Текст книги "Дважды рождённые"

Глава 3

 
Жило-было в твоей душе
Чудное состояние
Похожее на гладь воды, на горное сияние.
Оно жило и нежило, ему уютно было,
Оно на ранней зорьке тебя к реке манило.
Держась его, ты жизнь творил
И мысли направлял,
Ни страх, ни червь сомнения
Тебя не отравлял.
Оно встречало утром,
Будило добрым лучиком,
Оно ласкало вечером потухшею зорей.
Оно звалось Свободою!
Теперь оно забыто.
В железной скорлупе сейчас
Твоя мечта закрыта,
Ни целей, ни желания —
Злость, сытая тоска,
Ах, милая Свобода,
Где ж силы для броска?
Как вырваться из скорлупы?
Из сытой защищенности?
Как же рискнуть ступить ногой
В дорожной пыли пух?
Сорваться с поводка, уйти,
Отдать себя
Влюбленности!
Ворваться снова в этот мир,
Пустить в полёт свой дух!
 

Игорь влетел в пустое помещение «реальки». Как же он жаждал действия! Он, как тигр по клетке, носился из угла в угол. Он искал выхода, но выход не находился. Энергия рвалась наружу и выплескивалась в этом бессмысленном метании от стены к стене, от двери к двери. «Господи! Господи!», – орало всё внутри него. Он бы побежал по потолку, по стенам, если бы смог! Его душа ещё мчалась сквозь пространство, сквозь века и измерения, она не остановилась от полёта. Ей было тесно! Ах, как же ей было тесно в казематах человеческого тела, да ещё ограниченного стенами этой убогой камеры.

В голове мелькнула сумасшедшая мысль: «А может попробовать через шлюз прорваться наружу? И будь, что будет!». Но здравый смысл быстро разобрался с сумасбродством: «Нереально, двери не откроются человеку без Шелла, а если бы и открылись – какая радость сдохнуть от голода?» И, тем не менее, Игорь подошел к двери шлюза, открыл её и, как бы примеряясь, смотрел некоторое время на одинокий Шелл. Как ни странно, он совершенно не чувствовал отвращения или неприязни к этой железяке, к своей персональной одиночной камере. Скорее наоборот – он чувствовал к ней какую-то жалость, как к доброму и преданному зверю, с которым предстояла разлука. Хотя, о чём он? Они связаны и связаны навсегда. Его самого нет, он не реален, реален Шелл. Питание – идентификация Шелла, защита от внешнего мира – Шелл, выход в сеть – Шелл. Лекции и полёты – Шелл!

Игорь с силой хлопнул дверью и сел тут же на пороге, бессильно вытянув ноги и облокотившись спиной о дверь. Он дал телу слабость потихоньку сползать по скользкому ворсу пола, пока наконец не вытянулся в полный рост на прохладной и твердой поверхности. Он долго лежал, глядя в потолок и постепенно успокаиваясь. Эта комната поневоле становилась свидетельницей его самых сильных и страстных переживаний, и ему начинало здесь нравиться. Здесь было тихо, никто не пытался вызвать его по терминалу, и здесь так хорошо думалось, и вспоминалось о полёте, об Учителе, о ней. Реальность недельной давности – добрая, спокойная, сытая реальность сейчас казалась столь далекой, как будто целая жизнь разделяла их. Да и он ли там был? Он уже не был тем человеком, который гладил розовый живот робота и наслаждался имитатором солнечного тепла, и он знал, что уже никогда им не будет.

Игорь повернулся на бок, положил руку под голову и уснул.

Ему снились белые медведи, но не злые и кровожадные, какими они остались в документальных хрониках, а добрые и мягкие. Они подходили к нему, лежащему на ледяной необозримой глади, и обнюхивали, обдавая теплыми потоками воздуха. Он разговаривал во сне с самым большим из них и звал его полетать вместе с собой. Медведь охотно соглашался, сидя на льду и вытянув кожаные пятки в сторону Игоря, но они никуда не летели, а разговор всё затягивался и затягивался.

Игорь проснулся уже глубокой ночью, понимая, что замерз на прохладном полу. Вставать и уходить жутко не хотелось. Он пытался ещё сонный свернуться калачиком и согреть себя, закрывшись руками. Но, промучившись минут пятнадцать, проснулся окончательно и понял, что пора идти в Шелл. Нутро машины приняло его мягким теплом, Игорь воспользовался близостью коммуникаций и заполнил брюхо железного зверя теплой водой. Зверь, как бы извиняясь за свою неполноценность и роль тюремщика, включил режим джакузи, и Игорь опять уснул. Уже в тепле, вытянувшись и расслабившись в пузырящейся ванне. Сны больше не снились, и медведи не превратились в играющих дельфинов, он просто провалился в сон.

Утро было настолько дивным, что Шелл транслировал внешний мир практически без мотивирующей доработки, ну разве что соловья добавил и ветерок подогрел. Солнце ласковое, пробуждающее, жизнетворящее. Длинные утренние тени, беспечное и безоблачное небо. Ярина проснулась, как обычно чуть-чуть опаздывая за утренней зарей. Она блаженно потянулась в кресле, всё-таки утро и молодость – славное сочетание. Заботы прошлого дня сжимаются до крохотной горошины, закатившейся куда-то в уголок восприятия. Остается только чудесное утро и молодость.

Поймав первые нотки оставшейся дремоты, Яра включила музыку и начала выполнять любимые упражнения её собственной разработки – «программы сладких потягиваний». Потребовалось не более десяти минут, чтобы окончательно проснуться. Яра с удовольствием вспоминала вчерашний урок, на котором она впервые приняла в себя состояние полёта. Или отдала себя состоянию полёта…? Впрочем – никакой разницы. Воспоминания добавили ещё одну приятную нотку в это безусловно волшебное утро.

Завершив утренний моцион прохладным душем, она направила Шелл к ближайшему кафе с планами – найти тех, кого можно осчастливить своим присутствием.

Внезапно Яра почувствовала, как окружающий мир блекнет и меркнет, и она поняла, что теряет сознание и проваливается в черноту.

В центре черноты стоял железный стул и Профессор. Тонкая, иллюзорная серая нитка отблеска по периметру комнаты скрадывала черноту и давала эффект деления пространства на пол и всё остальное. Клоунады не было, в лице и позе Профессора также не было ни намека на шутку, он выглядел необычайно серьезным, суровым и непроницаемым.

– С прибытием, – сухо и резко поздравил он. – Внеочередное заседание.

Ни один звук не вмешался в его речь, тишина отсчитала секунды, и Профессор продолжил.

– Я слегка поторопился, выведя вчера вас на прогулку. Моя вина, отрицать не буду. Хотелось, чтобы вы научились сначала чувствовать, а только потом анализировать, – он задумался, глядя в пол и тяжело опираясь на стул.

– Я рад, что сейчас успел и вижу вас всех в целости и невредимости. Прошу простить меня за то, что подверг вас такому тяжкому испытанию, хотя не думал, что это будет так, – снова тяжелая пауза. Профессор выдавал фразы, плохо скрепляя их друг с другом. – Я поторопился и сейчас должен рассказать вам немного о структуре того мира, каким вы его вчера увидели. Если, конечно, вы что-то вообще видели и понимали, кроме собственного детского восторга. Впрочем, это нормально. Летать могут не все – вы должны знать это. То, что вы это можете делать – плюс вам, поэтому вы и здесь. Но гордиться не надо, вы не избранные. Говорю это для того, чтобы до вас дошло: есть и те, кто не может летать. Уныние, отчаяние, слабость, гнетущие страхи, духовная мерзость – всё это груз, и груз непосильный, груз неприподъемный.

Опять повисла давящая тишина. Ярина в этой необычно нескладной речи Профессора, которую он словно кусками накладывал, сдерживая в себе что-то важное, интуитивно почувствовала предстоящую бурю. Поэтому, когда буря действительно разразилась, девушка оказалась к ней готовой.

– Ты! Да, ты! – вдруг внезапно рявкнул Профессор кому-то из учеников, обдав класс волной страха. Профессор глядел чуть в сторону от Ярины, на кого-то невидимого в непроглядной черноте. – Ты, ты, я с тобой разговариваю! – Профессор внутренне одернул себя и насколько смог смягчил голос, оставляя его тон, слова и фразы жесткими. – Запомни раз и навсегда, в тот момент, когда ты убиваешь тело, сказка не начинается, полёт не становится вечным и бесконечным! Мне надо было бы начать наши уроки с других экскурсий, которые дадут полную картину мира… Что же, учту на будущее… А сейчас просто расскажу, что происходит с теми, у кого получается самостоятельно избавиться от тела не закончив своей Игры… Твоя душа фиксирует боль, отчаяние, страх, слабость, безысходность. Этот груз десятикратно превышает ту грань, за которой ты не просто не сможешь летать, но даже от земли оторваться не сможешь. Ты меня понимаешь?! Ты хотела сейчас расстаться с телом?! Я тебе могу рассказать, какой результат ты получила бы в случае успеха. Ты, уже бестелесная, сейчас оказалась бы придавленная к земле тяжестью собственного гнета. Или греха – называй это как тебе будет угодно. Твоя душа ползала бы до тех пор, пока не стекла в какую-нибудь яму к таким же, как она. Ты обрекла бы себя находиться там, пропитываясь пороками других, тщетно пытаться вылезти, черпать от больных душ ещё больше отчаяния и мечтать, спать и видеть, чтобы встретить не занятую никем подходящую змею или жабу. Ты хочешь побыть жабой? А пришлось бы, если бы очень повезло! Эти гады, хоть и были созданы для падших душ, но ты должна знать, что в ямах и расщелинах за свободную жабу битва как за кусок хлеба в голод. Ибо, только захватив незанятое другим тело гада и используя его сомнительную физическую силу, можно попытаться вылезти из подобных мест.

Профессор замолчал, перегорая внутри себя разросшимся и бьющим помимо его воли негодованием. Когда он снова заговорил, голос его был тихим и, кажется, даже извиняющимся.

– Хорошие вы мои. Прошу вас, не делайте глупостей. У нас всё ещё впереди. Не заставляйте меня кричать на вас, – Профессор снова замолчал, переводя дух. Тишина стояла гробовая. Затем он продолжил. – Раньше у каждой души был шанс подняться после падения, и это было не так сложно. Раньше всегда вокруг было больше тех, кто поддержит, не даст упасть. Сейчас же мы очень сильно «приземлены». Рядом с нами слишком мало тех, кто по-настоящему близок, кто может помочь подняться. В таком одиночестве и в такой страшной близости от земли цена ошибки стала очень дорогой. Многие из живущих в телах даже не осознают, насколько нуждаются в той поддержке и участии, которое дают им их близкие. Вы ещё увидите это своими глазами.

Я задал вам нелегкий ребус, но поверьте мне, данное вам тело может приносить много радости. Относитесь к нему как к данному вам на время подарку. Дорогому подарку, ибо многое было сделано для того, чтобы создать такое совершенство.

Тишина была ему ответом. Секунды оттикали нужную паузу. – Хорошо. Инструктаж закончен. Жду на следующей лекции, – ровным голосом без намека на эмоцию заключил Профессор.

Ярину снова выбросило в солнечный мир безупречного утра.

Соловей в динамиках икнул и продолжил свою трель. Если бы кто-то мог видеть Яру этим утром внутри её Шелла, он бы не заметил никаких перемен в состоянии девушки до и после инструктажа. Ну, может быть, легкую досаду. Всё-таки утро и молодость – славное сочетание.

Сегодня Игорь работал с удовольствием, он уменьшил участие Шелла до минимума и старался изо всех сил нагрузить свое тело, а не механику. Хотя впрочем, а когда Игорь работал без удовольствия? И кто вообще работал без удовольствия? Конечно, не всем так повезло с профессией, как ему. По бонусам и получаемым начислениям не лучшее место, но по получаемому удовольствию и разнообразию – Игорь не мог себе представить работу интереснее. Возможно, потому что он не работал и не стремился работать по другой профессии? Возможно.

На его должность – должность грузчика – конкурс был стабильный по 3–4 человека на место, только уйди… Сегодня миссией его бригады была загрузка ресторанных трейнов. Начисление бонусов по двум показателям: время и плотность загрузки. Работа чем-то отдаленно напоминала игру из серии «Тетрис». Один Шелл на один вагон, коробки разноформатные, оценка пустот автоматически после загрузки, лучший получает серьезную прибавку к бонусам и джакузи внутри Шелла по авторской программе. Чем не игра: складывай коробочки и получай бонусы. Игорь был одним из лучших, и до перехода на новый уровень оставалось не так уж и далеко. А новый уровень – это то, за что стоит побороться! Там и миссии куда серьезнее тех которые осваивал сейчас Игорь, и прошивка на Шелл выдается с увесистым набором дополнительных удовольствий.

Вообще-то Игорь любил работать под музыку. Я знаю, молодые ребята и те меломаны, что постарше, сейчас позавидуют такой возможности: всегда классное качество, можно забыть про внешний шум и музыка как минимум пяти столетий в отличном качестве и жутко разнообразная. Игорь больше всего любил музыку двадцать второго – двадцать третьего века: это был перелом, старинные этнические мелодии того времени уже могли записываться в приличном звуке, а разнообразие жанров было просто фантастическое. Потом тоже было неплохо, но уже как-то не то, стало повторяться, смешиваться…

Но…, всё хорошее когда-нибудь заканчивается, и работа не стала исключением. График последних дней уже сложился в обыденный, привычный ритуал: работа, «реабилитационный центр», обед (когда успевал), лекции, «реабилитационный центр», ужин, сон, «реабилитационный центр», работа…

Игорь каждую свободную возможность использовал для того, чтобы добежать до «реальки», и не упускал шанса пообщаться с Шеллами в зоне видимости. Он по-прежнему рассчитывал, что она опять придёт сюда. Игорь перезнакомился со всеми, кто по описанию в сети мог быть ей, но всё было тщетно.

«Реалька» стала постом номер один, здесь он спал, ел, отсюда уходил на лекции. Несколько раз ему звонила Альбинка, но Игорь находил способ уйти от разговора и избегал встреч. Ситуация с Альбинкой была до крайности неприятной, но что-то в нем произошло, что-то закрылось, что-то открылось. Игорь ощутил разницу в своих чувствах, в своих отношениях и, как ни старался, общение не складывалось. Что тут кривить душой, не хотелось ему обижать Альбину, и встречаться тоже не хотелось, вот и вел себя, как… не знаю, как кто, но было неприятно и ему, и как он мог догадаться – ей.

В конце концов наступил момент, когда он не смог отшутиться от встречи.

– Игорь, ты где сейчас? – в мониторе была Альбина, голос у неё был непривычно тихий и вопрошающий. – Мы можем сейчас встретиться?

– Конечно, Аль, скажи – куда добежать? – Игорь использовал в ответе весь свой запас оптимизма и участия, но ему совершенно не хотелось, чтобы его пост у «реальки» был раскрыт. Он фальшиво сиял, глядя в экран. Пропуская через сердце потухший голос и ускользающий взгляд подруги, понимал, что он не вправе отказать ей во встрече и действительно явится по её требованию туда, куда она скажет.

– Приходи к нашей кафешке на Кутузовском.

Он без объяснений понял, где это. Они любили ужинать в этом кафе. Кутузовский проспект был уютной, тихой улочкой, достаточно широкой, чтобы не тереться боками с другими Шеллами, но и располагающей к спокойным посиделкам летними вечерами. Игорь был не одинок в своем пристрастии, поэтому проспект был переполнен разного рода кафешками, ресторанчиками, парками. Несколько лет назад они с Алькой облюбовали небольшое кафе с пафосной вывеской под громадным искусственным деревом. Ветви дерева выполняли роль кабинок для клиентов, а ствол обеспечивал внутри себя быструю доставку заказов. Кафе отличалось приятной обстановкой и недорогим меню. Там почти всегда было малолюдно и спокойно. Наверное, вывеска пугала своей претенциозностью людей небогатых, а довольно скромное меню – людей с амбициями. А может быть, расположенный рядом парк оттягивал на себя клиентов? Впрочем, какая разница.

Когда Игорь добежал до кафешки, Алька уже была там и заняла их любимую ветку, нависающую над огромным фонтаном. Игорь поднялся и привычно разлегся на своей развилке из ветвей. С момента входа он старался не выпускать из вида неподвижный Шелл подруги. Алькин Шелл расположился на главной ветке, что само по себе было необычно. Игорь привык к тому, что подруга забиралась на развилку самых тонких ветвей над его головой, покачиваясь и угрожая и ему, и половине ресторана обрушиться всей своей громадой на сидевших внизу. Угроза, конечно, была сомнительная, как не крути, а строители этого дерева тоже не были дилетантами, но выглядело это каждый раз опасно. Сегодня она заняла безопасное место спиной к нему, и было в этом что-то противоестественное, даже жалкое, что-то нарушающее обычную непринужденность встречи. Внутренний терминал подруги тоже был непривычно недоступен для него. Сделав несколько попыток подключиться и не получив согласия, Игорь заговорил в голос:

– Привет, Аль. Давно ждешь?

– Привет Игорек, – Шеллом ответила подруга. Повисла тишина.

– В душу пустишь?

Розовая кошка не отозвалась, она сидела, разглядывая гуляющих по проспекту, и только развернутое в его сторону ухо подтверждало её участие в разговоре.

– Я где-то читала, что давным-давно на этой улице была оживленная трасса. Странно, да? – голос у Альбинки был такой, что Игоря захлестнула тоска и нежная жалость к этой замечательной женщине.

В мониторе назойливо и раздражающе маячило приглашение в ресторанное меню. Игорь отвлёкся на несколько секунд, подключая Шелл к лючку раздачи и выбирая первое попавшееся блюдо, чтобы отвязаться и получить право на дальнейшее пребывание в кафе. За то время, которое он посвятил этим занятиям, ничего не изменилось, в воздухе не добавилось новых звуков, направленных в его адрес, экран по-прежнему оставался темным.

– Алька, что с тобой? – снова тишина.

– Да разве со мной, Игорек? – и она опять притихла, затаившись в своей скорлупе.

– Игорь, можно я тебя попрошу?

– Конечно, Аль!

– Если мне когда-нибудь вдруг станет невыносимо, и я захочу с тобой поговорить или встретиться, не отказывай мне. Ладно?

– Конечно, Аль!

– Да что ты заладил, «Конечно, конечно, Аль», – Игорь услышал, как её голос сорвался, и она заплакала, а потом связь оборвалась.

Шелл девушки застыл розовым изваянием, окаменела мимика, даже уши вернулись в позицию по умолчанию.

– Аля, ну ты чего, ну? – Игорь растерялся. Он был слишком привязан к ней, слишком дорожил её дружбой, чтобы врать и выкручиваться. Но те же самые чувства не позволяли ему сказать ей правду. Не будь той встречи в «реальке», он даже, наверное, считал бы себя влюбленным в Альку. Но теперь он не мог спутать, он знал, что не сможет любить её так, как она заслуживала того. Что он мог сделать? Ничего. Он сидел и ждал, мучаясь и зная, что за этой розовой скорлупой плачет очень близкий для него человек. Он мог теперь понять и её чувства, и её боль. Но он даже не догадывался, он не мог предположить раньше, что она любит его. Так они и сидели: рядом и каждый в себе. Сидели до заката. Наконец, в полной тишине, она грациозным движением перекинула гибкое розовое тело на соседнюю ветку и ушла, так и не дав сказать ему успокоительных и примиряющих слов. Игорь смотрел ей вслед и понимал, что вместе с ней в темноту от него уходит весь её чудесный и озорной мир, её шутки, её нежность, её мама, искренние и честные разговоры обо всём, прогулки по лесу.

Сердце болезненно сжалось. «Ну вот, поздравляю. Теперь ты действительно один».

Саша выросла в лесу. Нет-нет, не подумайте, пожалуйста, что она была дикаркой, что её воспитывали волки и тому подобное. Просто их дом стоял в лесу, и играть с белками или кормить подходящих к ограде оленей для неё было так же естественно, как для других ребят резаться в сетевые игры в своих Шеллах. Саша имела всё то, чего были лишены практически все остальные. Она могла носиться по траве босиком, купаться в прохладной воде маленького лесного озера, могла просто валяться на траве или играть с любимой собакой – безмерно ласковым ретривером по имени Алекса. Она была с детства окружена заботой и лаской, у родителей она была одна, и поэтому те в ней души не чаяли. Что уж говорить про стариков? Дедушки да бабушки могли бы от неё и не отходить совсем, позволь она им делать это.

Мир, в котором жила Саша, был параллельным тому миру, в котором мы уже путешествовали с тобой, читатель. Нет, не в фантастическом или мистическом смысле, её от мира Шеллов не отделяло ни время, ни пространство. Ну, может быть, только несколько десятков километров да несколько слишком узких туннелей с шлюзами на каждой стороне, да стена непроходимого леса. Таких семей, как у них, было немного. Сколько? Саша не знала. Родители не старались прибиться к остальным. Остальные, наверное, не старались прибиться друг к другу, но в гости ездили регулярно, помогали и заботились друг о друге.

Родители и их друзья были далеко не бедными людьми, Саша поняла это только повзрослев, а до этого – не то, чтобы не знала – её этот вопрос не беспокоил. Она просто знала, что у них всегда есть то, что хочет она или её домочадцы. Вопрос о бедности или богатстве возник неожиданно, когда Саша, катаясь по городу в своем социальном Шелле, вдруг увидела яркий, перламутровый «Леопард», полностью металлический, без признаков синтетической шерсти. Вид этой машины был настолько жесткий, что девочке в её подростковом нигилизме тоже захотелось иметь Шелл, который даже на вид не предполагал в свой адрес нежностей или сюсюканья. Приехав домой, Санька первым делом деликатно, как и положено единственной и любимой дочке, вломилась с просьбой к отцу и встретила категоричный отказ. Явление было крайне необычным, и девочка, опять же деликатно, обратилась к папе с легкой разъяснительной истерикой. Папа неумолимо скрылся в библиотеке. Александра была особой настойчивой, и через некоторое время, дав отцу возможность осознать ошибку, проветриться и обрести совесть, сменила тактику, не меняя жертву и направление удара. Отец, как и большинство отцов, был мягкотел по отношению к дочери, но в данном случае проявил необычайную твердость. Чтобы хоть как-то загасить конфликт, он усадил её в кресло, и объяснил, что такие, как у неё, Шеллы, социальные с виду, но бронированные по всей конструкции и набитые электроникой чуть больше, чем когда-то космические корабли, выпускаются крайне редко, по специальным заказам и ограниченными партиями, и одна из их главных защитных характеристик – это их социальная внешность. А поскольку она уже девушка взрослая, то он не считает необходимым скрывать от неё тот факт, что её Шелл переделывать крайне нежелательно, так как люди, участвующие в любых работах по ремонту или переделке её Шелла, или других таких же Шеллов, подлежат обязательной абсолютной изоляции. Что такое «обязательная абсолютная изоляция», Саша уточнять не решилась и правильно сделала.

После разговора с отцом она не ленилась некоторое время встречать гостей у внешнего шлюза, чтобы оценить Шеллы, на которых они приезжали к ним в дом. Приглядевшись, она поняла, что почти все, как две капли воды, похожи на её. Во всяком случае, снаружи.

Пожалуй, подобных ярких впечатлений, вызванных столкновением с чужой волей, в детском периоде было не так уж и много, по пальцам пересчитать. А в остальном текла тихая, уютная, благополучная жизнь. Но время шло, время превращало девочку в девушку, и в какой-то момент жизнь девушки внезапно наполнилась событиями. Когда Саше стукнуло пятнадцать, мама познакомила её с будущим мужем. Эта неосторожность обошлась семье в несколько месяцев регулярных осложнений и долгих бесед, которые так или иначе сводились к двум темам: «Я никому и ничто не должна» и «Мы твои родители и знаем, как для тебя будет лучше. К тому же, мы всем ему обязаны».

Саша будущего мужа стремительно и незаслуженно окрестила «неадекватным стариком», а потом сократила эту характеристику до устойчивой клички «Неадрик», причем не стеснялась называть его так и только так. Ума у неё при этом хватило не выносить за пределы семьи полной версии этой клички. Негодование просвещенных родителей было бурным, но в конце концов к кличке все привыкли, и даже мама порой, под уничижительным взглядом отца, называла будущего зятя этим же именем. Жених был действительно старше Саши лет на двадцать, но выглядел очень молодо и спортивно. Глядя на то, как его встречает отец, можно было понять, что даже в их элитном обществе он заслуживает особого почтения.

Где-то годам к восемнадцати жизнь у Саньки совсем усложнилась. Возраст подошел, и досадные, но абстрактные планы стали обрисовываться в датах и цифрах.

Первую свадьбу готовили с пафосом и размахом. В лесу вырубили поляну и организовали небольшую скалу с водопадом. Платье шили раз пять – пока мать не получила нужного результата. А уж про меню на стол вообще говорить не стоит. Саша на свадьбу просто не пришла.

В дальнейшем свадьбы назначали чуть ли ни через месяц, но каждый раз ценой неимоверных усилий и изворотливых ухищрений ей удавалось сдвинуть это событие ещё на один срок. Способы, которыми Саша этого добивалась, были каждый раз разными, но то, как они усложнялись, пугало не только её родителей, но уже и её саму. Неадрик переносил текучесть планов поражающе флегматично, с бесконечным терпением и юмором. Человек он был незаурядный и ценил незаурядность во всем, а уж тем более в своей избраннице. Так и наладилось у них сложное и опасное соревнование в упорстве и изворотливости. И длилось это состязание без малого одиннадцать лет.

На домашнем укладе и отношениях с родителями это не могло не сказаться. Первый год прошел в увещеваниях, второй – в непрерывных ссорах, на третий год мать (во внутренних разборках) заняла позицию дочери, но к концу седьмого, оглядевшись и не найдя альтернативы, поняла, что может остаться без внуков, и переметнулась на сторону зятя. После этого, потеряв последнего союзника, Саша ушла в глухую оппозицию.

Однако, в скором времени случилось то, чего Саша не могла предусмотреть.