Текст книги "Путь домой"

Скоро тот берег, где окопался враг, для огромного количества людей, которые ступят на плоты, станет недосягаемой точкой, ведь они поплывут на встречу со своей смертью.

Жизнь человеческая на войне стоит недорого и оценивается твоими поступками, что ты успел сделать перед тем, как умереть. Это и есть жизнь пехотинца, часто она короткая. Повезёт – умрешь героем, ну а если покалечат, тогда пиши пропало… либо сопьёшься, либо удавишься.

Глава 14

Новый день вступил в свои права. Боборыкин очень тихо, как кошка, сначала перебежками, потом ползком добрался до одного из скрытых наблюдательных пунктов взвода. Боец Хатынько, он был за старшего, доложил обстановку. На той стороне тихо, немцы не активны. Это означало, что они готовы к нашему форсированию, они об этом знают, у них всё в порядке, они нас ждут. Еще Хатынько как бы между прочим заметил, что у немцев скоро обед, мол, для них это святое. При этом он громко проглотил слюну, очевидно, рассчитывая, что командир отреагирует и скажет что-то обнадёживающее про нашу кухню…

Но, голова комвзвода была занята другим. Пришли к Дунаю, задача – форсировать. Ты первый, кто должен, изучив обстановку, доложить наверх план действий в зоне ответственности твоего взвода. А плана нет, его вообще не может быть, поскольку план реален только тогда, когда у тебя инициатива. Так думал мальчишка, который после школы работал в совхозе, а теперь на его плечи навалилась небывалая по своей тяжести ответственность. Никакой поблажки на возраст, разговор один – ты командир, значит ты в ответе.

Но не ответственность его пугала, а отсутствие идей. Глаза уже болели от окуляров бинокля. Он раз за разом пробегал взором по где-то спокойной, а где-то бурлящей реке. Дальше середины вырисовывался островок – ну совсем уже ни к чему. Он, как прыщ на теле, мог быть помехой при форсировании. Река казалась огромной. Как её преодолеть? Вопрос, на который нужно дать ответ не позднее шести часов вечера на совещании у командира роты. Сейчас два после полудня. Время есть. Думай, Виталька, думай. Эта фраза выстукивала в голове подобие ритма. Думай.

– Товарищ лейтенант, от дивлюсь я на той островок, шо ближче к нимэцькому берегу, – як думаете, вони вже высадили туди своїх, шоб нас там зустрічати, коли ми почнемо? Судячи з того, що бачу я, то там поки ще нема нікого… То, може, як його, нам туди стрибнути та вогневу точку по-тихому організувати, а коли почнемо, то з того острову по них садити, наших прикриваючи. Чи, може, я щось не те балакаю? – впившись глазами в табачный кисет, выдавил из себя Хатынько. Очень хотелось курить, но нельзя. Он с Украины; таких, как он, во взводе пятеро. Смышленые и главное – у них всегда всё есть: и курево, и сухпай.

А что? А даже очень может быть. Так, так. Спокойно.

Форсировать нужно, не откладывая, самое позднее это завтра, такая установка свыше. Немцы – педанты, в окопах не едят, отходят с позиций к полевым кухням, оставляют только пулеметчика. И это если в поле, где атака может быть неожиданной и стремительной. В условиях же водной преграды немцы себя чувствуют спокойнее, поскольку невозможно при таких обстоятельствах атаковать стремительно. Значит, если начнем во время их обеда, нас встречать будет максимум один пулемет. Они ожидать днём не будут, ведь это безумие – переться днём в открытую.

Постепенно план вырисовывался сам по себе. Итак, переправу начинаем силами неполного отделения, состоящего из добровольцев. Островок на некоторое время сыграет роль ландшафтного прикрытия, никаких там огневых точек. Бойцов должно быть не более четырех человек, если с оружием и БК, больше в лодке не поместятся. Их задача: уничтожить пулеметное гнездо и занять немецкие траншеи, используя элемент неожиданности и отсутствие в это время гитлеровцев в окопах. После этого форсирует Дунай остальная часть его взвода. Дальше держим позиции до переправы основных сил.

Блиндаж. Ночь. Предательская буржуйка то и дело тухла. Дрова сырые или низкое давление, а может, и то и другое не давало дровяному жару набрать полную силу, чтобы обдать теплом бойцов, набившихся в блиндаже. Вставать и вновь её кочегарить уже никто не хотел. Себе дороже и сон пропадёт, да и толку нет, всё равно потухнет.

Григорий Андреевич, натягивая на щеку жесткий, неприятно влажный воротник шинели, никак не мог согреться, набрать тепла, чтобы уснуть. Думы лезли в голову, мешая расслабиться и забыться. Он завтра в числе добровольцев поплывёт на тот берег. Больше смахивает на самоубийство, поскольку их группа делает это аккурат в обед, т. е. при свете белого дня. Становилось тревожно. Перед глазами вставала картина, рассказанная очевидцами расстрела такой же группы при форсировании Малого Дуная.

Эх-э-хэх. Жутковато. Но, с другой стороны, взводный прав, лучшего момента и не подобрать. Риск есть и немалый, но всё же шанс определенно присутствует. Он вдруг вспомнил Первую мировую, когда тоже вот так вот использовали немецкую пунктуальность. Интересный народишко этот немец – ничему не учится, обед как был по распорядку, так и остался – хоть ты тресни.

Перед глазами проплыли лица жены и детей. Отчетливо… такого давно не было. Григорий Андреевич уже в полузабытье успел подумать: «А Гришкиного-то лица и нет…» На этом он провалился в тяжелый солдатский сон.

До обеда готовились, чистили оружие, укладывали боеприпасы – их мало не бывает, приходилось экономить на еде, воде, лишь бы побольше патронов и гранат. Из головы не выходил странный сон, да и не сон он вообще, а какое-то видение. Но тревожный осадок рвал душу. Не зря, видать, родные привиделись, не зря Гриню не узрел в этом чертовом видении. Что ж это, к чему это?

Григорий Андреевич, взяв у старшины листок бумаги, послюнявив химический карандаш, написал коротенькое письмо своим родным. На обратной стороне фотографии написал: «На память жене Антонине Сергеевне и детям Грише, Нине, Паве, Анне. Ваш муж, Григорий Андреевич, 1944 г.».

На душе было неспокойно, тревожно, нехорошее предчувствие подъедало душу. Такого никогда не было, впервые не хотелось идти на задание. Конечно же при таких обстоятельствах всегда боишься, но страх для солдата – это в какой-то мере его спасение, со страхом всегда рядом идёт осторожность. Но сегодня всё было по-другому.

– Степаныч, – обратился он к старшине, – хочу своим фотокарточку отправить, я там с Карпом усатым и Федей со второй роты, ему тогда аккурат младшего сержанта присвоили. Так вот, нужен конверт, а то заворачивать её в треугольник не с руки, потеряется еще. Так что, найдёшь для меня?

Степаныч, такой же солдат в годах, только постарше, с печальным пониманием посмотрел на сержанта, почесал затылок и, как-то уж совсем по-стариковски вздохнув, побрел к ящику, стоявшему в углу.

– Держи, Андреич, для себя берёг, таких уже нет, довоенный. Мне одна докторша подарила. Редкой души человек, скажу тебе. – После этих слов он задумчиво замолчал, очевидно, придавшись приятным воспоминаниям.

– Знаю, идёшь старшим группы к немцам. Ты, Андреич, стреляный воробей, всегда из любых передряг живым возвращался, вот и сейчас постарайся, и не подведи меня, сделай дело и домой. А за письмо не волнуйся, запечатывай его в конверт, оставляй мне. Я его с оказией отправлю по адресу. Ты только, соколик, живым вернись. Хоть и говорят, что мы, мол, старики, своё уже пожили, ан нет, все ж таки еще хочется жинку свою за мягкие места подержать да погреться с нею на печи.

Потом Степаныч повертел фотку и поинтересовался, почему тот не при параде, без наград и погоны рядового.

– Что ж ты так, Андреич себя не ценишь, а?

– Другой фотографии нет, а гимнастерка – это сменка, мы с Карпом свою форму в порядок приводили. Посмотри, во что он вырядился, – смеясь ткнул пальцем в фото, продолжил, – тогда возле хуторка, если помнишь, мы в серьёзную передрягу попали. Так что оделись в то, что было под рукой, фотограф из дивизии ждать бы не стал.

– Да, тогда всем пришлось по грязи поползать. Ну ничего, я договорюсь, сделаем тебе новую карточку в полной выправке. Ты только, брат, живой вернись, а я уж постараюсь.

Старшина и сержант дружили, они были одного поколения, что тот, что другой ломали уже вторую войну с немцами. Григорий Андреевич вложил фотографию вместе с письмом в конверт, сунул его в руку Степаныча. Затем крепко обнял боевого друга, похлопал ладонью по спине и сказал:

– Смерть – она, брат, одна. Какая разница, сегодня или завтра. Но ты не волнуйся, еще поживём!

Моросящий дождь забрасывал холодные капли за воротник, но они уже не тревожили немолодого солдата.

«Нужно почаще писать письма домой, после форсирования обязательно еще им отпишусь», – подумал он и не поверил в это. На лице Григория Андреевича появилась улыбка, больше выражавшая печаль, чем радость. Он понимал, что навряд ли такое произойдет, ведь захват вражеских окопов – лишь часть задания. Основная задача – закрепиться там и отбивать атаки врага до тех пор, пока весь взвод не переправится, а потом вместе со взводом расширять плацдарм, обеспечивая переправу для роты. А потом, продвигаясь вперед в составе роты, закрепиться на условленном рубеже и держать оборону до прихода батальона.

Всё это нужно было сделать не просто быстро, а молниеносно. Здесь зевать нельзя, тот, кто внезапнее, и у кого дерзость на зубах скрипит, тот и побеждает. И сколько раз тут можно сгинуть, знает лишь Бог да солдат пехоты. Вот и получается, что малой группой форсировать Дунай да под прикрытием острова – это вовсе не страшно. Настоящий ад начнется, когда немцы поймут, что именно здесь началось форсирование. Одна надежда на нашу артиллерию.

Немцы не ждали. На войне бывает так, что иногда ожидаемая катастрофа, трудность или смертельная опасность становится подобно осенней паутинке. Она появляется и накрывает тебя, и только после первого взмаха руки ты осознаешь, что облепила она тебя со всех сторон. Сложнейшая операция, пусть даже в масштабах взвода, непременно должна была закончиться немалыми жертвами и это в лучшем случае. В худшем – провал. Но смекалка, помноженная на удачу, полностью опровергает эту кровавую формулу.

Глава 15

День выдался пасмурный. Группа из четырёх таких же пасмурных добровольцев, вооруженная стрелковым оружием, плюс пулемет, грузилась в лодку. Место выбрали удачное, подход к нему, при соблюдении маскировки, был безопасным, всё вокруг покрывали обильные заросли ивняка. Облачность низкая. Слабый ветер. От низких туч день больше походил на глубокий вечер.

Тронулись. Соседи открыли беспорядочный огонь по противнику на своём направлении. Это для того, чтобы внимание немцев в момент переправы бойцов сосредоточилось на этом участке.

Карпо со своим пулемётом расположился на носу лодки. Он к нему относился с нежной любовью. А еще он носил знатные усы, любил их покручивать и отпускать соленые шуточки проходящим мимо медсестрам. Двое уселись на корме, для них сейчас было важно понять, куда в случае чего стрелять. Дула их автоматов могли быть направлены только в стороны от лодки, по-другому никак нельзя. Это была неразрешимая задача. Да и куда, собственно, стрелять, ведь если обнаружат на воде, то перебьют как курей, это ж к бабке не ходи. Подобное обстоятельство давало единственное преимущество, оно освобождало от необходимости находиться в состоянии постоянной сверхвнимательности. Теперь дело за случаем – проскользнём незаметно, значит, получим шанс добраться до их пулеметного гнезда незамеченными.

Все четверо были далеко не юноши, всем под пятьдесят. Так уж было принято, что чаще всего в добровольцы шли бойцы, которые уже пожили. Почему так, никто не знает.

– Сашко, хватит ёрзаться, угомонитесь уже, – очень тихо сказал сержант Ильченко тем двоим, что уселись на корме.

Он понимал всю ответственность и сложность форсирования реки и как командир этой группы занял место у вёсел.

– Следи за ориентиром и давай мне направление, – совсем уж шёпотом добавил он, хотя при такой погоде и шуме ветра навряд ли кто мог его услышать на вражеском позициях. Срабатывала ответственность – хоть мы и на своем пока берегу, а к выполнению задания уже приступили, поэтому теперь всё по-серьёзному.

В спину дул холодный ветер, он не был сильным, но пронизывал и это бодрило. Не раз Григорий Андреевич бывал в подобных ситуациях, а потому знал, что при выполнении боевого задания всегда наступает момент, когда от тебя уже ничего не зависит. И если воин опытный, то он полностью отдаёт себя в руки судьбы и просто выполняет функции, которые ему определены приказом. Тогда исчезает волнение, суета… а чего волноваться? Ты бессилен. Ты просто делай то, что ждут от тебя твои товарищи. В данной конкретной ситуации ты должен грести вёслами, делать это как можно тише и постоянно смотреть на Сашку. А тот обязан координировать того, кто на вёслах, указывая ребром ладони на– правление. Очень важно, чтобы лодка шла под прикрытием островка, так удачно расположившегося перед пулеметным гнездом противника.

У соседей завязался настоящий бой. Немцы начали отвечать из минометов. «Это хорошо, чем больше стрельбы рядом, тем меньше внимания к нам», – так думал Григорий Андреевич. А еще он думал, что вся сложность задания будет потом, когда они окажутся в немецких окопах, если, конечно, окажутся, и когда разобравшиеся в чем дело немцы начнут их атаковать. Тогда будет жарко. Их четверо, а тех как минимум взвод. Но у нас будет преимущество, мы окажемся на их же укрепленных позициях, а они нет… Продержимся ли до прихода наших? Если выживу, при первой возможности напишу письмо Антонине. Что-то на душе тяжело. К добру ли?

Вдруг раздалась пулеметная очередь. Инстинктивно все пригнулись, до острова оставалось недалеко. Работало пулеметное гнездо, которое им следовало обезвредить в первую очередь. Пули прошли намного левее.

– С перепугу гад пуляет, это беглый огонь, плывем дальше, командир, – прошипел Сашка. Он, конечно, давно был уже не Сашкой, но среди своих и уж тем более практически ровесников он и такие, как он, звались Сашками, Петьками и Ваньками. В группе по отчеству обращались только лишь к командиру, называя его Андреевичем. Но это от большого уважения за его боевые заслуги.

По жизни Сашка был весельчаком, тоже из шахтёров. Ростом вышел средним, оказался жилистым и ловким, с таким, как он, нигде не пропадёшь. Он всё знает и умеет. Из ничего может приготовить перекус, всегда знает, когда будет кухня и где искать старшину. Но был у него серьёзный недостаток – он не мог просто так пройти мимо женщины. Война есть война и от природы никуда не денешься, разные случаи бывают. Но Сашка был особенный человек – он влюблялся, причем очень серьёзно, во всех женщин, которые имели неосторожность к нему приблизиться.

Как-то на переформировании он так влюбился в местную повариху, что уже подумывал про развод с законной женой. Мечтательно и в подробностях он рассказывал об их будущей счастливой жизни. Благо, что товарищи оказались настоящими и отговорили его. Хотя он долго упирался, но на последний аргумент окончательно сдался, а выдал этот аргумент Андреевич. Он напомнил ему, что это уже его третья попытка создать новую семью.

– А раз так, то никакой в тебе, Сашка, любви нет, а есть простое твоё кобелиное начало, которое превыше твоей совести и всего тебя, начиная от головы и аж до повидавшего виды твоего постыдного места.

Стоявшие рядом дружно рассмеялись, а Сашка отнесся к этим словам серьёзно. Единственное, что он не мог простить командиру, так это обиду за место, которое тот назвал постыдным. Через некоторое время, когда все утихли, Сашка глубокомысленно заметил:

– Ну хорошо, Андреич, насчет совести моей ты прав, ничего не могу поделать с собой, когда вижу женские формы, да простит меня жена. А вот насчет моего места ты не прав. Оно у меня не постыдное, а самое что ни наесть почетное и счастливое. Если б ты знал, командир, – Сашка при этом мечтательно закатил глаза и многозначительно продолжил: – где мы с ним только не побывали… – Взрыв хохота не дал ему закончить фразу – бойцы буквально катались по земле, мысленно представляя картинку, где это он, Сашка, со своим этим местом бывал…

Лодка мягко вошла в грунт. Группа успешно выполнила первую часть задания, скрытно подошла к острову. Ильченко с облегчением смахнул со лба пот – несмотря на холодную погоду, он катился, не останавливаясь. Напряжение невероятное. Мышцы ныли, пальцы рук с трудом разжались, освобождаясь от вёсел. Очень сложно бороться с течением и одновременно выдерживать курс. Был момент, когда Григорий не на шутку испугался – он вдруг понял, что не справляется с течением и лодка вот-вот пройдёт мимо острова. Звать на помощь товарищей бесполезно и опасно, лодка с людьми и боекомплектом явно перегружена, а если на ней еще начнется передвижение тел, то это и вовсе закончится трагедией. Григорий, прикладывая страшные усилия, всё-таки смог вырулить так, чтобы не промахнуться, еще бы немного, и нос лодки прошел мимо островка. А это – провал операции и верная смерть, потому что тогда их отнесло бы дальше по течению, а там – расстреляли бы если не немцы, то свои, приняв лодку за вражескую.

Григорий растирал затекшие от напряжения и задубевшие от холода руки. К небольшому острову подошли на семь минут раньше запланированного времени. Успеем привести себя в порядок и чутка отдохнём.

– Слушаем все внимательно, – начал он шёпотом, – с лодки не сходим, кому по нужде – делай прямо с неё. Все наблюдают и слушают, я отдыхаю и говорю. Через пять минут выдвигаемся. Остаток пути – почти втрое меньше того, что прошли. Мы должны выйти не раньше того, как немцы покинут свои окопы и уйдут к кухне. При высадке на берег Карпо с пулеметом в прикрытие, Сашко и Степан – за мной к их пулемёту. Я работаю гранатами, вы в случае чего прикрываете. Знайте, после того как выйдем на тот берег, возврата назад уже не будет. Мы либо выполняем задачу и еще трошки живём, либо нас прибьют, не моргнув… Всем всё понятно?

– Понятно, понятно, – поочерёдно прошипели бойцы. Они были напряжены, они уже были готовы ко всему. Так всегда бывает перед боем. Сначала страшно, а потом, если пережил этот страх, то ты уже готов воевать.

Неожиданно пошел дождь – не моросящий, а самый настоящий ливень, в эту пору года в Европе – обычное дело.

Произошло всё очень быстро – внезапно со всей своей силой рухнул проливной дождь. Это удача, самая настоящая удача на войне. О такой погоде может мечтать любой лазутчик, диверсант или простые солдаты, часто выполняющие на войне работу и тех и других.

Вот он, момент истины. Лодка, шурша, зашла в прибрежные камыши. Дождь с неимоверной силой ляпал по воде, создавая такой необходимый в этой ситуации шум. Берег пологий, но в одном месте с некоторым крутым возвышением – именно там и расположился немецкий пулемётчик. Задача Карпа – выйти к пулемёту со своего фланга таким образом, чтобы контролировать и пулемётчика, и если что– прикрыть своих от возможной контратаки врага. Это на тот случай, если что-то пойдёт не так.

Пулемётная точка располагалась так, что имела мёртвую зону. Это та зона, которая не просматривается вторым номером пулемётчика. Задача второго номера – не только в том, чтобы следить за правильностью подачи ленты в патронник, а и наблюдать, что происходит вокруг позиции, указывая вовремя пулемётчику на цели и прикрывая его в случае опасности. Внимание наблюдателя сосредоточено в первую очередь на всём подозрительном, что может обнаружиться на водном зеркале Дуная. Пулемётный расчет обязан открывать огонь по всему, что кажется непонятным. Уничтожать любую цель, приближающуюся с того берега. Поэтому они иногда поливали смертельным свинцом островок, так неудобно расположившийся в зоне их сектора. Вот и сейчас Ганс дал длинную очередь в направлении острова, пытаясь своими пулями залезть в самые укромные его места.

– Чёртов дождь, когда же он кончится, когда же придёт смена? – пытаясь перекричать рявканье тяжелого пулемета, вопрошал Ганс, изредка кося глаза в сторону напарника. Тот через короткий промежуток времени заученно высовывался из укрытия и, несмотря на противный и безжалостный холодный дождь, внимательно осматривал окрестности.

Что думали в этот момент немецкие солдаты, знают только они. Наверняка им хотелось домой, в объятия семьи, к радостному общению с детьми, а если уж совсем по-простому, то им очень хотелось жить. Но это обстоятельство заглушалось болью за их Родину, преданностью фюреру, они свято верили в победу Третьего рейха. Да, комиссары объединились со всем миром против великой Германии, но дух немецкого солдата не так уж и просто сломить. Однако где-то внутри, глубоко в душе, они понимали – война проиграна, шанс упущен. Впереди – только страдания и смерть за несбыточные мечты. Становилось невероятно тяжело, потому что вся прежняя жизнь и стремления на фоне повсеместного наступления Советской армии с одной стороны и такого же блистательного продвижения вперед со стороны их союзников превращались в пепел.

Наверное, эти два немецких солдата и не думали про это. Может быть, они, как это часто бывает, думали о совсем приземленных вещах. Например, о таких, как: поесть горячего, поспать в тесном, но зато теплом блиндаже, а проснувшись черкнуть пару строк своим, теперь уже таким далёким близким.

Ганс отпрянул от своего пулемета, ему хотелось курить. В траншее из-за дождя образовалась лужа, уровень воды хоть и не поднялся выше щиколоток, но от этого не становилось легче. Ноги скользили, сапоги промокали. Боже, как же всё это омерзительно. В этот миг под громкий звук падающих капель прозвучал еще один шлепок. Это была не капля, это была граната. Ганс видел, как она приземлилась, ударившись о грязевую жижу, и тут же пропала из виду в сомкнувшейся над ней грязной воде. С разницей в полсекунды в окоп прилетела еще одна граната.

Ганс подумал: «Это смерть», – он даже не успел испугаться. Его второй номер изумлённо смотрел на происходящее. Как это могло произойти? Откуда русские взялись тут, рядом с их позицией? Прогремели взрывы от двух эфок, они были сильными, но из-за дождя и громыхающего боя у соседей немцы не восприняли этот грохот как опасность. Сейчас их ждал горячий обед, а что их ждало после обеда, они знать не хотели.

Группа сержанта Ильченко, заняв вражеские окопы, большую часть возвращавшихся с обеда немецких солдат уничтожила, одного взяла в плен.

– Теперь, хлопцы, так: позиции наши, сигнал взводу о том, что мы на месте и свою задачу выполнили, я ракетами отсветил. Взвод начнет переправу, нам нужно держаться. Немцы на нас сейчас бросят немалые силы. Поэтому всем занять свои места, осмотреться в окопах, лишний раз не высовываться, без команды огонь не открывать. Да и еще: слушайте выходы, если начнёт работать миномёт, быть начеку – возможна атака за валом огня.

Сержант Ильченко опустился на небольшое бревно. Тихо, дождь уже не валил сплошным потоком, а слегка моросил. Было ясно, что силы его уже на исходе. Интересно, через сколько начнется их контратака. Пока было спокойно.

– Выход! – вдруг заорал Сашка и прижался к стенке окопа.

Раз, два, три, четыре… каждый в уме считал секунды от момента выхода мины из ствола миномета до её прихода. Это делалось автоматически, таким образом определялось расстояние до вражеского миномета. Вышло три мины, две упали в метрах пятидесяти, не долетев до окопов, а третья ушла в сторону. Это пристрелочные, сейчас начнут класть правильно. Бойцы вжались в землю. Ильченко выбрал место, откуда можно наблюдать за тем, что происходит за окопами. Трагичность ситуации в том, что вроде бы они в траншеях и это безусловный плюс. Но наступать враг будет с той стороны траншей, которая не подготовлена к боевым действиям, т. е. она тыльная, а значит, не оборудована бруствером и бойницами. Теперь вся твоя верхняя часть – голова, руки, часть туловища, – вообще ничем не защищена.

Огонь был плотным, работало три миномёта. Немцы понятия не имели, какова численность подразделения, захватившего крайние рубежи. Поэтому их пехота в атаку не пошла, сначала прощупывают минами. Малое количество солдат резко уменьшало шансы стреляющих, попасть в них. Несколько мин прилетело непосредственно в окоп, но они разорвались далеко от местонахождения наших бойцов, да плюс изгибы в линии окопов свели эти попадания на нет.

Воздух сотрясали взрывы, земля вставала на дыбы, один снаряд вырвал из её недр блиндаж. Доски, брёвна вместе со всякой хозяйской утварью взлетали в небо, приземляясь они разбивали в щепы всё, что попадалось им на пути. Бой начался. Миномётный огонь был плотный, но недолгий.

– Все живы? – прокричал сержант, назвав каждого бойца. Он получил утвердительные ответы и облегчённо вздохнул. Ну что ж, теперь повоюем. В голове как-то самопроизвольно вновь промелькнули образы жены и детей. «Надо написать после боя… – подумал сержант. – Конечно, если доживу».

– К бою!

Карпо занял удобную позицию – она давала возможность видеть всю лощину, по которой пойдут немцы.

Бой. В понимании многих – событие как минимум фронтового масштаба с сотнями тысяч солдат и офицеров, с летящими самолётами и ползущими танками. До горизонта растянувшаяся армада вражеских войск, и вся эта сила вот– вот сойдётся в смертельной схватке. Это эпохально, героически и тожественно. Но чаще всё выходит иначе.

Движение армий и фронтов, этих монстров войны, запускают живые и конкретные люди. Они на уровне тактических задач порой малыми группами перед большим наступлением первыми захватывают небольшие плацдармы противника. Таким образом обеспечивая безопасный манёвр и продвижение вперед основным силам. Это не просто опасно – это гарантированно смертельно.

Немцы – воины с огромным опытом, они не посылают на убой целые батальоны и полки, лишь бы угодить начальству. Для них жизнь солдата – превыше похвал и привилегий. Вот и сейчас, после небольшой артподготовки, они провели разведку боем. В этом случае противник не может не отвечать на огонь, потому что это чревато сдачей позиций. По сути, это та же атака, но имеющая иные задачи, основные из них: выявление огневых точек, определение количества противостоящего противника и вооружения. И уж потом начнется настоящая атака со всеми вытекающими последствиями. Это называется правильным планированием боя.

Первые сорок минут боя полностью раскрыли позиции противника – немцы увидели, что им противостоит горстка русских солдат. После чего началась настоящая мясорубка. Солдаты вермахта не шли в прямом смысле в атаку, т. е. не двигались в полный рост по направлению к своему врагу, как это обычно представляют. Они заняли удобные позиции, которые позволяли им вести прицельный огонь из пулемётов, работал еще снайпер, миномёты методично забрасывали мины. В таких условиях высунуть голову из окопа было невозможно, не то что вести прицельный огонь.

Карпо выдвинулся чуть вперед, там было удобное местечко: воронка с поваленным рядом деревом. Исключительная позиция для пулеметчика – орудие удобно ложилось меж сучьев дерева, сектор обстрела позволял держать в напряжении немцев и не давать им приблизиться к их позициям. Конечно же сколько по времени продержится на этой позиции Карпо, зависело от того, насколько быстро немецкие минометчики его засекут и накроют минами.

Пот бежал по лицу, хотя на дворе было холодно. Дело шло к вечеру. Ильченко сидел у разбитого блиндажа с окровавленной рукой и изрезанным осколками лицом. За целый день они отбили три атаки. Степан погиб во время второй атаки. Сашка, освоив немецкий пулемёт, воевал слева, его снял снайпер в самый разгар третьей атаки. Последний раз Ильченко его видел как раз пробегавшим мимо на эту свою новую позицию. Сашка был весел и спокоен.

– Андреич, как говорил мой давний кореш из Одессы: не сцы, квакуха, всё болото наше! – с этими словами он скрылся за уступом окопа. Это была их последняя встреча. После этого Сашко прожил совсем немного, от силы полчаса. Снайпер знал куда бить.

Карпо успел сменить две позиции, его пулемёт для немцев был сдерживающим фактором – он оказался для них крайне неудобным. Карпо, казалось, был заговоренным. Пулемет работал ровно, вызывающе и дерзко, а он в коротких перерывах между стрельбой, приглаживая пышные усы, довольно щурил глаза. Он не обращал никакого внимания на раны, на гимнастёрку, всю пропитанную кровью, он не думал о том, что смерть рядом и нужно попытаться быть от неё подальше. Вместо этого он с упоением уничтожал немцев, мстя за свою деревню под Смоленском, за родителей, сожженных вместе с другими односельчанами в местной церквушке.

По нему стреляли все: и миномёты, и снайпер, и пехота. Но, на удивление, измученный и израненный Карпо умело вёл огонь, не давая немцам возможности перехватить инициативу. День близился к концу, активность немецких солдат заметно угасала, сказывалась усталость. Когда атака немцев захлебнулась и они начали отход, последняя выпущенная мина угодила рядом с позицией нашего пулемётчика. Пламя, дым и вырвавшаяся ввысь земля навечно поглотили простого и скромного Карпа, которого любили во взводе за его добрую силу и надёжность. Он лихо воевал, а когда пришел час, не задумываясь сложил свою голову за Родину.

Ильченко, сидя у разбитого блиндажа, поглаживал сильными заскорузлыми, чёрными от войны пальцами раненую руку. Он не мог понять, почему их не поддержала наша артиллерия, почему она не накрыла немцев, – это намного облегчило бы их задачу и сохранило жизни его бойцам. Немцы наверняка предпримут еще одну атаку. Они ведь не знали, что последнюю он отбивал вдвоём с Карпом; а теперь и его нет, остался только он. Черт его знает, сколько еще осталось жить, может быть, еще часа два-три, пока вновь не пойдёт немчура проклятая, а там и смерть рядом. Как ни странно, но на душе было спокойно, если бы еще голова и рука не болели, было бы совсем здорово. На лице солдата промелькнула тень улыбки, но походила она больше на оскал израненного зверя.

Не мог знать командир группы сержант Ильченко, что немецкие войска неожиданно сами предприняли попытку прорыва на соседнем участке. Теперь операцию по форсированию реки вынужденно отложили. Про них не то чтобы забыли, нет. Лейтенант Боборыкин ходил сам не свой. Артиллерия работала, она клала снаряды, но не по их плану, а на соседний участок, там, где прорывались немцы. Операцию не отменяли, но и указаний никаких не поступало. На том берегу его группа вела неравный бой с фашистами, а он не мог ровным счетом ничего предпринять. Что делать?

Если сидеть и ждать, то мы потеряем и людей, и инициативу, второго шанса немцы не дадут. Нужно действовать немедленно; нет артиллерии – ну и бес с ней, мои люди там, значит, и я должен быть там. Приказа никто не отменял.