Текст книги "БеспринцЫпные чтения. Вишлист"

– Я хотела стать акулой, хотела уплыть, – по-русски твердила она спасателям. – Океан выбросил меня.

– Океан любит тебя, – по-английски произнес один из них.

Спасатели оставили женщину на берегу и занялись своими делами. Татьяна встала и побрела по песку. Фигурка светлой девочки лет пяти оказалась перед ней. Татьяна упала перед ней на колени и хотела прошептать что-то, но голос отказался служить ей.

– Поиглай со мной! – прокартавила девочка по-русски. – Поиглаешь?

– А во что мы будем играть?

– Ну вот в это ты умеешь? Моле волнуется лаз, моле волнуется два, моле волнуется тли, молская фигула, замли. – И девочка замерла с поднятыми руками.

– Я – серебристая рыбка. Я всё умею.

Екатерина Смородинова

Вишлист

Больше всего Аркадий любил тишину и кильку в томате. И если кильку добыть проще простого, то с тишиной была напряженка. За стеной Аркадия жила семья из мамы и двух сыновей. Каждый вечер Аркадий слушал их споры, смех и кучу звуков, которых хватило бы на целый симфонический оркестр.

Пару лет назад Аркадий ушел на пенсию, получал свои девять тысяч, жил со стареньким серым котом Степкой. И, кажется, был счастлив.

Вот только соседи!

Как только цифры на часах складывались в заветные 22:00, Аркадий доставал из шкафа потертый твидовый пиджак и фразу: «Да сколько-о-о-о можно?!». И принимался стучать в соседскую дверь.

На пороге появлялась молодая уставшая женщина и виновато улыбалась. За ее спиной, тут же, как два маяка, вырастали две совершенно счастливые рыжие мальчишечьи головы. Петька и Лешка.

Младший улыбался во весь рот и выпаливал заученную фразу: «Аркадий Иванович, простите, мы будем потише».

Аркадий предупреждал, что его нервы на пределе, что приличные люди в это время давно спят, деловито одергивал бортик своего пиджака и уходил восвояси.

Ох!

Утром в лифте он встречал этих злостных нарушителей покоя – мальчишки спускались, чтобы идти в школу, а Аркадий на утреннюю прогулку.

Обычно за время этих поездок Аркадий успевал пару раз оглохнуть и три раза шикнуть на эту шпану. Но сегодня утро выдалось тихим. Мальчишки понуро зашли в лифт и молча доехали до первого этажа.

Аркадий был счастлив – как же чудесно начался день! Еще и в магазине выложили кильку в томате со скидкой.

Вечером за стеной тоже было тихо. «Даже странно, не случилось ли чего?», – подумал Аркадий, но твидовый пиджак так и остался висеть в шкафу.

Утром он, как обычно, спускался в компании двух пацанов, которые снова молчали.

– Эй, шантрапа, вы чего притихли? Грустные вон какие! – Аркадий не выдержал. Любопытно же.

– Да та-а-а-ак, ничего, всё в порядке… – отозвался старший и опустил глаза.

– Ничего не в порядке! Нам в школе задали сделать вишлист. А мама сказала, все, что мы в нем написали, – дорого! – живо выпалил младший.

– Шшшш! Петь, думай, что говоришь. Мама и так на двух работах. И прекрати всем рассказывать. – Старший толкнул брата в плечо.

– Виш… че?! Что это такое? – Аркадий таких слов никогда не слышал.

– Ну вишлист – это такой список желаний. Пишешь туда все, что хочешь. Но мама… – Петька достал сложенный листочек и принялся его разворачивать.

Двери лифта открылись, и старший за рюкзак выволок Петьку:

– Эй, мы опаздываем!

На полу остался лежать Петькин вишлист. Аркадий поднял листочек, развернул.

«Самокат для меня. Приставка для Леши»

Всего два пункта корявеньким почерком.

«Ну и дети пошли! Тут же на целое состояние!» – подумал Аркадий. Себя он хорошо помнил в этом возрасте. Все что ему хотелось – мешок петушков на палочке и авоську мандаринов.

Под елку он всегда получал валенки. Всего с одной заплаткой – от старшего брата. Это, конечно, не леденцы с мандаринами, но маленький Аркаша все равно был счастлив.

Аркадий убрал листок в карман и зашагал по утреннему парку.

Дни в предновогодней суете летели стремительно, как сапсан Москва – Петербург. Через пару дней соседский шум вернулся, и вечера снова наполнились хохотом, криком и строгим твидовым пиджаком Аркадия.

31 декабря Аркадий проснулся без будильника, покормил серого Степку и отправился на традиционный променад.

После зашел в магазин у дома. Молоко, хлеб, кило картошки – список продуктов был неизменен вот уже пару лет.

– Петушка по акции возьмете? – прощебетала за кассой девица в новогоднем колпаке.

– А? Какого еще петушка? – Аркадий нахмурился.

– На палочке. Леденец. Два берете – третий в подарок.

– А-а-а, нет. Спасибо. Не люблю незапланированные траты.

Девица пожала плечами и пробила чек.

* * *

Весь день Аркадий вспоминал свое деревенское детство, сугробы под два метра и картошку из печи. Петушок по акции вернул его туда, где мама молодая, а у отца такая густая колючая борода.

Аркадий открыл шкаф и достал свой потертый твидовый пиджак.

– Ой, Аркадий Иванович, вы простите, мы, наверно, опять шумим? – двери открыла соседка в фартуке и с бигуди на голове.

– Да нет, всё в порядке. К тому же сегодня Новый год – шумите сколько вздумается… – Аркадий замялся.

– Здрасьте! А пойдемте в полночь на улицу?! Весь двор соберется! – На пороге появились воодушевленные Петька и Лешка.

– Подумаю. – Аркадий засмущался и поправил отворот пиджака. – Так. Пацаны. Это вам. Я не разобрался, где все купить, но, думаю, вы и сами знаете. Тут на двоих хватит.

Аркадий протянул мальчишкам конверт. Петька с Лешкой удивленно переглянулись. Мама нахмурила брови.

– Все, побегу, куча дел, – выпалил Аркадий и поспешил удалиться.

Мальчишки открыли конверт. Внутри лежали несколько тысячных купюр и Петькин вишлист в клеточку. Еще записка:

«С Новым годом! Пусть желания сбываются. И берегите маму».

* * *

Аркадий вышел из подъезда. С неба падал хлопьями снег. Первый в этом году. Чудеса!

Он зашел в магазин у дома, выстоял длинную вереницу покупателей и подмигнул кассирше:

– А у вас остались петушки по акции? Дайте мне, пожалуйста, три штуки. И еще во-о-о-он ту авоську мандаринов.

Денис Баглаев

На реальных событиях, перенесенных в другое место

– Ты меня любишь?

– Да!

– Если да, то почему ты под моей новой записью лайк не поставил?

– Наташ. – Он произнес это с небольшой грустью в голосе.

– Поставь, я сказала, или ты хочешь, чтобы я обиделась на тебя? Своих баб ты наверняка лайкать успеваешь.

– Брось ты нести чепуху. К чему сейчас эти семейные разборки, тем более я уже стикер тебе прислал и лайкнул твою запись. Три раза уже лайкнул.

– А почему ты оправдываешься? Ну не хотел лайкать, так и не лайкал бы. У тебя своего мнения вообще нет? Будь мужиком, в конце-то концов.

Кофемашина подавала признаки жизни. Из кухни исходил приятный аромат зернового черного напитка.

– У меня складывается ощущение… – продолжила было она.

– Вероятно, из твоего ощущения сложился бы отличный бумажный самолетик.

Книжка «50 оттенков серого» чудом не зацепила макушку убегающего на кухню молодого и спортивного парня. Из комнаты, после непродолжительного молчания, прилетела фраза:

– Ты в черном списке, понял?!

– Это что, ты освобождаешь мою ленту новостей от классного макияжа, цитат из книг, которых ты никогда в жизни даже не видела, конкурсов на бесплатный набор роллов и своих однотипных фоточек, где видно только твое лицо, пусть и снизу есть подпись «Кипр. Рядом с муфлоном, он же горный баран» – а не видно там никакого муфлона. Пойду залью эту горечь двойным эспрессо.

Ушел на кухню.

Молчание. Длилось оно подозрительно долго. «С муфлоном, похоже, перебрал» – подумал он.

Выглянув из двери в комнату, он увидел самую несчастную девушку на Земле. Было очень сложно определить, что переполняло ее больше в тот момент: два готовых вот-вот вылиться из глаз ведра слез, огромная, чугунная злость, или глубокое, как река Конго, разочарование в близком, когда-то в прошлом, человеке.

– Да ладно тебе, сестренка, ну не обижайся ты на брата своего. Тебе пора уже вырасти и понять, что любовь проявляется не в количестве лайков. Лайк – это оценка интересов. Я, конечно, тебе безумно благодарен за то, что ты лайкаешь мои посты с супергероями, фотки известных футболистов, а за лайк на случайно добавленном моими друзьями порнофильме я тебе вообще шоколадную медаль готов выдать.

Сквозь две ровные и соленые линии, спускающихся вниз по лицу, проглядывала светлая улыбка.

– Ну всё, хватит хмуриться. Держи свой кофе, с тремя ложками сахара. И запомни, любовь – это больше, чем просто лайк. Я вот маму люблю, но ни одну ее запись так и не лайкнул.

– Вот ты сука. А она тебя еще и кормит.

Александр Снегирёв

Он воспримет нормально

Она обратилась к религии, когда кончились деньги. Однажды она чуть не надела хиджаб из-за одного мужика, но опомнилась и не любит, если ей об этом напоминают.

Теперь религия вошла в ее жизнь. Деньги кончились, и вошла.

Ее всегда содержал отец, но он постарел; давление, два инфаркта, подлые партнеры. Финансовая река обмелела.

Сначала пришлось сократить часы, проведенные в салоне красоты, она перешла с ресторанов на кофейни, сменила пиджаки Chanel на пиджаки, похожие на Chanel, а потом и вовсе прекратила светскую жизнь. По меркам обыкновенного россиянина положение ее было более чем сносным, а для многих и завидным, но она была убеждена, что показываться в обществе «в таком виде» нельзя, а жизнь прошла.

Другая бы завела любовника, но эта с брезгливостью относится к присутствию инородных тел внутри себя.

Выход один – религия.

Ходить-то куда-то надо.

Сначала заглядывала в церковь от случая к случаю.

Как бы случайно.

Потом отстояла одну службу, другую, вошла во вкус, ноги уже не так гудели, и голова не сильно кружилась от духоты.

Она даже обзавелась наставницей. Ею стала давняя знакомая, хозяйка сети маникюрных салонов.

Запах свечей, перешептывание, пение хора, склоненные головы, непонятные слова, косынки и бороды соткались в густое облако уютной духовности.

Религия дарила массу впечатлений и помогала убивать время не хуже модных диетических блюд и косметических процедур.

А главное – недорого.

И вот однажды в город привезли святыню.

Такое событие пропустить было никак нельзя. Имелась только одна загвоздка – очередь.

К храму, где святыню выставили, заранее начали стекаться тысячи верующих.

Погода, как назло, стояла прекрасная: тепло, но не жарко, свежо, но не ветрено, облачно, но без осадков.

Не отвертеться.

* * *

Она подождала какое-то время, может народ схлынет, может еще чего.

С бабками в приходе поговорила, те напутствовали, мол, надо идти непременно и непременно очередь отстоять со смирением и молитвой.

Она вздохнула и надела что получше. Деликатно нарядилась, без выпендрежа, без перьев, как говорится.

Машину приткнула в тупиковом переулке.

Вся округа по ходу движения очереди была забита автомобилями паломников. Найдя свободное местечко, она порадовалась, не без злорадства, что успела втиснуться прямо перед «рено», набитой какими-то нищебродами. Они на нее посмотрели разочарованно, а она царственно пикнула пультом и поцокала к очереди.

* * *

Очередь описывать не будем.

Обычная очередь, как будто в тюрьму с передачками – большинство бабы.

Мужички попадались редко, да и те с виду хлипкие, скрюченные.

Она подумала, что с мужиками в стране и в самом деле проблема. Где их брать, непонятно. В музеях их нет, в спортзалах – раз-два и обчелся, в очереди к святыне одни доходяги.

Ну да ладно, пора гнать грешные мысли и сосредоточиться на благости, на смирении, на том, что у святыни попросить.

А в самом деле? Ведь это же чудотворная святыня, можно просить, вдруг сбудется.

Например, чтобы снова были деньги.

Что значит деньги?

Надо уточнить: сколько, как часто, в какой валюте.

Хочу миллион в месяц.

Миллион – это ок.

Хотя, что такое миллион…

Ни о чем, только долги раздать, дыры заткнуть, коммуналку заплатить.

Надо два.

Два миллиона – это нормал.

Но как-то нескромно.

Просто вот так взять и предъявить, типа, хочу два ляма каждое первое число.

Неуважительно как-то, несмиренно.

Хорошо, ни вам, ни нам – полтора!

Полтора миллиона рублей ежемесячно.

Хочу.

Плюс медицинская страховка.

Она несколько раз проговорила про себя эти слова, затвердила, словно заклинание, и успокоилась.

Ненадолго.

А если курс рухнет?

Сколько раз такое бывало.

Этих грошей ни на миндальное молочко не хватит, ни на парковку. Надо в твердой валюте брать.

Полтора миллиона это сколько в евро?

Так… сегодня какой курс… Семьдесят два рубля с копейками за один евро… Делим полтора на семьдесят два…

– В миллионе сколько нулей? – сказала она вслух.

– Шесть, – застенчиво произнес стоящий рядом маленький мальчик в очках.

Шесть. Значит, двадцатка выходит. Плюс-минус. Двадцать штук евро в месяц. В принципе, норм. Если со страховкой.

* * *

Очередь колыхнулась, сократилась и проползла несколько метров.

Надо успеть клинику выбрать. А то попрошу страховку, а конкретики никакой. Нашим доверять нельзя, французы халтурщики, Танька к ним второй год с зубами ходит, лучше к немцам записаться.

Орднунг мусс зайн![6]6
  Порядок должен быть! (Нем.)


[Закрыть]

Один из редких мужичков, пожилой гриб, закончил разгадывать кроссворд, посмотрел по сторонам и спросил у своей соседки, читающей газету:

– Что там с этим брекситом, что пишут?

– Мудруют что-то, сами не знают что.

– Домудруются они, вон как евро вниз пополз…

Евро пополз?

Как она не подумала?!

Это же ясно как белый день, не держи яйца в одной корзине! Половину надо в долларах просить. Доллары – это надежно, доллары – это Америка.

– А Трамп – молоток! Его со всех сторон клюют, а он к товарищу Киму летит, – продолжил рассуждать пожилой гриб.

– Летит-то он летит, а внешний долг у них знаете какой? Двадцать два триллиона долларов, – возразила соседка, проявив удивительную экономическую подкованность. – Если кредиторы затребуют, плохо придется.

– Да кто ж у них затребует? – возразил гриб.

Размышления об американском долге перенесли говорящих на Балканы, а затем к нашим новейшим военным разработкам, но она их уже не слушала.

А что, если доллар рухнет?

Как рубль в девяносто восьмом.

Тогда отец месяц не выходил из дома, ее не выпускал и спал с пистолетом.

Жить она собирается долго, мало ли что за эти предстоящие годы на финансовом рынке произойдет.

Надо брать в швейцарских франках, у них там горы, шоколад, у них там уже сто лет никто ничего затребовать не может.

А что, если золотом попросить?

Пусть золотом даст, жалко, что ли?

Тут она вспомнила, что стоимость драгоценных металлов тоже колеблется, и порой весьма существенно. И вообще, мало ли что; золото реализовывать надо, а деньги – вот они.

Она еще сильнее заволновалась, совершенно не понимая, во что конвертировать кругленькую сумму, которая вот-вот начнет ежемесячно падать ей на карту.

Я, грешная раба Божья, молю тебя. Даруй мне богатство в виде полутора миллионов рублей в евро, американских и австралийских долларах по курсу ЦБ на день получения. Прошу бессрочный медицинский полис в немецкую клинику, и чтобы услуги дантиста были включены.

* * *

– Невестка приложилась, и сразу полегчало. Симптомы прошли, врачи руками разводят.

– Говорят, кисты убирает, опухоли, головную боль.

Соседи заговорили о святыне.

– У одной женщины у нас в управе золовка не могла забеременеть. У бабки была, на послушание ездила, юбка длинная, чтоб энергетический купол образовывался… ни в какую. Сюда пришла в первый же день, вчера попи́сала – две полоски.

– Сюда разве по здоровью стоят? – перебила наша героиня.

– По здоровью, да. По женскому. Но и мужчинам помогает, если веришь. У нас в подъезде отставной полковник живет…

– Только по здоровью?! – перебила наша героиня.

– По документам еще.

– А деньги? За деньгами где стоят?!

– Деньги только через полтора года обещают. И то пока не точно. Афон сейчас под санкциями, неясно, договорятся ли…

Сердце сжалось.

В горле пересохло.

Дыхание перехватило.

Случились сразу все клише, которые случаются с одинокой безработной девушкой под сорок, у которой прямо на улице отобрали полтора миллиона рублей в разных валютах, слитках и дивидендах от акций «Газпрома».

Плюс медицинская страховка.

Такой подлости она не ожидала.

Нет, ну надо же: держать людей на улице, вселять надежды, а потом кинуть, типа, я ни при делах, типа, я по здоровью.

И по документам.

Она тяжело дышала и теребила кольца на руках.

Она толкнула ограждения и покинула очередь.

Лучше отца навестить, чем целый день топтаться в толпе больных.

Она быстро пошла к машине, набирая на ходу его номер.

– Пап, я через полчаса заеду. Купить чего?.. Что?.. Давление?.. Я помогу… может, лекарства?.. Всё есть?.. Ну хорошо…

Сославшись на самочувствие, отец перенес ее визит.

Наверняка просто не хочет ее беспокоить.

Привык, что это он о ней заботится, а не она о нем.

* * *

Мысли об отце впервые за день пробудили в ней то, что в журналах называют нежностью. Это вот ощущение, когда хочешь прижаться, закрыть глаза и чтоб никогда ничего не менялось.

Погода хорошая, чего она мечется? Надо вернуться, отстоять смиренно и попросить за папу. Полтора ляма, конечно, очень жалко, но нельзя же уйти с пустыми руками.

– Девушка, проходим в конец, – сказал гвардеец, стороживший ограждение.

– Да я только что отсюда вышла.

– Выйти можно, а если войти, то в конец очереди.

– Да я вон с теми стояла. – Она помахала своим недавним собеседникам, непроизвольно сбившим ее с паломнического пути.

Она собралась сдвинуть ограждение, но гвардеец схватил ее за руку.

– Да что вы такое делаете, мужчина!

– У нас регламент, – строго ответил гвардеец, оттесняя ее.

Пожилой гриб и тетенька с газетой повернули к ней свои добропорядочные затылки.

Тут уже не сердце камнем и комок в горле, а утрата веры.

И в святыню, и в человечество.

Трясущимися руками достала сигарету, сначала долго искала в сумочке, потом не могла попасть фильтром в рот.

Едва чиркнула – новый окрик.

Скомкала, швырнула под ноги и рванула прочь.

Уже села за руль, уже хлопнула дверцей и тут услышала голос отца, зазвучавший без всякого телефона.

«Ну и зачем так кипятиться? Всегда есть выход. Точнее, вход. Служебный вход».

Подпрыгнув на сиденье, она набрала подруге – наставнице, воцерковленной хозяйке маникюрной сети.

– Алло, маленькая моя, это я, как ты? Иисус воскрес, да, взаимно, скажи, у тебя пропуска есть к святыне приложиться? А то я постояла на общих началах, чуть в обморок не упала. Ни одного не осталось? Два? Шикарно, через полчасика заеду, можно? Да, одна, второй кому-нибудь пристроишь. Что?.. Нет?.. Не хочешь пару разбивать?.. Очень приятно. Я за тебя записочки подаю, а ты вот так. Я себе помечу, моя маленькая. Ага, ага…

* * *

Ее было уже не остановить. Понимая бесперспективность парковки вблизи храма, она сменила туфли на кроссовки, которые возила в багажнике, и отправилась вдоль очереди пешком.

У храма и в самом деле обнаружился отдельный вход, к которому стояла совсем коротенькая очередь.

Публика здесь была заметно благообразнее, косынки на женщинах носили имя парижского модного дома, мужчины же сплошь были охранниками или водителями. В глаза бросались беременные, которых хозяева храма милостиво приравняли к випам.

Оглядевшись по сторонам, она приметила магазин кухонной утвари и ринулась туда. В разделе аксессуаров для пикников выбрала большую пластмассовую миску для салата.

Отказавшись от пакета, она, не таясь продавцов, сунула миску под кофту.

Подойдя к очереди решительно и вразвалку, она смело заняла свое законное льготное место.

Прости грехи вольные и невольные, помоги моему папочке вернуть здоровье, вернуть бодрость духа и квартиру на набережной.

Пусть у папочки нормализуется давление и сердечный ритм, пусть твои храмы стоят повсюду,

пусть никогда не иссякает река верующих,

направь моё сердце и разум, и денежные потоки

ко мне направь,

выдели мне полтора миллиона рублей в долларах и евро ежемесячно.

Прости, можно просто в рублях, главное, чтобы папочка был здоров. Поспособствуй…

Вокруг тоже шептались.

Стоящие в очереди, готовились к встрече со святыней, зазубривая просьбы.

Поспособствуй вернуть Андрея,

поспособствуй расплатиться с кредиторами,

поспособствуй закрыть уголовное дело,

поспособствуй получить в подарок Е-класса кабриолет вишневого цвета,

поспособствуй сохранить брак в течение еще двух с половиной лет…

Очередь шептала, сбиваясь со здоровья на житейский интерес.

Наша героиня сбивалась с отца на полтора миллиона.

Вопреки прогнозу, сверху начало капать.

Охранники и водители раскрыли над своими хозяйками зонты, запасливые беременные прикрылись целлофаном, одна она стояла беззащитная перед осадками.

Но дождь только подзадоривал, придавал привкус необременительного мученичества.

Окрыленная своей находчивостью, она поглаживала бутафорский живот; оказывается, дети – это не только морока, но и удобство. И чего она всегда боялась детей, избегала их появления?

Беременность – это так славно. Кстати, сегодня какое число?..

Она принялась загибать пальцы, считая дни.

По всему выходило, что у нее задержка.

Как такое возможно?

Благостные мысли о материнстве сменились паникой.

Это уже возраст?

Она же ни с кем…

А что, если прямо сейчас начнется?

Охваченная страхом, она не заметила, как оказалась под сводами храма, как подошел ее черед.

Рослый детина напутствовал «не задерживаемся» и подпихнул под локоть.

Она пошла по ковру сама не своя.

Кажется, началось. А она, естественно, без тампона.

Вдруг там пятно?

Сейчас она наклонится для поцелуя, и все увидят. Все смотрят на нее, смотрят, как она плетется по ковру, и думают о ее срамных днях. Хороша беременная; и пузо у нее, и месячные!

Когда она застыла перед святыней, откуда-то снова рявкнули, чтоб не задерживалась. Она замешкалась, и мужская рука схватила ее за шею и начала пригибать.

Рука гнула ее вниз, к ларцу с маленьким тусклым стеклышком, за которым, как в лабораторном резервуаре, таилась святыня.

Больше всего она ненавидит в мужиках вот этот вот принудительный жест.

Когда хватают за шею и нагибают.

Она дернулась – непроизвольная реакция тела.

Борьба была мгновенной, никто не пострадал, только живот.

От ее извиваний и рывков салатница выпала на ковер.

Из-под кофты символом непорочности торчала белая футболка.

* * *

Что ей дала вера?

Позор и унижение.

Массажисты, маникюрши, официанты обходились с ней уважительно, а здесь она встретила одно только унижение.

Изгнанная, мокрая, крутя головой и пытаясь оглядеть себя сзади, она торопилась подальше от храма, желая одного – поскорее оказаться в своей машине и забыть, как дурной сон, глупое увлечение Богом.

Добравшись до переулка, машины она, однако, не увидела.

Место то, а малышки ее нет.

И других нет, которые рядом стояли.

Только последнюю, ту самую «рено», которую она опередила утром, как раз подцепляют к эвакуатору.

Не успела она окончательно проклясть этот день, как появились нищеброды и машинку свою отбили.

Нищеброды погрузились, расселись и, посмотрев на нее торжествующе, укатили восвояси.

– Барышня, как к очереди пройти, заблудилась я в этой вашей Москве.

Она обернулась. Перед ней стояла старушенция с полиэтиленовым пакетом.

– К очереди?

– К ней самой.

– То есть вы приехали специально, чтобы святыне поклониться?

– Так точно, – ответила старушенция, улыбаясь и продолжая почему-то называть ее барышней.

– Приперлись из тьмутаракани и собираетесь теперь весь день проторчать на улице, чтобы вас на секундочку подпустили, макнули туда башкой и вытолкали вон?

– Собираюсь.

– А вам известно, бабуля, что тут недалеко в одной церкви точно такая же святыня выставлена? Специалисты говорят, никакой разницы, но к ней почему-то никто в очереди не давится.

– Известно, барышня. Уже ходила туда.

– Зачем же вам теперь в очереди стоять?! Тем более слухи ходят, что это все фейк, подделка!

– Знаю, барышня, про слухи.

– И вас это не смущает?

– Нет.

– Вы, позвольте спросить, дура? Старая дура?

– Не знаю, барышня. Может, и дура, а на жизнь не жалуюсь. Мне это не важно, фейк, не фейк, я же не за этим стою.

– А за чем же, господи, вы стоите?!

– Вот ты, барышня, в очереди стояла?

– Даже в двух!

– Благоденствия просила?

– Просила!

– Здоровья просила?

– Просила!

– Святыне поклонилась?

– Поклонилась! Точнее, меня наклонили.

– Машину у тебя увезли?

– Увезли!

– Бог всякого бьет, кого приемлет. Без страдания к Богу не приобщишься. Если сейчас испытания претерпишь, то вечного испытания избегнешь. С тобой вон сколько всего случилось, а ты говоришь, фейк. На Божьем свете, барышня, фейков не бывает, Богу фейки не свойственны.

Она уже давно плохо спит.

Последние ночи особенно.

Усталость накопилась, а заснуть не получается.

Чем она занята?

Пытается выкружить деньжат у какой-то умозрительной силы.

Мужика нет, детей нет, тампонов тоже нет, тачку эвакуировали, стоит как мокрая курица, и выслушивает нравоучения от непонятной старухи…

Она заплакала. Ласковые интонации старухи и весь ее образ блаженной так и звал к исповеди.

– Я когда туда зашла, то очень разволновалась… Хотела за папочку попросить, потом на деньги сбилась… Точнее, сначала хотела денег, потом про папочку вспомнила, а потом поняла, что у меня задержка… И все время думала, не протекло ли… Я беременной притворилась… и меня поймали… Я боялась, вдруг протекло и люди увидят, а меня с фальшивым животом поймали…

Она стояла раскисшая и красная, как маринованный арбуз.

– А если бы ты, барышня, снова очередь отстояла, чего бы ты попросила?

Пожилой отец соединился в ее воображении со всемогущим высшим Отцом, и перед этим вроде бы родным, но отстраненным вселенским мужчиной ей сделалось нестерпимо стыдно.

Она поняла, что мечтает только об одном – избавиться от него, мечтает навсегда забыть и его самого, и его горечь, что не родился сын, и его возложенные на нее надежды, и его теперешние старческие капризы, но еще больше она мечтает ему угодить, снискать его благосклонность и прощение и зарыдать на его необъятной груди.

– …Я бы попросила… Я хочу, чтобы он от меня отстал! – неожиданно для себя взвизгнула она. – Чтобы и он, и вы все от меня отстали! Пусть у вас у всех все будет хорошо, будьте уж наконец счастливы, только отвяжитесь от меня! Слышите?! Пусть у вас всех все будет хорошо, только оставьте меня в покое!

Она стояла, потрясенная тем, что из нее вырвалось. Как в детстве, когда дома в который раз отругали за четверку и она вдруг грохнула об пол хрустального лебедя. Она тогда испугалась не столько за лебедя, сколько собственной дистиллированной ярости.

Теперь она посмотрела на бабку, как смотрят на то место, куда только что по ошибке стрельнули из орудия.

Бабка, однако ж, была в полном порядке, а улыбка ее даже стала как будто менее придурковатой.

– Как вы думаете… – булькая горлом, вздрагивая и утирая нос, спросила она у бабки. – Как вы думаете, Он это нормально воспримет?

После долгих лет изнурительного притворства, мол, не родился еще любимый, достойный ее сокровищ, хотя на самом деле ее от одного слова «любимый» воротит; после сотен регулярных селфи, призванных утверждать ее красоту, а по факту маскирующих едва ли не каждодневное желание наглотаться снотворного; после давешних попыток выклянчить у святыни содержание и последовавшего фиаско, после всего этого и многого другого истерика создала ее заново. И она это понимала.

– Не волнуйся, барышня, – сказала бабка уже не голосом придурковатой странницы, а словно распорядительница могущественного правителя, встречающая посетителей перед личной аудиенцией. – Он это воспримет нормально.