортом. Но на нашем пути стоял штаб базы, а у его входа случайно оказался комендант гарнизона майор А.С. Ткачев, проверявший ночной порядок в гарнизоне, что меня совсем умилило. Приняв на свое попечение, Александр Сергеевич провел меня к оперативному дежурному базы, которым оказался капитан В.И. Горев, он меня и сопроводил к командиру базы. А Ткачеву я успел сказать, чтобы он отблагодарил патруль за бдительное несение службы.

В штабе базы стояла непривычная для меня тишина – все, находясь на казарменном положении, отдыхали в кабинетах. Не будем торопиться и осуждать. До этих дней, пока сюда не пришло сообщение о печальном исходе боев за Крым, все тут считали, что противник далеко на Перекопе, и законно причисляли себя к глубокому тылу, вдалеке от фронта. При такой ситуации можно согласиться, что на то она и ночь, чтобы спать.

И я подумал: пусть отдохнут, скоро на них навалятся перегрузки. И не потому, что прибыл беспокойный начштаба, а потому что война придвинулась ближе к Поти, она уже не на Перекопе, а у Керченского пролива, а от него сюда уже достанут вражеские самолеты. На днях к нам придет весь Черноморский флот, заполнит все наши порты, его надо будет прикрыть и обеспечить безопасность стоянки и плавания в операционной зоне базы.

Я представился командиру Потийской военно-морской базы генерал-майору береговой службы М.Ф. Куманину в его спальне. Он сразу оживился и взбодрился. Мы встретились как старые знакомцы по совместной довоенной службе в Одессе – он был начштаба базы, а я его заместителем – начальником оперативного отделения штаба.

Интересна судьба этого человека. Человек дореволюционной закалки, сильный служака. В Первую империалистическую войну был командиром полевой батареи в армии. Видно, нашим кадровикам показалось достаточным, чтобы с должности помощника командира 22-й стрелковой дивизии назначить его на крупный пост коменданта укрепленного района в Советской Гавани Тихоокеанского флота, когда там при создании флота в начале 30-х годов была большая нужда в кадрах. Хотя для этого поста – командовать береговой артиллерией с ее сложными правилами ведения огня по морским целям и придаваемыми кораблями и для обеспечения базирования надводных и подводных сил – требовался человек с высшим образованием берегового или корабельного артиллериста и с большим морским опытом. Это был уникальный случай.

После двухгодичного перерыва в службе и полугодичных флотских курсов он после Одессы прибыл в Поти. А теперь сюда идет большой флот. Было от чего волноваться и растеряться, не имея большого опыта, который можно приобрести только при нормальном прохождении флотской службы, и тут требовалась постоянная, с большим тактом и прилежанием опора на коллективный разумный опыт работников штаба базы, с проявлением к ним уважительности и доброжелательности, без кавалерийских наскоков. А они скоро начнутся и будут нарастать по мере возрастания движения кораблей в нашу базу. И мне придется – плотно прикрыв двери командирского кабинета, предварительно приказав адъютанту никого к нам на впускать – поднимать нелицеприятный откровенный разговор и добиваться отмены тех волевых решений, которые были приняты без заслушивания штаба. И все будет становиться на свои места, как положено – по-флотски.

Я не помню случая, чтобы он как умный человек оставлял в силе свое приказание, которое, как говорят, не лезет ни в какие флотские ворота. Мне служить с ним было очень тяжело, мы с величайшем трудом, с частыми уступками с моей стороны, как младшего (конечно, не по принципиальным вопросам, не в ущерб делу). И все равно наши отношения были сложными. У меня и самого характерец, я вам доложу. Иногда я терял контроль над собой. Наши отношения в будущем настолько обострятся, что комфлот в интересах дела сочтет за благо, с разрешения наркома, разлучить нас, с назначением меня помощником наштафлота. Но это будет потом. А сейчас и в последующем я руководствовался святым воинским законом: воспитывай себя, побуждай себя считать приказы начальника непогрешимыми и неоспоримыми, но… с одним поправочным коэффициентом на особое место начальника любого штаба в военной иерархии, которое дает ему право по оперативным вопросам – за которые он несет равную с командиром ответственность – выдвигать свои предложения, отстаивать и добиваться их принятия, ибо они плод коллективного разума штаба, и, если требуется, вступать с командиром в творческий спор, пока не принято решение.

Во всех оперативных делах голос штаба должен звучать на полную, уверенно, с опорой на науку и грамотные расчеты. Если, конечно, этот голос хотят подавать, и если при этом есть мысли, и если есть гражданское мужество – не бояться потерять пост из-за расхождений с командиром. Если же не так, то начштаба может подвести своего командира своим поддакиванием ему, поддерживая ошибочность в целях поддержания добрых отношений, и этим погубить дело, которому вы оба клялись честно служить, становясь на многотрудную военную стезю.

Но подавать смелый голос, ходить к командиру на доклад и тем более выступать перед своим командиром и нижестоящими командирами с предложениями на бой надлежит во всеоружии, с картами, таблицами, схемами, с папками, полными всевозможных расчетов. И неплохо перед этим начальнику штаба пообщаться с командиром, устранить разночтения, чтобы на докладе предложений штаба и при принятии решения на бой, операцию в присутствии подчиненных командиров и своего штаба и политотдела все видели единство командира и начштаба, может, достигнутое за закрытыми дверями ценой длительных и мучительных творческих обсуждений сложных оперативных вопросов, связанных с жизнью многих тысяч воинов.

А сейчас, узнав от оперативного дежурного базы (ОД базы), что уже часть флотских сил начинает движение из Севастополя к нам, я счел нужным попросить командира немедленно обсудить наши дела. Памятуя наказ наштафлота Елисеева, я доложил его и мои соображения по размещению флота в базе и просил дать мне установку. Командир ответил, что все это во многом совпадает с указанием комфлота, который побывал здесь позавчера, но есть и расхождения, открытым остался вопрос о пункте базирования линкора. Командир приказал мне до исхода суток доложить предложения штаба с планом и схемами размещения кораблей в портах базы, а расквартирование тыла флота он берет на себя. Это последнее дало потом пищу корабельным острословам пустить шутку: у ворот порта проходит меридиан, к востоку – Куманин, а к западу – Деревянко. Что в некоторой степени отражало действительность. Хотя я должен быть объективным и сказать, что генерал должен понимать, что если он не станет немедленно более глубоко осваивать сложности на стыке суши и моря и глубоко вникать в вопросы базирования крупных сил флота, то быть ущербу делу, а ему в личном плане, неприятностям перед начальством. Понимая его затруднения, я как мог помогал ему освоить сложности флотских дел, да и сам он нет-нет да и попросит разъяснить ему иные морские замысловатости. Все мы шли ему навстречу в интересах дела.