Текст книги "Фаворит. Сотник"

Глава 4
Союзник

Иван открыл глаза и инстинктивно потянул из-под подушки двуствольный пистолет. В револьвере зарядов, конечно, побольше будет. Но даже если забыть о его габаритах, остаются еще и такие выпирающие детали, как курок и кресало. Поди быстро извлеки его наружу. А двустволка, «карповка», как ее уже окрестили в Москве, выступающих частей не имеет. Да и пара выстрелов без проворачивания стволов сегодня дорогого стоит.

Тем не менее, пока садился и отжимал предохранитель у двустволки правой рукой, левая потянулась к стулу возле кровати. Там лежит пара револьверов. Ага. Параноик. Есть такое дело. Он вообще стал нервным после того, как посетил Вильно. Слишком много нелестного слышал об иезуитах в своем мире, чтобы чувствовать себя в полной безопасности в этом.

За окном разрываются лаем четыре дворовых паса. Животины выдрессированы Серафимом и попусту лаять не станут. Это либо кто пристроился возле забора, к примеру, нужду малую справить, либо решил перелезть во двор, ну или стучится в калитку. Никакие иные варианты не могли подвигнуть собачек поднять гвалт. Пустой брех – это точно не про них.

Миронов в воспитании собачек вовсе не руководствовался принципами борцов за права животных из мира Ивана. Зато сторожа четко знают, за что они получат дополнительное угощение, а за что их и по спине палкой перетянут. Вон на выделенном подворье мастерской и вовсе десяток псов, но в дела соседей не вмешиваются. Правильное воспитание – великая сила!

Хлопнула дверь дома Мироновых.

– Ну, чего расшумелись?

Голос Серафима звучит громко, но вместе с тем спокойно. Это он ради собачек старается, потому как пока в поднятом ими шуме не видит ничего предосудительного. А вот и стук в калитку. Это деревянным молоточком, подвешенным за веревочку. Очень удобно. Не то все руки отбить можно, пока достучишься до хозяев.

Ночные гости? Вот уж что ничуть не могло успокоить Ивана. Отложив оружие, быстро натянул штаны. Портянки просто вдавил в сапоги, и они кое-как охватили ноги. Если горячо, то на первое время сойдет. Некогда их мотать. Накинуть кафтан. И все время посматривать в окно, где достаточно отчетливо видна фигура кабального с карбидным фонарем в руках.

– Ну все. Успокойтесь. Молчать, сказал! Кого там принесло?

Что-то ему ответили. Пригрозил, что собачки у него не на сворке, и предложил входить, но не делать резких движений. Ага. Псы этого страсть как не любят. Уселись полукругом в сторонке и таращатся на ночного гостя.

Хм. Или гостью? Все же плащ с капюшоном вполне себе женского покроя. Опять же, как ни крути, а в свете фонаря женская фигура угадывается без труда, пусть и весьма рослая.

Рослая?

Стук в окно, отчего Иван вздрогнул, будто его прошиб электрический разряд. Не дай бог! Нет, ну за что ему такая радость-то?

– Иван Архипович, проснулся, что ли?

– Да.

– Тут к тебе пришли.

– Проведи в дом.

– Отказывается. Просит, чтобы ты вышел.

– Иду.

Вышел. А что делать? Забрал у отошедшего в сторону Серафима фонарь. Так и есть. Анюта. Ну не мальчик же в самом-то деле. Мог бы и догадаться, что царевна не успокоится на достигнутом. Это как остановиться сластене, после того как надкусил пирожное. Нереально. Валить нужно было из дому.

– Здравствуй, Анюта.

– И тебе здравия, Ваня.

– Только не говори мне, что…

– За околицей ждет, – тут же разочаровала девушка.

– Она что, с ума сошла? То на гулянья, теперь вот за околицей одна.

– Не одна. С Егором.

– Еще и его сюда приплела. А ничего, что ему это может плахой аукнуться?

Взгляд как на недалекого человека. А. Ну да. Тут вам не там. Риск, конечно, рядом с сильными мира сего присутствует. Но зато иметь серьезного покровителя – вовсе даже не лишнее. А что больше всего ценится в слугах? Беззаветная преданность и готовность ставить в заклад свою жизнь. Так что никаких сомнений относительно того, как следует поступить, у Егора и Анюты не было.

Стоп!

– С Егором? Так, значит, этот паршивец… – наконец сообразил Иван.

– Да, – подтвердила его догадку девушка.

– И как давно?

– Год уже, как он служит ей и докладывает обо всем, тебя касаемом. Собирайся уж и пошли. Ждет.

– Л-ладно. С этим паразитом я потом разберусь. Ты сама-то понимаешь, что происходит? Случись, и ее ославят. Тебя из дворца погонят поганой метлой, потому как верой и правдой служила своей госпоже. А вот нас с Егором препроводят на Лобное место. Меня – за то, что воззрился куда не след. Егора – потому как он служилый человек.

– Чего от меня-то хочешь? – огрызнулась Анюта.

Ага. По всему видать, она поступок царевны не одобряет. Уже хлеб. Значит, можно договориться. Просто она не видит, как из этой ситуации вывернуться. Иван видит.

– В общем, так. Скажешь ей, что нет меня дома. Уехал в Измайлово.

– В Кремлевском дворце сегодня гулянье, цесаревна Ксения понесла. Тетка ее там. Потому она и поспешила сюда.

Ага. Молодец девица. Никаких имен. Значит, сослаться на Ирину Васильевну нельзя. Ничего. У него ведь целая сотня. Причем там же, в Измайлово. Стоп. Не пойдет. Егорка же с ней. Отправит его вызвать. Так-то через Анюту можно и его предупредить. Да только тогда уж это точно будет выглядеть так, словно он прячется.

– Тогда скажешь, что дома меня нет. Слуга ответил, будто отправился за какой-то надобностью в Немецкую слободу. Поняла?

– Поняла. Ох и свалились же вы на мою голову.

– Ты меня сюда не плюсуй. Я-то тут при чем?

– А мне от того не легче, – резко оборачиваясь к калитке, произнесла девушка.

Проводив ее на улицу, Иван тут же поспешил к Серафиму, тихонько стоявшему в сторонке. Эдак чтобы и под рукой быть, и лишнего не услышать. Нет, оно, конечно, любопытно. Но он знал грань. И вот такие ночные визиты ему совершенно не нравились. А так – хоть пытай. Приходила какая-то девица. Кто, зачем, откуда, знать не знаю, ведать не ведаю. Так спокойнее – уж кто в полюбовницах у Ивана, Миронов знал доподлинно.

– Серафим, седлай лошадь. Я уезжаю. Если будут спрашивать – уехал еще с вечера. Вот как стемнело, так и уехал, – перестраховался Иван, вспомнив о детях. – И Дарью свою о том упреди.

– А кто будет спрашивать-то?

– Да хоть кто. Хоть батя иль матушка, хоть бродяжка безродный.

– И куда поехал?

– В Немецкую слободу. Зачем – не ведаешь. Забрал подарки, что ладили по моему приказу, и укатил. Понял?

– Никак в бабах запутался, Иван Архипович? – не выдержав, ухмыльнулся мужик.

– А вот это, Серафим, не твоего ума дела, – резко оборвал его Иван. – Лошадь седлай. И подарки неси.

– Слушаюсь, – тут же осадив, ответил Миронов…

Ирина не без удовольствия осмотрела танцевальный зал. Что и говорить, убранство, подобранное со вкусом, впечатляло. Никакой вычурности или убогости. Все чинно, прилично и… богато. Как ни крути, царский дворец. Ничего подобного нет во всей Европе. Постройка этого чуда обошлась казне в баснословную сумму. Но зато есть что показать и чем блеснуть перед европейцами.

Не сказать, что она заглядывала им в рот. Вовсе нет. Но с другой стороны, проживать в прежних палатах, не идущих ни в какое сравнение с этим великолепием, русскому царю не приличествовало. Словом, пусть и жалко серебра, но надо. Ну и глаз радуется от созерцания такой-то красоты.

А еще оттого, что освещение тут устроено полностью с помощью новомодных ламп, что ладят в мастерской Карповых. И в зале куда как светлее, чем было прежде, несмотря на все ухищрения с зеркалами. Мысль о том, что это дело рук ее Ивана, разлилась теплом по груди.

– Княгиня, твой лимонад. – Представший перед ней мужчина лет тридцати протягивал высокий стакан с любимым напитком.

– Спасибо, Остап, как раз вовремя, – принимая стакан с милой улыбкой, поблагодарила Ирина.

После стремительного танца нет ничего лучше стакана лимонада. Как ни странно, но после отравления никакого отвращения или предубеждения по отношении к этому напитку у нее не появилось. Ей по-прежнему нравилось утолять жажду именно им. Разве только теперь она принимала его лишь из проверенных рук.

Откуда такие взять на приемах и гуляньях? Так вот они, двое, из ее четверых преданных псов. Она всех их возвела в потомственное дворянство. Не сама, ясное дело, братца попросила, и тот ей не отказал. Пусть и тяжко получить дворянство на Руси, ради сестры Дмитрий еще и не то сделал бы. Теперь телохранители сопровождали ее практически повсюду, не вызывая при этом никаких кривотолков.

Остап занял место рядом с Матвеем, явно чувствующим себя здесь не в своей тарелке. И обстановка непривычная, и одежда неудобная. Словом, не сказать, что он рад произошедшим переменам. Но служить готов хоть нагишом на лютом морозе, хоть в тулупе в летний зной.

А вот Остап, Алексей и Антон вполне нормально вписались в новый образ. Еще и не ленятся обучаться приличным манерам. А то ведь случается и за столом сиживать, куда раньше их никто даже помыслить не мог допустить. И вот танцы разучивали. Потому как Ирина Васильевна настояла. Дворянин на гулянье должен танцевать, а не сторожевым псом подле нее расхаживать. Ну не хотелось ей так уж сильно привлекать к себе внимание.

Правда, в отношении Матвея она все же сделала исключение. Этого волка поздно переучивать. Но, надо отдать ему должное, он умудрялся оставаться абсолютно незаметным и держался чуть поодаль. При этом ухитряясь полностью контролировать окружающую обстановку.

– Княгиня, позволь засвидетельствовать тебе свое почтение. – Подошедший к ней высокий, статный мужчина говорил с ярко выраженным французским акцентом.

А вот одет был полностью в русском стиле. Зеленый кафтан из легкого, но доброго льна с витыми петлицами и кисточками на концах. Застегнут на все пуговицы под воротник-стоечку. Подвязан красным кушаком. На ногах замшевые нарядные сапоги и не такие уж свободные порты. На голове никакого парика, волосы острижены все на тот же русский манер.

– Господи, де Вержи, ты ли это? – искренне удивилась Ирина.

– Неужели мне удалось тебя удивить, княгиня? – не без удовольствия спросил он, с присущей ему грацией отставляя ногу и принимая картинно горделивую позу.

– Честно скажу. Я слышала о том, что ты радикально изменил свой гардероб, всюду стараешься говорить только по-русски, даже со своими соотечественниками. Но, как говорится, слышать и видеть – это две большие разницы. Однако как такое случилось, что ты все это время умудрялся избегать меня?

– Это несложно, Ирина Васильевна. Достаточно целиком и полностью отдаться службе и оставаться безвылазно в Преображенском. Вот и все.

– Но к чему идти на такие жертвы? – не переставая веселиться, поинтересовалась она.

– Пообещай не смеяться, княгиня, – попросил де Вержи, воровато поглядывая по сторонам.

– Обещаю, – столь же воровато и заговорщицки произнесла Ирина, явно забавляясь происходящим.

– Понимаешь, дело в том, что, имея такой элемент гардероба, как парик, мужчины должны ходить практически лысыми. А подобная прическа никак не вяжется с этим одеянием. Пришлось ждать, пока не отрастут волосы, – разведя руками, пояснил де Вержи.

– Отчего же я должна над этим смеяться? – покачав головой, возразила Ирина, в глазах которой так и прыгали бесята. – И что же тебя вдохновило на сей подвиг? Я ведь понимаю, что подобное не могло вызвать одобрение не только среди твоих соотечественников, но и во всей Немецкой слободе.

– Ну, я ведь приехал в Русское царство не просто служить, а решил сделать его своей второй родиной. А как у нас говорят – в чужой монастырь со своим уставом не ходят.

– У нас? – в удивлении вздернула брови Ирина.

– Ты не ослышалась, княгиня. Именно у нас.

– Вот даже как. Что же, любезный де Вержи, коли так, то добро пожаловать домой. Может, еще и веру сменишь?

– И как я смогу после этого заслужить уважение моих новых соотечественников? Вот то-то и оно, – ловя княгиню на том, что она слегка отвела взгляд, произнес француз. – Моя принадлежность к католицизму не мешала мне служить русскому престолу верой и правдой до этого, не помешает и впредь.

– Прости, я вовсе не хотела тебя задеть.

– Я знаю, княгиня. И, видит бог, не обижаюсь. Скажу более – я собираюсь жениться на русской и не стану препятствовать тому, чтобы мои дети приняли православие.

– Дорогой Гастон, да здоров ли ты?

– Абсолютно.

– Даже боюсь спрашивать об остальных планах. По-моему, на сегодня удивительного было в избытке. Нет. Все же не удержусь. А как же твоя помолвка?

– Во-первых, помолвки не было. Все к тому шло, и только. Во-вторых, я прекратил ухаживания, и мне отказали в доме. Так что здесь мосты сожжены.

– Итак, ты решил начать новую жизнь.

– Именно.

– Смело.

– А я не из трусливого десятка, княгиня.

В этот момент вновь заиграла музыка. Начинался танец, в основе которого лежала старинная русская игра «ручеек». Правда, помимо самого «течения ручейка» в него входили различные рисунки. Их исполнение требовало плавных, неторопливых движений. В принципе ничего сложного. Можно даже в процессе танца подсматривать и повторять за окружающими. Но это если не боишься выглядеть смешным из-за собственной неуклюжести. Правда, в этом есть и свои плюсы – партнерша в таком случае будет просто блистать на фоне неумехи.

– Княгиня, позволь пригласить тебя на танец? – отвесив элегантный поклон, на русский же манер произнес полковник.

– Это русский танец, – с хитринкой кивнув головкой в сторону музыкантов, напомнила она.

– Я это понимаю, – совершенно спокойно ответил француз.

– Де Вержи, ты все продолжаешь меня пугать. Ладно. Где наша не пропадала. Но помни, ты сам виноват.

– Я непременно буду это помнить, Ирина Васильевна.

Однако, к удивлению Хованской, де Вержи не суждено было опозориться. Его движения были выверенны, точны и изящны. Француз, что тут еще сказать.

– Гасто-он!

Когда рисунок танца вновь свел их вместе, Ирина не сумела сдержать изумленного возгласа.

– Незнание русских танцев было еще одной причиной моего вынужденного затворничества.

– И кто же тебя научил?

– У меня в полку достаточно русских дворян, в совершенстве владеющих этим умением.

– Боже. Я надеюсь, там были только танцы, – используя очередной рисунок и склонившись к самому уху партнера, шепотом произнесла княгиня.

– Я знал, что не стоит тебе этого говорить. Но даже не надейся меня смутить, – отвешивая поклон и расходясь с партнершей, с открытой улыбкой парировал де Вержи.

В этот момент его душа, что говорится, пела. Он уже не первый год знаком с великой княгиней. Одно время пытался за ней ухаживать и был отвергнут. Он был зол, обижен и буквально возненавидел эту женщину. Она же отвечала ему сдержанной холодностью.

Потом де Вержи увидел ее там, в ее доме, когда она, рассерженная, как фурия, обихаживала рану своего любовника. И именно в этот момент Гастон пропал. Ну или встал на тот путь, что вел его к пропасти. И, как следствие, возненавидел этого выскочку из Стрелецкой слободы, удостоившегося внимания этой чудесной женщины.

Ох, с каким удовольствием Гастон вызвал бы Ивана на поединок и пронзил его своей шпагой. Но… Он не унизит себя подобным поединком. Пусть стрельцы и не относились к черни, все же и дворянами они не были. Впрочем, главное даже не в этом. Его отчего-то не отпускало ощущение, что княгиня никогда не простит убийцу этого щенка.

Де Вержи всячески пытался привлечь к себе внимание Хованской. При этом, памятуя о своем конфузе, старался не больно-то усердствовать, предпочитая продвигаться мелкими шажочками. Однако все тщетно. В ответ он неизменно получал все ту же холодность.

И вот теперь княгиня не просто тепло с ним разговаривала, она позволила себе скабрезную насмешку в его адрес. И это означало только одно – он избрал верную тактику.

Впрочем, справедливости ради надо заметить, что виной столь радикальных перемен в образе и привычках француза была далеко не только Хованская. Так уж случилось, что ему все же стали известны кое-какие обстоятельства нескольких покушений на княгиню. Как стало известно и о роли, отводимой самому полковнику и другу цесаревича.

Признаться, де Вержи оставалось только удивиться тому, что после подобного Николай оставил его при себе. Этот взрывной мальчишка должен был тут же отринуть от себя француза. Как, впрочем, и остальных иностранцев. Но вместо этого стал только сдержанным и несколько охладел к Европе, взирая на нее теперь куда как более избирательно.

К примеру, поначалу загоревшись кораблями, он видел перед собой лишь европейскую школу. Однако после памятных событий в Преображенском появилось сразу несколько корабелов. Двое русских, из Новгорода и Архангельска, испанец, голландец и даже перс.

Николай возжелал создать корабль, который бы вобрал в себя решения разных школ. С одной стороны, это вроде выглядит логично. Но с другой – де Вержи был абсолютно уверен, что они ни до чего не договорятся. Вот ссориться и спорить до хрипоты у них получалось очень хорошо.

Но вскоре Гастон понял, что ошибся. Нет, корабелы-то как не ладили между собой, так и продолжали собачиться. Но Николай поместил в их среду одного примечательного молодого человека. Выпускника Московского университета, сержанта Преображенского полка и просто умницу Афанасия Дробота.

Он был родом из старинного архангельского рода корабелов. И его стараниями из хаоса противостояния различных школ появились чертежи совершенно нового корабля. По имеющимся выкладкам было видно, что судно вобрало в себя разные черты. Оставалось только понять, насколько оно окажется жизнеспособным.

Так вот. Стоило де Вержи изменить свое отношение к Русскому царству, к самим русским и попытаться вжиться в новое общество, действуя весьма радикально, как это тут же нашло отклик. Нет, не у наследника. У царя. Дмитрий Первый вызвал француза к себе и самолично вручил ему свой указ.

Согласно полученной бумаге полковнику де Вержи за верную и беззаветную службу из царских земель выделялась тысяча десятин пахотной земли с поместьем и довольно большим селом. Плюс к этому три деревеньки, где проживали арендаторы. Вот так в одночасье де Вержи стал далеко не мелким землевладельцем.

И он не обманывал себя. Его верная служба тут вовсе ни при чем. Ну или практически ни при чем. В конце концов, за нее он получал солидное жалованье, куда большее, чем в любой из европейских держав. Главное – именно изменившееся отношение полковника к принявшей его стране.

Но какая все это ерунда! Лично для него куда важнее вот этот вечер. Этот лукавый взгляд, насмешливая улыбка и недвусмысленные намеки на возможное мужеложство, пришедшие на смену ледяной холодности. Сердце француза буквально пело от охватившего его счастья.

Нет, это еще не победа. И вообще неизвестно, к чему приведут все его усилия. Но дорогу осилит идущий. И пусть этот путь подобен русской распутице, де Вержи уже вырвал ногу из липкой грязи и наконец сумел сделать первый шаг к сердцу этой неувядающей русской красавицы.

Иван проснулся как-то уж очень легко. Вообще-то довольно необычно. Ему не нравилось ночевать в непривычной обстановке. Нет, если в походе, то тут картина совсем иная. Но если речь о чужой постели, то нормально выспаться никогда не получалось. А тут… Справедливости ради он должен был признать, что даже дома не просыпался столь отдохнувшим.

Вот уж ни за что не подумал бы, что подобное возможно в обычном гостиничном номере. Впрочем, особо задаваться вопросами он не стал. Отдохнул – вот и славно.

Сбежав со второго этажа, Иван вышел на задний двор, где стоял колодец. Достал ведро студеной воды и, несмотря на довольно свежее утро, от души обмылся по пояс. При этом у него едва не перехватило дыхание, а дрожащий голос напевал слова из пионерского детства: «Если хочешь быть здоров, закаляйся».

После утреннего туалета Иван отправился в обеденный зал, чтобы позавтракать. А заодно озадачил хозяйского сынка, отправив его разузнать, дома ли полковник де Вержи.

Парнишка успел обернуться раньше, чем Иван закончил трапезу. Правда, новость, принесенная им, не обрадовала. Оказалось, что француза дома нет. Хотя, со слов его слуги, тот должен был появиться в ближайшее время. За дополнительную плату и под одобрительный взгляд отца мальчишка вновь убежал из гостиницы караулить полковника, дабы своевременно сообщить о его возвращении Карпову.

Сотенному пришлось проваляться в постели с книжкой в руках до обеда. Н-да. Слог местных писателей для него все же не очень. Но заняться было нечем. Если бы догадался прихватить с собой писчие принадлежности и готовальню, можно было бы поработать, выдавливая из своей памяти что-то полезное. Но так уж случилось, что он забыл даже футляр со своей ручкой, а пользоваться гусиными перьями нипочем не желал. Хорошо хоть у хозяина нашелся этот рыцарский роман, напечатанный на русском.

Мальчишка появился с доброй вестью перед самым обедом. Интересно, и что это де Вержи так задержался? Никаких сомнений, он также был на гулянье в Кремлевском дворце. Еще бы, ведь его друг, ну или покровитель, собирался стать отцом. Француз по определению не мог пропустить это событие. Еще, наверное, и загулялся далеко за полночь. Но не до обеда же следующего дня, в самом-то деле. Задержался у какой красотки? А что, вполне возможно.

А вот о красотках думать как-то не хотелось. Понятно, что прятаться от проблемы в этой гостинице и надеяться, что она сама рассосется, – глупее не придумаешь. Но вот что делать, Иван попросту не знал. Самый простой вариант – это сбежать. Вопрос только, куда?

В Измайловском не отсидеться. Наверняка там его уже поджидает Егор с пламенным посланием от воспылавшей любовью малолетки. Плевать, что в этом мире она вроде как уже давно полноценная невеста. Соплюха с вывихнутыми мозгами – вот кто она.

Ладно. Проблема есть. Решить он ее пока не может. Ну, коль скоро так, то нужно заняться тем вопросом, закрыть который ему по силам. Конечно, тут все зависит не от него. Но француз вроде бы неглуп. А потому есть надежда на благополучный исход этого не такого уж безнадежного предприятия.

Де Вержи если и не принял Карпова с распростертыми объятиями, то и мариновать долгим ожиданием не стал. Что уже само по себе неплохо. Правда, взирал на гостя с нескрываемым удивлением. Еще бы! Этот парень умудрился уже неоднократно перебежать полковнику дорогу.

А тут еще и явно потасканный вид француза. По виду однозначно с похмелья. А может, с какой горячей красоткой кувыркался до самого утра. Вот так сразу не определишь.

При таком состоянии хозяина рассчитывать на радушный прием по меньшей мере глупо. Да и не ровня стрелецкий сотенный полковнику, представителю древнего дворянского рода, пусть и обедневшего. Впрочем, Иван не сомневался, что в настоящий момент материальное положение полковника более чем в порядке. Как ни крути, а фаворит цесаревича.

– Здравия тебе, господин полковник.

– И ты здрав будь, сотенный, – степенно, но явно борясь с дурным самочувствием, ответил француз.

Иван непроизвольно отметил, что с последней их встречи русская речь де Вержи стала куда лучше. Да и гардероб, признаться, сильно удивлял. Европейцы хватались за привычный им туалет как утопающий за соломинку. Ну или считали русский сущим варварством. Не суть важно.

– Я поговорить хотел, – продолжил парень.

– Ну так говори, – обращая внимание на пару футляров в его руках, предложил полковник.

– Вот так, в прихожей? Ладно. Как скажешь. Нам гордыня взор не застит.

– Ты за словесами-то следи.

– А ты коли обрядился в русское платье, так и веди себя соответственно. У нас либо гонят взашей, либо в дом приглашают.

– Может, мне тебя еще и гостем дорогим величать?

– Это можешь опустить, – ответил Иван с таким видом, словно хотел сказать, что, если его не пропустят в покои, он попросту развернется и уйдет.

Подействовало. Посторонившись, де Вержи пригласил гостя в дом. Пусть и не дорогого, и не желанного. Потом препроводил в свой кабинет. Иван был более чем уверен, что причина кроется в футлярах в его руках. Ну неспроста же их сюда принесли, в самом-то деле.

– Господин де Вержи, ты уж не обессудь, но я напрямую. Словом, я пришел к тебе объясниться. Признаться, у меня нет желания обзаводиться врагами на ровном месте или кому-нибудь гадить.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Только то, что у меня нет стремления приковывать к себе внимание цесаревича. Мне вообще чем дальше от сильных мира сего, тем лучше. От подобного соседства только одна головная боль. Вот, к примеру, ты – уверился, будто я решил оттереть тебя от цесаревича и быть обласканным вместо тебя. Только не надо на меня так смотреть. Либо говорим напрямую, либо я просто уйду. Потому что иначе разговор не склеится.

– Хорошо. Напрямую так напрямую. Итак, ты хочешь сказать, что это неверно?

– Неверно.

– И предложения по податям ты не подавал?

– Не цесаревичу. Словом, вернувшись с Урала, я обнаружил, что мастерскую отца обложили такими податями, что впору зубы на полку складывать. Накипело, вот я и написал несколько предложений. Показал Ирине Васильевне. Та меня подняла на смех. А как те записи попали к Николаю Дмитриевичу, понятия не имею. Ясно, что от Хованской, но как именно, не знаю. А там у него вопросы появились. Ну и еще кое-что приключилось, после чего цесаревич решил устроить те состязания.

– Ты об иезуитах и их планах?

– Знаешь? Ладно. Но говорить об этом все одно не стану. Словом, не рвусь я никуда. А если Николай Дмитриевич обо мне забудет, так только рад буду. Да не забудет он. И что теперь нам с тобой, друг другу в глотки вцепиться?

– И как ты себе это представляешь? – снисходительно ухмыльнулся полковник.

– Хорошо представляю. Иль и ты, как иные, полагаешь, что с той атакой татарской конницы моей сотне просто повезло? И сотня моя не маялась животами по воле Авося? Вижу, что ты так не считаешь. Тогда подумай и о другом. Захочу ли я пойти на убой и повести за собой своих людей? Иль, наплевав на все, сделаю по-своему, чтобы и самому уцелеть, и людей сберечь? И получится ли у меня остаться незамеченным? О чем подумает цесаревич, когда увидит в армии полевые кухни? Или мне убеждать его, что все новое, используемое мной, не мое вовсе и кухни эти не из наших мастерских происходят? Кстати, чем бы наш разговор ни закончился, кухни для своего полка закажи. Не дело это – тебе доверили будущих сподвижников царевых, а ты чуть не четверть в Диком поле положил.

– Иные потеряли куда больше, – возразил француз.

– А иные так и вовсе от болячек ни одного на тот свет не спровадили. Не ищи подвоха, господин полковник. То добрый совет, пусть и от молодого воина зрелому ветерану. Но коли толк в том есть, так отчего отмахиваться? Уж два десятка стрелецких сотен заказы сделали. А там, чай, не дураки и походов поболее твоего видели.

– Я подумаю над твоим предложением.

– Лучше подумай над тем, как нам вместе быть. Сам посуди. Одно дело, когда ты о чем-то говоришь цесаревичу и это новое идет через тебя. И другое – когда я сам себе голова, что-то делаю, а Николай Дмитриевич примечает. Долго ли я так в сотенных прохожу? Глядишь, и дворянством одарят. А там и дальше в рост пойду.

– То есть ты хочешь уйти в тень? – вздернул бровь де Вержи.

И было чему удивляться. Еще бы! Ну кто в здравом уме захочет лишиться внимания и поддержки будущего государя? Гастону подобное было решительно непонятно.

– Хочу, – искренне ответил Иван.

– Допустим, я тебе верю. – В конце концов, он ничего не теряет. – Но тогда, может, подскажешь, откуда ты берешь все то новое, что от тебя исходит?

– Да мне-то откуда знать? – отмахнулся Иван. – Увидел мушкет германский с теми гильзами – враз подумалось, как можно сделать получше. Увидел гранаты – прикинул, что если сделать эдак, то выйдет куда приемлемей. И так во всем. Я думаю, талант у меня открылся – примечать там, где иные ничего рассмотреть не могут. Ить ничего особенно нового я не придумал, тогда на охоте у цесаревичевой палатки ты был прав. Я просто вижу, как улучшить, а не создать.

– А как же с тем, что ты своих стрельцов каждый раз заставляешь пользоваться мылом, пить только кипяченую воду, и эти самые полевые кухни?

– А не надо ничего придумывать. Все новое – это хорошо забытое старое. Ты поищи трактаты о римских легионах да почитай их. Только вчитывайся не в строки о славных победах. К примеру, я слышал, как один твой солдатик с восхищением рассказывал о том, как посреди римского лагеря могла расти яблоня и, когда легион уходил, все яблоки оставались на ветках.

– Это воистину было так. Великая сила дисциплины, – с самым серьезным видом подтвердил де Вержи.

– Согласен. Но только и ты рассмотрел лишь то, что захотел рассмотреть. А, к примеру, упоминания о наказании за оправление надобности в неотведенном месте ты уже не приметил. А от этого очень даже болезни приключаются. И о том говорю не я, а древние римские философы.

– Хм. Должен сказать, что я и впрямь об этом никогда не задумывался. Впрочем, я и не помню, чтобы читал о подобном.

– Возможно, в той книге, которую читал ты, этого случая и не было. Тот, кто ее писал, посчитал это недостойным упоминания. А может, ты не придал этому значения. Не больно-то хочется сравнивать яблоки и дерьмо.

– Но ты такие детали подмечаешь?

– Далеко не всегда, но да, подмечаю. А потому просто предлагаю если не дружбу, то выгодное нам обоим сотрудничество. Тебе лавры, мне тишина, покой, ну и, случись надобность, твоя поддержка. К примеру, начать продвигать идею с полевыми кухнями тебе еще не поздно, – пожав плечами, грубо намекнул Иван.

– Но идея не моя, и я сяду в лужу.

– Не ищи подвох там, где его нет, господин де Вержи. Я не предлагаю тебе выдать эту идею за свою. Я предлагаю первым начать ее продвигать на полковом уровне. Обещаю выполнить твой заказ в наиболее сжатые сроки.

– Иными словами, я буду первым полковником, который уделит этому вопросу особое внимание?

– Так же, как пользованию солдата мылом и кипяченой водой из фляжки.

– Но ведь кухни и фляжки будет производить твоя мастерская?

– А разве я сказал, что, уступая тебе лидерство, откажусь от своих прибылей? – вздернул бровь Иван. – У каждого своя выгода. Тебе лавры, мне серебро. Все по-честному.

– Ты ведь вроде из стрелецкого рода, а не из купеческого?

– Ну, стрельцы-то они разными промыслами пробавляются, – возразил Карпов.

Потом помолчал с минуту, думая, стоит ли затевать этот разговор. Но все же решил, что раз уж начал, то нужно расставлять все точки над «ё». Никаких недомолвок. Если удастся обезопаситься хотя бы со стороны де Вержи, это дорогого стоит.

Очень даже возможно, что благодаря полковнику все же удастся уйти в тень и не отсвечивать перед наследником. Ну вот не хочется обзаводиться целым сонмом недоброжелателей. А чем ближе к престолу, тем вероятность выше. Еще и иезуиты эти, чтоб им опрокинуться.