Текст книги "Утерянное Евангелие. Книга 1"

Вдруг Шаул увидел, что Иосиф бесшумно смеется, и замер на месте. Писец в углу сидел, уставившись в одну очку и стараясь не слушать. Молодой раввин вдруг обмяк, будто потерял весь свой пыл и служебное рвение.

– Скажи мне честно… Он действительно воскрес?

Иосиф грустно улыбнулся и вымолвил:

– Будь он жив, думаю, он обнял бы тебя как брата. Даже после всего, что с ним сделали…

Шаул второй раз за сутки впал в ступор. Такое с ним случалось редко. А скорее – никогда.

– Оставь меня, – вдруг сказал он, бессильно садясь в свое кресло и пряча глаза.

Иосиф уже дошел было до выхода, но резко остановился.

– Ну? – раздраженно воскликнул молодой раввин. Ему совсем не хотелось продолжать общение с Иосифом. Но влиятельный горожанин опять подошел к столу.

– Ты думаешь, «был ли он царем?» – С этими словами Иосиф достал из полотняной сумы венок, сплетенный из колючих ветвей терна, и положил его на стол перед Шаулом. – Я возвращаю его царский венец.

Шаул несколько секунд исступленно смотрел на венец со следами запекшейся крови. Крови человека, которого христианские сектанты считали Богом.

– …И вот еще, – Иосиф вынул из сумы сверток и выложил на стол.

– Что это?

– Убрус[3]3
   Льняной платок.


[Закрыть] с отпечатком лица покойного. Есть еще плащаница, в которую завернули Иешуа, – ответил арифматреец. – Нужны они тебе для следствия?

– Вон! Пошел вон отсюда! – заорал тарсянин, смахнув со стола и сверток, и терновый венок. – Вон!

Иосиф, сохраняя размеренность и спокойствие, удалился.

Шаул же был раздираем внутренними противоречиями. Уже второй допрашиваемый кряду сводил его с ума. Кому верить? Во что верить? Проще всех убить, чем допрашивать. Но сколько же крови было на этих руках, начиная с шести маленьких щенков, убитых им в далекой юности…

Глава 5
Откровение красавицы Мары

Когда в комнату к Шаулу римляне втолкнули Никодима, дознаватель стоял в оконной нише, подставив лицо сквозняку. Молодой и пугливый Никодим, как ни странно, тоже был членом Синедриона и… тайным учеником Иешуа. Но все тайное когда-нибудь становится явным. Информация об иудее, потворствующем сектантам, дошла и до Шаула.

Никодим сел на трехногий табурет перед столом, пытаясь движениями своими походить на размеренного Иосифа. Получалось довольно забавно, словно трехлетний малыш в коротеньких детских шортиках пытается надеть на голову шляпу своего отца-великана.

– Знаешь, кого я ищу? – грозно спросил Шаул, полуобернувшись и уперев руки в бока.

– Да, – односложно ответил Никодим, но голос его все равно успел дрогнуть. Угрожающий вид раввина сделал свое дело.

– Назарянин жив?

– Д… Да, – заикнулся юный горожанин.

– Откуда знаешь?

– Сказал друг… друг моего друга.

Шаул остался в оконной нише, вертя пальцами серебряный сестерций с профилем императора Тиберия.

Тщедушный, еще безусый Никодим смотрел на дознавателя как на злого демона, которым его пугали в детстве.

– Что именно сказал друг твоего друга? – строго уточнил Шаул.

– Что когда две женщины пришли к могиле Иешуа тем утром, то никого не нашли. А позже встретили Иешуа на дороге. Живого.

Писец испуганно посмотрел на Никодима, потом вопросительно на Шаула. Раввин кивнул головой, разрешая писать.

– Имена, – с угрозой в голосе спросил он Никодима.

Юнец вздохнул и опустил глаза на свои пальцы, сжимающие и теребящие край хитона на уровне колен.

– Так или иначе, мы узнаем правду, – предупредил Шаул. – Но когда мы ее узнаем…

Неизвестно откуда вышагнул Луций и стал за спиной допрашиваемого, отчего тот вжал голову в плечи. Тарсянин поймал взглядом глаза начальника стражи и чуть покачал головой, как бы запрещая римлянину прикасаться к члену иерусалимского городского совета. Затем подошел к краю стола, оперся, нависая над Никодимом, и, застилая собой свет, прищурился.

– Послушай, Никодим. Ты – уважаемый человек…

– Да? – почему-то удивился молоденький иудей.

– А как же? – наигранно удивился Шаул. – Разве может быть член Синедриона неуважаемым человеком?

Допрашиваемый, увидев, что Луций отошел в сторону, понял, что бить его не будут… во всяком случае пока. Он благодарно выпрямил согнутую в страхе спину и, посмотрев в глаза Шаулу, глубоко вздохнул с облегчением.

– Я знаю лишь одно имя… – промямлил окончательно подавленный Никодим. – Одна из этих женщин – Мирьям из Мигдал-Эля, ее еще называют Мара…

* * *

– Ее видели перед тем, как украли тело, – пояснял Луций, широко шагая рядом с Шаулом в тени колонн внутреннего двора. – Утром. Потом она пропала. Это все, рав Шаул.

– Где она учила?

– Учила? – удивился Луций.

– «Мара» – это женский род слова «учитель», – перевел с арамейского Шаул.

– Она проповедовала девкам на улице, – с ехидцей произнес легионер.

– Ты не привел никого, кто мог бы узнать ее? – упрекнул раввин начальника римской стражи.

– Но кто?.. – Луций остановился в недоумении. Он был на полголовы ниже Шаула, его одежда отличалась только военным поясом с большим кинжалом. – Кто это может быть?

Шаул открыл дверь в казарму легионеров и коротко свистнул. Солдаты резко оглянулись на звук.

– Кто из вас видел Мирьям из Мигдал-Эля? – спросил раввин на латыни.

Человек шесть-семь подняли руки…

– Ну, так кто это может быть? – поддел Шаул Луция, и тот стыдливо уперся взглядом в носки своих кожаных сандалий.

– Тот, кто ходит по девкам, знает, кто девкам проповедует, – усмехнулся раввин.

– Ну… Я не хожу, – признался уже немолодой Луций.

* * *

Улочки ночного Иерусалима были подсвечены факелами лишь в самых темных углах.

– …Мы рубили их, как могли, но нас было меньше. Пришлось отступить, – увлеченно рассказывал Луций, поглядывая на Шаула и своих стражников, замерших вдоль стены большого здания.

Начальник стражи и раввин сидели на корточках, опершись спинами на ограждение каменной лестницы. Один из отозвавшихся в казарме легионеров в это время высунулся из-за угла, приглядываясь в сумерках к редким прохожим.

– Я оглянулся и увидел, как тела моих мертвых соратников выставили на вершине, чтобы мы видели… Поэтому мы не щадим врагов Рима. Даже если это безоружные христиане.

– Сегодня все должны остаться живыми, – строго наказал Шаул и, увидев на лице Луция недоумение, добавил: – Вдруг вы убьете какого-нибудь важного свидетеля?

– Да, рав Шаул, – скрепя сердце ответил начальник стражи.

В доме, за которым следил легионер, открылась дверь и оттуда вышел изрядно захмелевший купец. Его поддерживала молодая крепкая девица.

– Это она? – спросил Шаул.

– Нет, – отозвался легионер.

Парочка скрылась за углом.

– Да, еще был случай… – начал было Луций, но Шаул ухватил его за руку.

– …Ш-ш-ш-ш.

В ту же секунду из другого, но такого же темного переулка проскользнула к двери женская фигура с непокрытой головой. Придверный факел на секунду осветил ее лицо.

– Она! – твердо сказал легионер, обернувшись к своим командирам.

Двери харчевни распахнулись от удара ногой. В проеме стояла тучная широкая фигура начальника стражи в полном снаряжении и с коротким мечом в руке.

– Всем стоять! – раздался резкий голос Луция. Он так и не научился говорить на арамейском без акцента.

– Вперед! – добавил командир уже по-латыни и освободил дорогу.

Легионеры забегали внутрь в кожаных доспехах, бронзовых шлемах и с железными мечами наголо. Кто-то из трапезников вскочил и замер как вкопанный, кто-то, напротив, бросился вон к запасному выходу через кухню, сметая скамьи и сдвигая столы.

– Вот она, – закричал кто-то из легионеров, указывая на исчезающую в дверном проеме молодую женщину в темно-коричневом плаще.

За ней тут же бросились несколько солдат. Остальные иудеи, мужчины и женщины, в ужасе прижались к стенам. Никому не хотелось получить тумака или того хуже – тычка коротким римским мечом.

Беглянка вскочила на бочку, устремляясь к распахнутому окну, один из легионеров попытался схватить ее за плащ, но, получив сокрушительный пинок в грудь, опрокинулся и сбил с ног подоспевшего соратника.

Девушка бесстрашно выпрыгнула из окна на мостовую. Еще мгновенье, и она упала бы, ударившись головой о широкий каменный бордюр, как вдруг… ее подхватили сильные мужские руки. Перед ней стоял молодой высокий крепкий мужчина. От его неприятной улыбки девушку бросило в дрожь.

– Что вам нужно? – вскрикнула молодая иудейка.

– Одной ходить опасно, – издевательски протянул раввин, продолжая улыбаться.

Один их легионеров вышел из тени, глянул на задержанную и кивнул, утвердительно угукнув.

Шаул молча потащил беглянку прочь от задворок харчевни, крепко вцепившись в ее левое плечо…

* * *

…Та же комната и те же зарешеченные оконца. Тот же скорбный взгляд и невыносимая боль утраты у ямочек губ… Только не солнце, а луна глубокой ночью. Только не Мирьям из Назарета, а Мирьям из Мигдал-Эля. Шаулу казалось, что это заколдованный круг, что сам он зачарован. Еще бы: он не спал уже третьи сутки.

– Почему ты убегала? – спросил раввин после всех обязательных для начала протокола вопросов.

– Испугалась, – ответила женщина, но в голосе ее вовсе не чувствовалось страха.

Шаул встал и, борясь со сном, начал расхаживать по комнате. Опять женщина, которая на него не смотрела, и опять струящийся свет – лунные блики на совсем молодом лице.

– Ты была с матерью Иешуа во время его казни. Ты не убежала, как все остальные его ученики, а была под крестом до самого конца. Ты помогала снимать его с креста, обмывала тело вместе с матерью. Ты была его женой?

– Кому надо, тот видит, – ответила Мара.

Ямочка на ее подбородке дернулась. Женщина едва сдерживала слезы.

– Просвети меня, – сказал Шаул спокойно, повернувшись к допрашиваемой спиной. От его слов качнулось пламя светильника на стене.

– Это… – Мара запнулась, подбирая греческие слова. – Ради нас…

– Избавь меня от своего христианского бреда, – прервал ее дознаватель и вернулся в свое кресло за столом. – Куда вы дели тело Иешуа?

Мара загадочно улыбнулась, чуть покачала головой, обводя взглядом пространство над Шаулом, и произнесла с твердой уверенностью:

– Он здесь!

– Как призрак? Там, где начинается лунный свет? – Шаул встал перед ней, присел на край стола и скрестил руки на груди. В его словах слышался плохо скрываемый сарказм.

Мара посмотрела на раввина в римской одежде с жалостью. Так смотрят на красивую овцу, приведенную в Храм для жертвоприношения.

– Открой сердце и увидишь, – предложила она Шаулу.

– Я вижу обман!

– Эти слова близки к твоим устам, но далеки от твоего сердца. Чтобы увидеть Иешуа, надо смотреть на него глазами его апостолов. Не глазами воина Пилата, не глазами предателя Иуды и не глазами убийцы Ирода, а глазами его учеников.

– Я могу сделать с тобой все, что захочу, даже казнить, – Шаул указал головой на римских стражников за окном, невидимых, но, несомненно, стоящих там в карауле.

– Разве это важно? – Мара опять загадочно улыбнулась, подставив лицо лунному свету.

– А-а-а, – протянул Шаул. – Мученица…

– Нет, – женщина слегка покачала головой. Движение оказалось обреченным. – Свидетель[4]4
   Игра слов: «мученик» и «свидетель» по-гречески звучат и пишутся одинаково μάρτυρας.


[Закрыть].

– Тогда стань из преступницы свидетельницей. Назови остальных, и я освобожу тебя, – предложил дознаватель.

– Я уже свободна, – ответила Мара, и слезы покатились по ее щекам.

Шаул посмотрел на присутствовавшего при допросе Луция. Тот взглядом высказал недоумение: «Что делать-то?»

Раввин взял трехногий треугольный табурет, поставил его напротив Мары и сел ровно напротив нее. Та даже не повернула к нему лица. Она беззвучно плакала, глядя в окно и чуть раскачиваясь взад-вперед.

– Ты кричала на дороге «Иешуа жив!». Радостно, как мне сказали. Почему? Ты видела его?

– Я слышала его.

– Но он мертв.

– Я слышала его, я помню его голос.

– Не сомневаюсь, – скептически заверил ее раввин. – Ты была его конкубиной? Римское право позволяет такую форму брака… Ко вдовам часто приходят умершие мужья. Видения такие.

– Он любил меня. Воодушевил меня…

– Воодушевил? – недоуменно повторил писец редкое слово.

– Это как? – не выдержал Луций, приготовившись сказать пошлость.

– Выйди, – сердито сказал Шаул, и римлянин, поняв, что сказал лишнее, подчинился.

– …Вы не знаете, вам не понять, – продолжала Мара.

– Хватит нести бред! – потребовал Шаул скорее для ушей уходящего Луция, чем для Мары.

– Ты хочешь узнать, что он сказал? – молодая христианка вдруг посмотрела на Шаула точно так, как сутки назад на него смотрела Мирьям.

Раввин, потерев виски, еще раз четко ощутил повторяющуюся цепь событий.

– Конечно…

– Он сказал: «Пришел к своим, а свои меня не приняли».

– А обо мне… – Шаул закашлялся. – …Обо мне ты ничего не хочешь сказать?

– О тебе? – Мара еще раз посмотрела на римского дознавателя. – Ты пуст. Пуст, как амфора в месяце тишри[5]5
   Сентябрь в Древней Иудее.


[Закрыть]. В тебе нет любви… Есть грех, который ты несешь через всю свою жизнь.

– Уходи, – сцепив зубы, пробормотал Шаул.

– …Но безгрешных людей нет на земле, – продолжала женщина.

– Уходи, или я убью тебя!

– Пусти в свою душу любовь, искупишь грех…

– Луций! – вскричал раввин, и начальник охраны не заставил себя долго ждать, опять появившись в дверном проеме.

– Отпусти ее…

– Что-о-о? – удивленно протянул римлянин.

– Пусть идет. Она не в себе.

С этими словами иудей закрыл свои уставшие глаза и потер их пальцами, сильно сжав переносицу.

– Два дня без сна, рав Шаул, – сочувственно сказал Луций. – Тебе мерещится всякое…

– Я сказал, пусть идет… – повторил Шаул. – Еще не хватало, чтобы нас на смех подняли, что римский легион гоняется за сумасшедшими.

– Будет исполнено, – был ответ.

Они заметили, как Мара заснула, приложив непокрытую голову к известняковым камням жилища.

– Разбуди меня, если не проснусь с рассветом, – попросил Шаул, уходя в смежную комнату, служившую ему спальней.

– Вставай! – грубо на греческом языке обратился Луций к женщине и поднял ее за плечо. – Пошла!

Измученная Мара засеменила за ним, путаясь в длинном подоле и неловко задрав левую руку, которую до боли сжимал безжалостный римлянин…

В своей комнате засыпал смертельно уставший Шаул. В его ушах эхом стояли слова Мары: «В тебе нет любви… Есть грех, который ты несешь через всю свою жизнь… Пусти в свою душу любовь, искупишь грех… искупишь… искупишь… искупишь…» Молодой раввин уходил в царство Морфея под играющую где-то вдали одинокую флейту халиль.

Дикие сыновья фьордов

Глава 6
«Теплый» семейный ужин

 
Кто это скачет на крепком и сильном коне?
Харальда внук, справедливый и грозный воитель.
Меч его праведный яростно рубит врагов.
Волос прекрасный да не спадет из-под шлема.
Конунга гордого смелая крепкая рать
Станет на страже границ мира неба и фьордов.
Он победит, ведь его справедливее нет,
Он, как и дед, – воплощение снежного ветра.
Сдвинем же кубки, нальем и себе, и друзьям!
Выпьем за конунга Трюггви – он Харальда отпрыск.
Выпьем за Олафа славного – сына его.
И победим, даже если придется погибнуть…
 

Давно умолк восьмиструнный лангелейк, замолчали звонкие бубны, сник охотничий рог, отложил свою скрипку-хардангерфеле Уис-музыкант.

Затихли звуки саги в честь Трюггви Олафссона, 33-летнего внука конунга-объединителя Норвегии Харальда Прекрасноволосого. Длинный дом верховного правителя холодной и суровой страны – с выпуклыми стенами, около ста пятидесяти локтей длины, с конюшней на пятьдесят лошадей, стойлом для скота, жилыми помещениями и пиршественным залом – безмолвствовал.

Хороша была пирушка двух отрядов: дружины Трюггви и небольшого войска Гудреда Эйриксона. Гудред был братом Харальда Второго по прозвищу Серая Борода – двоюродного внука великого конунга Харальда Прекрасноволосого. Эта встреча стоила знатного медопития с объятиями, танцами и прославлениями величайшего из предков.

Проводив пьяных гостей, дружина Трюггви попадала здесь же. Спали прямо в одежде, вповалку, шумно, с благими стонами и руганью сквозь громкий храп, как спят сытые и пьяные мужчины после обильного принятия на грудь… Вечеринка удалась.

…Трюггви проснулся от тревожного ощущения, что по крыше его Длинного дома кто-то ходит.

Молодой конунг приподнялся на локтях, оглядывая спящих. Огромный камин с дотлевающими углями изредка потрескивал. Трюггви усиленно прислушивался к посторонним звукам с крыши… Что за дьявол? Кто это мог быть?.. Внезапно сильная мужская рука ухватила парня за плечо и уложила на место. От неожиданности Трюггви вскрикнул. Хергер-весельчак, лежавший рядом, оказывается, не спал.

– Не шевелись, конунг, – прошептал воин. – Заклинаю тебя внуком Бури, не шевелись.

Трюггви чуть приподнял голову и только тут заметил, что все парни – Уис-музыкант, Етхо-молчун, Ронет, Хельфдан-жирный, Ретель-лучник, Хэлга, Скальд – лежат на спинах, чуть прикрыв глаза, и притворяются спящими, даже похрапывают. Рагнар-хмурый лежал к предводителю спиной, но наверняка наблюдал за входной дверью. По-настоящему спал лишь Хэлтаф-мальчишка.

– Когда они войдут, мы встанем в круг, спиной к спине, посередине зала, – еле слышно просипел Хергер-весельчак.

– Кто это может быть? – не удержался от напрасного вопроса Трюггви.

– Кроме нас и людей Гудреда, в заливе Вик никого нет…

Хергер-весельчак не успел закончить, как ставня незастекленного окна на втором ярусе Длинного дома была вышиблена мощным ударом. В помещение ввалился гигантский воин с огромным двуручным мечом наперевес. Его истошный боевой клич сразу изменил все и навсегда…

По команде великана остальные ставни зала были вышиблены почти одновременно. Через окна в пиршественный зал хлынуло полчище врагов. Дружинники Трюггви, не дожидаясь, пока их убьют лежащими, вскочили с мест и бросились к центру зала. Там на огромных цепях висел чудовищных размеров котел. Но не тут-то было! Нападавшие хорошо знали тактику ближнего боя в помещениях и заранее распределили, кто кого будет убивать.

Трюггви выхватил из ножен меч, но тут же получил удар боевым топором по правой руке. Лезвие топора не попало по кисти, но от удара рукояти меч выпал из руки молодого конунга и зазвенел на каменном полу зала. Увидев над собой занесенное лезвие секиры, Трюггви нелепо поднял полусогнутую руку над головой, будто она могла защитить его. Громадный рыжий воин был уже на замахе, когда из его груди вылез острый конец легкого боевого меча. Черная кровь хлынула изо рта нападающего, и он рухнул прямо к ногам Трюггви Олафссона. Это из жилого помещения в пиршественный зал ворвался верный Вульвайф и вовремя подоспел на помощь своему конунгу.

Ретель-лучник, который не промахивался никогда и на охоте мог попасть даже в ласку, успел выстрелить всего один раз: на него с молниеносной скоростью летел соратник только что убитого врага. Ретель не растерялся и, схватив стоявшее у его ложа копье, метнул. Орудие убийства прошило неприятеля насквозь чуть пониже горла с такой силой, что едва не вылетело у него за спиной.

Трюггви только успел подобрать свой меч, как на него напал еще один непрошеный гость – громила с невероятно широкой грудной клеткой и с булавой в громадной пятерне. Конунг выставил вперед свой длинный и широкий клинок. Одним ударом по мечу нападающий развернул Олафссона вправо и на отмахе уже целил в голову, но промахнулся. Трюггви успел уклониться, но тяжелая булава все же прошла по касательной. Ее шипы разодрали кожу на виске, лбу и сломали переносицу. Рука громилы по инерции ушла в сторону, и он на мгновение потерял равновесие. Воспользовавшись заминкой, отважный конунг развернулся лицом к врагу, перебросил свой меч из правой руки в левую и засадил его в грудь верзилы по самую рукоять. Тот взревел, как медведь, напоровшийся на рогатину охотника, и – о ужас! – прямо с мечом в груди схватил Трюггви Олафссона двумя огромными ручищами, поднял его над собой и забросил в дверной проем, ведущий в жилое помещение.

Тем временем соратник конунга Хельфдан-жирный один за другим наносил удары мечом, вкладывая в них всю массу своего тела и издавая леденящее кровь рычание. В мирное время верзила Хельфдан валил вековое дерево за час, а теперь… удар налево – и напавший с раскроенной головой улетел к стене, сбивая с ног всех, кто был за ним. Удар направо – и следующий несчастный с рассеченной грудной клеткой сшиб всех, кто был рядом. Толстяк был просто непобедим, и это придавало сил его соратникам, которые отчаянно дрались с многократно превосходящим их врагом. Но наконец кто-то мелкий и прыткий изловчился и запрыгнул Хельфдану прямо на плечи. Малыш уцепил великана пальцами за глазницы, задрал его рыжую бороду кверху и одним движением ножа распорол силачу горло от уха до уха.

Какая жуткая смерть! Ретель-лучник никак не мог помочь Хельфдану-жирному, так как сам отбивался от двух нападающих на него мечников. Мечом Ретель владел не хуже лука, вот только ему не хватало физической мощи. Вскоре он почувствовал, что при всей его технике боя он стремительно теряет силы. Была надежда лишь на Вульвайфа, который, размахивая клинком направо и налево, прорубался к Лучнику, чтобы стать с ним спина к спине.

…Очнувшись от удара оземь, Трюггви увидел над собой испуганные глаза жены с младенцем на руках. Красавица Астрид, будучи дочерью постоянно воюющего народа, уже давно все поняла и была готова к побегу. На руках она держала тепло укутанного сына Олафа, сына Трюггви.

– Астрид, возьми свою лошадь… и мою, на смену. Скачи в Опростадир… к своему отцу, – захлебываясь кровью, приказал Трюггви Олафссон. – На нас напали люди Серой Шкуры, они с ладьи, лошадей у них нет, тебя не догонят… Спасай… Спасай сына…

Конунг знал, о чем говорил. Усадьба Опростадир находилась в Оппланне – одном из двух норвежских фюльке[6]6
   Территория, которую занимало племя.


[Закрыть], не имеющих выхода к морю и недоступных для морских разбойников. Жена конунга, отчаянная двадцатилетняя норвежка Астрид, с грудным сыном на руках со всех ног бросилась в соседнее помещение Длинного дома – туда, где стояли кони. А ее муж, схватив со стены меч, снова устремился в зал для пиршеств, где теперь пировала смерть.

– Харальд! – закричал Трюггви что есть мочи, чтобы пересилить своим голосом звон мечей и вопли раненых. – Серая Шкура, выходи на бой!

– Я за него! – выкрикнул Гудред Эйриксон, резкий и проворный коротышка. Тот самый, который висел на плечах у Хельфдана-жирного.

– Ты подло хотел убить меня, а убил моего лучшего воина! Попробуй теперь убить меня в честном бою! Пусть наши дружинники останутся живы. Только ты и я!

– Тогда мне жаль тебя, – нагло заявил Гудред. – Ты не сможешь сложить песню об этом бое.

Коротышка был одет в кожаные штаны и рубаху, поверх которой была кольчуга. На ногах – сапоги по колено, на голове – кожаный шлем колпаком с пришитыми металлическими бляхами. В левой руке Гудред держал деревянный щит, а в правой – тяжелый прямой меч. Соперники, словно примеряясь друг к другу, начали ходить по кругу. За ними расположились зрители – воины обоих дружин, которые только что до смерти резали друг друга.

– У тебя хорошие музыканты, Трюггви, – издевался Гудред. – И мед хорош, и рыба… А какая у тебя красивая жена!

Негодяй залился смехом. Вместе с ним стали хохотать и его сторонники.

– Дай щит, – приказал Трюггви оказавшемуся по левую руку Уису-музыканту и шепотом добавил: – Позаботьтесь об Астрид и Олафе. Им надо попасть в Опростадир, к отцу. Пока я буду биться, отпустите коней и уходите.

– Мой конунг… – вздохнув, возразил было Уис…

– …Я сказал, уходите! – зашипел Трюггви. – Только тихо.

Уис-музыкант протянул щит своему конунгу, но Трюггви не успел его взять, так как его левую руку атаковал Гудред. Конунг отдернул кисть, и удар Гудреда провалился в пустоту. Следующий взмах меча Гудреда намечался по горлу Трюггви – и снова конунг оказался невредим, отпрянув назад.

Первый удар меча Трюггви был остановлен щитом Гудреда. Еще один удар меча Трюггви пришелся уже на меч противника. В пылу борьбы, подбадривая Гудреда, никто из врагов не заметил, как дружинники Трюггви Олафссона один за другим украдкой покидают место событий, исчезая в проеме двери, ведущей в жилую часть Длинного дома. А где-то за домом осторожно, чтобы не уронить младенца, привязанного к груди, красавица Астрид с трудом забралась на спину громадного жеребца. Еще мгновение, и связка двух лошадей с женой и наследником великого конунга Харальда Прекрасноволосого исчезла в глубине ночного Осло-фьорда.

Тем временем, продолжая борьбу, конунг прижал меч Гудреда почти к полу, но получил удар щитом прямо в лоб. Щит Гудреда был снабжен железной шишкой посередине, и удар получился болезненным. Трюггви отскочил назад, его сломанный нос дышал с большим трудом, глаза заливала кровь из разбитого лба. Гудред был многоопытным бойцом, и все это давно уже заметили. Как и то, что молодой конунг был одет в длинную кожаную рубаху без кольчуги, кожаные штаны и мягкие войлочные сапоги. Кроме того, Олафссон бился с непокрытой головой.

Конунг опять бросился в атаку, нанося сокрушительные удары по щиту, которым прикрывался Гудред. От щита летели щепки, и после четвертого удара уже не осталось смысла его держать. Гудред, прижатый спиной к пиршественному котлу, что свисал на цепях посередине залы, кинул остатки щита в Трюггви и крикнул:

– Теперь мы на равных!

В это время ватага подданных – друзей и соратников конунга – аккуратно, чтобы не шуметь, вывела из конюшни лошадей и, быстро оседлав их, бросилась вслед за Астрид. Денник Длинного дома остался пустым.

А Трюггви, стараясь подольше задержать врага, изворачивался от ударов своего троюродного брата, как мог. Гудред нанес удар мечом, Трюггви принял. Гудред поднажал на меч Трюггви двумя руками, Трюггви удержал… Тогда кровожадный родственник надавил еще сильнее и, прижав меч молодого конунга влево, вдруг отпустил правую руку и невесть откуда выхватил длинный тонкий кинжал.

Трюггви перехватил левой рукой правое запястье Гудреда, не дав стилету воткнуться в свою шею.

– Хорошая расплата за сытный ужин… – простонал через силу Трюггви. – С братом!

С этими словами он развел руки Гудреда в разные стороны и толкнул его грудью.

Какое-то время бойцы снова ходили по кругу. Предатель Гудред выставил вперед и меч, и стилет. Они снова сшиблись мечами, Трюггви уже прижал оружие Гудреда к полу, но по его лицу полоснул кинжал. Конунг отпрянул. Его движение «поймал» Гудред и еще раз ударил по мечу Трюггви, направленному острием вниз, и обратным ходом своего меча вверх ударил Трюггви в лоб. Непокрытая голова конунга Трюггви Олафссона раскололась, как спелый арбуз…

Истекая кровью, молодой конунг рухнул на каменный пол пиршественного зала и на последнем вздохе громко протянул фразу из саги, посвященной ему:

– Сдвинем же кубки. Нальем и себе, и друзьям…

– …И победим, если даже придется погибнуть, – ответил далеким хором голосов ночной фьорд где-то за окнами…

После смерти Трюггви конунг Харальд Серая Шкура и его братья присоединили к своим владениям земли залива Вик в южной Норвегии. Тех, кто владел этими землями, называли в те времена словом «викинги».