Текст книги "Дважды рождённые"

Константин Михайлович Ганин
Дважды рожденные

Посвящается Мечте и Истине.

Мечте – просто за то, что она есть.

Истине – за её терпение и снисходительность к тем фантазиям, которые порождаются Мечтой.

© К.М. Ганин, 2018

* * *

Книга первая
«В шкуре зверя»

Глава 1

 
Я верю в сказку, если там добро,
И снам – тем, что желаю сбыться.
Приму от Бога, если мне дано,
Мечту, которой я смогу укрыться.
Я ложь прощу, когда она пьянит,
Я плакать счастлив, если без печали,
Могу стать камнем, где чудесный вид…
Так что есть Вера?
Вера – ВСЁ, в начале.
 

Как там сказки начинаются? В тридесятом царстве, в тридевятом государстве… В года дивные, от нас далекие, затерянный в лесах и опутанный реками стоял великий Город, утопающий в зелени и тиши. Не было в этом чудесном городе пыли и шумных дорог, не было вечно спешащей толпы и шумных очередей, не было строек и реконструкций. Одним словом, не было там ничего, что могло бы отвлечь его жителей от тихой, умиротворяющей радости. Ну, если только потехи, да забавы.

Когда-то давным-давно, носил этот город своё громкое и гордое имя, которое манило и отпугивало, которое веками державно царило на просторах огромной и сильной страны. Имя было слишком сильное и слишком древнее, чтобы быть забытым через каких-то сто лет после того, как люди перестали беспокоить космические дали своими набегами, и наконец-то решили заняться земными делами в собственном прекрасном и уютном мире, которого с лихвой хватало и на чудеса, и на открытия недолгой человеческой жизни. Имя этого великого города ещё иногда вспоминалось его жителями, но очень и очень редко. Я думаю, по ходу повествования мы с вами разберемся, почему это произошло и как такое могло случиться. Хотя верится, конечно, с трудом.

А сейчас давайте окунемся в тот мир, который будет нас окружать дальше, ну если конечно нам не наскучит жить в сказке, и мы не решим улизнуть в наш серый и суетящийся мирок.

Город действительно сказочно преобразился: он цвел тихим уютным садом весной, он благоухал зеленью и тишиной просторных садов и парков летом, он пропитывался щемящим душу дождем и плаксивым буро-желтым увяданием осенью, а зимой сиял кристаллами белоснежной скатерти и разноцветными огоньками. И как бы вы не искали, в какие бы закоулки и улочки вы не заглядывали, вы ни за что и никогда не нашли бы в нем ни одного человечка. Но зато, какое изобилие чудного зверья, похожего на кошек и медведей! О-о, вы бы смогли оценить это, уж поверьте! Я думаю сначала вас смутил бы вид гигантских тигров, львов и разного вида косолапых. Но их грация, их пластика, их мимика и та тишина и неспешность, с которой они двигались по просторным улицам этого чудесного города, вас наверняка заставили бы замереть, разинуть рот и наслаждаться этим величественным и сказочным зрелищем. А наблюдать за их играми друг с другом? А послушать их разговор друг с другом? А посмотреть, как барсы против тигров гоняют в футбол? Поверьте, это действительно стоит того, чтобы хоть раз увидеть!

Ну конечно, как и в любом другом городе есть там места, куда не водят туристов. Но зачем нам это в сказке? Да, туда и жители-то редко заходят. Так что стоит ли их описывать? Пожалуй, даже вспоминать о них больше не буду.

А вот, наверное, всё-таки и не так надо начинать сказки. Тяжеловато мне с лёту да без привычки. Давайте я ещё раз попробую.

В одном царстве, в неведомом государстве во времена неизвестные жил да поживал добрый молодец Игорь. Был он уже большенький – в сказках точного счета годам обычно не ведется, но несколько десятков зим он уже перезимовал – это уж будьте уверены. Но кто же судит людей по годам? Да ещё в сказке? Вот и нам не стоит. Был он до поры до времени в душе своей мальчишка – с глупыми фантазиями да с заносчивой воинственностью, но давно то было. Мы с вами застали его уже немного повзрослевшим, и даже чуть-чуть поскучневшим, да подуставшим от молодецких забав да веселого времяпрепровождения.

Жил Игорь не один. В его времена по одному уже никто не бывал. Был он неразлучным со своей необычной машиной. Да, да! У всех людей его времени с десяти лет уже была своя персональная машина. Да какая машина! Обзавидуешься! Без руля и колес, без лобового стекла и дверей – гибкий и сильный кот, отдаленно напоминающий снежного барса. Снаружи этот кот был покрыт полимерной шерстью серебристого цвета, а изнутри – был уютным и обустроенным, что-то среднее между крохотной комнаткой и каютой космического корабля. Был этот зверюга ростом в несколько человеческих, и нашему герою не приходилось, живя в нем, стукаться головой о потолок.

Непросто будет описать все хитрости и тонкости, заложенные в зверя. Скажу только, что как залез Игорь туда в десять лет, так и не вылезал, нужды не было. Да, в общем-то, все так жили. Но, об этой жизни я расскажу вам чуть позже. Ах, да! Чуть не забыл! Машины эти, звались Шеллами. Глупое, конечно, название, да что ж – не нами названо, не нам и осуждать…

А сейчас…Сейчас погода стояла распрекрасная!

Поднимающееся солнце рябило траву под деревьями в старом парке. На этой, серебрящейся от ещё не сошедшей росы, траве разлеглись с полдюжины разноцветных и разномастных зверей-машин. Таких же, как у нашего героя по сути, но совершенно различных по цвету и формам. Признаться вам, чудесное это было зрелище – то ли пикник, то ли картинка из мира животных. Звери и выглядели, и вели себя очень необычно. С четырьмя лапами и милыми лицами, то ли звериными, то ли человеческими, они шутили и толкали друг друга, задирались и ласкались. В общем, не понять, то ли звери, то ли люди.

Наблюдатель далекий от мира, в котором жили эти звери и их хозяева, окажись он здесь, едва ли смог бы распознать в их грациозных движениях и выразительной мимике хоть что-то механическое и, пожалуй, даже сошел бы с ума от такой невообразимой путаницы звериного и людского. Возможно, только приглядевшись внимательно и уловив необычные трансформации, не характерные для рядового дикого зверя, он смог бы заподозрить участие человека в процессе их создания. Однако надо было бы очень приглядеться, чтобы уловить, как звериная лапа с мягкими подушками без когтей вдруг разворачивается в человеческую кисть с изящными пальчиками, а потом срывает этими пальцами крохотный цветок, чтобы преподнести его своей собеседнице – такой же забавной и громадной зверушке.

Что уж там говорить – чудесные и чудные звери разлеглись на той полянке, с которой мы и начнем нашу правдивую сказку.

Барс Игоря развалился на боку, подложив одну лапу-руку под голову, а другой почесывая загривок лежащей рядом розовой кошки. Умная машина Игоря передавала в салон ощущения ласкающего солнечного тепла, легкого ветерка и ласку мягкой шерсти под ладонью его железного зверя.

– Игорек, пузико почеши, – попросила Альбинка, укрывшаяся в грациозном чудовище – таком же розовом внутри, как и снаружи. Канал связи, по которому они общались, был закрыт от остальных, и молодая женщина, не скрывая от друга своего удовольствия, лениво и блаженно щурилась в голографический экран, расплывающийся полусферой над кроватью-креслом машины.

– Алька, тебе изначально надо было кошкой родиться, – засмеялся Игорь, с некоторой опаской размещая свою лапу на животе розового зверя.

– У тебя допоздна учеба будет? – спросила подружка, по привычке говоря о своем, а не о том, о чём с ней разговаривают.

– Слушай, а я и не знаю. Первый раз сегодня… Как пойдет.

– Вот ты влез в неё! Не живется тебе спокойно, академик.

Тебе-то это зачем?

– Ну, так получилось, – закрылся от темы Игорь. – Да что ты-то переживаешь, пузико некому гладить будет?

– Это ты должен переживать, студент. Пузико мне и кто-нибудь другой погладить может! – взбрыкнула Альбинка, скинула лапу Игоря и врубила режим общей связи.

Тут же появились голограммы других участников паркового безделья, валяющихся под ласковым солнышком на поляне и расслабляющихся после утомительного ночного сна.

– Валя, – позвала одного из них Алька. – Пузико мне почешешь?

Клетчатый лев Вали от неожиданного предложения вскочил на лапы и сделал стойку в сторону Игоря и Альбины. Лицо парня, который был лет на пять моложе Игоря, на экране отражало смятение и смущение. «Вот ведь знает, кого просить! Эх и хитрая, – усмехнулся про себя Игорь и перекатился на другой бок, демонстративно отвернувшись от Альбины и остальных ребят. – Валя бы не только почесал пузико, он и шерстку бы вылизал, да ещё и промурлыкал бы что-нибудь поэтическое. Только всё это пустое, стеснительный – не решится. Если бы Стаса попросила – это был бы реальный выпад в мою сторону. Тогда мне бы пришлось стойку делать…». Впрочем, особо Игорь не переживал – их отношения с Альбинкой были настолько устоявшимися и простыми, что понять их было уже крайне сложно.

– Стас, – как будто прочитала его мысли, Альбина, – меня Игорь на пару часов одну оставляет. У тебя какие планы?

– А через сколько, Аль? – не замешкался добрый друг.

– Через сколько, Игорь? – продублировала Алька запрос к первоисточнику, который и без этого всё слышал.

Урок начинался через минуту, а значит, сейчас должны были бы вырубиться все внешние датчики и каналы связи в его Шелле. Да, пожалуй, было только два состояния, когда Шелл становился бревном, неподконтрольным хозяину: в реабилитационном центре – когда хозяин оставлял его одного и уходил реабилитироваться, и во время учебы, чтобы не было возможности отвлекаться от занятий. Обычная учеба происходила одновременно у всех друзей сверстников, поэтому бревнами оказывались все, и учиться никто не мешал. А вот студентам было куда тяжелее. Сложно даже представить себе, как хитро могла извернуться фантазия твоих товарищей, понявших, что в их распоряжении есть «бревно» в виде Шелла, неуправляемого хозяином.

– Кончай, Аль! Дай спокойно позаниматься! – попросил Игорь по приватному каналу.

– Стас, – ехидным голосом выдала в эфир Альбина, – он вот-вот «нырнет» в учебу. Жду с минуты на минуту. У него лекция сегодня. Ты понимаешь, о чём я?

– Серая кошка на пару часов в нашем распоряжении? – с гоготом вопросил дружище.

– У меня уже есть пару мыслей на его счет. Если у тебя нет приличных идей на наш…

– Хоть разорвись! Я думаю, мы всё успеем, Аль! – ржал из своего тигра Стас.

Вот уже полторавека, как звероподобные машины «Шеллы» стали обязательными для любого человека с десяти лет. Сеть твердила об удобстве, защищенности, безопасности, борьбе с вирусами и солнечной активностью. Оно так и было на самом деле – четвероногая машина стала всем: и домом, и работой, и местом отдыха. Уж точно лучше, чем бегать от дома до работы. Где тебе надо, там и уснул, когда тебе надо – в сеть влез, а надо поработать – повернулся на бочок и спи, пока не доставит до места (если вообще куда-то идти придётся) – сказка! Агрегат был красив, грациозен, неплохо защищен от внешнего мира и нападок другой такой же машины. Наездник через месяц адаптации чувствовал себя в ней «как в своей шкуре», мог бегать, прыгать, работать, а вот вероятность резкого столкновения или атаки была исключена, как была исключена и возможность выхода хозяина из Шелла.

Ну почти исключена, да не совсем… Были специальные здания – их называли центры реабилитации – «реальки» – туда можно было прийти, в шлюзе защитная блокировка с дверей снималась, и вот она – свобода. Можно гулять по просторному залу, прыгать, орать, просто упасть и валяться на белом полу. Для того и делалось – чтобы можно было выйти и пространство вокруг себя почувствовать. За всё время их союза с Шеллом, Игорь был там несколько раз, и ему до сих пор тоскливо вспоминать этот белый каземат, в котором он в чём мать родила, гулял минут пять в абсолютном одиночестве, ощущая беззащитность и пушистый пластик пола под ногами. Давно это было. Он уже почти и не помнил про это.

Сейчас же Игорь с нетерпением ждал лекцию, поэтому старался не реагировать на выпады друзей. Однако, когда глаза барса закрылись и отключилась подсветка салона, перед тем, как Шелл включил динамическую гравитацию и перешел в режим голографического погружения, Игорь почувствовал, как тело его кота схватили за задние лапы и куда-то потащили.

Затем отключились и тактильные ощущения на теле машины, и Игорь провалился в образовательный процесс.

Картина, которую Игорь увидел перед собой в первые секунды лекции, не внушала особого оптимизма. Персонаж, которого Игорь в ходу окрестил «Профессор», был мультяшным. Если точнее – нарисованным на сером фоне, скучным типом в черном костюме и с взъерошенными волосами. В остальном – подчеркнуто правильный, ничего лишнего, но всё, что полагается профессору, при нем. Ну чего ещё можно было ожидать от персонажа, преподающего историю средних веков?

Фон аудитории тоже был скучным – светло-серым с темным коричневым прямоугольником школьной доски и невыразительными контурами профессорского стола, заваленного разным хламом.

Профессор явно выжидал. Он разглядывал несуществующий потолок и несуществующий пол, протирал корявую и допотопную доску за своей спиной, брал указку, клал её обратно, он вытирал испачканные чем-то белым руки о полы своего мультяшного пиджака, оставляя на нем белые пятна. И жутко при всём этом кряхтел.

Тем временем чудной прибор на профессорском рабочем столе, такой же корявый, как и всё остальное – то ли таймер, то ли метроном – включился и начал отсчет, ужасающе размахивая маятником-стрелкой и повышая с каждым тиком громкость ударов. Каждым ударом он создавал пронзительный звук, который нарастал по частоте, оставаясь гундосо-звенящим. Ай, хитрец! Расчет явно был на то, чтобы разбудить собравшуюся в аудитории группу бездельников и сонь. И ведь сработало! Тон таймера стал совершенно невыносимым, когда без какого-либо перехода два последних удара пробили в уютных бархатных тонах и создали-таки приятную атмосферу. Ничего не скажешь, не дураками придумано было, типа: подняли, по щекам похлопали, а затем мягкий толчок в зад. Не хватало только нежного женственного голоса: «Ступай, мой маленький! Тебя ждет много нового сегодня!»

Женского голоса не было, но мягкий уверенный мужской, совершенно не соответствующий кряхтящему типу, был. И он был гармоничным продолжением последних ударов таймера, хотя начал резко и без предисловия.

– Зовут меня Островагант Илсагионович Экко. Знаю, звучит не просто, поэтому обращаться можно просто по имени – отчеству. Кто не запомнил – могу повторить. Есть те, кто не понял?

– Повторите, пожалуйста, – попросил Игорь и почувствовал, что его просьба дальше Шелла не ушла.

– Ну и хорошо. Раз всем понятно, тогда начнем нашу леееекцию, – Профессор завис на последнем слове, копошась в куче бумаги на своем столе. Наконец он извлек один из листов и, поправив очки, криво висящие на носу, начал читать с листа. – Тема нашего первого занятия: «Разум». – Осилив вступление, Профессор замер и обозрел мир вокруг себя, как-бы ожидая возражений от немой аудитории. Не дождавшись, он вернул взгляд на лист бумаги, дочитал его про себя и засунул обратно в середину кучи, решив очевидно, что дальше справится и так. – В средние века своего существования человек изобрел разум. Некоторым из вас может показаться странным сам факт изобретения Разума. Я же не смогу предоставить вам на протяжении всего курса ни одного доказательства сказанного здесь и далее. Поэтому разрешаю относиться ко всему как к приятной небылице. Да и сам я не откажусь от роли сказочника. Во всяком случае, это избавит меня от необходимости умничать и пытаться доказать вам то, что покажется бредом как на первый взгляд, так и на все остальные взгляды.

Выкинув в эфир эту целиковую и, несомненно, гениальную реплику, рисованный образ профессора вспух и приобрел объем. Затем он потек в цветных переливах, залоснился и размазался в пластилиновую кашу. Новая субстанция существовала недолго. Она снова оформилась по форме и цвету и приняла четкое очертание, из педантичного Профессора создав Клоуна. Клоун покривлялся несколько секунд, а затем снова потек, заняв какую-то среднюю позицию и провоцируя Игоря на поиск граней и различий между ними. Впрочем, искать различия было напрасным занятием – Профессор не остался стабильным, и потом, на протяжении лекции, так и перетекал то в одну, то в другую форму. Надо сказать, раздражало здорово, но спать не давало.

– Приношу извинения за эти метаморфозы. Оказавшись в новом обществе, так сложно порой понять, кто ты есть! – без смущения прокомментировал собственную трансформацию Профессор-Клоун. Прекратив на какое-то время перетекать, он продолжил. – Итак, «разум», – голос его стал таким же неопределенным: куда более жестким, но с клоунско-игривыми нотками. – Изобретение разума действительно может показаться бредовой идеей, но..! Давайте вместе сделаем маленький экскурс в состояние человечества тех времен.

Что же увидит наш неподготовленный взгляд? А увидит он, если сможет, энергетическое тело, не заключенное в физическую оболочку, с практически безграничными, даже в представлении человека нашего времени, возможностями. Полная духовная реализация, отсутствие ограничений в пространственном перемещении и совершенно нелогичная эмоциональная жизнь, суть которой не может быть воспринята нашим сознанием, заточенным в рамки материально-умозрительных ограничений. Слабым аналогом уровня эмоционального восприятия тех времен можно поставить пиковые состояния эмоциональности нашего времени. Лучшее, что удалось сберечь человечеству до сегодняшних дней – любовь, но к сожалению далеко не каждый индивидуум способен пережить её в своей материальной жизни. Причина чему банальна и проста – очень непросто найти эмоционального резонатора в окружающем мире, используя тот крохотный набор чувств, который поставляется вместе с физическим телом. А уж тем более стало сложно выглядывать из-за завесы технологических барьеров, в которые мы сейчас погружены.

Есть ещё несколько уцелевших понятий и проявлений, такие как ужас или ненависть (именно ненависть – добротная, долгая и яркая, прошу не путать это большое чувство с повсеместной злобой), которые прижились шире. Признаться, я не хотел бы строить ваше восприятие эмоциональной стадии существования человечества на такой негативной и однобокой основе.

Таким образом, возьмем за базу голый факт: до определенного этапа своего существования человечество жило бестелесно и неразумно (в нашем понимании этого слова), но абсолютно не ограничивая себя в эмоциональном восприятии. Для полноты картины необходимо добавить, что окружающего мира в нашем представлении тоже не было. Совсем не было. Я имею в виду, что не было озер, деревьев, травы, зверей. Да что там говорить, даже пустынного пейзажа безжизненной планеты не было!

На этой фразе образ профессора внезапно схлопнулся и превратился в неоновую точку, зависшую перед глазами среди абсолютного мрака. Точка была пронзительно зеленого цвета и нестерпимой яркости. Она сверлила мозг примерно минуту, после чего дернулась и начала вспухать. Достигнув размера теннисного мячика, точка взорвалась разноцветными пузырями, которые сталкивались, делились, скользили рядом, меняли цвета. Один из пузырей подлетел совсем близко к глазам Игоря, и за переливом радужных полос на его поверхности он уловил толчки, похожие на пульсацию живой ткани. Под этими толчками сфера пузыря разрасталась, ширилась, пока не заполнила собой всё вокруг, и Игорь ощутил, как оказался втянут в неё, подстроившись биением сердца под ритм биения сферы. Синхронные биения были такими убаюкивающими, что сон где-то внутри Игоря тихо и мягко возликовал и победил сознание…

Сначала было только осязание. Игорь чувствовал себя плывущим, погруженным с головой в уютные и нежные волны чего-то теплого и как будто слегка маслянистого. Нежные потоки перетекали по телу, успокаивая и даря наслаждение. Захотелось сжаться в уютный комочек, как когда-то в детстве. Поначалу Игорь сдерживал дыхание, опасаясь захлебнуться в этой маслянистой жидкости, но было во всём этом что-то мирное, безопасное, дающее покой, вызывающее доверие. Наконец, первый вздох состоялся. Игорь почувствовал, как на вздохе он до кончиков пальцев наполнился сверкающим теплом, и опять задержал дыхание, страшась выпустить из себя и потерять это переливчатое блаженство. Затем пришел второй вдох, третий, четвертый… с каждым вдохом тело растворялось, теряло границы. Он понял себя как часть, слитую с той субстанцией, которая его окружала. Он растворялся, он принимал и пропускал сквозь себя волны блаженства. Зрение включилось потом. Не напугало и не удивило. Тёплые волны, проходящие сквозь то место, которое он осознавал своим телом, едва воспринимая его границы, были разноцветными и переливающимися. Преобладающий зеленоватый цвет искрился нитями серебряных бусинок, пластами золотистых волн, розовыми переливами. Волны, втекающие в него с легкой пульсацией, возвращались наружу слега окрашенными в голубоватый оттенок, который был виден в переливах этой чудесной эмульсии и затем таял, растворяясь в большем. Иногда, прижимаясь к приятной волне, Игорь чувствовал, что достиг мягкой границы, которая легким толчком отправляла его в плавание обратно, к центру волн и течений. Игорь потерял время. Он плыл в волнах бесконечно. Может быть прошел час, может месяц, может годы… Радужные переливы приносили с собой новые эмоции, ощущения. Иногда его захлестывали оранжевые волны безмерной радости, и он безмолвно ликовал, усиливая пульсацию и окрашивая свой мир чуть более голубым. Несколько раз он впитывал тревогу, которая заставляла прижиматься к той стороне, откуда волны шли теплее. Но остальное время был покой и безмятежность. Он научился различать цвет и сверкание. Без зрения, только осязанием своего тела. Чувствовал бодрящее щекотание серебряных бусинок, слегка шероховатую нежность золотых волн.

Все когда-нибудь заканчивается, особенно сны.

Реальность вытолкнула его в бархатно-черное пространство виртуальной аудитории с яркой неоновой точкой посредине, сверлящей мозг. Таймер в очередной раз набивал такт, поднимая с каждым ударом тон и ритм. Вот прозвучали два последних бархатных удара, и словно кто-то вытащил образ Профессора из неоновой точки, висящей в абсолютной черноте. Как фокусник вытаскивает белый платок из маленького отверстия черной коробки. Или Клоуна?… или… как его там…?

Тишина затянулась, минута…, другая… Пробудившийся мозг, тупя, начал набирать обороты, а войдя в ритм, взбунтовался. Тело, вынутое из ласковой среды, сопротивлялось, но привыкало к вернувшейся реальной и ужасно неуютной теперь обстановке.

«Наверное, так чувствует себя рыба, выброшенная на берег», – подумалось в голове.

– Аккуратнее с мыслями, дорогие мои, аккуратнее, мысли они ведь и случиться могут…, – пропел Профессор, разглаживая свои помятые конечности, после неудачного извлечения из неоновой точки. – Ох и помяла меня жизнь в борьбе за прекрасное! Давайте-ка прервемся на минутку.