Текст книги "Счастье. Идеально. Любовный романс"

Четверг

Вера опять была с телефоном – аппарат будто прикленный лежал у нее в ладони, когда она поздним утром вышла к столу, неодетой, в длинной спальной футболке c побледневшими от стирок розовыми молниями.

Халата на ней было, из чего Рита немедленно заключила, что Вера слышала, как уезжал Олег. Они были только вдвоем, – можно ходить какой угодно, немытой, неодетой, злой.

А Рита сидела с книгой на террасе, взгромоздив свои бесконечные голые ноги на подлокотник соседнего стула.

Они с Олегом уже позавтракали; еда все еще стояла на столе, а Рита нечаянно увлеклась детективом – историей вины и покаяния.

– Один уехал? – Вера плюхнулась на стул и дернула за кончик белую накрахмаленную салфетку.

– Ага. Велел кланяться.

Рита наткнулась в доме на салфетки, старинные, льняные, а накрывая, вспомнила вдруг, как их складывать, чтобы торчали треугольниками, в виде условных корабликов. Утренний стол получился торжественным, как месса, однако ж Вера смотрела на него без интереса – так, словно всю жизнь жрала во французских садах, и все надоело ей, боже, как же это все надоело.

– А ты чего не поехала? – спросила Вера.

– А что я на этих рынках не видела?

– Поехала бы в Авиньон, – Вера ухмыльнулась.

Вчера они добрались до того средневекового города и дружно остались разочарованы: Авиньон был изумителен только на картинках, представляя хмурые серые башни на фоне жарко-синего неба, а на деле был был тих, мал и скучен.

Так им показалось, – и даже Олег, внимательный к камням с историей, согласился долго не задерживаться. Куда интересней был путь назад и лотки под навесом у дороги, с овощами и фруктами, собранными где-то рядом. Рита любовалась огромными помидорами породы «бычье сердце», а Вера купила у заспанной толстой торговки инжир двух сортов – черный и зеленый. Они съели его там же, сразу, помыв водой из бутылки, – Рита, веселясь, вслух молилась, чтобы сладость этого фрукта была чем-то исключительно полезна, имела вещества, крайне необходимые организму. И так было смешно им вчера, – такой был вчера день.

– И что? Хорошая книга? – сказала Вера, она все никак не могла приступить к завтраку.

– Так себе, – зачем-то соврала Рита, – Кота и то интересней гладить.

– Опять приходил?

– Ага, тебя спрашивал.

– А больше никто не приходил?

– Ты кого-то ждешь?

– Нет, – сказала Вера, а сама держала свой телефон уже обеими руками, будто желая от него согреться. На экран его, – Рита видела, – как цветы из донной мути, всплывали сообщения.

– Ты опять в интернете? Учти, будет дорого. Я однажды так наговорила, – потом чуть не поседела от ужаса, когда увидела счет.

– Счет? Ты?

– Нет, ты, – огрызнулась Рита.

НАТ. САД – УТРО

ДРУГАЯ

Можно подумать, ты сама по счетам платишь.

ОНА

Я плачу за них своей жизнью.

ДРУГАЯ

Это не считается.

ОНА

А у меня ничего больше нет.

– Не страшно, – сказала Вера, – Телефон служебный, – но, подумав, положила его на стол и даже перевернула экраном вниз.

– Ешь, – приказала Рита.

– Ем, – и Вера потянулась за хлебом, а следом за чем-то еще, без мысли, без явного желания.

А на столе был и нежно-коричневый, усыпанный белой мукой багет, и пахучие сыры, и колбаса разная, в ломтиках пергаментно тонких, и дольки местных разноцветных помидоров, и пупырчатый огурец, и сахарно-желтые дынные дольки. И только черный хлеб, который привезла Вера, был тут нездешним, – он и выглядел привозным, неуместным, его никто не ел. Вера тоже не прикоснулась к нему, нарезанному на ломти и уложенному отдельно в плетеную корзинку.

Вера напрасно привезла черный хлеб. Она и сама напрасно приехала, – так подумала Рита, чувствуя как подкатывает к горлу ненужное раздражение.

– Как спала? – Рита сглотнула ком, – Хорошо?

– Теперь да. Я же таблетки пью.

– А я пью, – сказала Рита.

Она хотела продолжить, но Вера не переспросила, как не переспрашивал никто, как никого никогда не интересовало, что же хочет сказать Рита на самом деле, как, наверно, и самой ей не нужно было знать в полной мере, чего на самом деле хотят другие, пока живут, довольствуясь тем, что имеют, – видимостью, приличиями, ритуалами, фальшивыми словами.

Рита пила.

Она пила вино, – каждый вечер или бокал, или два, а то и целую бутылку, обычно красного, которое давало чувство покоя и обморочный сон, и сегодня утром, накануне вновь приняв лишнего, она едва проснулась, когда Олег начал ее будоражить, она была еще не вполне здесь, не с ним, но, наверно, сомнамбулической податливостью была особенно соблазнительна, позволяя делать с собой все, что ему хочется, потому что он мял ее, трогал, целовал долго и жадно, а член втолкнул слишком резко, заставив ее сморгнуть пленку с глаз, – он проявил лицо, которое было таким, какое дал Бог, – жестким, с густыми зрачками потемневших глаз: только сила, только похоть, и ничего более; а поднявшись, не сказал ничего, он просто скрылся в ванной, унося презерватив на брезгливо отставленной руке, а вышел уже после душа, свежим и прежним, пока она, Рита, еще плавая после животного оргазма, все давала себе зарок, что будет меньше пить, потому что когда-нибудь организм ее не выдержит, когда-нибудь он скажет о ней все, что думает на самом деле.

– А ты в курсе, что таблетки вызывают привыкание?

– Мои не вызывают, – не медля, ответила Вера.

– Любые таблетки вызывают привыкание.

– А мне врач сказал, что нет.

– Врачи врут.

– Отъебись.

– Чего?! – Рита бросила книгу на стол.

– А ты, блядь, не поспи с мое, – с растяжкой, медленно проговорила Вера, – Ты, блядь, помучайся. Ты поработай – блядь! – вот так от зари до зари, с чугунной башкой, и там посмотрим, что и где вызывает.

– Но сейчас ты же отдыхаешь.

– И что, мне теперь овец до утра считать?

– Считай петухов, – попробовала перевести все в шутку Рита, хотя сама была разъярена, и понятно, что ушлая Вера не могла засчитать ей эту попытку.

– Давай я сама буду решать, а?

– Мой долг – тебя предупредить.

– Это ты мне будешь говорить про долг? Ты?

Было неправильно; все было неправильно, нехорошо – так успела подумать Рита, тщетно пытаясь собраться, не давать волю разъезжающимся во все стороны чувствам.

– Есть же другие способы восстановить сон, – она еще попыталась говорить беззаботно, но в глотке уж заскрипело, – У меня тоже было такое, просыпалась каждый раз в четыре часа ночи и не могла заснуть. Врач сказал, что это от плохих мыслей. Я была в лаборатории сна, он сказал, что это время переработки негативных переживаний, и надо как-то преодолевать ступор. Я постаралась, и все прошло. Мы тогда поехали на Бали, на корабле, я там спала по четырнадцать часов, только ела и спала, спала и ела, – сон глубокий, как в детстве, – говорила Рита, глядя не на Веру уже, а на двор, на кусты, на колодец с водой, отмечая, что что утренняя свежесть сошла, что подбирался все уверенней дневной жар, и лягушки, конечно, уже попрятались в донной тине.

– На Бали она ехала, – и Вера скрестила на груди руки, – На корабле. А что? У нас тоже ходит. По реке баржа. От Новомысовска до Кирьянова уголь возит, – она присвистнула, – Я могу. Арендую себе коечку, и вперед. Буду спать и наслаждаться.

– Слушай-ка, я не собираюсь с тобой ругаться.

– Ага, ты же у нас нежная, тебе же помощь нужна, ты ж, бедняжечка, ни в чем не разбираешься, «ах, спасите, я же такой цветик полевой», – Вера стукнула по столу кулаком. Звякнула ли посуда? Или Рите только почудился ее испуганный звон, – Она мне будет говорить про долг, – Вера почти зарычала, – А ты поспи, дорогая, попробуй, если все по швам трещит, если небо – вон, без пяти минут в клеточку. Ты попробуй, – она отерла губы тыльной стороной ладони, – На корабль она меня позвала. А на какие шиши? У меня нет богатого мужика, который оплачивает мои прихоти. Я сама все тащу, на своем, вот на этом горбу, – Вера встала резко, ножки стула, проехав по бетонному полу, издали скрежещущий звук.

Вскочила и Рита.

– А я виновата?! Я, что ли, виновата, что ты так живешь?! Я тебя просила?! Я просила тебя жить, как ты живешь?! Ты сама себе выбрала такую жизнь.

– А ты не выбрала?!

– Не лезь!

– И ты не лезь! – как сцепились они, как покатились, как начали тянуть друг друга за волосы, душить, драть одежды, лезть пальцами в глаза, – все быстро, стремительно, жестоко. Мужчин рядом не было, и честной была женская драка, – желанием схватить, вырвать, покалечить или даже убить. И шли в ход и руки, и ноги, и зубы, – кусаться, тянуть, лягаться, – и так же быстро распались, обе разом услышав отдаленный шорох шин по гравию, а когда показался в воротах Олег с продуктовыми пакетами, то уже сидели обе за столом, и руки их лежали на столе, как будто за поздней трапезой, и смотрели на него обе, а одна даже нашла в себе силы улыбнуться, – А мы все завтракаем, – сказала нежно и высоко и переложила пару прядей на лоб, желая прикрыть набухающие огнем царапины.

– Молодцы, – Олег поставил пакеты на свободную часть стола.

– Закупился? – это была Вера.

– Еще как! – и пошел день своим чередом.

Олег не заметил их ран, а они ему ничего не сказали. Рита подумала, что могла бы, если б захотела, ему изменять. Олег, пусть и зная, ничего бы не спросил, интересуясь только таким количеством Риты, которое она ему выдавала.

Странно, она так и не знала, любит ли он ее по-настоящему.

В тот день они никуда не спешили. Глаза Веры казались Рите пуговичными, да и себя она чувствовала сделанной из такого же материала, – твердого, блестящего, гладкого.

– Сегодня у тебя третий день, – сказала Рита.

– Да, – сказала Вера, – Я тоже считать умею.

– Это критический день. На третий день на отдыхе организм понимает, что уже не дома, а гости затянулись.

– И что?

– Он начинает нервничать.

– Так и есть, – подтвердил Олег и рассказал, что в горах это самый травматичный день, а дальше вспомнил – зачем? – как они ездили зимой в Альпы, как Рита все время падала, и было это именно на третий день.

– Целовалась с подснежниками, – смеялся он, как будто не было ничего опасного в падении на крутом склоне, когда слева и справа чиркают другие, более ловкие лыжники, а некоторые из них уже приняли в хижине на вершине пару-тройку кружек глинтвейна и могут запросто убить собой Риту.

– А я в Сочи зимой ездила, там горы даже лучше, – сказала Вера.

– Ты умеешь кататься на лыжах? – спросила Рита.

Вера покосилась:

– Встала и поехала. Ничего сложного.

– А моя тренера взяла, – сказал Олег.

Он сказал «моя», что и понравилось Рите, и не понравилось тоже. Она была – «его». Как возлюбленная.

Или как вещь.

– Да ничего там сложного, – сказала Вера, и была то лишь ленивая перепалка.

Они разошлись по лежакам в саду; Рита сделала лимонад. Кроме сока лимона она добавила в стеклянный графин мяты, и поплыли зеленые листочки в воде, как маленькие подлодки. А через час-другой захотели есть, и Олег соорудил бутерброды с огурцом, колбасой и сыром, нарезав ломти хлеба на маленькие тартинки. Он обошел их с деревянной дощечкой.

– Девушки! – с церемонностью плохого официанта говорил он каждой, предлагая еду, а сам был только в сандалиях и купальных трусах.

А вскоре после заснул в шезлонге, откинув голову и приоткрыв рот.

Рита читала.

Вера, обернувшись легким платком-парео из гардероба Риты, обошла кругом дом, и рассказала затем, что на другой его стороне есть большой сад, там и сидят их соседи; кроме «старика» имеется еще молодой блондин – полуголый, с обнаженным торсом он ходит по саду, а женщина толстая и седая, «как курица», – сказала, плюхнувшись в свой лежак, Вера, и тоже заснула; повернувшись на бок, она потекла лицом, – таким уже уже не юным, пожившим, и Рите жалко стало подругу, хотя она не могла найти тому сколько-нибудь уважительной причины.

«Небо в клеточку», – сказала Вера. Без пяти минут.

И тут Рита, придумывай она такую историю, прописала бы: НАТ. САД – ДЕНЬ. Еще она, предчувствуя жестокие трубы, вложила бы в уста героини какую-то совсем бытовую дребедень, которая должна бы служить простой рамой главным словам: в клеточку небо, мне страшно, спаси меня, сделай что-нибудь…

И что могла сделать она, бесполезная Рита?

А когда солнце стало понемногу стремиться к горизонту, когда полился на лица особый красно-розовый свет, они надумали выбраться в люди.

– Мы во Франции или где? – строго сказала Вера.

– Или где, – признала Рита, а Олег вспомнил, что недалеко есть именной виноградник.

– В твою честь, – сказал он.

– Шато «Марго»? – Рита удивленно распахнула глаза, – И тут тоже?

– Нет, просто «Рита». Так и написано. Я читал.

Медлить не стали, а домчались будто на счет «три».

Они были в Провансе – до красоты тут рукой подать.

О названии виноградника нужно было догадываться, – у подъезда, возле распахнутых настежь чугунных витых ворот не было никакой надписи, как не было никаких особых помет и по дорожке выше, на крашеном охрой двухтэтажном особняке, от вечереющего солнца почти красном. Они поставили машину под деревянным навесом, прошли через двор, поглядывая то на старый, с высоким цоколем дом, то на зеленый, заросший кустами склон, который спускался к дороге, – а дальше в бескрайние поля.

Внутри, в зале полупустом и вместительном, было прохладно, – пахло сладковато-кислым, немного прелым. «Rita» значилось на бутылках, которые россыпью лежали в огромной плетеной корзине возле окна.

Из боковой комнаты к ним вышла черноволосая кудрявая девушка в белой майке и рабочих грязных штанах. Улыбнувшись вежливо длинными зубами, она сказала, что закрыто, но если хотите, можете прогуляться. Вино «Rita», впрочем, продала – Олег едва заметно дрогнул, узнав цену, но заплатил.

Взяли розового и красного.

– Я тоже Рита, – «жемапель Рита», произнесла Рита одну из немногих фраз, которые знала по-французски.

Девушка, пригладив волосы, объяснила, что из-за имени виноградник и был приобретен, потому что супругу американского миллионера зовут «Rita», как одну кинозвезду, а он хотел сделать своей леди подарок. Говорила служка по-английски, так что переводить Олегу почти не понадобилось.

– Они здесь живут? – спросил Олег.

Нет, сообщила девушка, только приезжают, но все реже, хотя сделаны инвестиции, и призван на службу энолог. И есть определенные «саксесс», сказала девушка и затихла, когда Вера в обычной, громкой своей манере заявила, что ничего не поняла, и пусть перескажут на человеческий язык.

Олег перевел, а девушка аккуратно и споро сложила бутылки в картонную коробку, пощелкала кассовым аппаратом, пробивая чек, и повторила, что они могут осмотреть земли.

– И представим, что дом – наш, – предупредил Олег.

– Я кринолин забыла, а без него не могу, – сказала Рита.

– А ты попробуй.

– Зачем?

– Вдруг пригодится, – Олег прищурился.

– Вдруг бывает только «пук», – сказала Вера и вышла.

Во дворе, загораживая одно из вытянутых кверху долгих окон, рос олеандр, усыпанный белыми цветочками. Олег сорвал ветку и протянул Рите.

– Вместо кринолина, – он изобразил легкий поклон.

– Там бывают насекомые, мне не надо, спасибо, – сказала Рита. Она не хотела бы жить в таком прелом доме. Даже в мечтах не хотела бы.

– А я возьму, – сказала Вера и воткнула ветку за ухо, сразу став похожей на нечесаного писарчука с гусиным пером.

Звякнуло окно наверху, – они дружно подняли головы, а там по стеклу стучала девушка-служка. Она толкнула ставни и что-то оживленно проговорила по-французски. Олег резко выдернул из волос Веры цветущую ветку.

– Больно! – Вера вскрикнула, – Дурак, ты что делаешь? – схватилась за ухо.

– Оно ядовито, нельзя, – Олег бросил ветку на землю.

– Кто? – спросила Рита.

– У этого растения – ядовитый сок.

Показав в улыбке белые зубы, девушка закрыла окно.

– Теперь я все поняла про тебя! – воскликнула Рита, – Ты хотел Веру о-тра-вить.

– Разумеется, и получить диадему ее бабушки, – Олег ловко включился в игру.

– Ага. Корону, – сказала Вера и добавила «блядь», что означало, что она все еще сердита.

Они пошли по дорожке вниз, минуя стриженые кусты и крохотную лужайку с бетонным фонтаном в виде амфоры.

– В другой жизни хочу быть олеандром, – сообщила Рита, – Всегда цветет, а если ломать, делается ядовит. Значит, умеет и радоваться, и защищаться. Все как надо.

– А лягушкой быть не хочешь? – ехидно спросила Вера, – Ты же любишь лягушек.

– Опыт показывает, что из лягушек херовые принцессы, – парировала Рита.

А через дорогу, в полях их ждали тыквы, уложенные рядами. Чтобы пройти к ним, надо было спуститься по трем ступеньками, заваленным палой листвой, и пересечь теннисный корт – расчерченное белыми полосами пространство без сетки, но с теннисными мячиками, рассыпанными, как лимонные леденцы.

На обочине, от тыкв недалеко, стоял трактор, выкрашенный чернильно-черным, на боку которого было написано ярко-розовым «Rita».

Рита взобралась на него, уселась за руль, широко раздвинув ноги и стала кривляться, изображая бравую колхозницу. Олег, зная правила игры, прилежно и молча снимал ее на телефон. Он улыбался, а Рита скалилась, зная уже, какие ужасные получатся фотографии.

Она не любила сниматься, но Олег всегда возражал, он настаивал, и Рита придумала компромисс: скалиться так, будто это не вполне она.

– У вас что, приличной камеры нет? – спросила Вера, когда Рита наконец спрыгнула с трактора на утоптанную серую землю.

– А зачем?

– Чтобы качественно запечатлевать красоту, вот эту всю, – Вера показала и на поля, и на дом, и на дорогу, которая убегала вдаль, виляя, как побитая собака.

– А зачем? – повторила Рита, – Ты часто смотришь старые фотки?

– Когда-нибудь буду.

– А я не буду, я умру раньше, – Рита улыбнулась.

Она не хотела жить до глубокой старости, о чем не раз говорила, и желание это ее не тяготило. Она хотела бы просто исчезнуть, поняв, что наступил нужный момент.

Она была уверена почему-то, что поймет, когда он наступит – нужный момент.

– У нас есть камера, – сказал Олег, – Даже две. У меня большая, а у нее маленькая.

– И где они тогда? – спросила Вера.

– Дома забыли, – сказала Рита.

– На столе, – сказал Олег.

– А я рада, – заявила Рита, – И так хорошо. Раз, – и готово, – она выставила свой телефон и, поводив по экрану пальцами, втянула внутрь него и саму Веру, стоящую возле ряда оранжевых тыкв, и на отдалении Олега, который глядел теперь в бескрайнюю даль полей – там вначале просто вспаханная серая земля, а дальше зеленые, крупным гребнем расчесанные виноградники.

– Я тоже хочу, – сказала Вера и встала возле трактора.

Оперевшись о колесо одной рукой, другой рукой она откинула за плечи распущенные волосы, отставила бедро и глянула исподлобья, и надула губы, выдавая, одну из выученных своих поз, – и была сейчас даже смешней Риты, которая просто валяла дурака.

Рита кривлялась, а Вера хотела быть красивой, и желание это, выраженное по мере сил и умений, было нелепым, стыдным немного. Так, по крайней мере, чувствовала Рита.

НАТ. ПОЛЕ – ВЕЧЕР

ОНА

Я умею видеть себя со стороны, а ты нет.

ДРУГАЯ

Это почему же?

ОНА

У меня лед в глазах.

ДРУГАЯ

Да, ты злая.

ОНА

Нет, у меня просто в глазах лед.

ДРУГАЯ

Просто ты злая.

ОНА

То есть ты добрая?

Скоро поехали.

– Давай на ту площадь, с водой, – предложила Рита.

Как городок называется, Олег говорил ей несколько раз, но она все равно запомнила только, как накатываются друг на друга двойные «л».

Олег посмотрел в путеводителе и сообщил, что есть там даже два ресторана, достойные внимания привередливых туристов.

– Пафосные? – опасливо уточнила Вера.

– Вряд ли, – сказал Олег, – Тут все по-простому.

Чтобы попасть тот город, в те удвоенные, непокойные «л», нужно было после проселочной дороги свернуть на асфальтовом шоссе направо, а на ближайшем перекрестке выбрать первый же отворот, и, если не зевать, можно было успеть увидеть еще и старый замок, небольшой, выстроенный во времена Ренессанса, что и Олег, и Рита, выяснили в первый же день после приезда.

– Смотри! Смотри! – крикнула Рита, поймав момент.

– Что? – вскинулась Вера, а справа от них уж поплыло здание величественное, грозящее темным шпилем синему небу, а впереди него, свалявшимися рыжими комками тянулось поле, когда-то конечно зеленое, а сейчас уже серое, потому что август, самый конец.

Машина вильнула еще раз и выкатила их на аллею с клонящимися книзу старыми деревьями, а далее с обеих сторон на них навалились каменные дома с квадратными окнами и широкими подоконниками, на которых там и сям торчали кусты белой и красной герани. Олег быстро провернул руль, успев заметить узкую улочку и вывез их на парковку, неожиданно пустую, выпавшую навстречу как плевок. В углу там стоял теннисный стол, на нем, болтая ногами сидели подростки, не по жаре закутанные с головы до ног в черное.

– Ты знал, что здесь парковка? – спросила Рита, выбираясь из машины.

– Мы здесь уже дважды были, – Олег хлопнул дверью.

– И парковались тоже тут?

– Вон там, – он показал место у забора из металлической сетки.

– Не помню.

– Это потому, что ты не водишь, – сказал Олег; они пошли в сторону другой улочки, которую Рита все-таки узнала.

– А почему ты не водишь? – спросила Вера.

– Я боюсь, – сказала Рита.

– А возить себя не боишься.

– Нет, у меня хороший водитель, – и, когда прошли по другой боковой улочке, вывалилось на них, наконец, то место, ради которого и приехали, которое прежде показалось Рите бесконечным, бездонным, бескрайним: над темной гладью пруда, вытянутого четким прямоугольником, тянулись друг к другу огромные платаны, кроны их были переплетены, так что тени вокруг воду были узорчаты, а сама вода, скорей, темна. А там внутри – Рита знала – плавали огромные рыбы, белые и красные, в рифму виденным только что гераням на подоконниках.

Это было сказочное место. Увидев его снова, Рита сказала себе «ах», как впервые, чувствуя колотье в груди, и особое от себя самой впечатление: я могу еще просто восторгаться, я чиста еще, жизнь не вполне меня измарала.

– Смотри, – сказала она Вере, делясь открытием, восторгом своим, как сокровенной тайной.

– Красиво, – признала Вера.

Они обошли воду кругом, посмотрели на рыбин, качавшихся на глубине как бревна.

Олег, сверившись с путеводителем, подергал ручку у двери крайнего двухэтажного дома, заглянул в сад сквозь решетки ограды, увитой зеленью. Внутри белые пластиковые сбились в углу и выглядели забытым стадом овец. Ресторан был закрыт.

– И что теперь? – сказала Вера с интонацией нервной, внезапно взвинченной, словно случилось что-то непоправимое.

– Все, конец, – пропела Рита, направлясь к столикам поодаль, выставленным не только под навесом у двери, но и возле высокого бортика пруда, так что можно было и есть, и пить, и любоваться на медлительных рыб в мутной воде.

По соседству было открыто, – можно бы поужинать и там, – так запросто решила про себя Рита, которой всегда скучно было сверяться с путеводителями. К ним подскочил чернявый официант. Он сказал, что «резервед». Олег спросил что-то на французском, Рита могла догадаться, что он хотел узнать «с какого часа», или «давайте решим эту небольшую проблему». Рита замерла, ожидая, когда мужчины договорятся, а Вера нерешительно задергала металлический стул, скрежеща его ножками по гравию.

– А мы, может, тут хотим, все столы, вон, пустые, что им жалко? – сказала она Рите вполголоса.

Разговор – яростный у офицанта и вежливый на полуулыбке у Олега – завершился еще банальней, чем предполагала Рита: в кармане фартука исчезла бумажка бледно-красного достоинства, и они все трое могли усаживаться, где пожелают. Рита не любила блядей, – и такой мужественный на вид официант, продавшийся так запросто, вызвал у нее брезгливость.

Книжки меню в кожаных темно-синих переплетах очутились на столе немедленно. После переговоров не очень длинных заказали для Олега рыбу с овощами, Рите взяли баранину с картошкой, а Вера захотела ризотто с белыми грибами.

– И пусть добавят чеснок, – потребовала она, не глядя на официанта, склонившегося в полупоклоне рядом с Олегом.

Выслушав перевод, чернявый мужчина выпрямился, одернул фартук, затараторил на английском, совсем им непонятном, затем перешел на французский, а далее, словно набравшись духу, зло посмотрел на Веру.

– Что не так? – спросила она Олега.

– Ризотто с грибами, а чеснок убьет вкус, – пояснил он.

– А я хочу чеснок, – громко произнесла Вера, и так кстати в вечереющем солнце лицо ее казалось сделанным из меди.

Картинно передернувшись, с лицом искаженным официант удалился.

– Что это с ним? – сказала Вера.

– Будет тебе чеснок, не волнуйся, – сказал Олег.

– Я знаю, что будет, – невозмутимо ответила Вера, – Я же заказала.

А Рита просто пила. Сегодня они взяли розовое. В пруду рядом с ними качались три вида рыб – белые, красные и, как, заскучав, разглядела Рита, еще и попросту серые.

Еду принесли быстро, картошка у Риты была бататом, нарезанным тонкими ломтями и ужаренным до хрусткости чипсов. Овощи у Олега вычурно благоухали, а Вера кроме риса получила еще и отдельную емкость. Официант торжественно вынес на блюдце головку чеснока и в полупоклоне поставил его перед Верой.

– Что это? – спросила Вера, а Рита догадалась, что повар отказался портить свое творение. Принесена была и еще одна плошка: в ней чеснок был мелко порезан.

Рита смеялась, Олег смеялся, хохотали официанты, а Вера преспокойно высыпала полчашки чеснока в свой рис, а другую половину съела прямо так – ложкой.

– Изжога будет, – предупредила Рита, – Ты поосторожней.

– Зато лечит от всех болезней, – сказала Вера.

– Каких, например, – спросил Олег.

– Например, от рака, – сказала Вера.

Было вкусно. И было вино. Рита пила.