Текст книги "Город Г…"

– Он, наверное, пытался издеваться над тобой, Степочка? Не обращай внимания, ты гораздо лучше, чем он пытается это представлять. Я знаю об этом вот отсюда. (И Машенька приложила свои руки к груди.)

– Да в том-то и дело, что наоборот. Хвалил меня и даже в гости нас с тобой позвал. Я пытался отказаться, но он очень настаивал и говорил, что это нужно и для моей, и для твоей карьеры – о чем-то поговорить конфиденциально. Хочешь, не пойдем, да и наплевать нам на этих господ Бенаму, останемся здесь… (Степан говорил фальшиво и неуверенно, но Машенька, казалось, не чувствовала этого.)

– Ну, вдвоем-то мы можем пойти, это не страшно. Ты же не бросишь меня там одну? (Машенька спросила об этом как бы в шутку, но внимательно взглянула в этот момент на Степана, а он, сделав вид, что устал, закрыл глаза и стал массировать себе пальцами голову.)

Через час они пошли в гости к мсье Франциску и мадам Джессике вдвоем. Кроме них и хозяев там никого не было, но был накрыт стол со свечами, и платье на мадам было очень-очень открытое. Подчиняясь приказу шефа, Степа тихонько улизнул минут через сорок, не прощаясь ни с кем.

Маша в ту ночь не пришла в свой номер, и на следующий день ее не было на учебе, и через день… Один раз она позвонила, но Степа даже и понять не успел, о чем идет речь, и вообще всякую ерунду буровил, о чем очень жалел впоследствии… Двумя днями позже Степан, набравшись храбрости, спросил у мсье Франциска о Машеньке, на что ему был дан ответ, что мадемуазель Машенька в порядке и работает сейчас над особым проектом, который не требует больше ничьего участия, и как только она захочет, то сама свяжется с мсье Савраскиным. Вид и тон мсье Франциска не допускали никаких дальнейших выяснений и уточнений ни о Маше, ни о Степиной вакансии. Но все равно Степан еще надеялся!

Экзамен, которого все так боялись, представлял собой простую формальность, там вообще больше расспрашивали о том, как рекрутам понравилось во Франции и что хорошего им больше запомнилось. Собеседование с Патриком Бенаму отменили, ссылаясь на его нездоровье. А с Машенькой Степан увиделся только на вручении сертификатов об окончании учебы. Она показалась Савраскину какой-то другой, на ней было платье, которого Степа у нее не помнил, а лицо ее было несчастно-несчастное. Маша вошла вместе с мсье Франциском и сразу, игнорируя то, что ей говорилось сопровождающими, направилась к Степе. Савраскин встал, она подошла очень близко, взяла его за руку и сказала Степану, что он самый хороший и что она просит его не держать на нее зла. «Я же на тебя зла не держу, Степочка», – именно так она сказала, глядя прямо в его глаза. В ее взгляде не было упрека, а была только скорбь, только боль какая-то невыносимая, и две слезинки скатились по ее щекам на улыбающиеся губы. Мсье Франциск уже уводил ее в президиум, когда она сказала, почти выкрикнула Степану: «Может быть, когда-то ты приедешь и заберешь меня, Степочка! Я буду тебя ждать!» Он ничего не понимал, куда приедешь, когда, зачем, почему вообще она в президиуме, а не вместе с ними? Началась процедура – всем вручили дипломы, а в конце было объявлено, что за особенные успехи и таланты мадемуазель Машенька (именно так и сказал мсье Франциск, лукаво оглядывая зал), так вот, за особые успехи и таланты мадемуазель Машенька удостаивается права на замещение особой вакансии… Дальше он много говорил, что это была за работа и что там была за зарплата – условия действительно были фантастические, и работа находилась в Америке, все в зале смотрели на Машу с восхищением и завистью, а Степа не слышал почти ничего. В его голове был какой-то звон, он только увидел, как Машку о чем-то спросил Франциск, и она ответила: «Да». Тогда он повернулся и вышел из зала, не дожидаясь окончания общего праздника.

Глава 7. О том, как можно оказаться в странном месте

Проснулся Стэфан от холода. Костер прогорел, и над ним едва курилась тоненькая струйка дыма. Руками раскопав кучу золы до самой середины, он нашел еще несколько тлевших угольков, и требовалось только подбросить туда каких-нибудь деревяшек, чтобы огонь мог разгореться с новой силой. Все тело промерзло так, что едва шевелилось, – он беспрерывно дрожал, и ничего кроме холода вообще не чувствовал внутри себя. Даже когда, поднявшись с земли, он попытался согреть себя с помощью движений, дрожь не проходила. Потом она мешала ходить, мешала собирать ветки для нового костра, мешала даже думать. Руки, перемазанные засохшей кровью и грязью, тряслись и не слушались, ноги ступали нетвердо, в голове прыгали какие-то бессмысленные и отрывистые образы, казалось, не обозначавшие ничего такого, что Стэфан знал или хотя бы видел в своей жизни. Чтобы сосредоточиться на любой человеческой мысли, требовалось напряжение воли, и очень мешали стучащие зубы, точнее, остатки от зубов. Преодолевая все это, Стэфан терпеливо собирал дрова, потерявшими чувствительность руками, негнущимися пальцами он надрал коры, ножом, едва не выскальзывающим из рук, нащепил тоненьких палочек и, аккуратно положив все это на угольки, принялся тихонько дуть, чтобы дать огню воздуха. Он очень надеялся, что, когда будет тепло и он согреется, руки снова будут слушаться как прежде, пальцы станут гнуться, а ноги смогут так же уверенно носить его, как и в прежние времена. Но, как только разгорелся огонь и тепло начало распространяться по его телу, он почувствовал какое-то неприятное, болезненное пульсирование и ломоту – сначала в пальцах, протянутых к самому огню и не чувствующих жара, потом в руках, затем стало больно дышать и заболел бок, во рту заныли тысячи ссадин, а выбитые или поломанные зубы начали свою бесконечную, выкручивающую мозги песню. За десять минут все избитое тело Стэфана охватила бесконечная боль, от которой сами мысли перестали двигаться в голове и весь мир превратился в нескончаемый океан страдания. Ему пришлось пожалеть о решении развести костер, он согласен был снова не чувствовать ни рук, ни ног, вообще не ходить и не шевелить руками, только бы не эта боль! Тогда он сказал себе, что встреча с Уродами в ночном тумане – еще не самое страшное из того, что написано ему на роду, и эта мысль показалась ему чрезвычайно смешной, его рот даже скривился в ухмылке, пробравшейся через стиснутые челюсти.

Почти час он лежал возле костра, выпучив от боли глаза, ворочая головой и сдавленно рыча сквозь зубы, когда становилось совершенно невтерпеж. Он лежал с надеждой, что вот-вот сейчас боль начнет утихать и он встанет, чтобы продолжить свой путь. Надежда осталась с ним даже тогда, когда, не почувствовав ни малейшего ослабления своих мучений, но как-то привыкнув к ним, он начал лежа исследовать свое тело, пробуя двигать пальцами, давать усилия на руки и ноги, давить на ребра и ощупывать голову. Правая рука, на счастье, была целой, пальцы шевелились, но на левой руке были переломаны три пальца, сама она была сломана ниже локтя и очень болели несколько ребер с правой стороны.

Больше ничего серьезного Стэфан у себя не обнаружил и посчитал, что малодушничает, валяясь здесь на земле с такими несущественными повреждениями. Он поднялся и еще несколько минут стоял, поднимая то одну, то другую ногу, приседал, наклонялся и не мог поверить, что у него не переломано больше ничего и не перебит позвоночник. Ему приходилось слышать, что любовь Принцессы творит чудеса, но сам он никогда не видел ничего подобного! Ведь уроды били его дубинами не меньше десяти минут, а они знают свое дело! Он чувствовал, как хрустят его кости и рвутся сухожилия! А теперь, если не считать левой руки, ребер и покрывающих все тело синяков и ссадин, он практически здоров! Стэфан напоследок подпрыгнул на обеих ногах, приземлившись тяжело и неуклюже, так как сотрясение отозвалось болью во всем теле, и особенно в голове, но он прыгнул! Это было как заново родиться! Он знал, что до ближайшей деревни уже недалеко, а там добрые люди помогут ему быстро выздороветь, и он примется искать свою Принцессу, он вспомнит слова, которые она крикнула ему напоследок, и найдет ее, где бы она ни была! Еще полчаса он потратил, чтобы сделать из рубахи покойную повязку для левой руки, а потом не мешкая тронулся в путь.

* * *

Утро еще продолжалось, когда Стэфан добрался до деревни. Это была даже не деревня, а небольшой сторожевой пост возле дороги, обнесенный частоколом, возле которого разместилось несколько домиков. Над крышей самого большего дома, стоящего немного на отшибе, чуть раньше, чем начиналась сама деревня, была прибита огромная деревянная ложка – так обозначались трактиры. Стэфан постоял немного, пока пастух с тремя лохматыми собаками прогнал деревенское стадо, и даже обратился к пастуху с вежливым вопросом о том, как называется это местечко, и правильно ли он понимает, что впереди – трактир. Но пастух, окинув Стэфана безразличным взглядом, никак не отреагировал на его обращение. Он молча прошел мимо, посвистывая и постукивая себя хлыстиком по голенищу сапога, и даже гнал свое стадо так, как будто Стэфана вообще не существовало на пути его коров. Коровы, конечно, мирные животные, и не так опасно оказаться на пути лениво двигающегося деревенского стада, как, например, на пути диких лошадей. Просто пришлось стоять, иногда отходя на шаг вперед или назад, когда какое-нибудь тупое животное останавливалось, упираясь в Стэфана, и не понимало, что можно его обойти. Пастух, как подумалось Стэфану, был явно не в себе, а возможно, еще и глухой, ведь в пастухи часто подаются люди, больше ни к чему не годные из-за какого-нибудь природного недостатка.

Стадо прошло, оставив после себя множество рытвин и коровьих лепешек. Стефан подошел к двери трактира, вошел и, сделав несколько шагов, сел за первый попавшийся стол возле стены. Все тело благодарно ныло, впитывая в себя отдых. У Стэфана были деньги, и, прикрыв глаза, он ждал, когда к нему подойдет хозяин, чтобы спросить у него комнату, где можно помыться, починить одежду, выспаться на кровати, показать свои руку, ребра и пальцы местному лекарю. Но сначала он хотел поесть чего-нибудь, не требовавшего усердного пережевывания. Он сидел и мечтал об огромной яичнице, на целую сковороду, и вместительной кружке пива, которое придало бы ему сил и отогнало невеселые мысли. Так продолжалось долго, он начал уже дремать и, удивившись про себя, что к нему никто не подходит, приоткрыл глаза: трактирщик стоял за стойкой и, глядя на Стэфана, о чем-то шептался со своей женой. Они оба выглядели испуганно, позади выглядывали такие же испуганные, но еще и любопытные мордашки трех чумазых детишек – двух мальчиков и девочки. Дети были в одинаковых оборванных рубахах, почти до пола, их соломенные волосы были грязны и лохматы, а в руках каждый ребенок держал по хорошему куску хлеба с солью, но ни один не ел. Все молча смотрели на Стэфана. Трактирщик, увидев, что посетитель открыл глаза, вышел из-за своей стойки и, приблизившись на пару шагов, заложил руки за пояс, сделал насколько мог грозное лицо и произнес:

– Говнюкам не место в нашей деревне! Мы не можем ничего тебе дать, и если ты немедленно не уйдешь, я позову на помощь людей, чтобы выкинуть тебя из моего дома!

Стэфан не мог понять, что происходит, и молчал, изо всех сил собираясь с мыслями. Его язык отказывался произносить слова, да и было непонятно, какие нужно произносить слова в таком положении! Тут повисла пауза, которую прервала трактирщица.

– Тебе что, непонятно, оборванец? Здесь ничего не дают Говнюкам, даже Говнюкам с разбитыми рожами и перебитыми лапками здесь все равно нечего искать жалости! Мой муж сказал тебе, чтобы ты убирался, так вставай с нашей лавки и убирайся! Мы не собираемся нарушать закон из-за оборванных Говнюков, даже если этот Говнюк выглядит так, как будто когда-то был охотником! Что ты таращишь на нас свои глазищи, наверное, хочешь рассказать, как тебе досталось от Уродов, и думаешь, что мы пожалеем тебя! У нас нет жалости к Говнюкам!

Стэфан молча достал из потайного кармана деньги и, высыпав их из кожаного мешочка к себе на ладонь, протянул в сторону трактирщика, который хоть и продолжал стоять в той же решительной позе, но явно был в растерянности и не знал, как поступить. Пару раз он нерешительно оглянулся на свою жену, как бы ища у нее поддержки, но она тоже стояла и смотрела перед собой, ничего не говоря и ничего не делая. Денег высыпалось из мешочка немало – это были все сбережения Стэфана, на которые планировалось купить маленький домик в тихом и спокойном месте, но сейчас он готов был отдать все, только бы его не выгоняли и оставили у себя эти люди. Стэфан был совершенно уверен, что не проживет и трех дней, если не получит горячей воды для мытья, помощи лекаря и отдыха.

Но эти странные люди молча стояли и не говорили ни слова. Минут через пять жена трактирщика, первая придя в себя, проговорила уже чуть менее вздорным голосом:

– Нечего здесь трясти деньгами, мы не из тех, кто нарушает законы. А свои золотые ты можешь потратить в городе Говнюков, он совсем недалеко здесь – за перевалом. Хотя чего тебе объяснять, каждый Говнюк знает, где находится город Говнюков. Там очень весело, и все Говнюки, разжившиеся денежками, немедленно отправляются именно туда.

Стэфан покачал головой и произнес:

– Я не дойду… не выгоняйте меня… что я вам сделал, возьмите все, что у меня есть…

Мольба и ужас отчетливо звучали в его голосе.

Трактирщик снова подошел к жене, и они, отвернувшись к стенке, начали шептаться и долго спорили, сам трактирщик в чем-то убеждал свою решительную супругу, слов слышно не было, но Стэфан понимал, что трактирщик пытается уговорить жену его оставить, а она не соглашается. Последние слова трактирщица сказала громко, так, чтобы их было слышно всем, и победоносно оглядела свой трактир, где, к ее огорчению, кроме Стэфана и ее детей никого не было. Она сказала:

– Пока в моем доме живут несовершеннолетние дети, здесь не будет Говнюков!

После этой решительной фразы она повернулась и ушла куда-то внутрь трактира, хлопнув за собой дверью.

Трактирщик тоже посмотрел на Стэфана, и в его взгляде промелькнула какая-то неловкость, этот взгляд как бы говорил:

– Извини, братишка, я бы не против тебя разместить, а заодно и подзаработать, но это не мой трактир, а ее, и она, по сути, права, я хотел бы тебе помочь, но сделать ничего не возможно…

А может быть, ничего такого трактирщик не думал, и все это только показалось Стэфану, готовому увидеть расположение к себе там, где его и быть то не могло. На самом деле трактирщик только вздохнул, тихонько развел руками и поднял глаза кверху, давая понять, что есть вопросы, ему не подвластные. Было видно, что он не хотел выгонять Стэфана, и это еще давало маленькую надежду. Трактирщик стоял и ковырял в зубах, размышляя, а Стэфан так и сидел, держа на ладони, протянутой к этим людям, свои сбережения, и надеясь еще на их милосердие к себе. Взгляд трактирщика прыгал со Стэфана на его деньги, потом он смотрел куда-то на угол и, подумав так некоторое время, он сделал Стэфану свое окончательное предложение:

– Давай мне свои деньги, а я позволю тебе помыться горячей водой у меня на заднем дворе, возле хлева, дам мазь от ушибов, средство для заживления костей и целый мешок еды… Ну что, согласен?

Стэфан, все это время надеявшийся, что у людей проснется к нему сострадание, сначала не понял то, что ему предлагалось:

– Отдать тебе ВСЕ за мешок еды и пару ведер теплой воды для мытья? Ты это мне предлагаешь, трактирщик?

– Именно это, судя по всему, твоя голова пострадала меньше, чем все остальное, и соображать ты еще не совсем разучился, Говнюк.

Стэфан встал и дальше говорил стоя, прислонившись к стене, чтобы не упасть:

– Ты отказываешь мне в крове и хочешь лишить меня ВСЕГО, чтобы я еще недельку побродил уже без всякой надежды, а потом издох в какой-нибудь канаве?! А почему ты смеешь называть меня Говнюком, кто дал тебе такое право?! Между прочим, правая рука у меня не сломана, трактирщик!

– Я не называю тебя Говнюком, ты и есть Говнюк, и каждый тебе это подтвердит. Не знаю, откуда ты пришел, но у нас в стране Говнюков видно сразу и каждому. Даже маленький ребенок у нас умеет отличить Человека от Говнюка. И то, что я тебе предлагаю – лучшее из всего, что предложат тебе за твои деньги. В городе Говнюков ты лишишься их в первый же вечер и не получишь даже и мешка еды, а в других местах с тобой и разговаривать никто не станет. Тебе просто повезло, что мы с женой живем так близко к Туману, к нам приходят всякие люди, мы уже привыкли и не брезгуем разговаривать с Говнюками, хотя это и недостойно порядочных людей. Хотя во многом ты прав, Говнюк, у тебя большие шансы сдохнуть в канаве, но это не из-за того, что я отказываю тебе в крове, оберегая нравственность своих детей, а только из-за того, что ты сам – Говнюк!

Стэфан, сдерживаясь изо всех сил, слушал этот бред, но ярость начинала заполнять его внутренности, лицо его почернело, брови почти сошлись на переносице, он готов был схватить скамью и из последних сил обрушить ее на голову алчного негодяя! Изменившимся от ярости голосом Стэфан начал говорить, и он сам не знал, чем кончится его речь:

– Ты все врешь, я никакой не Говнюк, я такой же, как и ты…

Громкий голос со стороны входной двери оборвал его:

– Ты настоящий Говнюк, но сейчас ты превращаешься в Злобного Говнюка, а Злобных Говнюков мы немедленно вешаем, да будет тебе известно, если ты такой неосведомленный о наших законах, Говнюк!

Стэфан повернулся на голос и увидел здоровенного Стражника с двумя солдатами, который стоял в дверях и сурово оглядывал его. Ярость куда-то пропала сама собой.

– Я только хотел получить комнату, и готов заплатить…

Стэфан пытался объясниться теперь с этим новым человеком, он подумал, что Стражник отнес его к бродягам, не имеющим возможности заплатить за себя…

– Мы не имеем дела с такими, как ты, тебе правильно сказали, Говнюк. Свои деньги ты сможешь потратить только в городе Говнюков, и если твоя злость превратит тебя по дороге в Злобного Говнюка, то ты будешь повешен первым патрулем.

Стэфан обессиленно опустился на стул, а Стражник, обращаясь к трактирщику, спросил, не нужно ли помощи. Трактирщик, вероятно, намереваясь все-таки прикарманить денежки Стэфана, заверил Стражника, что все нормально и что он уже привык обращаться с Говнюками, недавно вышедшими из Тумана, и этот еще не самый буйный. На том Стражник и ушел, а Стэфан молча ссыпал свои деньги трактирщику в руки и покорно пошел за ним на задний двор – мыться. Когда они проходили мимо стойки, маленькая девочка в оборванной рубашонке тихо прошептала себе под нос: «Бедный Говнюк…», за что тут же получила от одного из братьев увесистый подзатыльник.

После мытья, в котором трактирщик даже помогал Стэфану, выяснилось, что хозяин трактира сам немного лекарь и может сделать бесплатный медицинский осмотр, но так, чтобы не видела жена. После произведенного обследования трактирщик сказал, что у Стэфана вовсе не были поломаны ребра, а только ушиблены, или, может быть, треснуты, но это самое большое. На левую руку он наложил новую повязку, подложив внутрь аккуратную сухую дощечку, также забинтовал Стефану каждый поломанный палец. В конце всей этой процедуры он достал из чулана пузырек с черной мазью – для синяков и ушибов, а чтобы быстрее заживали переломанные пальцы и рука, дал другое средство, которое нужно было пить, разводя в теплой воде, им же можно было смазывать раны и порезы, а если, прежде чем выпить, немного подержать это средство во рту, то и дырки от зубов должны были заживать быстрее. Трактирщик, казалось, не испытывал никакой неприязни к Стэфану и даже обещал ему в придачу к мешку продуктов новую рубаху взамен изорванной на повязки, как он сказал: «Совершенно бесплатно». Стэфан, горько усмехнувшись, подумал, что еще немного, и он начнет считать этого лицемера и мошенника своим благодетелем, а трактирщик, не обращая внимания на неразговорчивость и угрюмый вид своего клиента, весело продолжал делать свою работу и безостановочно болтал языком. Он говорил о том, трудно стало последнее время зарабатывать на хлеб, что приезжих посетителей совсем мало, а на своих ничего не заработаешь. А как при этом кормить детей? Он рассказал Стэфану, как пытался заниматься ростовщичеством, но дело у него не пошло, потому что желающих взять деньги было полно, и даже высокие проценты мало кого останавливали, но такого, чтобы деньги к нему вернулись, не было, со слов трактирщика, ни разу. Трактирщик сказал, что если бы Стэфан не был Говнюком, то он пригласил бы его к себе и показал, какое количество долговых расписок находится у него в специальной шкатулке. Если бы все отдали ему деньги с процентами, он немедленно уехал бы… Дальше он начал говорить шепотом, потому что уехать он мечтал… в Город Говнюков, где собирался открыть какое-то потрясающее и чрезвычайно доходное дело.

Стэфан рассеянно слушал всю эту болтовню, ему просто было хорошо от того, что удалось смыть с себя кровь и грязь, как будто он смыл часть напоминаний о том, что случилось, о том, что наполняло его душу страхом, тоской и унынием, несмотря на то, что надежда еще находилась с ним. Стэфан спросил у трактирщика, как они понимают, кто Говнюк, а кто нет. Тот, попав на любимую тему, затараторил как ужаленный, радостно описывая способы распознать Говнюка, но среди всей лавины слов Стэфан не смог уловить действительных и определенных признаков. Все, что говорил трактирщик, казалось Стэфану подходящим ко всем людям, да и к самому трактирщику в том числе. Но он не стал обнародовать свое сомнение перед мужем трактирщицы, опасаясь не получить новой рубахи, тем более что в конце десятиминутной тирады хозяин трактира высокомерно заявил, подводя итог, что Говнюка нужно чувствовать, но для этого надо самому не быть Говнюком. Тогда Стэфан спросил, как люди становятся Говнюками, или они ими рождаются? Тут трактирщик весело захохотал и предположил, что Стэфану все же досталось от Уродов по голове, раз он не знает таких элементарных вещей.

– Никто не рождается Говнюком, все при рождении – обычные дети, хотя, кстати говоря, дети часто бывают похожи на Говнюков. Но то, что нормально для годовалого или трехлетнего ребенка, никуда не годится для взрослого человека – люди ведь взрослеют, растут и постепенно начинают понимать, что гадости делать не надо, не надо быть трусом и болтуном, не надо быть капризным, жестоким и неуправляемым, надо осознавать, что кругом тебя живут такие же люди, как и ты. Все это вроде бы понимают. На словах вообще каждый понимает, но не каждый имеет силы так жить. Чаще всего дети из-за неправильного воспитания вырастают в Говнюков, а не в людей, но бывает, что взрослые делаются Говнюками мало-помалу. Конечно, это получается не сразу, сначала человек только иногда ведет себя как Говнюк, а потом привыкает, иначе и жизни себе уже не мыслит и через некоторое время становится Говнюком. Это незаметно происходит. Стэфан не удержался и задал опасный вопрос, который давно крутился у него на языке и не давал покоя:

– А ты сам не боишься стать Говнюком? Ведь, если честно говорить, ты же обворовал меня…

Трактирщик нисколько не обиделся, а сделал серьезное лицо, – напротив, еще более к Стэфану расположившись как к понимающему и чуткому собеседнику, начал изливать свою душу по этой очень волнительной для него проблеме:

– Честно тебе сказать, ты задел самое больное мое место… Я очень боюсь стать Говнюком, и временами мне снится, что я уже Говнюк, тогда я в ужасе просыпаюсь. Иногда мне кажется, что я медленно, но неотвратимо становлюсь Говнюком изо дня в день… Но, знаешь, я два раза в неделю хожу к Мертвому камню, и там обо все рассказываю, каюсь и даже плачу иногда… Может быть, поэтому я еще и не Говнюк. Мертвый камень всем помогает. Хотя знаешь, если иметь много денег и хороший доход, то и в Городе Говнюков можно неплохо устроиться, а там никто тебя не обидит только за то, что ты Говнюк – там и так одни Говнюки. Я слышал, что Говнюки еще чего-то лишаются, когда делаются такими, какие они есть, но не помню именно… наверное, не очень важного, то ли в зеркало они почему-то не смотрятся, то ли еще чего… Но тебе парень я, конечно, не завидую, скорее всего, ты умрешь раньше, чем заживет твоя рука, денег у тебя теперь нет… Как ты выживешь один, без людей? Знаешь, я дам тебе совершенно бесплатно еще одну вещь, она ценная, ты просто надавил на меня, и я отдам ее тебе просто так, хотя и жалко, конечно, но мне она все равно без надобности, я и пользоваться ей не умею, а ты похож на Говнюка, который был когда-то охотником. Ты же был охотником?

– Наверное, я не помню.

– Да, здорово тебе Уроды башку поправили. Ну, по крайней мере, судя по твоему плащу и по сапогам, ты был охотником раньше. И еще. Мне причудилось, что ты был охотником, а возможно, даже и воином, когда ты вскочил и чуть не попер на меня со своей поломанной рукой… Я даже испугался немного, скажу тебе честно. А ты действительно был готов со мной драться?

– Не знаю…

– Да, Говнюки все туповатые, это точно. Ну, так вот, чтобы моя совесть в отношении твоей Говнючей персоны была спокойна, я дам тебе вот этот кожаный ремешок, специально сделанный, чтобы можно было в него вложить камень и, прицелившись, метнуть его в какую-то небольшую птичку или зверюшку, чтобы подбить ей лапку или крылышко, а потом поймать!

– Это праща?

– Да-да, именно так, по-моему, она и называется. Честно говоря, у меня ее забыл один человек, это было давно, и я думаю, он уже не вернется…

– Спасибо и на этом, трактирщик, но мне кажется, что все-таки ты рано или поздно станешь Говнюком…

– Лишь бы не раньше, чем накоплю на безбедную жизнь в Городе Говнюков, а у тебя действительно большие шансы стать Злобным Говнюком и болтаться на виселице…

– Очень постараюсь этого избежать, а когда делаешься Говнюком, это навсегда?

– Практически – да! Хотя твое «навсегда», скорее всего, не будет очень долгим… Ха-ха-ха… (Трактирщик весело засмеялся своей остроумной шутке и некоторое время хохотал, с удивлением поглядывая на Стэфана, почему он не веселится.) Да, у Говнюков с чувством юмора так же плохо, как и с соображаловкой. Так вот, я не знаю ни одного Говнюка, который перестал бы быть Говнюком, хотя я и слышал что-то об этом. По старинному преданию, какой-то Великий Герой, освободивший чего-то или кого-то от Уродов или еще более ужасных тварей, был некоторое время Говнюком. Но, по-моему, это просто фольклор и не стоит придавать ему практическое значение. Посуди сам, ну какие шансы у Говнюка стать Героем? Ведь Герой всех любит! Почти как Принцесса, а Говнюков все гонят и шпыняют, ну за что им любить хоть кого-то? И вообще, как можно любить тех, кто тебя… ну ты сам понимаешь, мне не хочется этого произносить, я лучше скажу это Мертвому камню, а повторяться ненавижу… Ну, все, Говнючок, твоя лапка готова, если успеешь в этой жизни еще пару раз принять мое средство, считай, что тебе крупно повезло, потому что его нужно пить не чаще, чем раз в неделю – по глотку. Можешь пить и чаще, но толку не будет, просто переведешь снадобье. Я, как честный человек, даю тебе полную норму – на восемь недель, хотя и жалко просто так выбрасывать хороший продукт.

Стэфан остался сидеть посреди заднего двора трактира. Минут через десять трактирщик вернулся с рубахой, небольшим мешочком продуктов и пращой, завернутой в тряпочку. Стэфан оделся, закинул мешок за спину, пращу сунул в карман и, кивнув трактирщику, снова вышел на дорогу. Он шел через деревню, утро было уже в самом разгаре: кругом сновали люди, они куда-то шли, бежали, разговаривали, но на Стэфана никто не обращал внимания, как будто его и не было вовсе. Это было чудно и даже немного забавно. Стэфан представлял себе, что он невидимка. Почувствовав себя таким незаметным, Стэфан решился украсть топор, который кто-то бросил возле дороги у одного из заборов – это был неплохой, целиком из железа, крепкий топор, не очень большой, но довольно увесистый – в общем, как раз такой топор и нужен был Стэфану. Приметив этот полезный инструмент еще издалека, Стэфан, проходя мимо него, невзначай нагнулся, поднял топор и сунул его за пазуху, не обращая внимания на людей, что в нескольких шагах от него занимались каким-то своим делом. Он успел пройти уже почти до конца деревни, как услышал сзади крики и увидел преследующих его. Они орали и улюлюкали, размахивали руками и палками, Стэфан на секунду было остановился с мыслью вернуть топор, извиниться, объяснить безвыходность своего положения, но через секунду он вспомнил Стражника, Трактирщика и его жену, повернулся и изо всех сил побежал вон из деревни. Он бежал, придерживая рукой свой мешок, и бежал так быстро, как мог, пару раз он оглядывался, как преследуемый охотниками зверек – погоня приближалась, но довольно медленно. Вероятно, его преследовали не самые лучшие бегуны, а может быть, и гнали они его только для удовольствия позабавиться, в общем, вскоре за деревней погоня отстала. Когда звуки сзади затихли, Стэфан на всякий случай еще пробежал сколько мог и остановился только тогда, когда сил уже совсем не было, он перешел с бега на шаг, а потом почувствовал, что просто начинает терять сознание. Вокруг Стэфана был лес, дорога осталась где-то левее. Солнце уже поднялось высоко над горизонтом и так хорошо пригревало, что Стэфан позволил себе плюхнуться под деревом и подставить лицо солнечным лучам.

Он вытянул ноги, облокотился на березку и закрыл глаза, собираясь посидеть всего несколько минут и идти дальше, но так хорошо было под этими солнечными лучами, так они нежно грели его тело, что сон сморил усталого Говнюка. Мысли о том, что нужно отойти подальше от деревни, нужно делать себе какое-то жилище, нужно думать о пище, слабо пытались помешать его сну – он должен был спать и не мог заставить себя разлепить глаза. Оставив провидению о себе заботиться, Стэфан мягко провалился в нежную теплую глубину, сначала сидя под березой, а потом и улегшись здесь же на солнышке, завернув тело в свой охотничий плащ, а голову примостив на мешке с продуктами, полученными от трактирщика. Засыпая, Стэфан подумал, что если бы сейчас была не весна, а осень или зима, это, вероятно, был бы последний сон в его жизни, но и тогда он не смог бы отказать себе в удовольствии уснуть. Сквозь дрему ему казалось, что слышатся чьи-то шаги, голоса, приближается опасность, но открыть глаза или пошевелиться было выше его сил.