Текст книги "Чужие чувства"

Линни. Какой пугливый молодой человек!

Тилли. А еще говорят: «Девушка! Вы верите в загробную жизнь? Мой покойный хомячок завещал мне с вами подружиться, а если вы не исполните его последнюю волю, то тысячи неотмщенных душ дохлых хомячков будут каждую ночь являться в ваши сны и настырно взывать к вашей совести».

Линни. Боже, какой триллер! Просто Хичкок на улице Вязов. Хотя, с другой стороны, если и после смерти нет жизни, то когда же она есть? А что-нибудь лирическое в запасе еще осталось?

Тилли. «Девушка, разрешите вами повосхищаться?», «Девушка, ну нельзя же поступать так бесчеловечно. Куда же вы так быстро идете? Я же за вами не поспеваю – вы же видите, что меня от вашей красоты почти парализовало».

Линни. Это какой-то больной, ему лечиться надо.

Тилли. «Девушка, как вы считаете, для женитьбы сейчас не слишком сложная геополитическая обстановка?»

Линни. А зачем бедной девушке лезть в большую политику?

Тилли. «Девушка! Что ж вы наделали – вот увидел вас и ослеп, теперь уже ни в кого другого влюбиться не смогу. Придется вам со мной всю жизнь мучиться».

Линни. Ничего себе перспективы!

Тилли. «Девушка! И как вы умудряетесь не сжечь весь мир в обжигающих лучах вашей сияющей красоты?»

Линни. Витиевато. Видимо, особенно подходит для девушек, работающих пожарными.

Тилли. «Девушка, вы мне так нравитесь, что я умру, если завтра не увижу вас снова. Умру сегодня же!»

Линни. Это нам не подходит. Мы девушки мирные, нам лишние трупы ни к чему.

Тилли. «Девушка, я уже установил, какая вы красивая. Осталось установить, насколько вы умная, добрая и хорошая!», «Девушка! Не забывайте о мерах предосторожности! Таким убийственно красивым людям, как вы, нельзя слишком долго находиться рядом с зеркалом».

Линни. Как все это глупо!

Тилли. Глупо.

Линни. И не смешно!

Тилли. Не смешно. Но мистер Циннеркнок говорит, что не важно, над чем смеется девушка, важно, чтобы юноша верил, что она смеется не над ним, а над его шутками. Продолжим?

Линни. Продолжим.

Тилли. «Девушка! Вы не подскажете, как нужно правильно называть такую прЭлесть, как вы, чтобы вы в ответ не отозвались плохо о такой прЭлести, как я?»

Линни. Кстати, почему все время повторяется «девушка, девушка», неужели бедные девушки не заслуживают хотя бы небольшого разнообразия титулов?

Тилли. Вообще-то в словаре есть много слов, которыми влюбленный мужчина может обозначить избранницу своего сердца. Все не помню, перечисляю по памяти в более-менее алфавитном порядке (смотрит на Линни с умилением): Ангелочек, Бельчонок, Веточка, Заинька, Звездочка, Игрулечка, Кисанька, Лапуленок, Лапулечка, Лапушка, Лапонька, Лапочка, Лашатка, Муреночка, Очаровулечка, Рыбонька, Тростиночка, Чаровница, Чаровнюша, Чародейка. Влюбленный может сказать, что девушка его мечты адски божественная, ароматная, благоуханная, великолепная, волнительная, восхитительная, грациозная, изумительная, лучистая, лучезарная, невообразимая, ненаглядная, неотразимая, обворожительная, обожаемая, обольстительная, пленительная, прельстительная, сказочная, сладостная, сногсшибательная, трепетная, хрупкая, удивительная, элегантная. Кажется, я пропустил еще: единственная и неповторимая. Изредка могут встречаться более самобытные варианты: «пушистая звездочка», «душа души моей» и другие.

Линни. А часто дядюшка Эдвард говорит такие слова тете Эльзе?

Тилли. Постоянно.

Линни. А что он говорит, когда ее нет рядом?

Тилли. Он все время или ругает ее…

Линни. Боже, как это пошло!

Тилли. Или жалуется на нее.

Линни. Как это глупо! Наверное, он ее очень-очень любит.

Тилли. Наверняка. Я слышал, как после ссоры с мистером Циннеркноком мистер Дагмар обещал мисс Дагмар всегда и на все смотреть только ее глазками, слышать только ее ушками, чувствовать только ее чувствами, думать только ее мыслями, а когда окончательно потеряет все свои зубы – то и жевать любую пищу только ее вставной челюстью.

Линни. Как это мило. Подумать только, ведь бывает же на свете настоящая любовь. Наконец-то у них все будет хорошо. А дети говорят, что любовь – это когда двое сидят близко-близко, даже если на скамейке полно свободного места.

Тилли. Ой, какая вы добрая! Какая вы хорошая! Какое вы счастье!

Линни. Что такое «счастье»?

Тилли. Об этом все говорят, потому что этого никто не знает. Это что-то такое, чего все ищут. Может быть, счастье – пронзительное осознание оправданности всех наших надежд.

Линни. А вдруг его нет на свете? Может ли счастье быть вечным? А ведь оно должно быть вечным, иначе сама мысль о нем будет отравлена ожиданием конца.

Тилли. Мне хочется, чтобы вечной были вы, Линни! Вы ведь всегда были и всегда будете. Вечно. Как природа. Линни, у вас такое чудесное выражение лица, когда вы слушаете, думаете, сердитесь. Я жуткий эгоист. Я люблю видеть вас и никого не люблю видеть рядом с вами.

Линни. Расскажите о себе, Тилли, о своей жизни.

Тилли. Наша жизнь – это не самое главное в нашей жизни.

Линни. Вы хотите стать писателем?

Тилли. Не знаю. Мистер Циннеркнок утверждает, что литература – это побочный продукт жизнедеятельности. Искусство – это консервная банка, набитая аппетитными тушками чужого страдания.

Линни. Но если бы вы вдруг стали писать, вы смогли бы превратить в роман то, что было для вас всем – всей жизнью, всем счастьем? Могли бы?

Тилли. Не думаю. Вряд ли писатель способен превратить в настоящую литературу свою любовь, пока она еще теплится. Прежде она должна умереть, а уже потом ее бальзамируют…

Линни. Ну вот, писателем вы быть не хотите, так кем же?

Тилли. Вы будете смеяться.

Линни. Не буду. Ну, скажите, скажите, кем вы хотели бы быть? Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!

Тилли. Это трудно объяснить словами… «Мировым разумом» – все знать, все понимать. Правда, мистер Циннеркнок по этому поводу напомнил мне древнюю притчу о том, как один кудрявый ангел пообещал дать молодому человеку то, что он попросит. Молодой человек попросил мудрости и получил ее. «Ну, что ты теперь скажешь?» – поинтересовался ангел. «Эх! Деньгами надо было брать! Деньгами!» А много ли счастья могут принести жемчуга и бриллианты?

Линни. Не знаю. Пока еще не попробовала.

Тилли. Линни, когда я с вами, когда я вижу ваш взгляд, всегда загадочный, всегда дразнящий, всегда манящий, когда на устах ваших играет неясная усмешка, мне хочется быть умнее, сильнее, красивее самого себя. И тогда думается: вот – весь мир открыт для мыслей, чувств, поступков… Простите, то же самое вам, наверное, уже говорили миллион разных принцев. Но… Молодость – это пустыня, в которой очень тесно одному. Вы будете моим добрым гением, Линни? В ожидании…

Линни. В ожидании чего?

Тилли. Сам не знаю. В ожидании создать что-то стоящее. Но, говорят, чтобы что-то создать, надо чем-то быть.

Линни (рассеянно). Так говорят?

Тилли. Да, так говорят. Каким мне быть?.. Линни, как чудесно блещут лучики вашего нежного взгляда! Как вы думаете, могут ли двое создать свой собственный мир? Отчего бы не попытаться добраться до самых высоких вершин, чтобы трогать небо кончиками пальцев?

Линни. Люди живут в долинах, а не на вершинах гор. Лучше расскажите мне что-нибудь интересное.

Тилли (обиженно). Говорят, когда-то жили на земле драконы, которые питались только добрыми девушками. А потом они все вымерли.

Линни. Девушки?

Тилли. Драконы.

Линни. Отчего?

Тилли. От голода.

Линни. Да, теперь легче встретить слона, чем некурящую девушку.

Тилли. Можно, я вас спрошу о чем-то? Только обещайте, что не рассердитесь.

Линни. Посмотрим.

Тилли. Я вам совсем не нравлюсь?

Линни. Тетушка Эльза говорила мне, что для молодых девушек все мужчины делятся на три категории: те, кого они терпеть не могут, те, кого они могут терпеть, но с трудом, и те, кого они еще не знают.

Тилли. И к какому же виду принадлежу я?

Линни. Вы пока находитесь в переходной стадии. Видите ту звезду? Какая красивая…

Тилли. Звезды – слезы неба… Что там прячется за этим прекрасным личиком? Ах, если б знать…

Линни. Там не скрыто ничего примечательного, все как у всех: белки, жиры, углеводы…

Тилли. Как вы к себе необъективны! Вы себя совершенно не знаете!

Линни. Зачем что-то знать? Знания не приносят счастья…

Тилли. Я вам совсем-совсем не нравлюсь?

Линни. Ну, мне надо подумать…

Тилли. Хорошо, тогда я спрошу об этом снова минут через пять, а пока поговорим о чем-нибудь другом.

Линни. Уже поздно, мне пора собираться в дорогу.

Тилли. Линни! Мое сердце рвется к вам, а вы рветесь прочь, куда-то вдаль, вдаль, вдаль…

Линни. Я понимаю – и не понимаю. Мне так тоскливо, я сейчас так устала.

Тилли. А теперь в вашей красоте появилось что-то немилосердное, чужое, опасное.

Линни. Я устала. Пора ехать.

Тилли. Не убивайте меня сразу, лучше сделайте это постепенно, растягивая удовольствие…

Линни. Я устала.

Тилли. Я буду ждать!

Линни. Я устала…

Тилли. Но так нельзя расстаться! Больше никогда так не будет, как этим летом. Никогда больше так не будет!

За сценой раздается голос Эльзы Дагмар: «Линни, пора ехать!»

Линни. Ну, наконец-то!

Линни убегает.

Картина седьмая
«Эпилог»

 
Кто знает, как пусто небо
На месте упавшей башни…
 

А. Ахматова

 
Хотелось быть ее чашкой,
Братом ее или теткой,
Ее эмалевой пряжкой
И даже зубной ее щеткой!
 

Саша Черный. Городская сказка

Тилли на сцене один. Темнеет.

Тилли (монолог). Вот и кончился сон. Кто я? Что со мной? Что со мной будет? Значит – конец? Так что же это было? И это – все? И больше ничего? Никогда? Какое-то странное, щемящее чувство. «Пусть звезды навсегда исчезнут с неба, пусть скроет посрамленная луна свой нежный лик в вуали облаков…» Счастье, где ты? Только в минуты разлуки узнаешь, сколько надежд томилось в сердце. И почему реальность постоянно наводит на мысль, что встреча папы с мамой была большой ошибкой? Что ж, поглядим, какая она, эта жизнь. Попробуем понять, что кроме счастья быть любимым есть еще счастье любить. Может быть, это намного лучше, чем та любовь, которая начинается с унижений, проходит через банкротство и заканчивается позором. А может быть, счастье – в умении щадить чужие чувства и беречь свои? Любить. И быть благодарным за это чувство судьбе и женщинам, которые способны его вызывать. Потому что, как говорит мистер Циннеркнок, есть женщины, способные вдохновить, есть женщины, способные поддержать, и есть женщины, способные только настучать сковородкой по щекам. Любить – это огромное счастье, может быть, самое огромное счастье на свете, что бы ни говорили о любви люди, у которых ее нет. Надо только научиться любить так сильно, чтобы уже не нуждаться ни в чем, даже во встречах с тем, кого любишь. Хотя… где-то за подкладкой души все равно будет жить надежда. Надежда – это кость, застрявшая в горле у нашей судьбы. Улицы всех городов мира вымощены обманутыми надеждами. Но жить – значит помнить, помнить – значит надеяться, надеяться – значит ждать. Линни, Линни. Увидеть бы вас еще хоть разок, услышать ваш милый, ласковый голос.

Линни (тихо входит). Мяу!

Тилли. Линни?! Я думал, вы уже уехали.

Линни. Что вы, Тилли! Вы же знаете тетушку Эльзу, дядюшку Ганса и дядюшку Эдварда – это ссорятся они быстро, а для того, чтобы расстаться, им нужна целая вечность. Чтобы как следует попрощаться, им сначала надо еще раз двадцать поссориться и раз двадцать помириться. В конце концов тетушка Эльза решила ехать с нами и теперь подбирает соответствующее случаю платье. Как вы наверняка знаете, для женщины одежда очень важна, потому что обнаженная женщина выглядит не так устрашающе, как одетая, следовательно, резко возрастает вероятность внезапных приступов несанкционированной влюбленности.

Тилли. У вас такая изумительная улыбка – теплая, добрая, умная, милая. Простите, когда вспоминаю все те глупости, которые говорю вам, мне хочется рассыпаться на тысячи невидимых, невесомых частиц.

Линни. Не надо. Берегите себя.

Тилли. Не беспокойтесь, как только начну подозревать, что умер, сразу же позвоню. Вы больше на меня не сердитесь? Что же делать, если чувства наполняют сердце, обкрадывая мозги? Большую часть ума приходится тратить на то, чтобы заставить замолчать меньшую.

Линни. Ничего. Я слышала, что у молодых мужчин, как полагал один древний философ, мозг вообще существует только для охлаждения крови и не участвует в процессе мышления.

Тилли. Простите, я такой… невменяемый.

Линни. Мы оба непростые люди…

Тилли. Что же теперь будет?

Линни. Все будет, как раньше, только расстояние между нами будет другим.

Медленно уходят.

Картина первая (и последняя)
«Пролог»

Я всегда симпатизировал центральным убеждениям.

М. Зощенко. Прелести культуры

Ничто не наводит в наш век большего уныния, чем увеселения.

Честертон

Автору представлялось не совсем уместным начинать пьесу с появления на сцене двух барышень, одержимых игриво-пляжным настроением, не предпослав этому хотя бы небольшого предуведомления.

В то же время при чтении все предисловия выглядят столь удручающе, что полностью убивают всякий интерес к дальнейшему повествованию.

Именно поэтому автор счел возможным расположить в конце письменного варианта пьесы то, чем должно было бы начинаться ее сценическое воплощение.

И последнее примечание.

Роль первого критика может исполнять тот же актер, который играет мистера Циннеркнока, а роль второго критика – актер, играющий Эдварда Дагмара.

1-й критик. Коллега, вы ведь тоже критик? Вы не подскажете, что мы сейчас здесь будем слушать под кашель публики, заглушаемый отчаянными завываниями актеров?

2-й критик. Говорят, эта пьеса про какой-то запутанный любовный многоугольник: он любит ее, она, разумеется, его не любит, все остальные любят самих себя. Обычное повествование о крушении надежд, только выполненное в радужных тонах.

1-й критик. Жаль. Пьесы о любви пишут только очень плохие авторы.

2-й критик. А хорошие?

1-й критик. Хорошие вообще не пишут.

2-й критик. А вам не кажется, коллега, что невозможно написать хорошую пьесу – ни одному критику не удалось это сделать?

1-й критик. Совершенно с вами согласен, коллега. Ни один критик не написал хорошей пьесы, но это не так уж плохо для людей, которые видят только плохие. Остается предполагать, что хорошая пьеса должна начинаться с драки, а затем накал страстей должен все время возрастать. Недаром современные кинорежиссеры тоже считают, что ничто так не украшает фильм, как множество окровавленных трупов героев и оголенных тел героинь. Правда, сейчас делают такие отчаянно-скучные фильмы, как будто главная задача кино – привить любовь к театру. А в конце хорошей пьесы должны быть или похороны, если это трагедия, или свадьба, если это комедия. Впрочем, последний акт всегда выглядит самым неудачным. Но если бы его не было, самым неудачным выглядел бы предпоследний акт. Главное, пьеса должна быть насыщена не столько мыслями, сколько действиями, как современные детективы, в которых все дерутся, а думают только собаки.

2-й критик. Не могу полностью согласиться с вашим мнением, коллега. Человек идет в театр, чтобы развлечься. Изнасилований ему вполне хватает в обычной жизни.

1-й критик. Что же интересного может быть в пьесе, если в ней никого не женят и никого не убивают?

2-й критик. Слова, слова, слова.

1-й критик. О чем?

2-й критик. О любви. Говорят, в этой пьесе есть несколько забавных монологов.

1-й критик. Писать монологи не трудно, трудно превращать их в диалоги. Это вам подтвердит любой женатый мужчина.

2-й критик. Еще говорят, что в этой пьесе много глупых разговоров.

1-й критик. Что же может быть приятного в глупых разговорах?

2-й критик. Под них приятно спать и удобно разговаривать по мобильному телефону. К тому же наши предки считали, что смысл, как айсберг, должен быть скрыт под глубокой водой слов.

1-й критик. А если он там не скрыт, а утоплен?

2-й критик. Искусство писателя как раз в том и заключается, чтобы из короткой и скучной истории сделать длинную и скучную. Ведь люди готовы смотреть и слушать что угодно, лишь бы только иметь возможность не видеть и не слышать друг друга. Ради этого они покупают телевизоры, ходят в кино, посещают театры.

1-й критик. В театры ходят не только ради этого. Как гласит старинное театральное правило: зрители не слушают, если слушают – не понимают, если понимают – немедленно засыпают. Поэтому не бывает плохих спектаклей – бывает сильная бессонница. Ах, обычно самое прекрасное в театре – это дамы, мило храпящие в партере.

2-й критик. Ну что же: зритель всегда прав, особенно когда он спит. Но не могу безоговорочно присоединиться к вашему мнению, коллега. Можно подумать, что в наши дни в театр ходят только для того, чтобы как следует выспаться. Нет! Нет! И еще раз – нет! На самом деле театр посещают, чтобы откашляться. Недаром актеры все время возмущаются: почему в зрительном зале мучающихся от кашля всегда больше, чем страдающих от бессонницы.

^{Обри Бердслей «Смерть Пьеро»}

1-й критик. Должен признать, коллега, ваша точка зрения заслуживает права на существование. Уточним формулировку: в театр идут, чтобы прокашляться и вздремнуть, причем, опытным театралам удается успешно совмещать оба эти удовольствия. Но как вы полагаете, это все-таки комедия или трагедия?

2-й критик. Видимо, как любой современный спектакль, это комедия для тех, кто кашляет, и трагедия для тех, кого мучает бессонница.

1-й критик. Чем же тогда комедия отличается от трагедии?

2-й критик. Трагедия – это то, что случается, когда человеку не дают как следует выспаться. А комедия – это тоже трагедия, только чужая.

1-й критик. Совершенно с вами согласен, коллега. Впрочем, сейчас граница между трагедиями и комедиями все больше стирается, потому что людей, имеющих чувство юмора, современные комедии способны заставить только расплакаться.

2-й критик. Увы! Написать комедию может каждый, если пообещать его супруге хороший гонорар, а потом оставить их наедине друг с другом. Правда, скорее всего, получится трагедия.

1-й критик. В этой пьесе хотя бы есть настоящие злодеи?

2-й критик. Кажется, нет.

1-й критик. Это ужасно. О хороших людях сочиняют только очень скучные истории.

2-й критик. Что поделаешь? Все драматурги – садисты: все время пытаются словами, которых не понимают, рассказать о чувствах, которых не знают.

1-й критик. Так уж устроен мир. Писатели выдают желаемое за действительное и паразитируют на процентах от разницы между ними. Именно поэтому множество людей, которых никто не любит, любят читать книги о любви, написанные людьми, которые никого не умеют любить.

2-й критик. С другой стороны, любовь – весьма театральное чувство. В том смысле, что в театре оно встречается чаще всего. И что делать бедным авторам? Интересные люди встречаются еще реже, чем счастливые судьбы. Зачем пилить кол, на котором сидишь? Приходится наряжать старые чувства в новые слова и пытаться выдать все это за оригинальные мысли.

1-й критик. Совершенно с вами согласен, коллега. Именно поэтому в наше время классические пьесы пишут только мертвые иностранные авторы. А когда смотришь большинство современных спектаклей, кажется, что все это один и тот же спектакль, как будто все драматурги сговорились писать одинаково скучно.

2-й критик. Как жаль, что нет такого хорошего языка, на котором было бы невозможно написать плохую пьесу.

1-й критик. А между тем каждый автор желает, чтобы его хвалили, чтобы ему платили и чтобы его называли скромным и бескорыстным, оригинальным и гениальным. Но это так трудно сделать. Однажды я попытался, для разнообразия, в своей критической статье похвалить первую пьеску одного молодого драматурга – «изумительно, восхитительно, бесподобно» – но запас хвалебных слов столь быстро иссяк, что пришлось в конце статьи эту пьеску обругать. А потом редактор вычеркнул начало. Вы же знаете – всякий редактор считает основным своим долгом перед человечеством хоть что-нибудь вычеркнуть. Вот так погибло молодое дарование. Из-за недостатка синонимов.

2-й критик. Ничего страшного, все равно в театре успех означает только то, что провалится не эта, а следующая пьеса. Поэтому совесть критика всегда остается чистой, как слеза крокодила. К тому же, как бы ни была плоха пьеса, актеры всегда смогут сделать ее хотя бы чуточку хуже.

1-й критик. Да, у современных актеров большие проблемы и с дикцией, и с воображением. Раньше в театрах умели говорить самыми разными голосами, а теперь умеют только оригинально заикаться (говоря это, демонстрирует заикание). А современные актрисы? Да они курят быстрее, чем говорят. (Показывает заикание, курение, икоту и заторможенность речи на примере: «Если я тебя теряю, значит, ты теряешь тоже…». Отплевывается.)

2-й критик. Вы совершенно правы, коллега! Современные актеры вообще отличаются друг от друга только тем, что по-разному заикаются и по-разному шепелявят. (Последние слова произносит пришепетывая.) Вот раньше актеры были… Как они умели играть! Как умели выговаривать фразы! Каждое слово запоминалось (произносит басом, раскатисто)! «Прощай! И если навсегда, то навсегда – прощай!» А после современной сценической трактовки любого классика, видимо, можно доставать из гроба и использовать в качестве вентилятора.

1-й критик. Да, теперь не умеют играть так, чтобы сердце плакало благородными слезами и чтоб душа, как козлик, танцевала. Не умеют. Вот раньше…

2-й критик. Зато, в отличие от авторов, современным актерам нравится все, что о них пишут, даже некрологи… Ну что ж, пора занимать места согласно купленным билетам.

1-й критик. И постараемся дожить до того места, когда опустится занавес и раздадутся вежливые аплодисменты, вероятно, сильно заглушаемые зевотой.

2-й критик. Все-таки как хорошо, что в театре все как в жизни: приходишь, смотришь, смотришь, ничего не понимаешь, скучаешь и уходишь.

1-й критик. Посмотрим, посмотрим…

2-й критик. Покритикуем, покритикуем…