Текст книги "Сатори"

Константин Костенко
Сатори

Действующие лица

Дилер.

Иван.

Николаенко.

Солидный мужчина.

Тип.

Официант.

Дядя.

Проститутка.

Старик.

Бомж.

Парень.

1

Ночь. Квартира Дилера. Тесная, захламленная комната. На столе – ноутбук, стакан с недопитым чаем.

Входят Дилер и Иван – эмоционально сдержанный молодой человек с серьезным, неулыбающимся лицом. Одет в куртку, на одно плечо накинута лямка рюкзака.

Дилер. Присядь.

Иван усаживается на диван. Дилер достает из нижнего ящика комода картонную коробку, оттуда – нечто, завернутое в кусок материи.

Вот он, красавец. В мягкую тряпочку завернул. Деньги-то принес?

Иван. Само собой.

Дилер разворачивает материю, достает револьвер.

Дилер. Нравится?

Иван. Ничего, нормальный.

Дилер. Револьвер системы «Уэбли». Состоял на вооружении офицерского корпуса британской армии до тысяча девятьсот шестьдесят третьего года.

Иван. Можно?

Дилер передает ему револьвер.

Дилер. Красавец, скажи?

Иван. Шестьдесят третий год? Не слишком старый?

Дилер. Ты что! Это же не ламповый телевизор, не какие-нибудь дрова. Оружие – чем старее, тем надежнее. Образцы девятнадцатого, начала двадцатого века – это вообще для гурманов. Поэтому и цена соответствующая.

Иван. Сколько?

Дилер. Тебе ведь еще и патроны понадобятся, правильно я говорю?

Иван. Само собой. На фига мне пистолет без патронов. (Продолжая осматривать пистолет.) Механизм не деактивирован? Боек не сточен, в порядке?

Дилер. Смеешься? Все в рабочем состоянии. (Берет пистолет.) Следи. Снимаем с предохранителя, нажимаем на хвост спускового крючка…

Иван. Хвост? Это так называется?

Дилер. Да, именно. Коленчатый выступ спускового крючка поднимается, освобождая боевой взвод курка и вырез шептала… Тебя интересовал боек. Смотри, все на месте… Далее. Боевая пружина разжимается, давит на выступ курка, после чего резко поворачивается на своей оси и бьет по капсюлю патрона. Под действием пороховых газов пуля выбрасывается из ствола. Выбрасывается, заметь, вращательным движением. Ствол нарезной. Внутри – канал с четырьмя нарезами. Показать механизм подзарядки?

Иван. Да, можно.

Дилер. Следи. Откидываем барабан, вставляем патроны в отверстия. Среди специалистов это носит название «камора».

Иван. Камора?

Дилер. Да. Возвращаем барабан на место. Все, пистолет готов к действию. Согласись, есть в нем что-то аристократическое. Даже сексуальное. Красава! Меня он возбуждает. А тебя?

Иван. Сколько я за него должен? За него и патроны. Ты говорил, где-то в пределах двух-трех тысяч.

Дилер. Сколько возьмешь патронов?

Иван. Сколько здесь зарядов? Семь? Значит, семь патронов. На первое время хватит.

Дилер берет с полки жестяную баночку, в каких хозяйки хранят пряности, высыпает на стол патроны, отсчитывает семь штук.

Дилер. Один, два… Амуниция нужна?

Иван. В смысле?

Дилер. Кобура. Где ты собираешься его носить? В кармане? Не советую. Во-первых, палево конкретное, а во-вторых, просто неэстетично.

Он находит новенькую кобуру.

Кобура поясная с ушами. Кожа, специально под револьвер. Крепится к ремню. Можешь носить ее хоть сбоку, хоть за спиной. Очень удобно.

Иван. Сколько за все вместе?

Дилер. Сравнительно недорого. Две тысячи семьсот долларов за потрясающий револьвер «Уэбли», семь патронов «Магнум» со специальной револьверной закраиной и кожаная поясная кобура. И все это за каких-то две тысячи семьсот. Для рынка вполне приемлемая цена. Даже слишком дешево.

Иван отсчитывает деньги, отдает. Дилер пересчитает купюры, протягивает револьвер Ивану.

Теперь можешь взять. Подержи его в руке. Он должен к тебе привыкнуть.

Иван целится в пространство, несколько раз жмет курок.

Для чего он тебе, можешь сказать? По банкам стрелять?

Иван. Угу.

Дилер. Учти, если от банок решишь перейти к чему-то более серьезному, с этой штукой нужно будет расстаться. Придется выбросить – либо по частям, либо в целом виде.

Иван. Я не собираюсь с ним расставаться. Мне для самообороны. На всякий случай.

Дилер. Понимаю. Но все же ты должен учитывать, что мало просто научиться попадать в цель. С консервными банками это, конечно, прокатит. Но как только ты наводишь его на живую мишень, тут же вступает в силу дополнительный фактор, моральный. Это серьезная преграда, учти. Может показаться, что это легко преодолеть, но это заблуждение.

Иван. Я не собираюсь ни в кого стрелять. В крайнем случае, припугну, прострелю ногу.

Дилер. Для того чтобы выстрелить в ногу, нужно также обладать достаточным хладнокровием и подготовкой. К тому же, некоторых выстрелом в ноги вряд ли остановишь. Приходится стрелять чуть выше – в грудь, в голову… В таких случаях лучше представлять, что ты не причиняешь противнику вред. Ты приносишь ему пользу. Ну подумай: что собой представляет жизнь большинства людей? Ошибки и грехи. И чем больше они живут, тем сильнее запутываются в своих ошибках, и грехи множатся в геометрической прогрессии. Так что это еще вопрос, что для них лучше – продолжать влачить свое жалкое существование или кто-то поможет им раз и навсегда с этим покончить. Поэтому так и представляй: ты приносишь пользу. Ты – доктор, а это – шприц. Ты делаешь инъекцию, избавляя пациента от дальнейших мучений. Итак, спасибо за покупку. Извини, в оберточную бумагу заворачивать не буду. Твои семь патронов…

Дилер отдает патроны. Иван опускает их в кармашек рюкзака.

…кобура… и замечательный пистолет… С этой минуты он твой. Ты доволен?

Иван. Да, вполне.

Дилер. Довольный клиент – это то, к чему мы стремимся. Все, сделку можно считать законченной. Идем, я провожу тебя.

Они идут к выходу. Дилер задерживается.

Дилер. Минуточку. Мой адрес… Он у тебя в памяти или на материальном носителе?

Иван достает клочок бумаги. Дилер разворачивает ее, читает, кладет в рот и, запив чаем, проглатывает.

Все, теперь можем идти.

Они покидают комнату.

2

День. Зал кафе. Частично выгоревшие стены и мебель. Беспорядок и разруха. В одной из боковых стен – вход в служебные помещения.

Посреди зала стоят Георгий Николаенко – мужчина лет 40 с лишним, в кожаной куртке, – а также пожилой Солидный мужчина в долгополом пальто, роговых очках с непроницаемыми стеклами, с золотым перстнем.

Николаенко. Позвонили среди ночи, сказали: горит. Я – сюда. Приезжаю, из окон – дым, пар… Хорошо – пожарка вовремя успела. Затушили. Кое-что даже сохранилось.

Солидный мужчина (осматриваясь). М-да, могло быть гораздо хуже.

Николаенко. Так и не спал, представляешь? Сердце разболелось. Три раза валидол сосал. (Открывает рот.) До сих пор сосу, видишь? Я думаю, это конкуренты. Нарочно подпалили, лошары.

Солидный мужчина. Кого-нибудь конкретно подозреваешь?

Николаенко. Есть пара людей, которые мне не нравятся. Я думаю, я им тоже не нравлюсь. Но черт их знает… В общем, следствие разберется.

Солидный мужчина. Может, твои бухгалтера? Решили недостачу скрыть.

Николаенко. Да ну, что ты. У меня всего одна бухгалтерша. Тощая, как лыжная палка. И абсолютно наивная. Даже можно сказать, дура. Нет, исключено.

Солидный мужчина. Ты застрахован?

Николаенко. Имеешь в виду имущество? К сожалению, не успел. Все тянул. Завтра, завтра, тити-мити… И вот… Мы ж еще двух месяцев не проработали. Думал, успею. А оно, видишь… Чик – и вспыхнуло. Кто знал? Но про долги я помню, ты не сомневайся. Все отдам, как договорились.

Солидный мужчина. Ты же все в бизнес вложил. Или что-то осталось?

Николаенко. Какой там! Все до копейки сюда вложено. Но я отдам, не сомневайся. Здесь, в принципе, можно обойтись косметическим ремонтом. Покрасим стены, мебель куплю самую экономную… Перестелем полы… Ничего, у нас постоянная клиентура. Народ снова начнет ходить, пойдет выручка… У нас же только зал обгорел. А вторая половина – я имею в виду, кухня, кабинеты, сортиры – все это целое. Гарью, правда, воняет. Но мы проветрим. Фигня вопрос.

Солидный мужчина. Гоша, для реставрации тоже деньги нужны. Где собираешься брать?

Николаенко. Пока не знаю. Перезайму. Возьму очередной кредит. В крайнем случае, что-нибудь продам.

Солидный мужчина. Что ты хочешь продать?

Николаенко. Да хоть… Не знаю… Хоть машину… Почку с печенью для трансплантации. Я найду бабки, не сомневайся.

Солидный мужчина. Кому нужны наши старые больные почки?

Николаенко. И не говори. У меня камень на камне. Но я что-нибудь придумаю. У нас же дела неплохо шли, сам знаешь. Только раскручиваться начали, и вот… Ты не сомневайся. Если я сказал – верну, значит…

Солидный мужчина. Когда?

Николаенко. Я же говорю, в срок. Я все помню. Все важные даты здесь. (Постукивает по голове.) Все записано.

Солидный мужчина. Смотри, Гоша, просрочишь хотя бы день…

Николаенко. Знаю, не сомневайся.

Солидный мужчина.…автоматически включается счетчик, набегают проценты. Такие правила, ты знаешь.

Николаенко. Знаю и помню.

Солидный мужчина. Ладно, мне пора. Не провожай. Желаю успеха.

Николаенко. Спасибо.

Мужчина уходит. Николаенко осматривает помещение. Замечает стоящего в проеме служебного входа Официанта – мужчину средних лет с мятым лицом, выдающим страсть к горячительным напиткам. На нем белая сорочка с галстуком-бабочкой, поверх которой надета куртка.

Николаенко. Миша, на кухне кто-нибудь есть?

Официант. Все разошлись. Вы же отпустили, Георгий Сергеич.

Николаенко. Да, в самом деле, чего тут торчать. А ты почему не ушел?

Официант. Да так, привык на работе находиться. Дома скучно, по телеку всякую муть для домохозяек крутят. Нет, если вы, конечно, потребуете, чтобы я ушел…

Николаенко. Я ничего не могу от тебя требовать. Слушай, глянь там, на кухне – в холодильнике ничего нет? Колбаса какая-нибудь с ветчиной, сыр, хлеб… Принеси, будь другом.

Официант. Сюда?

Николаенко. Ну да. А что?

Официант. Может, на кухню пройдете? Там чище.

Николаенко. Нет, я здесь, быстро, в виде фуршета. Мне еще подумать надо, прикинуть объем ущерба.

Официант. Одну минуту. (Идет в сторону служебных помещений.)

Николаенко. Посмотри заодно газетку, нигде не завалялась?

Официант. Почитать хотите? У меня детектив есть интересный. Про убийство. Могу принести.

Николаенко. Нет, спасибо. Детектив не пойдет. Газету принеси.

Официант уходит. Николаенко, глядя на следы пожара, со скорбным видом проходит по помещению. Возвращается Официант с толстой, многослойной газетой.

Официант. Позавчерашняя, Георгий Сергеич.

Николаенко. Спасибо.

Официант. В холодильнике ветчина есть, сыр «Пармезан» и вчерашний салат из крабов. Будете?

Николаенко. Неси.

Официант идет к выходу.

Подожди.

Официант останавливается. Николаенко, приблизившись, сует в его карман купюру.

Возьми. Это за беспокойство.

Официант. Да нет, зачем же? Мне не трудно.

Николаенко. Миша, я понимаю, ты патологический альтруист, но ты все же бери. У тебя сегодня вроде как рабочий день, а рабочие часы у нас оплачиваются.

Официант. Спасибо, Георгий Сергеич.

Официант уходит. Николаенко, подойдя к наименее затронутым огнем столу и стулу, покрывает их газетами, усаживается. Официант входит с подносом и тарелками, выставляет их на стол перед шефом.

Официант. Да, для этой цели газета лучше, чем детектив. (Кладя на стол приборы.) Что-нибудь еще?

Николаенко. Нет, спасибо. Ты знаешь, ты все-таки пойди домой, найди, чем заняться. И позвони сторожу, пусть приедет. Здесь сейчас день и ночь придется охранять.

Официант. Больше ничего?

Николаенко. Нет, иди.

Официант. Хорошо, пойду позвоню сторожу.

Официант уходит. Николаенко ест. Со стороны центрального входа появляется Иван. У него на плече рюкзак. Увидев Николаенко, он приближается.

Николаенко. Вам кого, молодой человек?

Иван. Вы Георгий Сергеевич? Георгий Сергеевич Николаенко?

Николаенко. Да, это я. А в чем, собственно…

Иван. Я вас искал.

Николаенко. Что значит – искал? Для чего?

Иван. Я из другого города. Нашел вас по Интернету, в «Одноклассниках». Там было сказано, что вы владелец этого кафе.

Николаенко. Был владелец. И кафе тоже было.

Иван. У вас был пожар?

Николаенко. Да. Ночью полыхало. Простите, я так и не врубился… Кто вы?

Иван. Вы мой отец.

Николаенко замирает в изумлении.

Мать недавно умерла. Я продал квартиру. Теперь вот ищу, где остановиться, в каком городе. Заодно решил вас найти, познакомиться.

Николаенко. Ты мой сын?

Иван. Да. Так уж получилось.

Николаенко. Ни черта не понимаю. Откуда меня сын? Хотя, конечно, все может быть. Слушай, ты не врешь?

Иван. Мать сказала, что это вы. Она не могла соврать.

Николаенко. Хорошо. Чем ты это докажешь?

Иван извлекает из кармана фото, подает отцу. Тот рассматривает снимок.

Да, это я. Старая фотка. Не помню, правда, где и кто меня фотал. Откуда она у тебя?

Иван. От матери.

Николаенко. Подожди, подожди… Ты сказал, она умерла?

Иван. Онкология. Пять месяцев в больнице пролежала.

Николаенко. Как ее звали?

Иван. Галя. Галина Степановна Бессонова.

Николаенко. Бессонова, Бессонова… А фотокарточки ее нет? С собой не носишь?

Иван находит очередное фото, отдает отцу.

Иван. Здесь, правда, она взрослая. Изменилась, наверное, с тех пор, как вы ее видели. Вы помните ее?

Николаенко. Ну да, разумеется. Смутно, правда, но… Ты не беспокойся, помню, как же.

Иван. Вы вместе в техникуме учились. Она была младше на курс.

Николаенко. Да, да. Младше на курс… А у нас разве был ребенок? Ты не стой, присаживайся. Вот, газетку подстели.

Николаенко подает Ивану газету. Тот усаживается.

Иван. Она говорила, вы не хотели детей. Говорили, что даже если кто-то из ваших подруг залетит, вы будете настаивать на аборте. Сказали, что в любом случае откажетесь от отцовства.

Николаенко. Что, серьезно? Я так говорил?

Иван. Она даже не стала предупреждать вас, что беременна. Бросила техникум и уехала к сестре в Тучково. Там мы и жили. Потом она умерла.

Николаенко. Блин, черт!.. Слушай, так неудобно.

Иван. Да ладно, ничего, нормально. Она все время повторяла, что вы – хороший.

Николаенко. Серьезно?

Иван. Да.

Николаенко. Пойми, я действительно в то время был противником деторождения. Я и сейчас, в общем-то… Но ты должен понять. Посмотри, в каком мире мы живем. Войны, насилие… Экология ни к черту. Разве можно здесь кого-то рожать? Хотя если взять тех же таджиков или узбеков… Плодятся и в ус не дуют. Но я думаю, здесь дело в специфическом восприятии мира. Интеллект и воображение у них не самое сильное место. Они не мыслят масштабно, в пределах планеты. А когда мыслишь масштабно и видишь все эти очаги напряженности… (Придвигая к сыну тарелку.) Ты угощайся. Похряпай немного. Ты же, я так понимаю, недавно с дороги.

Иван. Только что с поезда. Но я не хочу, спасибо.

Николаенко. Да ты не стесняйся, ешь.

Иван. Я не стесняюсь.

Николаенко. Бери, говорю. Ветчина, сыр… Салат, вот, из крабов. (Поднимается.) Сейчас свежую вилку с компотом принесу.

Иван. Не надо. Я сыра немного с ветчиной. Салат не буду.

Николаенко. А компот?

Иван. Спасибо, не надо.

Иван ест. Николаенко рассматривает его.

Николаенко. Тебя как звать? Извини, сразу не спросил.

Иван. Иван. Ваня.

Николаенко. Понятно. Иван Георгиевич, значит. Или у тебя другое отчество?

Иван. Нет, по вашему имени записали.

Николаенко. А фамилия?

Иван. Матери.

Николаенко. Значит, говоришь, продал квартиру и – сюда, ко мне. Здесь решил остановиться?

Иван. Не, я дальше поеду. Друга хотел навестить. Он сейчас в Ярославской области. Женился, дом построил…

Николаенко. Тоже там решил поселиться?

Иван. Не знаю, посмотрим.

Николаенко. Когда уезжаешь?

Иван. Вечером.

Николаенко. Так скоро?

Иван. У меня билет до Ярославля. Нужно еще до Москвы добраться.

Николаенко. А я подумал, ты ко мне. Думал, хочешь воссоединиться, так сказать, с потерянным родителем, пригреться под моим крылом.

Иван. Не, я просто познакомиться.

Николаенко. Хотя, может, и правильно. Чем я могу тебе помочь? Да ничем практически. Сам весь в долгах и кредитах. Квартира, машина, бизнес, который прогорел… Все в кредит. Только-только все стало налаживаться, и вот… Конкуренты, чертовы лошары! Завидуют.

Пауза.

Подожди, это если мы с твоей маман встречались примерно в году восемьдесят седьмом, восемьдесят восьмом… Тебе сейчас, наверное, лет двадцать должно быть.

Иван. Двадцать два. В августе день рождения.

Николаенко. В армии был?

Иван. Нет. До сих пор из военкомата повестки шлют. Я их просто выбрасываю.

Николаенко. Зря. В армии служить надо. Мужской долг.

Иван. Да? А мать я на кого должен был оставить? За ней же в больнице почти никто не следил. Лежала там и умирала.

Николаенко. М-да, онкология – страшная штука, и не говори. Но тебе должны были отсрочку дать, в связи с уходом за больным родственником.

Иван. Кто бы мне ее давал. Кого это вообще волнует.

Николаенко. Наелся?

Иван. Да, спасибо.

Николаенко. Если хочешь, сбегаю на кухню. Там выпечка должна остаться, пирожные…

Иван. Нет, спасибо.

Николаенко. Подожди-ка! Что это у тебя?

Иван. Где?

Николаенко. Да вот, на запястье. Ты что, свастику себе наколол? Ты что, в банде скинхедов?

Иван. А, это. Да так, в школе… Делать было нефиг.

Николаенко. Ты это сведи. Сейчас в два счета лазером такие вещи удаляют. Мода какая-то дурацкая на свастику пошла. Ваня, на хрена тебе это? Ты же русский. Извини, ты вообще русский или…

Иван. Странный вопрос. Я же ваш сын.

Николаенко. А, ну да, извини! Хотя, если твоя мать была еврейкой, то…

Иван. Так вы ее совсем не помните?

Николаенко. Почему же, отлично помню, очень хорошо. Но знаешь, я как-то не имел привычки спрашивать национальность. Я же, блин, не ариец, мне как-то по барабану. Лишь бы лицо было симпатичное и человек хороший. Правильно же? А эту гадость сведи, не позорься.

Иван. Хорошо, сведу. Я сам об этом думал.

Иван, пообедав, закуривает.

Николаенко. У тебя профессия есть?

Иван. Нет, еще ничего не выбрал. Были случайные заработки, то там, то здесь…

Николаенко. А к чему душа лежит?

Иван. Не знаю. Может, в киллеры пойти.

Николаенко. Ты серьезно?

Иван. Вполне. Работа, требующая креативного мышления, свободный график… Как раз то, что нужно. Да ладно, не обращайте внимания. Шучу. Постепенно что-нибудь подыщется. Сейчас главное где-нибудь остановиться. Присмотрю себе квартиру или дом, а там поглядим.

Николаенко. Если хочешь, могу в бизнес ввести, поделиться навыками.

Иван. Спасибо. Не сейчас.

Николаенко. А что? У меня предпринимательский опыт. Ты, как только где-нибудь осядешь, – ты пиши, советуйся. Договорились?

Иван. Хорошо, я понял. Спасибо. Пепельница есть?

Николаенко. Сбрасывай прямо на пол. Тут все равно бардак. Слушай, если, говоришь, поезд у тебя только вечером…

Иван. В восемь с копейками.

Николаенко. Давай тогда знаешь, что… Давай-ка я тебе город покажу. Нужно же нам как-то день занять, правильно? Заодно поближе познакомимся. Как ты насчет этого, не против?

Иван. Не знаю.

Николаенко. Город хочешь посмотреть или нет? Не Лондон, конечно, достопримечательностей не так много, но кое-что поглядеть можно. Провести с тобой экскурсию?

Иван. Как хотите.

Николаенко. Но сначала брата моего навестим. Тоже в своем роде болен. В интернате содержится. Только у него недуг другого свойства. Шиза одолела. Не против, если мы к нему заедем? Твой дядя, между прочим. Родная кровь.

Иван. Хорошо, заедем.

Николаенко. Стараюсь навещать по мере возможности. Больше ведь некому. Жена, по-моему, на него окончательно плюнула.

Иван. Чья жена, ваша?

Николаенко. Ну что ты, я веду одиночный образ жизни. Понимаешь, я бы его к себе забрал, но в больнице хоть какой-то присмотр. А я дома раз в сутки бываю, и то почти ночью заваливаюсь. Сейчас купим что-нибудь – фруктов, печенья… Нужно выполнять человеческий долг, правильно?

Иван. Да, наверное.

Николаенко. Мы на машине, тут недалеко. Джип у входа видел?

Иван. «Крузак»? Это ваш?

Николаенко. Я, конечно, все еще выплачиваю кредит… Но ничего, езжу пока, катаюсь. И знаешь, оставим к черту этот политес: «вы», «вас»… Давай на «ты», хорошо?

Иван. Ладно, хорошо.

Николаенко. Посиди тут, я сейчас, быстро. Посмотрю, сторож пришел или нет.

Николаенко уходит через служебный вход.

3

Интернат для душевнобольных. Комната свиданий.

За столом Иван и его Дядя – мужчина в больничной пижаме с бегающим, неспокойным взглядом. Он чуть старше своего брата. Перед Дядей – стакан с нетронутым чаем, раскрытая пачка рафинированного сахара, печенье, апельсины. Продолжая говорить, он кропотливо сооружает из кусочков сахара какое-то сложное сооружение. На спинке одного из стульев – куртка Николаенко.

Дядя. В какой-то момент я вдруг ясно почувствовал: люди живут в особом, искусственном мире. Он сделан из тончайшей материи: из слов, представлений, какие-то личные фантазии, предрассудки… И все это скреплено болтами так называемой житейской логики. Наша жизнь протекает в пределах рамок и перегородок. Вольеры для кроликов, понимаете?

Иван. Да.

Дядя. Мысли и чувства снуют туда-сюда, как кролики в лабиринте. Но так нужно, так необходимо, понимаете?

Иван. Да, понимаю.

Дядя. Потому что, как только выходишь за пределы, тут же ощущаешь страх и панику. Животный, кроличий страх. Знаете, почему?

Иван. Почему?

Дядя. Во-первых, кромешная тьма, с которой сталкиваешься. Море чернил, в которое тебя окунают. Здесь тонет все. Все, что ты до сих пор знал и о чем думал. Во-вторых, как только зрение адаптируется, постепенно начинаешь различать проступающие контуры настоящей, подлинной жизни. Ощущаешь ее особый, пресноватый запах. Знаете, как морозный воздух или рулон фольги… Кисловатый, металлический привкус на кончике языка. Пульс и дыхание учащаются… И ты тут же спешишь обратно, к покинутому вольеру. Пытаешься втиснуть себя в привычные, безопасные рамки. Но поскольку ты один раз столкнулся с этой непроницаемой тьмой, ты больше не в силах отделаться от какого-то неуютного, беспокойного чувства. Это гложет, свербит. Растет, расширяется… И потом, отныне ты начинаешь ясно различать, из чего сделаны стены твоего небольшого мирка. Они не из железа и не из чугуна. Даже не из фанеры, понимаете?

Иван. Я слушаю, слушаю.

Дядя. Тонкая папиросная бумага или прессованный сахар. Что-то хрупкое и рассыпчатое. Не помню, когда это случилось впервые, но однажды я почувствовал, как мой мозг стал выделять особый фермент, кислоту. Не в буквальном смысле, нет. Особая, ноуменальная кислота. Для особого, выдуманного мира. Я ощутил, как под действием этой кислоты перегородки, в которых билась моя мысль, вдруг начали таять, растворяться. И вот тогда-то, сквозь эти подтаявшие перегородки, на меня хлынул поток подлинной жизни. Я почувствовал ее основное свойство. Хаос. Все зыбко, бесформенно и непостоянно. Невозможно ни во что верить, не на что опереться, понимаете?

Иван. Да.

Дядя. Почва уходит из под ног, головокружение… Причем хаос как снаружи, так и внутри. Он везде. Потому что все вокруг – хаос. А стены и перегородки, которые выстраивались в течение веков, – это лишь слабая попытка укрыться от его ужасающего воздействия. Буквально все – наша так называемая мораль, красивые и чарующие слова по поводу того, что такое хорошо и что такое плохо, «зло», «добро»… Все это – детали картонных домиков, склеенные дешевым клейстером. Они разлетаются в клочья при первых же порывах шквального ветра. При первом же более или менее серьезном натиске реальности. Вы, конечно же, слышали все эти высказывания… Ну, например: «правда внутри нас», «поступай по отношению к другим так, как хотел бы, чтобы поступали по отношению к тебе»… Слышали, надеюсь?

Иван. Да, приходилось.

Дядя. Так вот, никто и ничто не сможет мне помешать поступить так, как я захочу. Если – подчеркиваю – я действительно это пожелаю. Потому что все эти так называемые «золотые правила» и категорические императивы – в конечном итоге, обыкновенный набор звуков. Фонетика и артикуляция. И как это ни прискорбно, эти звуки и буковки на страницах книг неспособны нас защитить. Они бессильны. Вы, наверное, заметили, как с каждой эпохой – от древности и до наших дней – все больше теряются ориентиры. Заметили или нет?

Иван. Да, я это заметил.

Дядя. Люди начинают прозревать, что стены, в которых протекает их жизнь, иллюзорны и хрупки. Они могут не осознавать этого отчетливо, но они это подспудно чувствуют. Невидимый хаос проводит рукой по их спинам, и они вздрагивают от холода. Их раздирает беспокойство. Они не осознают, откуда это и чем это вызвано, но при этом начинают вести себя непредсказуемо и агрессивно. Это тоже, в свою очередь, пугает их, и они начинают вести себя еще более непредсказуемо. Они еще глубже втискивают свои тела в кроличьи вольеры. Им кажется, это спасет их. Но дело в том, что искусственные жилища обветшали и шатаются, перед тем как окончательно рухнуть. Начинается лихорадочная постройка новых стен и новых клеток. Но ведь это очередная иллюзия, вы согласны?

Иван. Может быть. Не знаю.

Дядя. И тогда я стал задумываться: где же та сила и энергия, которая сможет удержать человека в нужных рамках? Хотя удерживать кого-то в рамках – это, я так понимаю, не совсем корректно. В этом принуждение и насилие. А то, что делается насильственно, – шатко и недолговечно. Так где же все-таки та твердая почва, стоя на которой, человек будет ощущать себя уверенно и легко? Где то, что сможет сделать человека по-настоящему человечным? Без всяких хлопотливых слов и без принуждения. (Направляет взгляд на Ивана.) Где все это, я вас спрашиваю?

Иван. Извините, я не знаю.

Дядя начинает поливать сооружение из сахара тонкой струйкой чая. Сооружение тает и рушится.

Дядя. Скажите откровенно, вам, наверное, кажется, что я болен, что я нахожусь в какой-то там больнице. Вы ведь так думаете, правильно?

Иван. А что, есть другие варианты?

Дядя. Они заперли в этих стенах мою форму. А моя сущность далеко, совсем в другом месте. Хотите узнать, где находится мое подлинное «я»?

Иван. Где?

Дядя. Подойдите, пожалуйста, я скажу. Подойдите, не бойтесь.

Иван. Я не боюсь.

Иван встает со стула. Дядя жестом подзывает его ближе. Иван наклоняется. Дядя смеется.

Что? Я не понял.

Дядя. Меня нет. Ни здесь, ни где-либо еще. Не понимаете?

Иван. Нет. Для меня это слишком сложно.

Дядя. Представление о «я» – это тоже выдумка, кроличья клетка.

Иван. Фигня какая-то!

Дядя. Есть тело, но оно временно. Следовательно, иллюзия. Мои имя и фамилия… Они далеко не оригинальны. Год рождения… Это просто смешно. Мысли, слова, которые я воспроизвожу… Разве я их выдумал? Если все это сложить, получаюсь «я», Владимир Сергеевич Николаенко тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года рождения. Но это не я. Всего лишь человек по имени Владимир Сергеевич Николаенко. Временное, иллюзорное явление. А где я? Где, скажите?

Иван. Извините, я не могу ответить на этот вопрос.

Дядя. Все очень просто. Они держат здесь фальшивку. Обыкновенную оболочку, которую они нарядили в эту задрипанную курточку, штаны… Тапочки надели. Но меня-то нет! (Присвистнув, указывает пальцем на потолок.) Понимаете?

Иван. А ничего, что я об этом узнал? Не боитесь, что я кому-нибудь расскажу?

Дядя. Нет. Потому что навредить мне невозможно. Тем не менее я попросил бы вас не говорить об этом людям в белых халатах. Знаете, ходят тут иногда такие, периодически появляются. Наемные работники. Звероводы-любители. Они наравне с другими заняты выстраиванием и укреплением рамок, в которых нас содержат. В сущности, они тоже ненастоящие, но лучше не говорить с ними откровенно, они этого не понимают.

Приходит Николаенко. Рукава его рубашки закатаны, он приносит вымытые яблоки.

Николаенко. Ну как вы тут? Нашли общий язык?

Иван. Да, поговорили немного.

Николаенко (увидев сахарные руины на столе). Что это за хрень? Кто наделал?

Иван. Это не я.

Николаенко. Я понимаю. Володя, зачем свинячишь? И почему не ешь печенье? Я тебе принес.

Дядя. Не хочу.

Николаенко. Ешь, давай.

Дядя. Я сказал: не хочу.

Николаенко. Ладно, отдам медсестре, попрошу, чтобы за обедом тебе выдавали. Вань… Печенье, апельсины…

Иван. Не, не буду.

Николаенко. Задолбали вы меня, честное слово.

Достав из кармана складной нож, Николаенко очищает яблоко от кожуры.

(Брату.) Яблоко, надеюсь, будешь?

Дядя. Не-хо-чу.

Николаенко. Куда ж ты денешься с подводной-то лодки.