Текст книги "Закулисье Февраля. Масоны, заговорщики, революционеры"

Что ж, столичный генерал-губернатор оправдал высочайшее доверие: и замыслы хитроумного Витте расстроил, и за гибель великого князя отомстил. Однако победу «диктатор» одержал пиррову, ибо революцию по плану сменил революционный хаос, обуздать которой оказалось не так-то легко…

Д.Ф. трепов – апостол Павел русской революции

Как мы видели выше, политическое крещение генерал Трепов принял зимой 1902 года, вольно или невольно выступив на стороне Витте, петербургской группировки русских промышленников. Тогда он являлся простым исполнителем распоряжений верховной власти. По идейным соображениям Дмитрий Федорович пришел в большую политику осенью 1904 года. Опять же не вполне по собственному разумению, а скорее под влиянием патрона, великого князя Сергея Александровича, генерал-губернатора московского, в 1896 году разглядевшего в бравом гвардейском полковнике и ветеране Турецкой кампании 1877—1878 годов толкового обер-полицмейстера для Белокаменной. Правда, сразу назначить военного, отличавшегося честным и прямолинейным характером, на важнейшую должность не рискнул. Ограничил его статусом «исправляющего дела». В таком состоянии Трепов прослужил три с половиной года, с 12 сентября 1896-го по 9 апреля 1900-го, когда удостоился официального утверждения на посту с пожалованием чина генерал-майора.

В своем выборе великий князь не ошибся. Дмитрий Федорович был ему полностью предан, и когда «хозяин» Москвы пожелал помочь венценосному племяннику избавиться от ненавистной креатуры матери – князя Святополк-Мирского, оказал посильную помощь обоим Романовым. Чтобы понять дальнейшие события, нужно отметить принципиальную деталь государственного устройства России до 1905 года. Со дня воцарения молодого монарха все ключевые кадровые решения санкционировались не одним лицом, а двумя – сыном и матерью, императором и вдовствующей императрицей Марией Федоровной.

Хотя супруга Александра III не обладала никакими полномочиями для подобного рода участия в политическом процессе, государь де-факто признал за ней такое право, считаясь с ее высоким общественным авторитетом. Напомню, Мария Федоровна очень ценила знания и опыт С.Ю. Витте, выдвинутого на первые роли еще более авторитетным для Николая II Александром III. Пока царя не увлек проект дальневосточных завоеваний, он охотно прислушивался к советам и предложениям неофициального «первого министра». Но стоило тому выступить против корейской авантюры, как царь разочаровался в нем и стал искать повод избавиться от слишком самостоятельного протеже отца. Однако «повод» надлежало найти убедительный, прежде всего, для матушки. И Плеве обеспечил императора в августе 1903-го аргументами, вынудившими Марию Федоровну позволить сыну наказать амбициозного министра. Впрочем, она по-прежнему с доверием относилась к «программе», которую пытался реализовать опальный сановник. И раз инициатор преобразований у монарха не в чести, то их проведением вполне мог заняться единомышленник Витте.

Таковым Мария Федоровна посчитала Петра Дмитриевича Святополк-Мирского, некогда бывшего товарищем у Д.С. Сипягина (министра внутренних дел в 1900—1902 годах), друга Витте. После гибели начальника от рук боевика-эсера князя с либеральными взглядами, приверженца умеренных конституционных реформ и перевели генерал-губернатором в Литву (Виленскую, Гродненскую и Ковенскую губернии).

По свидетельству служившего в МВД В.И. Гурко, Марии Федоровне лоббировать кандидатуру Святополк-Мирского помогала Елена Григорьевна Милашевич, внучка Николая I, дружившая с детства с Николаем II. Однако, судя по дневнику самого императора, он с ней ни в июле, ни в августе 1904 года на серьезные темы не общался. Так что, вероятнее всего, назначение Святополк-Мирского – целиком заслуга вдовствующей императрицы. Кстати, Николай II предпочитал увидеть во главе министерства Б.В. Штюрмера, близкого по взглядам к Плеве шефа департамента общих дел МВД. Увы, кто-то предупредил о том Марию Федоровну, и высочайший указ был вовремя приостановлен, а литовского губернатора срочно вызвали в столицу. Уже 5 августа Петру Дмитриевичу, прибывшему ко двору, царица-мать намекнула на скорое возвышение. Тем не менее Николай II медлил с утверждением почти три недели, и объявил претенденту долгожданную новость лишь 25 августа.

Отсрочка – очевидный знак нежелания царя идти на поводу у императрицы. Впрочем, и Святополк-Мирский, зная монарха, брать на себя бразды правления в МВД не хотел. Но Мария Федоровна уговорила князя рискнуть. В итоге образовался странный, противоестественный тандем – министра-реформатора и царя-консерватора. Николай II пообещал подчиненному полное содействие. Тот со своей стороны обязался ограничиться малым – созданием при царской власти наиболее скромной формы общественного представительства. Подразумевалось какое-то количество мест в Государственном Совете сделать выборными. Как вскоре выяснилось, император оказался не готов даже к самому «скромному» изменению государственного устройства.

Сохранился дневник жены Святополк-Мирского, Екатерины Алексеевны, урожденной Бобринской, аккуратно зафиксировавшей со слов супруга все перипетии его работы с государем над реформой. Николая II не хватило надолго. 16 сентября Святополк-Мирский вступил в должность, 22 сентября удостоился первой аудиенции, на второй (1 октября) замолвил слово за опальных земцев Тверской губернии, на третьей, 9 октября, «говорили… о выборных для обсуждения вопросов», а на четвертой – 1 ноября – выяснилось, что проведение съезда представителей всех земств «в таком составе нельзя разрешить». Ведь это «все люди, не получившие полномочий выражать мнение страны». Пусть собираются «частным образом» и, лучше, не в Петербурге. А что касается «выборных», то, по мнению государя, они хороши для обсуждения «ветеринарного вопроса»…

В тандеме явно наметилась серьезная трещина, чему весьма поспособствовали, во-первых, двухнедельная болезнь самого министра, во-вторых, отсутствие в России Марии Федоровны, с 16 сентября по 20 октября выезжавшей на родину, в Данию. По возвращении она быстро обнаружила первые признаки разлада, обвинила во всем «свинью» В.П. Мещерского, того самого издателя газеты «Гражданин», друга юности Александра III, и пригрозила тотчас уехать в Копенгаген, «если тронут Мирского». Князь Мещерский действительно в данный период имел некоторый вес в глазах монарха и, будучи союзником Витте, вполне мог повлиять на мнение государя.

4 ноября Мария Федоровна встретилась с Мирским, который попытался убедить ее в необходимости хоть какого-то выборного представительства в высших органах государственной власти, в первую очередь в Государственном Совете. Императрице понимание того, насколько назрела подобная трансформация государственного устройства, давалось не просто. Министр даже пожаловался жене, что государыня еще «менее конституционалистка», чем царь. Тем не менее плоды важная беседа принесла. Вечер 10 ноября Николай II провел в Гатчине у «Мамá», и между ними определенно состоялся серьезный разговор, коли на другой день в Царском на докладе Святополк-Мирского император отозвался о квоте в Государственном совете для выборных от общества более снисходительно.

Впрочем, торжествовать главе МВД не следовало. 13 ноября из Москвы в Царское Село приехал твердый сторонник незыблемости самодержавия великий князь Сергей Александрович. В течение двух суток он неоднократно общался с Николаем II, и щекотливая тема зависимости молодого царя от «капризов» матери, несомненно, обсуждалась ими. Недаром после этих бесед при дворе распространился слух о намерении любимого дяди императора подать в отставку с поста московского генерал-губернатора. Разумеется, слух адресовался в первую очередь вдовствующей императрице. Ей предлагали выбрать между «фаворитом» и деверем, братом Александра III.

Святополк-Мирский все прекрасно понял и 15 ноября попытался объясниться с Сергеем Александровичем, но тот уклонился от встречи, явно провоцируя министра написать заявление об уходе. И «литовский» князь написал его, когда утром 21-го числа из Царского Села привезли проект циркуляра о состоявшемся в Санкт-Петербурге съезде представителей земств «с неодобрительнй пометкой» Николая II. Кстати, монарх сам затребовал зачем-то этот документ «на просмотр» поздним вечером 18-го, едва Мирский вернулся в Петербург от него же…

Кто подсказал царю идею запросить циркуляр, чтобы раскритиковать текст, отражавший официальную точку зрения? Из августейшего дневника следует, что поступок Мирского «очень рассердил» императора. Значит, властитель действовал по совету кого-то другого? Либо Сергея Александровича, как думал Мирский, либо кого-то из дядиного окружения! А в том окружении правой рукой главной персоны являлся Дмитрий Федорович Трепов!

Впрочем, провокация не увенчалась успехом. Мать выбрала простого князя, а не великого. К тому же скандал впечатлил молодую Александру Федоровну, и та «помогла» свекрови переубедить супруга. В общем, 22 ноября Николай II заверил Петра Дмитриевича в том, что предпочитает расстаться со своим дядей, а не с ним. «Помощь» напуганной жены царя засвидетельствовала и Е.А. Святополк-Мирская, с удивлением отметив в дневнике, насколько сочувственно та отнеслась к главе МВД в ту критическую минуту. А в дневнике великого князя Константина Константиновича отразилась растерянность венценосной дамы: 28 ноября «после обеда» она наедине с родственником «высказывала… сожаление о том, что Сергей просил уволить его от обязанностей генерал-губернатора, а Святополк-Мирский… тоже просил отставки».

Так провалилась первая атака «московской» партии на министра-либерала. Первая, но не последняя. 24 ноября великий князь Сергей Александрович возвратился в Москву, а спустя полторы недели, 5 декабря, вернулся обратно… с новым планом избавления государя от неугодного чиновника.

Дело в том, что 2 декабря Совет министров обсудил предложенную Мирским реформу Государственного Совета – создание в нем квоты для выборных представителей от общественности. Самое страшное, ее поддержали министр земледелия А.С. Ермолов и два авторитетных в империи правоведа – Д.М. Сольский и Э.В. Фриш. Хотя оппонировали князю С.Ю. Витте и министр финансов В.Н. Коковцов, Николай II изрядно растерялся и в поисках помощи еще накануне обратился к «милому другу» В.П. Мещерскому. Это по версии Е.А. Святополк-Мирской, со слов Витте. Но, судя по придворной хронике, царь уповал вовсе не на Мещерского.

Вечером 2 декабря, сразу после совещания, с прощальным визитом в Царское Село приехала королева Греции Ольга Константиновна, тетя императора. И пила с ним чай. Говорили о совещании, не вдаваясь в подробности. 4 декабря с часу дня до шести вечера она проездом находилась в Москве и виделась со столичным генерал-губернатором. В тот же вечер великий князь с женой и племянниками отправился в Санкт-Петербург на именины другого племянника, августейшего. Причем с вокзала все тут же устремились в Царское Село, успев как раз к завтраку. Сергей Александрович явно торопился на встречу с государем под влиянием новостей, сообщенных «тетей Олей». Недаром вскоре после завтрака Николай II прогулялся с ним наедине.

6 декабря Совет собрался в Царском Селе на второе заседание. Монарх в нем не участвовал, но вечером вновь прогулялся с дядей Сергеем. В третий раз по аллеям они прошлись утром 8-го, то есть непосредственно перед заключительными дебатами, посвященными реформе Мирского. И Сергея Александровича, и двух его родных братьев – Владимира и Алексея – император пригласил на финальные прения. Конечно, московский генерал-губернатор открыто выступил против затеи главы МВД. Тем не менее царь согласился не с ним, а с компромиссным вариантом Сольского и великого князя Владимира Александровича – дополнить Госсовет особым выборным органом для предварительного рассмотрения законопроектов. Согласился, верно, единственно ради того, чтобы выглядеть беспристрастным… в глазах одного человека – матери. Мирский же посчитал свою миссию исполненной и ошибся.

Вечером 9 декабря Николай II с дядей навестил в Гатчине Марию Федоровну и обсудил с ней создавшееся положение. Несомненно, оба думали, что императрице не понравится опасный эксперимент с выборностью, и санкция на отставку строптивого князя будет дана. Увы, мать императора при всей обеспокоенности программой «фаворита» прежде пожелала лично поговорить с ним. Беседа состоялась 11 декабря и привела к половинчатому решению. Мария Федоровна не одобрила ни изгнание из кабинета либерального министра, ни план скромного реформирования Госсовета. Как следствие, тем же вечером государь вычеркнул из указа третий пункт «о выборных», а 13 декабря не принял просьбу удрученного поражением чиновника об отставке, вторую по счету.

Третью князь подал 3 января 1905 года, в день, когда император в письменной форме отчитал его за безобразное происшествие в Москве, случившееся 29 декабря: на собрании Общества по распространению технических знаний слушатели митинговали и кричали «Долой самодержавие!» Между тем великий князь Сергей Александрович предлагал и Мирскому, и президенту Академии наук великому князю Константину Константиновичу данное мероприятие официально запретить. Но оба не захотели вмешиваться.

И тогда хозяин Москвы 3-го числа вновь появился в Царском Селе. Всего на несколько часов, чтобы позавтракать, прогуляться и отобедать с венценосным племянником. А еще пожаловаться на главу МВД. В итоге Мирскому вручили выше помянутый августейший реприманд. Однако и факт очевидного потворства Мирского бунтовщикам оказался неубедительным для Марии Федоровны. Тем же вечером великий князь Александр Михайлович встретился с министром и от имени матери царя попросил держаться и в отставку не уходить. Вечером 4 января у Николая II с Петром Дмитриевичем состоялся «крупный разговор». Он касался способов реагирования на общественные протесты. Император желал их не допускать и подавлять, князь выражал сомнения в эффективности запретов и репрессий. Обрести консенсус они так и не смогли. Впрочем, и разорвать союз друг с другом – тоже. И легко догадаться, почему…

Между тем утром того же 4 января в Санкт-Петербург из Москвы прибыл генерал-майор Д.Ф. Трепов. 1 января он вместе с патроном ушел в отставку, покинув пост обер-полицмейстера. Романова монарх тут же назначил командующим московским военным округом, а умного и верного помощника дяди намеревался перевести в Петербург, хотя тот и попросился на Дальний Восток, в действующую армию. А.А. Мосолов, глава канцелярии Министерства императорского двора, вспоминал о визите к нему Трепова накануне пожалования того в столичные генерал-губернаторы, то есть вечером 9 января. Гость признался мемуаристу, что на днях виделся с императором и рекомендовал самодержцу «систематическою строгостью возстановить порядок в России». Что подразумевалось под весьма обтекаемой формулой? Едва ли укрощение земской фронды или дерзкого ораторства в дни так называемой банкетной кампании. Скорее, генерал имел в виду начавшуюся 3 января забастовку Путиловского завода, превратившуюся 7-го числа во всеобщую стачку рабочих всего Санкт-Петербурга.

6 января вожак бастующих, священник Георгий Гапон, выдвинул идею «всем миром» в ближайшее воскресенье, 9-го, подать петицию с перечнем чаяний рабочих самому государю. Понятно, насколько инициатива хороша для укрепления авторитета верховной власти. Прием в Зимнем дворце делегации трудящихся, приветствие с дворцового балкона народных масс, заполонивших Дворцовую площадь, ободряющее слово в адрес собравшихся гарантированно создавали из питерских рабочих надежную опору для династии. Что касается опасности покушения, то не испугался же Николай II выйти к людям 20 июля 1914 года! Почему он не поступил так же 9 января 1905-го?

Судя по августейшему дневнику, император о предстоящей демонстрации узнал 8 января. А из дневника Е.А. Святополк-Мирской следует, что царь к тому времени уже настроился на определенное решение: в Санкт-Петербург не приезжать, а в самом городе ввести осадное положение. Именно такой высочайший вердикт в тот день по приезде в столицу «перед обедом» барон В.Б. Фредерикс вручил князю Мирскому. Чем неминуемо обернется данный выбор монарха, глава МВД понял сразу. Кровопролитием!!! Потому и отправился вечерним поездом в Царское Село, чтобы разубедить его. Напрасно! Николай II любезно «согласился не объявлять военного положения», но соответствующее распоряжение в войсках столичного гарнизона, которыми командовал великий князь Владимир Александрович, так и не получили. Утром 9 января солдаты заняли отведенные им позиции и по приказу офицеров открыли огонь по народным толпам, двигавшимся из предместий к городскому центру.

Трагедия совершилась около полудня. В тот час, когда встревоженная происходящим вокруг Мария Федоровна приехала из Санкт-Петербурга в Царское Село. Новость о расстрелах застала царицу там. Ясно, что она потребовала у сына объяснений. Как он оправдался перед ней, мы можем разве что предполагать. Но, конечно, фамилия Святополк-Мирского при разговоре звучала неоднократно. Однако императрица в «сказку» о вине князя не поверила. Иначе бы при встрече с ним 16 января не извинилась за свою настойчивость в отстаивании князя на важном министерском посту и не называла себя «виновницей». Вдова Александра III была потрясена тем, насколько далеко противники «правдивого человека», Мирского, могли зайти, чтобы ему «сломать шею». Ради дискредитации того единственного, кто не боялся говорить ее сыну ПРАВДУ, интриганы из царского окружения пролили кровь петербуржцев. Они явно надеялись на то, что Мария Федоровна разочаруется в собственном протеже и перестанет препятствовать неизбежному увольнению.

Но оппозиция недооценила императрицу. Государыня поняла, что Святополк-Мирского умышленно подставили. Поняла царица и другое: недруги князя способны на любое преступление, лишь бы избавиться от такого министра. Поэтому мать царя сочла за лучшее более не мешать смене руководства МВД. 16 января Мария Федоровна на встрече с Петром Дмитриевичем выразила свое сожаление создавшимся положением, утром 17-го переговорила с императором, и 18 января тот, наконец, подписал долгожданный указ об отставке ненавистного сановника. Кого тут же объявили преемником? А.Г. Булыгина, помощника московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича. Между прочим, Булыгин выехал из Москвы в Санкт-Петербург еще 8 января 1905 года…

А теперь вернемся к откровению Д.Ф. Трепова, шурина А.А. Мосолова, в пересказе последнего. Как ни странно, царь не упомянул в дневнике о беседе с любимцем любимого дяди. Хотя именно совет о «систематической строгости» Николай II исполнял, когда через Фредерикса распорядился вывести на улицы Санкт-Петербурга войска. Трепов, несомненно, сознавал предпочтительность высочайшего приема рабочих и, тем не менее, убедил монарха проявить твердость. Зачем, если не с целью повлиять на мнение матушки государя? Другой вопрос: по своей инициативе действовал генерал или нет. Впрочем, «тяжелый день» принес плоды, так нужные Романову. Ведь вечером 10 января он поспешил назначить отставного обер-полицмейстера Москвы столичным генерал-губернатором с широкими полномочиями, де-факто первым министром империи.

О каком конкретно плоде идет речь? Похоже, об услышанном от матери осуждении Святополк-Мирского, допустившего в главном городе страны «кровавое воскресенье». Кстати, император в ежедневнике записал о кадровом решении, касавшемся Трепова, не до, а сразу после пометки: «Пили чай у Мамá». Правда, как бы искренне или притворно ни возмущалась Мария Федоровна в роковой день расстрела, в подоплеке событий она разобралась быстро и 16 января обвинила, не публично, разумеется, в трагедии совсем других персон.

Схожие выводы сделает и общественность, прежде всего революционная. Трепов – генерал-губернатор, Булыгин – глава МВД. Оба – ближайшие соратники великого князя Сергея Александровича, весьма активно добивавшегося в ноябре – декабре смещения Святополк-Мирского. Немудрено, что многие в дяде царя разглядят вдохновителя и организатора расправы над рабочими 9 января. Посему неудивительно, что очень скоро, 4 февраля 1905 года, очередная бомба эсеров поразила Сергея Александровича Романова. Но, видно, поразила незаслуженно. Сергей Александрович находился в Москве, когда в Питере народ решил идти на встречу с царем. Не мог он насоветовать такое, будучи в отдалении от эпицентра событий. Человеку, настроившему так монарха, надлежало быть рядом с ним и не бояться ничего, в том числе и эсеровской пули.

Трепов и есть тот человек, переживший несколько покушений (последнее 2 января 1905 года на Московском вокзале в момент проводов великого князя в Петербург), целиком преданный династии Романовых и готовый ради нее на все. В январе 1905-го он исполнил заветное желание Николая II: придумал, как избавить самодержца от назойливой опеки двух особ – князя Мирского и… дражайшей матушки. Средство, да, кровавое, ужасное, но ведь подействовало. Мария Федоровна непросто согласилась на смену главы МВД. Потрясенная случившимся, она предпочла более на постоянной основе не вмешиваться в процесс управления. Николай II обрел СВОБОДУ! С 10 января 1905 года система двух соправителей – сына и матери – прекратила существование, уступив место единовластию молодого императора. Вот за что самодержец отблагодарил Трепова, возвысив вчерашнего «солдафона» до степени первого советника императора, де-факто первого министра империи, пусть и в скромном звании столичного генерал-губернатора.

Поистине Дмитрий Федорович обладал «светлой головой». Одна беда. В большой политике генерал разбирался плохо. Учился науке управления государством параллельно с вхождением в курс всех государевых проблем. Первая проблема, которой озадачил монарх, касалась августейшей матери. Она была для Трепова в ту пору важнейшей и единственной, потому и решалась без оглядки на иные факторы. После 10 января на плечи «диктатора» свалились сразу все проблемы страны, и генерал-губернатор быстро распознал угрозу, нависшую над «хозяином земли русской». Размышлять над ее причинами он не имел времени. Отреагировал мгновенно и по-военному жестко. Сделал Морозову строгое предупреждение, а когда тот не послушался, ликвидировал опасного заводчика. А дальше пришлось столкнуться с последствиями меткого «выстрела»…

В течение 12—13 мая 1905 года замерли почти все предприятия Иваново-Вознесенска. На стачку под лозунгами улучшения условий труда и созыва Учредительного собрания коллективы вывел местный комитет РСДРП(б). Под влиянием большевиков рабочие сформировали и собственный орган самоуправления – Совет уполномоченных (полторы сотни депутатов от всех фабрик). Власть по обыкновению применила к забастовщикам репрессии: арестовала активистов, разогнала штаб Совета на опушке леса у реки Талка. В отместку фабричный люд занялся партизанщиной: рвал телефонные и телеграфные линии, поджигал по ночам складские помещения и дачные особняки фабрикантов. Подобная тактика побудила противную сторону умерить пыл, и к середине июня Совет рабочих депутатов практически легализовался. И вдруг 27 июня новый орган призвал к прекращению стачки. Причина проста: закончились деньги, собранные в помощь забастовщикам.

В те же дни крупные волнения охватили еще два промышленных центра – Лодзь и Одессу. Митинги, манифестации и локальные конфликты на фабриках в конце концов переросли в вооруженное восстание на фоне всеобщей стачки: в Лодзи 10—12 июня, в Одессе – 13—24 июня. Как ни странно, открытое сражение на баррикадах продемонстрировало свою полную неэффективность. Регулярная армия без труда разгромила рабочие отряды и в Польше, и в черноморском порту. Даже мятеж на броненосце «Потемкин», совпавший с боями в Одессе, не помог пролетариям одержать верх над солдатами и казаками.

События мая – июня в трех городах Российской империи красноречиво свидетельствовали о том, что из двух вариантов борьбы с абсолютизмом Николая II больше шансов на успех имела мирная стачка, а не вооруженное восстание. Но при условии союза рабочего класса с либеральной буржуазией, обладавшей средствами для оплаты длительного простоя сотен тысяч, а то и миллиона рабочих разных профессий, в первую очередь железнодорожников и телеграфистов. «Самоубийство» С.Т. Морозова помешало двум сословиям объединиться осознанно и на долгий срок. А в отсутствие уважаемой и доверенной персоны, какой Савва Тимофеевич являлся и для тех, и для других, сообща они могли выступить лишь эпизодически, для достижения какой-то конкретной цели.

Смерть орехово-зуевского мануфактурщика самым негативным образом отразилась на российском торгово-промышленном классе. Наметившееся в марте партийное объединение «москвичей» с «питерцами» в мае – июне забуксовало. По вине «москвичей», вдруг размежевавшихся на две фракции – сторонников совещательной Думы и законодательной. Умеренное большинство возглавил Н.А. Найденов, радикальное меньшинство – молодежь в лице П.П. Рябушинского, А.С. Вишнякова, И.А. Морозова. В.И. Ковалевский тщетно пытался преодолеть возникшие разногласия. Как следствие, Витте утратил всякую надежду на возвращение к власти революционным путем и, верно, с отчаяния откликнулся на призыв министра иностранных дел В.Н. Ламздорфа взять на себя ведение переговоров о мире с японцами в США, старавшихся положить конец затянувшейся войне.

Николай II отправке нелюбимого министра за океан вначале сопротивлялся, и назначение 29 июня произвел, видимо, не прежде, чем кто-то ему разъяснил (не Трепов ли), что дипломатическая миссия – ловушка для Витте: Япония выдвинет неприемлемые условия, мирная конференция потерпит фиаско, глава делегации вернется в Россию неудачником. Недаром и посол во Франции А.И. Нелидов, и посол в Италии Н.В. Муравьев, и посол в Дании А.П. Извольский от сомнительной чести ехать в Америку отказались. А Сергей Юльевич рискнул и… выиграл. Царскосельские «мудрецы» ошиблись в расчетах. Рамки, которыми царь связал Витте руки (никаких контрибуций и территориальных потерь, кроме Южного Сахалина), японцы, воевавшие с северным соседом уже на пределе своих сил, сочли вполне удовлетворительными и 16 августа официально уведомили о том русских послов, после чего 23 августа в Портсмуте подписали вместе с ними мирный трактат.

С 6 июля по 15 сентября 1905 года Витте не было в Санкт-Петербурге. Пока вельможа вояжировал, случилось «чудо»: московское купечество полевело. Большинство переметнулось от умеренного Найденова к воинственному Рябушинскому, то есть разочаровалось в идее законосовещательной Думы. Еще 2 июля на заседании Московского биржевого комитета, предварявшем открытие учредительного съезда Всероссийской торгово-промышленной партии, позиция председателя МБК уверенно лидировала. Оппозиция выглядела бледно. 4 июля в Москве на общем собрании всех региональных депутаций В.И. Ковалевский безуспешно убеждал «москвичей» бороться за введение полноценного парламента. Найденовцы просто покинули зал, когда выяснилось, что все прочие участники, кроме них, думают по-другому. Николай Александрович не постеснялся и даже пожаловался московской администрации на оппонентов, которая наутро опечатала здание, где работал съезд. Пришлось перенести дискуссию в особняк П.П. Рябушинского.

Впрочем, это не спасло мероприятие от фиаско. Без московских купцов, контролировавших снабжение города товарами первой необходимости, договариваться с социал-демократами об организации всероссийской всеобщей стачки представлялось бессмысленным. В ней ключевую роль предстояло сыграть железнодорожникам и почтовикам. Хотя под влиянием большевистского Союза железнодорожных служащих Московского узла Всероссийский железнодорожный союз на съезде, состоявшемся 22—24 июля, и взял курс на подготовку всеобщей забастовки, ее успех всецело зависел от того, насколько полно будут решены бытовые проблемы десятков, сотен тысяч бездействующих рабочих. Московский деловой мир мог обеспечить их потребными припасами в течение всего периода бездеятельности, а мог и не обеспечить. Легко догадаться, как поведет себя голодный железнодорожник, телефонист, телеграфист и т.д.: поневоле быстро возобновит работу.

Так что слово московского купечества в революции 1905 года значило много, если не все. И то, что после гибели С.Т. Морозова оно выбрало за ориентир точку зрения старейшего из собратьев, почтенного главы Биржевого комитета, настаивавшего на диалоге с царем, сразу же развернуло общеполитическую ситуацию в пользу Николая II. Два события красноречиво свидетельствовали о том: Л.Б. Красин, простившись с Орехово-Зуево, тем же летом перебрался в Санкт-Петербург штатным сотрудником электростанции «Общества 1886 г.»; П.П. Рябушинский едва ли не вслед за ним уехал из Москвы во Францию, в Биарриц… отдыхать. И самый влиятельный член РСДРП, и вожак демократического крыла московского купечества собственной ретирадой признали дальнейшую борьбу за голос Москвы бесперспективной. Николай II по-настоящему, обрел шанс на умиротворение страны без какого-либо существенного ущемления прерогатив монарха. Ему следовало всего ничего: пойти навстречу подданным, начав с ними конструктивный диалог в формате регулярно созываемой Государственной Думы с совещательными полномочиями.

Увы, император, не желавший ни на йоту поступаться незыблемостью самодержавия, упустил сию возможность. С 26 мая по 28 июня в Совете министров рассматривались соображения комиссии А.Г. Булыгина о статусе будущей Думы. Благодаря преобладанию в нем либерально настроенных управленцев проект покинул сей фильтр вполне приемлемым для группы Найденова. Думе позволялось обсуждать бюджет, инициировать законы, обременять министров разными запросами и, главное, сообща с Государственным Советом большинством голосов отбраковывать сомнительные затеи членов правительства. Если бы царь тут же и подписал одобренный всеми сановниками акт… 4 июля председатель Госсовета Д.М. Сольский на высочайшей аудиенции пытался внушить главе династии необходимость подобного «полезного ограничения самодержавия». Даже Д.Ф. Трепов, в принципе, не возражал.

И что же Николай II? Государь в привычной любезной манере похвалил соратников за усердие… после чего созвал второе совещание, в Петергофе, длившееся с 19 по 26 июля. На нем присутствовали с десяток сановных особ, уже ушедших на покой (А.С. Стишинский, А.П. Игнатьев, А.А. Бобринский, А.А. Нарышкин и др.). Вот эти «зубры» и принялись дружно подвергать сомнению булыгинскую модель парламента, предлагая поправки, сокращавшие и без того «куцые» права Думы. Например, они добились, чтобы большинство голосов, отклоняющее проекты министров, было не простым, а квалифицированным (две трети). Монарх явно желал, сославшись на авторитетное ветеранское мнение, максимально сузить полномочия Думы и повлиять на ее состав. Императрица Мария Федоровна, похоже, помешала ему.