Текст книги "Раубриттер III. Fidem"

Сразу несколько людей в темных монашеских рясах попытались схватить Франца за руки. Они не видели лихорадочного блеска его глаз, они не видели стекающей по подбородку крови.

– Назад! – рыкнул Гримберт во всю силу стальных легких. – Назад, дураки!

Но было уже слишком поздно.

* * *

Ближайшему монаху, взявшему было его за плечо, Франц вырвал зубами горло. Это вышло так быстро, что несчастный сам не успел осознать произошедшего – попятился назад, недоуменно подставляя ладони под багровый водопад и не замечая обнаженных изломанных труб пищевода и трахеи, торчащих из-за кадыка.

Кто-то испуганно завопил и попытался отскочить в сторону, но его ослабленный проказой череп тихо хрустнул, когда кулак Франца с исполинской силой вмял височную кость глубоко в мозг.

Франц бросился на монахов молча, без молитвы и боевого клича, единственным издаваемым им звуком был спазматический хрип легких – отзвук чудовищного смеха, что разрывал его грудь минуту назад. Но он не смеялся. Он убивал.

Наиболее отчаянные братья-рыцари попытались схватить его, но это было не проще, чем удержать в руках крутящийся мельничный жернов. Франц легко расшвырял их, отбросив в стороны точно тряпичных кукол. Только внутри у них была не вата, что подтвердила алая капель, мгновенно залившая разгромленные столы и каменные плиты.

Кто-то взвыл, прижимая руки к разорванному боку, кто-то беспомощно мычал, катаясь по полу с поломанными ребрами. Франц не дрался. В его хаотичных нечеловеческих движениях, от которых трещали его напряженные сверх предела человеческие кости, не было ни тонко рассчитанной силы бойца, ни природной грации хищника. Он походил на обезумевшую куклу на руке уличного шарманщика – тряпичную куклу, которая бьется в агонии, терзая в клочья всякого, кто имел несчастье оказаться к ней слишком близко.

Какой-то новициат, лицо которого еще не успела украсить печать лепры, попытался прикрыть живот руками, но сломанные пальцы Франца, заключавшие в себе какую-то чудовищную нечеловеческую силу, вонзились ему в живот, разорвав диафрагму и вытащив наружу сизые оболочки кишечника. Другой хотел было отскочить в сторону, но тут же оказался распластан на полу и наполовину освежеван.

Франц уже не казался неповоротливым и толстым. Он двигался со скоростью, которой невозможно было ожидать от человека его комплекции, и, несмотря на то что его движения казались случайными, никуда не направленными, очень быстро сделалось видно, что он двигается вполне осознанно, настигая лазаритов и обрушивая на них все новые и новые остервенелые удары.

Несмотря на преимущество электронных сенсоров доспеха, Гримберт почти мгновенно потерял возможность ориентироваться в происходящем, слишком много вокруг него оказалось двигающихся фигур. Кто-то в последней отчаянной попытке пытался пробиться к безумствующему рыцарю, кто-то, напротив, тщился отползти от него прочь, зажимая кровоточащие раны и придерживая переломанные конечности. У всех физических величин в одно мгновение исчезли пространственные координаты, отчего в создавшемся хаосе невозможно было определить их действительное местоположение. Кажется, где-то под опрокинутым столом стонал Шварцрабэ.

В развернувшемся побоище единственным, кто сохранил хоть какое-то хладнокровие, оказался Красавчик Томаш. С трудом взобравшись на стол, изувеченный горбун выхватил из-под робы небольшой серебряный лайтер и принялся вколачивать в бурлящее человеческое месиво ослепительные лучи, отчего по трапезной, мешаясь с щекочущим запахом крови, поплыла вонь обожженного мяса.

Рыцари ордена Святого Лазаря были обучены битве, но источенная болезнью плоть, столкнувшись с нечеловеческой яростью безумца, не была надежным подспорьем. Лишенная защиты броневой стали, она ничего не могла противопоставить хаотичным ударам Франца, полосующим ее вдоль и поперек. Пытаясь повалить его, монахи лишь мешали друг другу, те же из них, кто соприкоснулся с его убийственной яростью, спешили, завывая, убраться подальше, отчего столпотворение делалось еще большим.

В этом столпотворении Францу не требовалось выбирать цели, он рвал в клочья всех, имевших несчастье оказаться рядом, и делал это с пугающей нечеловеческой эффективностью. Гримберт на миг встретился с ним взглядом и вздрогнул. С залитого кровью лица, которое уже не выглядело мальчишеским, на него взирали мертвые, сделавшиеся стеклянными глаза безумца. На глазах у Гримберта луч лайтера срезал ему ухо вместе с половиной подбородка, но Франц даже не вздрогнул. Он продолжал свою страшную жатву.

Перед Гримбертом вдруг возникло искаженное лицо Томаша.

– Да стреляйте же, болван! Стреляйте, чтоб вас!

Стрелять… «Серый Судья» медленно соображал, но приказ изготовиться к бою относился к категории приоритетных. С коротким комариным писком полумрак монастырского рефектория утратил лишние тона, сделавшись почти черно-белым и безжалостно острым – автоматика нарочно привела контрастность к максимуму, чтоб облегчить поиск цели и наведение орудий.

Орудия ему не понадобятся, это он понял еще до того, как прицельный маркер попытался заключить в объятия мечущуюся фигуру Франца. Вздумай он стрелять из пушек в этой давке, не уцелеть и оставшимся братьям – боекомплект был заполнен осколочно-фугасными снарядами. Единственная надежда – на пулеметы.

«Серый Судья» создавался для боя с себе подобными громадами, закованными в броневую сталь рыцарями, его приводы наводки не были рассчитаны на поражение столь малых и быстро перемещающихся целей. Выпущенная им с близкого расстояния свинцовая плеть пронеслась мимо неистовствующего окровавленного существа, бывшего когда-то Францем Бюхером, вдавила в стену какого-то монаха и превратила его в дергающиеся клочья мешковины, окутанные каменной пылью.

Дьявол. Гримберт скорректировал огонь, но вторая очередь легла ненамного ближе, перемолов опрокинутый стол и пару укрывавшихся за ним фигур. Безжалостная четкость визора теперь лишь раздражала – Гримберт отчетливо видел, как пули кромсают гниющие тела под монашескими рясами, вышибая из них осколки деформированных костей вперемешку с дымящимся мясом.

Но в третий раз он все-таки попал.

Франц завертелся вокруг своей оси – кинетической энергии нескольких пуль, угодивших ему в торс, хватило даже для того, чтоб противостоять его дьявольской силе. Человеческая плоть не может воспротивиться законам физики, разве что поддержанная чудом. Но чудо, вселившееся во Франца, уже утратило свою силу – чудовищное, убийственное, звериное чудо, – оставив его корчиться на полу. Не человек, а человекоподобный огрызок, покрытый алой бахромой сорванной кожи, весь изломанный, истекающий кровью и желчью, извивающийся подобно змее с перебитой спиной…

– Пошлите за приором! – хрипло рявкнул Томаш. – Немедля! И несите веревки. Он лишь ранен, мы должны…

Веревки не потребовались. Потому что Франц вдруг захохотал, обнажив рваную рану рта в обрамлении осколков зубов. Его слезящиеся глаза ничего не видели, но он хохотал, сотрясаясь и вздрагивая, точно хотел из последних сил вдоволь насмеяться перед тем последним пределом, который вдруг распахнулся перед ним. И Гримберт подумал, что эти глаза видят перед собой отнюдь не райские врата…

Существо, прежде бывшее Францем, подняло истерзанные руки и обхватило себя за шею, не переставая хохотать. Но ведь не хочет оно…

Рывок был такой чудовищной силы, что явственно затрещали позвонки, а челюсть отскочила в сторону, точно на шарнире. Еще рывок – и из ослепших глазниц хлынула черная кровь.

– Боже, он хочет…

Третий рывок оказался последним. С хрустом, похожим на хруст сминаемого яблока, существо выворотило собственную голову из плеч и мгновенно замерло, наконец перестав смеяться. Гримберт смотрел на него, забыв даже поставить еще дымящееся оружие на предохранители.

Картина была страшной. Весь рефекторий был завален телами, безжизненно распростертыми или вяло извивающимися. Отовсюду доносился стон, кое-кто из монашеской братии принялся переворачивать изрешеченные пулями столы, пытаясь восстановить хоть какой-то порядок, кто-то дрожащим голосом затянул молитву.

Первым, кого Гримберт смог узнать, был Шварцрабэ. Выбравшийся из-под обломков, впервые утративший свою смешливость, хозяин «Беспечного Беса» выглядел так, словно перенес самую страшную битву в своей жизни.

– Все кончено, – сказал ему Гримберт. Больше для того, чтоб заглушить заунывную молитву, читаемую уцелевшими братьями, чем для того, чтобы ободрить. – Он мертв.

Шварцрабэ взглянул на «Судью» с горькой усмешкой, от которой Гримберта передернуло.

– Кончено? Господь с вами, сир Гризео, как бы я хотел надеяться на то, что вы правы!

* * *

Приор Герард долго молчал. Стоящий в окружении изрешеченных пулями обломков, он сам выглядел изувеченной статуей, водруженной кем-то на опустевшем поле битвы. Лазариты уже успели вынести тела своих собратьев и теперь спешно присыпали опилками багровые лужи, извлекая из них остатки человеческой плоти, похожие на клочья беспорядочного разросшегося бледного мха, но работы им предстояло еще много.

Черт возьми, подумал Гримберт с мрачной усмешкой, даже если они будут работать до заката, рефекторий от этого не перестанет быть похожим на бойню. Защищенный фильтрами доспеха, он не ощущал запаха пролитого пива, крови и паленого мяса, но достаточно хорошо себе его представлял.

– Это мое последнее слово, сир Томаш. Ворота Грауштейна останутся закрыты вплоть до моих последующих распоряжений.

Любого другого тон его голоса заставил бы замолчать, но Красавчик Томаш был сделан из другого теста – куда более грубого и горького, чем то, которое шло на монастырские просфоры.

– Какого черта, приор? – пророкотал калека, сверкая единственным глазом. – Не много ли вы себе позволяете? Потрудитесь объяснить!

Шварцрабэ осторожно взял его за рукав. Все еще покрытый пылью и свежими ссадинами, он на удивление быстро вернул себе контроль над собственным телом, но не душевную безмятежность.

– Сир Томаш немного несдержан, но его недоумение находит отклик во всех нас, господин прелат. Мы чтим уставы вашего монастыря, равно как и ваше несомненное право управлять здесь по вашему рассуждению, однако смею напомнить, что перед вами стоят рыцари. А на рыцарей его величества, как вам известно, монастырская юрисдикция не распространяется. Мы не имеем отношения к ордену.

Стальные пластины, благодаря которым лицо приора Герарда оставалось единым целым, зловеще скрипнули.

– Не имеете, – обронил он негромко. – А люди, которые погибли здесь, имели. Пятеро братьев-рыцарей, трое обсервантов и еще трое новициантов-послушников. За один день мой приорат потерял больше людей, чем в стычке с еретиками. И я скорее собственными руками приколочу к воротам Грауштейна полумесяц со звездой, чем оставлю этот случай без должного расследования.

– Вот ваше расследование, – грубо бросил Томаш, косясь на приора из-под клочковатых бровей. – Валяется в углу без головы. Чего вам еще надо?

Он был прав. Угрюмые братья-лазариты сновали по разгромленному рефекторию, собирая в холщовые мешки разрозненные фрагменты того, что час назад жило, дышало и называло себя сиром Францем Бюхером. И, кажется, эта работа не вызывала у них большого восторга.

– Погибли люди. Много хороших, преданных ордену людей. Я ответственен перед Господом и людьми за эти жизни, и я намерен установить причину трагедии во что бы то ни стало. Если у этой причины имеются имя и душа, я узнаю их, а до тех пор ворота Грауштейна будут оставаться закрытыми. Понимаю, что это решение не родит в ваших сердцах радости, но вынужден призвать вас укротить порывы благородного гнева, чтобы прислушаться к голосу разума. И выполнять мои требования на… протяжении ближайшего времени.

Томаш недовольно передернул кривыми плечами:

– Черт знает что! Парень просто из ума выжил, вот и вся трагедия! Мозговая горячка, или как это называется! Дело неприятное, но иногда случается. Мой дядька из Брно был такого же нрава. Как выпивал лишнюю бутылку вина, так сущим демоном делался, четверо удержать не могли. Человек пять до смерти забил, пока ему в кабацкой драке кистенем затылок не проломили.

– Франц не был похож на безумца, – заметил Шварцрабэ, тоже пристально наблюдавший за тем, как останки хозяина «Стальной Горы» выносят на носилках из рефектория. – Мне показалось, это был вполне здравомыслящий молодой человек. Может, не выдающегося ума, но и не безумец. Даже не знаю, что на него нашло.

– Много вы знаете о безумцах! – сварливо отозвался Томаш. – Говорят, у некоторых это в полнолуние случается или от душевных переживаний каких. Мой дядька из Брно тоже вот…

Шварцрабэ вздохнул:

– О, я видел много безумцев. Один мой приятель делался совершенно безумен при звуках флейты. Прямо-таки совершенно терял человеческий облик, приходилось пускать ему кровь, пока не успокаивался. Это все из-за осколка бретонской шрапнели, что засел у него в голове, что-то он там у него, должно быть, пережимал… А мой кузен всю жизнь до самой смерти пребывал в уверенности, что он – чудом уцелевший при Угольном побоище папа Луций Двенадцатый, и даже писал украдкой буллы на салфетках и носовых платках. Но никогда прежде я не видел, чтоб человек, охваченный безумием, с такой яростью бросался на прочих. Господи, я слышал, как хрустели его собственные кости, когда он терзал тех несчастных! Он был будто бы… одержим.

Последнее слово Шварцрабэ произнес неуверенно, как бы удивляясь самому себе. Гримберт отметил беспокойный ропот лазаритов, убиравших останки страшного пиршества. Никто из них не осмелился произнести что-то вслух, однако общая мысль, охватившая их, была столь явственной, что казалась радиопередачей, звучащей во всех слышимых диапазонах.

– Мы проведем все надлежащие проверки, – одним взглядом приор Герард заставил своих прокаженных послушников вернуться к работе. – Может, мы не госпитальеры, но в Грауштейне найдется оборудование, чтобы сделать все необходимое. Возможно, подобный эффект был вызван передозировкой каких-то запрещенных Святым престолом стимуляторов или опухолью в мозгу… Как бы то ни было, повторю сказанное ранее. Все паломники, находящиеся здесь, могут пользоваться гостеприимством Грауштейна до той поры, пока я не сочту возможным открыть ворота. Не беспокойтесь, орден предоставит вам все необходимое. Кельи и пропитание для вас и ваших слуг, а также слово Божье для поддержания духа. Это все, что Грауштейн может предоставить к вашим услугам. А теперь настоятельно прошу вас удалиться – моим людям предстоит здесь много работы.

* * *

Из рефектория «Серый Судья» вышел так резко, что едва не раздавил нескольких лазаритов, возящихся у входа с окровавленными носилками. Стараясь не поддаваться жару клокочущей в венах ярости, Гримберт заставил себя сбавить ход и резко изменить направление.

Монастырские крысы! Гнилое отродье! Проклятые святоши!

Грауштейн уже казался ему гигантской клетью из серого камня, прутья которой столь плотно подогнаны один к другому, что даже воздух с трудом проникает внутрь. Клетью, куда он самонадеянно залез по доброй воле, убедив себя в том, что ему ничего не грозит. Возомнив себя непревзойденным шпионом. И вот – пожалуйста. Застрял, как крыса в капкане.

– Сохраняй хладнокровие, Паук.

Гримберт вздрогнул от неожиданности.

– Дьявол тебя разбери, Берхард!

– Ты злишься – и это хорошо заметно. На твоем месте я бы не привлекал к себе лишнее внимание, оно явно не пойдет тебе на пользу в данных обстоятельствах.

Берхард был прав. На монастырском подворье «Серый Судья» заметил не меньше полудюжины рыцарей с невзрачными эмблемами ордена. Прибывшие по тревоге, они оцепили рефекторий и замерли в сонной неподвижности, но Гримберт знал, что это ощущение обманчиво. Возможно, их оружейные системы активированы и ждут лишь короткого мысленного приказа, чтобы обрушить на подозрительного чужака всю мощь своего огня. Он буквально кожей ощущал висящую над ним подобно ангельскому нимбу отметку-целеуказатель.

Гримберт перевел дух, позволяя свежему кислороду окатить легкие, проникнуть в кровь и немного освежить мысли. Это потребовало немного времени, но принесло свои плоды, он вернул себе способность мыслить спокойно и ясно. Горячая кровь и без того причинила ему много проблем в прошлом.

– Ты уже в курсе произошедшего?

Берхард мрачно усмехнулся из-под шляпы:

– Весь монастырь в курсе.

– Паром еще на ходу?

– Вытащен на берег и оцеплен братьями-рыцарями. Но я не думаю, что ты настолько глуп, чтоб попытаться отбить его силой.

Нет, подумал Гримберт. Ты презираешь меня, однако я не настолько глуп. Гарнизонных пушек Грауштейна, может, недостаточно, чтобы отбить нападение кельтов, но вполне достаточно, чтобы превратить меня вместе с паромом в мелкую металлическую крошку на дне Сарматского океана.

– Ничего не поделаешь, придется нам какое-то время побыть гостями Герарда, – пробормотал он. – Похоже, он настроен весьма серьезно, а я не в том положении, чтобы вступать с ним в спор.

– Какие будут распоряжения, мессир?

Гримберт скрипнул зубами. Ядовитый сарказм Берхарда он улавливал не хуже жесткого гамма-излучения.

– Запасемся христианским смирением, барон. Раз уж нам не избежать гостеприимства Грауштейна, будем использовать его наилучшим образом. Попытаемся выведать все грязные секреты, которые святоши не успели спрятать под замок.

– Если ты рассчитываешь на меня, не ожидай слишком многого. Едва ли я сойду за своего в этом прокаженном братстве.

– Не умаляй своих талантов, Берхард, ты даже у Вельзевула выведаешь рецепт серного варева. Кроме того, монастырь сейчас под завязку набит паломниками, что тоже нам на руку. Чем глубже людское море, тем больше течений в нем ходит. Слейся с толпой и собирай всю информацию, до которой дотянешься.

– Отличная затея, – Берхард не посчитал нужным изображать энтузиазм. – Ну а ты чем займешься?

Гримберт сделал глубокий вдох.

– Буду молиться, – усмехнулся он. – Что еще мне остается?

* * *

«Серый Судья», в отличие от своих более совершенных собратьев, не был наделен развитыми навыками самостоятельности. Будучи по своей природе послушным исполнительным механизмом, он привык беспрекословно выполнять волю своего хозяина, пытаясь трактовать его мысленные импульсы в меру своего скудного разумения, но на большее не годился.

Он не умел самостоятельно строить маршрут, не умел выполнять сложное маневрирование, а снующих под ногами людей зачастую попросту не воспринимал в качестве препятствий. Если бы Гримберту вздумалось отпустить «Судью» бродить по монастырю по своему разумению, как иной раз отпускают коня гулять по пастбищу, тот в самом скором времени растоптал бы кого-нибудь из лазаритской братии, а то и своротил бы бронированным плечом какую-нибудь из построек. Гримберт стиснул зубы, подумав об этом. Этого еще недоставало. После трагедии, разразившейся в рефектории, Грауштейн более не напоминал ярмарку, заполненную гомонящим праздным людом, он напоминал…

Осажденную крепость, подумал Гримберт, ощущая, как серый камень Грауштейна, еще недавно казавшийся старым и высохшим, наполняет душу тяжелым гранитным холодом. Мы все – точно беглецы, спрятавшиеся за стенами от грохочущих кельтских дредноутов, нестройными голосами горланящие гимны и силящиеся сделать вид, будто жизнь течет привычным порядком, а опасности вовсе нет.

Опасность есть. Он ощущал это невесть какими датчиками, которые определенно не закладывались в конструкцию «Серого Судьи». Должно быть, они были его собственными, настроенными за многие годы на определенную частоту и теперь тревожно сигнализирующими.

Опасность.

Он ощущал ее отчетливо, как писк тревожного зуммера, но в то же время был бессилен определить угрожающее направление и форму. Так бывает, когда находишься в зоне смертоносного облучения, не зная об этом. Что-то покусывает душу, делается сухо в глотке, отчаянно ноет в животе… Гримберт машинально проверил радиационный фон – кажется, в пятый раз за то время, что вышел из рефектория, – и не обнаружил в показаниях приборов ничего нового. Сто пятьдесят миллизивертов. Немногим больше, чем полагается, но, надо думать, в окружении гранита неудивительно, особенно учитывая бесчисленные ядерные бомбардировки, которые учиняли кельты над Грауштейном в минувшие века…

Опасность. Гримберт стиснул кулаки. Его собственное тело, которое он ощущал подобием съежившейся в стальных потрохах комком плоти, даже не шевельнуло сухожилиями. Осталось недвижимым, как мертвый зародыш в стальной многослойной оболочке. Ему лишь показалось, что он сжал кулаки, – это «Серый Судья», послушно откликнувшись на его мысленный импульс, щелкнул затворами орудий в пустоту, заставив какого-то чумазого обсерванта, тащившего навстречу ему пивной бочонок, вскрикнуть от неожиданности и свалиться в канаву.

Не будь дураком, Паук, приказал себе Гримберт. Кому, как не тебе, знать, что чудеса редко приходят в одиночку. Всякое уважающее себя чудо ищет компанию, причем нередко компанию скверную, самого дурного толка.

Семь лет назад в Верчелли замироточила виноградная лоза. Чудо было неприхотливым, не очень-то изысканным, но в восточных землях империи такие неизменно находят популярность среди черни. В Верчеллу устремились паломники, на несколько недель наводнив ее и обеспечив тамошним сеньорам недурной довесок к их прибыли. Лоза мироточила двадцать дней подряд, а на двадцать первый чудо обрело продолжение, причем самого скверного толка. Местный епископ попытался получить чудодейственную святыню в свое распоряжение, здраво рассудив, что той не место на рыночной площади.

У бургграфа Верчелли на этот счет было свое мнение, неудивительно, что их спор, поначалу напоминавший достойную беседу двух почтенных теологов, довольно скоро превратился в ожесточенную пулеметную пальбу. Так как дело происходило в городе, наполненном паломниками, среди которых имелись и рыцари, те не замедлили вступить в конфликт, притом выбирая сторону так поспешно и импульсивно, что в скором времени весь город превратился в одну огромную исходящую дымом руину.

Когда подсчитали ущерб, выяснилось, что явленное виноградной лозой чудо стоило жизни по меньшей мере трем сотням несчастных и четырем рыцарям, ущерб казне же составил десять тысяч денье – больше, чем причинило последнее нашествие лангобардов.

Девять лет назад жители деревни поблизости от монастыря Сакро-Монте-ди-Варалло поведали миру о чудодейственном источнике, что пробился в одной из окрестных скал. Вода, извергаемая из него земными недрами, отличалась удивительным вкусом, а люди, осмелившиеся попробовать ее, уверяли, что помолодели на двадцать лет, излечившись при этом от мучивших их болезней. Весть о «Святой воде Сакро-Монте» облетела Туринскую марку с такой скоростью, будто передавалась не из уст в уста, а самыми мощными радиостанциями Турина во всех направлениях и на всех частотах. Уже к исходу третьего дня монастырь был окружен толпами страждущих, а к пятому их сделалось столько, что забеспокоились при маркграфском дворе – такое стечение паломников неизбежно вело за собой всплески холеры и тифа, не говоря уже о том, сколько среди возбужденной чудесами паствы происходило обыкновенной поножовщины и грабежей.

Люди, дорвавшиеся до чудодейственного источника, алкали из него с такой жадностью, будто в жизни ничего не пили, и даже купались в нем, а некоторые даже и крестились. Чудодейственная вода обнаружила в себе свойства лечить не только чуму и сифилис, но и запущенные генетические болезни, за которые не взялись бы даже придворные маркграфские врачеватели. Гримберт сам видел, как немощные старики, окунувшись в святой источник, отбрасывали прочь костыли и выходили на своих двоих, лучась счастьем и исступленно выкрикивая молитвы.

Чудо закончилось на шестой день, когда Гримберт распорядился провести анализы чудодейственной жижи, бьющей из скалы под монастырем. Результаты их оказались неутешительны. «Святая вода Сакро-Монте» оказалась жидкостью из прохудившегося контура охлаждения монастырского реактора – чудовищно загрязненной и несущей в себе такую дозу радиации, что могла бы свалить коня. Страждущие паломники были немедленно разогнаны, чудодейственный источник запечатан, но пять дней промедления сказались в самом скором времени. Если верить донесениям, не меньше трех сотен человек погибли в первый же месяц от острой лучевой болезни, сколько же их расползлось восвояси, смертельно пораженных и харкающих кровью, никто уже не считал – время чуда закончилось.

Или одиннадцать лет назад, когда чудо сошло на одного отшельника, ютящегося в горах, утверждающего, что видел во сне тринадцать черных козлов и был благословлен самим Иисусом Христом, сделавшись защитником нищих и убогих!.. Дело вполне могло закончиться самым настоящим мятежом, если бы Гримберт вовремя не разглядел источник неприятностей в зародыше и не приказал удавить самозваного святого.

Тринадцать лет назад…

Довольно, подумал Гримберт. Хватит.

Любое чудо тянет за собой целый хвост из событий подобно тому, как комета, чертящая траекторию по ночному небу, несет свой – из раскаленных газов и льда. Вот только далеко не все эти события так же благостны, как породившее их чудо.

Петляя меж монастырских построек, старых складов, рефекториев и цистерн, Гримберт, сам того не замечая, вывел «Серого Судью» к южной оконечности крепостных стен. Здесь было куда меньше монахов и паломников, чем в тех частях, что примыкали к собору, отчего двигаться было легче – не было опасности наступить на кого-то ненароком. Но Гримберту быстро надоело мерять шагами уложенный серой брусчаткой монастырский двор.

Южная башня. Двинувшись к ней, Гримберт обнаружил отсутствие охраны – времена, когда ее стерегли бдительные монастырские стражи, канули в прошлое, как канули в пучины Сарматского моря грозные дредноуты кельтов. Когда они с Берхардом приближались к Грауштейну на пароме, эта башня казалась небольшой, едва выдающейся из общей цепи сторожевых башен, но теперь, подойдя к ее подножию, Гримберт получил возможность оценить ее истинные размеры.

Огромное сооружение из камня предназначалось для того, чтобы его защищали не только люди – человеческая плоть куда слабее гранита, – но и рыцари. Гримберт ничуть не удивился, обнаружив нахоженную исполинскую лестницу, широкой спиралью ведущую наверх, достаточно широкую, чтобы по ней могли пройти два «Судьи» плечом к плечу.

Ему не хотелось разглядывать монастырские фортификации, как и пялиться в воды окружающего его мертвого океана, но обжигающим мыслям, крутящимся в его голове, требовался аккомпанемент в виде тяжелого гула доспеха, гонящего охлаждающую жидкость по своим металлическим венам, и ритмичных шагов. Требовался жар большого тела и его сила.

Была ли смерть Франца трагической случайностью из числа тех, что неизбежно обрамляют собой всякое чудо? Или частью плана, который он, Гримберт Туринский, привел в действие, неосторожно сунувшись в расставленную специально для него ловушку?

Грауштейн – вотчина приора Герарда. Здесь он не просто силен, здесь он всевластен, одно его слово повелевает рыцарской гвардией из закованных в сталь монахов-рыцарей, отпирает двери и заряжает орудия. Если он заподозрил, что под серой броней «Судьи» скрывается его заклятый враг, мог ли он разыграть это представление?

Без труда, вынужден был признать Гримберт, разглядывая истертые каменные ступени, из которых тяжелые ноги «Судьи» вышибали пучки быстро гаснущих искр. Приору Герарду ничего не стоило шепнуть своим некротичным слугам, чтобы те сыпанули в пиво Францу отраву. Какой-нибудь сложный нейротоксин, погрузивший бедного рыцаря в приступ неконтролируемой ярости, амока, отключившего все сдерживающие центры и превратив в пышущую слепой яростью машину из плоти и костей. Прекрасный повод для того, чтобы захлопнуть ворота Грауштейна на время расследования, надежно заперев внутри неосторожных мошек, запорхнувших на запах чуда и мнящих себя лазутчиками.

Скверно. Гримберт рыкнул сквозь зубы, едва не своротив бронированным плечом кладку.

Берхард был прав, забравшись сюда, он подверг себя опасности. Сам отдал собственную жизнь в распоряжение приора Герарда, не задумываясь о том, что станется, если старой карге судьбе взбредет в голову перемешать карты на столе, как она уже сделала когда-то…

Гримберт сцепил зубы, пытаясь настроиться на волну размеренно скрипящего сочленениями «Серого Судьи». Древний стальной воин, тот не знал ни сомнений, ни страха, лишь монотонно шагал, терпеливо таща на себе многотонную ношу, в которую входил и сам Гримберт. Легко же им приходится, этим стальным существам, наделенным лишь малой толикой разума, но не наделенным душой со всем ее скарбом…

Не слишком ли сложно? Если бы приор Герард доподлинно знал, что под броней «Судьи» скрывается Гримберт, он запросто мог бы запереть ворота монастыря одним только своим личным приказом, не пятная Грауштейнского чуда кровавой бойней. Может, он не уверен до конца? Может, только пытается утвердиться в подозрениях насчет него? Ищет подтверждений? Гримберт вздохнул, заставляя свои онемевшие без работы легкие втянуть в себя воздух. Приор Герард заплатил немалую цену, чтобы изолировать монастырь. Его братья погибли, его чудо очернено и, скорее всего, уже не избавится от зловещего ореола. Не слишком ли высока цена за возможность поймать врага в свою сеть, тем более что он в силах был сделать это без подобных жертв?..

Поднявшись на вершину Южной башни, Гримберт ощутил желание удовлетворенно хмыкнуть, как всякий человек, осиливший долгий подъем и вознагражденный за это простирающимся видом. Верхняя площадка башни оказалась изрядных размеров, тут могло бы выстроиться по меньшей мере полдюжины рыцарей классом тяжелее «Судьи» и даже не мешать друг другу плечами. Здесь не было бартизанов, не было тех маленьких башенок, что часто прицепляются к своим большим товаркам подобно гнездам ласточек, не было нависающих машикулей и прочих ухищрений фортификационного искусства, которыми хвалятся друг перед другом многочисленные крепости франков. Одна только ровная округлая площадка, ограниченная невысоким рядом зубцов-мерлонов – зримое подтверждение того, что лазариты в бытность свою хранителями севера уповали не столько на прочность камня, сколько на мощь своих орудий.

Стальные великаны, стоящие на башнях, молотили тяжелыми мортирами по боевым порядкам кельтских кораблей, преломляя надвое десантные баржи, круша дредноуты и превращая корабли поддержки в огромные стальные склепы, стремительно уходящие под воду вместе со всем своим экипажем…