Текст книги "Позывной «Крест»"

Трапеза состояла из свежих огурцов, разрезанных помидоров, отварной ягнятины и вареной капусты с клецками. Все это ели руками у костра и пили кофе.

– Кофе должен быть крепкий, как любовь, и горький, как жизнь, – заметил шейх Халаф Ахмед.

Бедуины стойбища собрались вокруг своего шейха. Это традиция – пить кофе, разговаривать ни о чем и покуривать то, что в городе открыто не покуришь. Кроме шейха поговорить с приезжими европейцами захотел кади, человек, который решал в клане все и которого принято было беспрекословно слушаться.

– У нас все делается естественно, как-то само собой, – рассказывал восьмидесятичетырехлетний аль-Бути своим гостям. – На то я и кади. Всегда разрешу все вопросы. Я вижу, кто из сторон конфликта врет, и мое решение неоспоримо. Я никогда не повышаю голос и умею красноречиво говорить. Кто умеет хорошо говорить – уже богатый человек.

Али аль-Хариш, Виктор Лавров и Халаф Ахмед внимали ему, сидя на толстых шерстяных кошмах, опираясь локтями на верблюжьи седла.

«В ходе эволюции возникло пять способов самовыражения: речь, изготовление орудий, музыка, искусство и религия, – думал Виктор. – Возможно, лежание на диване – тоже способ самовыражения. Стоит ли выделить его в отдельную категорию или же отнести к религии либо к искусству?»

Даже Светлане разрешили присутствовать на благочестивой беседе, но не только как переводчице украинца, а прежде всего как студентке знаменитого доктора Хасана ат-Тураби, и обращались к ней соответственно «имам Соломи́на», как кавказцы называют первую исповедующую ислам переводчицу Корана на русский язык «имам Прохорова».

– Перечитывайте Коран до тех пор, пока не проникнетесь, – поучал аль-Бути. – Бог знает, что среди вас есть немощные, тогда как другие странствуют по миру в поисках Его милости. Кто-то сражается во имя Его… Читайте же, пока не проникнетесь. Повторяйте молитвы. Это будет ваша лучшая награда. Вы обретете прощение. Поистине Бог добр и милостив. Вспомните первое убийство в Коране.

– Охваченный гневом и ревностью Каин убивает своего брата Авеля, – поддакнул Лавров. – Его изгоняют, он обречен скитаться в одиночестве.

– Первое убийство в Коране и Библии – это братоубийство. Иными словами, любое убийство – это убийство брата, – поддержала беседу «имам Соломина».

– Эта история полна загадок. Бог предпочитает одного брата другому, – пыхнув самокруткой, отозвался шейх Халаф Ахмед. – Первое убийство в Писании и первое убийство, когда брат поднимает руку на брата. Это урок не только для одной семьи, но и для всех людей.

– Легенда о Каине и Авеле не для слабонервных, жестокая и краткая, поместившаяся всего в шестнадцати стихах Священного Писания, и каждая ее деталь окутана тайной, – присоединился к беседе Али аль-Хариш и уважительно подал старому кади кофе в маленькой чашке без ручки.

«У-у-у, понеслась…Теперь хоть бери ноутбук и успевай набирать текст. Что-то для бедуинов они больно грамотные», – думал Виктор.

– Что же вы живете, как цыгане, если такие умные? – сказал вполголоса Лавров по-русски, как бы делясь эмоциями со Светланой. В следующую минуту он пожалел о сказанном.

– Умение думать не зависит от образа жизни и образования, – вдруг сказал аль-Бути на русском языке. – Образование совсем не прибавляет ума, поверь мне, европеец. А порой и знаний. Вот ты, например, наверное, два института окончил? Ты не знаешь моего языка, а я твой знаю…

Лавров почувствовал себя мальчишкой, который залез в чужой сад за черешней и нарвался на хозяина: все внутри похолодело, а щеки залил румянец. Он посмотрел на Светлану. Та, едва сдерживая смех, попыталась оправдать Виктора в глазах старика:

– Мистер Лавров просто хотел спросить, почему Иегова предпочел одну жертву другой, одного брата – другому?

– Значит, вегетарианство не угодно Богу, – ответил старый кади, улыбаясь в седые усы.

– Ну да, ну да, – согласился Лавров. – Любое мясо придает капусте смысл…

– Как? – еще шире улыбнулся старик. – Мясо придает капусте смысл? Это интересно, интересно…

Присутствующие бедуины не понимали, о чем речь, поскольку Лавров и Светлана от волнения перешли на родной язык, а аль-Бути спокойно отвечал им.

С чашечками крепкого кофе, дымя самокрутками, они продолжали обсуждать эту историю уже на арабском языке.

– Каин, полный ревности к своему более удачливому брату, набросился на него, – с горечью произнес аль-Бути.

– Если раньше никого не убивали, откуда Каин знал, как убивать? Понял ли он вообще, что натворил? – интересовалась Светлана. – И что значит убийство в мире бессмертия?

– Когда дьявол пришел к Еве, которая еще не знала, что ее младший сын погиб, он рассказал ей об этом: «Твой сын Авель не вернется к тебе». – «О чем ты говоришь?» – «Он умер, он убит». – «Что значит “убит”, что значит “умер”?» И тогда дьявол пояснил: «Он никогда больше не заговорит с тобой. Он никогда не вернется. Он не будет есть, не будет смеяться, не будет дышать». И вот тут Ева разрыдалась.

– Как это ужасно, – поежилась Светлана.

– Что ужасно? – спросил аль-Бути.

– Я просто представила себя на месте Евы в тот момент, – ответила девушка.

– У тебя же нет детей, – вдруг обратился кади к Светлане и хитро прищурился: – Что же ужасно?

– Любая мать боится потерять своего ребенка, даже если это будущая мать, – заявила Соломина.

– Слезы Евы – первые слезы, пролитые человеческим существом. Это первый случай смерти, убийства, братоубийства и горя. Первый страшный опыт, – задумчиво произнес Лавров, глядя на огонь.

– И вот спустя две тысячи лет братья восстали друг против друга из-за семьи, наследства, крови и ревности, – тихо произнес шейх Халаф Ахмед, подбросив в костер сухого верблюжьего навоза.

– Думаю, эта легенда очень значима, – раскрылся Виктор, – потому что она устанавливает принципы войны и мира, доброй воли и ненасилия и двух существующих представлений о мире – мире с войной и мире без войны.

Старый кади посмотрел на Виктора и одобрительно покачал головой, глубоко затянувшись самокруткой.

– Вы хотите попасть в Кунейтру? – обратился Халаф Ахмед к Лаврову, неожиданно сменив тему.

– Да, – подтвердил тот.

– Скажи мне, украинец, ты любишь свою родину?

Услышав это, все вокруг замолчали, будто вопрос предназначался им. Виктор кашлянул, подумав: «Хочешь пафоса, шейх? Будет тебе пафос…», а вслух сказал:

– Знаешь, уважаемый Халаф Ахмед, у нас в стране этот вопрос считается не то чтобы некорректным, скорее не требующим ответа. Настоящий украинец любит свою родину, впитав это чувство с молоком матери, и живет с ним до последнего вздоха. Я люблю путешествовать, люблю мир, вашу пустыню тоже люблю. Но родина для меня превыше всего. И как бы мне ни было хорошо за границей, я все равно вернусь в родной Киев. Пусть даже небо упадет на землю.

«Вот завернул! Даже у самого слезы выступили. Да в конце концов, это же правда. Почему я так волнуюсь?» – размышлял Лавров в окружении курящих бедуинов. Светлана опустила взгляд куда-то вниз, в чашку, будто гадала на кофейной гуще.

– Что ж… Я думаю, вы достойны сопровождать Али аль-Хариша в Израиль, – торжественно произнес Халаф, нарушив долгое молчание.

4

Время и вправду относительно. Семь часов слишком мало для сна, одна минута достаточно длинная, чтобы еще поспать. Но Лаврову за счастье были и эти семь часов, и эта минута. Он впервые за несколько дней спал безмятежно, беззаботно и без задних ног, даже не думая о собственной безопасности. «Кто только что чуть не отравился газом, в те же сутки не умрет», – иронизировал Виктор. На самом же деле он прекрасно понимал, что сон ему необходим для жизни, поэтому решил отпустить ситуацию и просто расслабился. И не ошибся. Ночь прошла прекрасно.

– Мне нравится бедуинский сыр, – сказала за завтраком Светлана, – не только из-за вкуса, но и из-за характерных дырочек разной формы и разного размера. Смотри, на отрезанных кусках часто получаются рожицы – то грустная, то удивленная, то довольная. Сразу они незаметны, но если разглядеть, то есть становится интересней.

– Марья Ивановна, мне б твои проблемы, – ответил Виктор, позавтракав и поднимаясь. – Ладно, схожу-ка я к нашему Али. Надо понимать, куда он нас тащит. Пафос – это, конечно, хорошо, но здравый рассудок им не заменить.

* * *

– Пятьдесят человек? Против голубых касок ООН? – удивленно воскликнул Виктор.

Он стоял у навесов, где ночевали верблюды. Аль-Хариш, который ростом был ему чуть ниже плеча, старался напустить на себя грозный и воинственный вид.

– Если мы пройдем на Голанские высоты, к нам присоединятся еще пятьдесят человек из племени друзов.

– Но они же, мягко говоря, ненадежные люди, – дипломатично заметил Виктор, давая понять, что неплохо осведомлен о недостатках местных племен.

– Да, бандиты! Да, предатели! Зато хорошо знают проходы в минных полях, – ответил Али. – К тому же новые минные поля расположены на севере, со стороны горы Хермон. А с юга минные поля уже давние, им сорок шесть лет, мины заржавели и не срабатывают.

– Убедил, – хмыкнул Виктор.

– Да, еще одна мелочь, – добавил аль-Хариш. – С юга в Кунейтру идти тоже не очень комфортно. Там зыбучие пески… но мы все равно дойдем. Мы же не какие-то там хашимиты. Мы – хариши!

– Детский сад. Мы хариши, поэтому не тонем… – злился Виктор, собираясь в дорогу.

– Что с тобой? – поинтересовалась Светлана.

– Да ничего, – ворчал Виктор, залезая на дромадера, которого кто-то уже успел переодеть в снаряжение харишей. – Этот аль-Хариш просто пацан какой-то… Связались на свою голову. Ты вспомни, каким был Ахмад аль-Гизаи из «Ан-Нусры», и сравни его с этим чижиком.

– У аль-Хариша есть существенное преимущество перед Ахмадом. Он жив, – злорадно сказала Светлана и шлепнула своего дромадера хлыстиком.

Виктор стегнул своего верблюда и быстро догнал ее.

– Света, я чего-то не знаю? Что случилось в Эль-Кутейфе? – спросил он.

– Встретила Антуанетту, забрала документы, – засмеялась девушка, – побегала чуть-чуть, попрыгала. Несколько кульбитов, три-четыре сальто… ну и, похоже, прибила этого Ахмада. Нечего к дамам приставать.

Только тут Виктор понял, что поездка в Эль-Кутейфу для Светланы стала нелегкой прогулкой. Он за чередой событий упустил это. Нет, у него еще не было такой спутницы. Были дочка миллионера, спортсменка-кайтеристка, журналистка, ученая, даже принцесса древнего племени, но… чтобы вот так прихлопнуть крепкого мужчину, как за завтраком пару яиц и сосиску…

– Что стал? Вперед, папик! – засмеялась Светлана, подхлестнув своего верблюда. – Хат-хат!

Караван верховых верблюдов отправился на юг, вдоль линии разъединения, в северной части которой был развернут австрийский батальон, а в южной, в лагере Зиуани, – польский.

Вместе с племенем бедуинов-харишей кочевало полсотни палестинцев. Они хотели покинуть Сирию, где шла гражданская война, чтобы обосноваться в Израиле. Их взялся проводить туда Али аль-Хариш, с ними отправились и Лавров с Соломиной.

Они шли днем. Верблюды двигались неторопливо, всадники на их спинах покачивались, сгорбившись, удерживая чембур в левой руке и мерно постукивая животное по шее палочкой-хлыстом, который у каждого был в правой. Когда какой-нибудь палестинец засыпал, верблюд переставал ощущать это постукивание и останавливался. Подъехавший сзади всадник ударом хлыста будил уснувшего, и они двигались дальше.

Али аль-Хариш внимательно осматривал горизонт и окрестности, опасаясь индийского или непальского патруля из ООН. Виктор скучал в седле и размышлял, что было бы неплохо повстречать какой-нибудь патруль словаков или поляков, с которым можно было бы договориться и уехать в их базовый лагерь, лишь бы не попасться в лапы сирийских пограничников. Однажды он заметил приближающееся со стороны линии разъединения облако песчаной пыли, и крохотная надежда затеплилась у него в груди. Но аль-Хариш не обращал на поднявшуюся пыль никакого внимания.

Через непродолжительное время песчаное облако превратилось в светлый столб с загнутой осью вращения.

Смерч шел стороной, и Виктор устал за ним наблюдать, так как солнечный свет нестерпимо резал глаза. Лавров перевел взгляд на тень своего верблюда. Склонив голову, он следил за этой раскачивающейся тенью, плывущей по песчано-каменистой пустыне, покрытой редкими жесткими травинками.

Впереди колонны темный силуэт аль-Хариша слегка сливался с горизонтом, на котором можно было рассмотреть какие-то деревья и дома, но это был не более чем мираж. Тяжелые кисти шерстяной попоны верблюда Али раскачивались справа налево и навевали непреодолимую дрему. День прошел монотонно. Опять наступила усталость.

Лавров опустил взгляд на шею своего верблюда, по которой легонько и мерно постукивал палочкой. Ритмичные движения белого хлыста, как маятник настенных часов, тоже гипнотизировали его и отключали сознание. Виктор поднял взгляд на идущего впереди колонны всадника. Что-то неуловимо изменилось в нем. О! Это уже был не Али.

«А где же Али?» – сонно и равнодушно подумал Лавров и посмотрел налево, где к нему кто-то приблизился. Это и был Али аль-Хариш с таким выражением лица, какое бывает у старшины роты, заметившего клюющего носом дневального «на тумбочке».

Али остановил караван и собрал всех вокруг себя.

– Спим три часа! – объявил он. – Отныне будем двигаться по ночам и спать несколько часов днем.

Ночью заметно похолодало. Караван снова отправился в путь, не опасаясь, что его засекут разведывательные беспилотники голубых касок ООН. А наутро палестинцы снова рассредоточили на большой площади своих верблюдов так, чтобы они казались мирным стадом. Уставшие после ночного перехода дромадеры с ворчанием улеглись на потрескавшуюся землю. Всадники устроились в их тени, пряча головы от ярких лучей солнца.

Светлана полусидела, опершись на верблюда спиной, и сонно размышляла, облизывая горькие от пота губы: «Что я знаю о соли? То, что она соленая? То, что слезы превращаются в соль на губах? Что соль – это концентрированная печаль? Маленький слоник, солонка, Солоники. В доме всегда найдется соль, чтобы насыпать на раны…»

Аль-Хариш прятался от солнца под своей черной абайей, поставленной шалашиком на палочку-хлыст. В какой-то момент он высунулся из укрытия, посмотрел на солнце, определяя, который час. Счел, что пора, встал, разминая плечи и ноги. Али осмотрел ближайших к нему верблюдов. Всадники тоже поднимались на ноги, заметив движения предводителя. Али указал дежурному по бивуаку на мирно спящего Лаврова. Тот лежал на мягкой овечьей шкуре, одну руку положив под голову, а другую зажав между подогнутыми ногами.

Виктор сквозь сон почувствовал, что к нему кто-то подошел, и привстал на локте. Сверху на него смотрел и снисходительно улыбался Али в черной бурке-абайе на плечах и такой же черной куфии, аккуратно намотанной на голову. Предводитель каравана ничего не сказал, но Лавров и без слов понял, что пора в путь.

Безбрежная пустыня создавала впечатление, что, пока они спали, пески и камни расползлись по всей планете. Верблюды недовольно ревели, преодолевая препятствия в виде бесчисленных неустойчивых камней величиной с арбуз. Всадники спешились и повели дромадеров под уздцы, так как животные решительно не хотели ломать мозолистые ноги о булыжники. Наконец каменистый участок хамады закончился, караван остановился в нерешительности перед плато с мелким и мягким песком.

– Здесь встанем на привал? – поинтересовался Виктор у нагнавшего его Али.

– Остановок не будет, – буркнул бедуин, – вода кончилась.

Они оба вглядывались в темнеющий горизонт.

– Сколько туда добираться? – спросил Лавров.

– Не знаю, – признался бедуин, – но нужно дойти до захода солнца – это зыбучие пески.

На планете есть много мест, в которые лучше не попадать случайно. И намеренно туда попадать тоже надо осмотрительно. Одно из таких мест – зыбучие пески Сирийской пустыни. Хариши успели рассказать Лаврову много леденящих душу историй про это место. По их словам, есть пески, которые могут поглотить человека прямо с верблюдом за несколько минут. Более того, чтобы погибнуть, одинокому путнику в зыбучих песках не обязательно утонуть в них с головой. Достаточно провалиться по колени – и ноги окажутся словно залитыми в бадье с бетоном. Несчастный будет не в состоянии выбраться, и его, умирающего от жары и жажды, съедят падальщики.

Выглядит зыбучий песок как самый обычный, но под толщей его на глубине нескольких метров протекает вода. Двигаясь с Голанских высот, потоки воды бегут по каналам, проточенным внутри известняковых скал. Где-то они пробивают камень и устремляются вверх. Когда на пути воды встречается слой песка, то поток, идущий снизу, может стать колодцем, а может и превратить это место в зыбучие пески. Солнце меняет верхний слой почвы, на нем образуется тонкая твердая корка, на которой даже вырастает трава. Но стоит лишь ступить на него, и земля проваливается под ногами.

Песчинки сверху двигаются вместе с телом наступившего. После этого структура песка вокруг нарушившего их покой становится совсем другой – плотно сжатые влажные песчинки создают капкан. При попытке вытащить ногу образуется разрежение воздуха, тянущее ногу назад, потому что сила атмосферного давления стремится вернуть предмет на прежнее место, и создается ощущение, что зыбучий песок засасывает свою жертву.

Первым на опасный участок ступил верблюд Али аль-Хариша, за ним выстроились по парам верблюды палестинцев. Вначале они двигались с особой осторожностью, зорко глядя вперед и под ноги. Но уже через пару часов, во время которых ничего необычного не происходило, строй разрушился, и всадники полусонно сгорбились, покачиваясь на спинах дромадеров и лениво постукивая их по шее хлыстиком на каждом шагу.

Светлане приснилось, что библейская Ева распустилась внутри нее, словно нежный цветок. Но потом превратилась в венерину мухоловку и сожрала с десяток случайных мужчин. Девушка вывалилась из седла, уснув крепче, чем обычно. Она проснулась уже в полете, упала, успев сгруппироваться, и под издевательские смешки палестинцев бегом выбралась из-под ног идущих сзади верблюдов. Догнала своего дромадера, шагающего так, будто ничего не случилось. На ходу уцепившись рукой за латунную луку, она ловким прыжком взлетела в седло.

Лавров посмотрел на свои наручные часы с запиликавшим будильником, так досаждавшим ему когда-то в келье монастыря Святого Иоанна Русского. Виктор поерзал в седле, устраиваясь так, чтобы поменьше ныла затекшая поясница. Неудержимый зевок разорвал рот в буквальном смысле, а пересохшие губы потрескались с ощутимой болью. Зато эта боль взбодрила его на какое-то время. Однако к полудню сознание снова поплыло, загипнотизированное слепящим солнцем, колыбельным покачиванием, унылым пейзажем, тенями верблюдов под ногами.

Вода поднимается из земли Сирии. Набухли ею вены пустыни. Холодный поток горячее сердце превращает в кипяток. По песчаной глади ходят босые пророки, поджигают автозаправки, курят травку и предсказывают новый всемирный потоп…

«Фу, какая дурь в голову лезет», – подумал Лавров и осмотрелся. Незаметно наступил вечер, и колонна верблюдов, шагавших по двое, окончательно рассыпалась, а пейзаж неуловимо изменился. Лавров догнал Али и поинтересовался:

– Мы дошли?

– Нет! Но зыбучие пески кончились.

– Что ж, слава Богу!

– Виктор, ты понимаешь, что мы испытывали Всевышнего?

– Понимаю! – Лавров перестал понукать своего верблюда, и тот отстал от дромадера аль-Хариша. – Мы справились…

– Волею Аллаха, – заверил его бедуин, оглянувшись назад.

– Когда появятся колодцы? – решился еще на один вопрос Лавров.

– Волею Аллаха, в полночь.

– Али! – вмешался в их диалог палестинец на ближайшем верблюде.

Аль-Хариш и Лавров посмотрели на молодого парня, а тот указал им хлыстом в сторону верблюда без всадника: «Фаррадж!»

– Что с ним случилось? – спросил Виктор, снова нагнав Али.

– Бог знает, – ответил тот.

– Можно остановиться, – предложил Лавров.

– Зачем? – Аль-Хариш взглянул на собеседника и пояснил: – Вот-вот стемнеет, мы его не найдем.

Виктор посмотрел на осиротевшего верблюда с чембуром, волочившимся по земле.

– Надо вернуться, – твердо заявил он.

– Зачем? Чтобы еще кто-нибудь провалился? – спросил предводитель каравана. – Солнце уже садится! Пойми, ради бога, мы не можем возвращаться, люди и верблюды падают с ног от усталости!

– Я могу! – Лавров потянул за чембур и остановил своего верблюда. – Присмотрите за девушкой.

С этими словами Виктор развернул недовольно заревевшего дромадера. Али тоже развернул своего, перегнал Лаврова и преградил ему путь.

– Вернешься – погибнешь, как уже, считай, погиб Фаррадж.

Но тяжелее всего переживать потерю человека, который не умер.

– Уйди с дороги! – потребовал Виктор.

– Час Фарраджа пробил, европеец, – вмешался в их перепалку молодой палестинец, – все предначертано!

– Это чепуха! – возразил палестинцу Лавров и подстегнул своего верблюда. – Подготовка и дисциплина делают нас хозяевами судьбы.

– А ну вернись! – закричал аль-Хариш, опять его догнав. – Так ты не попадешь в Кунейтру!

– Я попаду в Кунейтру! Это предначертано! – Лавров постучал пальцем по своей голове. – Здесь!

Он несколько раз огрел дромадера по ляжкам и отправился назад, в зыбучие пески, всматриваясь в наступающих сумерках в дорожку следов, оставленных прошедшими здесь ранее верблюдами.

– Украинец! Украинец! – надрывался ему вслед аль-Хариш.

Лавров больше не откликался. Бедуин со злостью сорвал с головы куфию и хлестнул этим платком своего верблюда, подгоняя его, чтобы занять ведущее место в караване.

Последние лучи заходящего солнца и взошедшая почти полная луна позволяли двигаться по дорожке следов достаточно бодрым шагом. Впрочем, недовольный дромадер делал это, лишь уступая усиленным понуканиям седока. Измученному животному, похоже, хотелось вернуться в состояние амебы. Плавать в водах древнего мирового океана, быть маленьким, не привлекать внимания хищников, не жевать верблюжьи колючки, не слушать людей в стойбищах, забыть про стадо, самок, колодцы, погрузиться в хаос…

Фаррадж, тридцатилетний палестинец, свалился со своего верблюда часа три назад. Потому что уснул. Он хотел нагнать отклонившееся от каравана животное и провалился в зыбучий песок. Палестинец попытался привлечь внимание последних всадников каравана криком, но ветер относил вопли несчастного обратно в пустыню. Долго бился мужчина, как птица в силках, наконец, обессилев, лег грудью на жухлую траву и затих.

– Фаррадж! Фаррадж! – донесся до него крик откуда-то сверху.

Палестинец поднял голову навстречу лучу мощного фонаря, попытался отозваться, но пересохшая глотка издала лишь сиплый стон. Лавров спешился, чтобы подойти поближе, но верблюд заупрямился и лег. Виктор снял с него седло, забрал вонючую шерстяную попону и пополз к увязшему в песке человеку, как ползут по тонкому льду к проруби с утопающим.

Спасатель бросил палестинцу подпругу, чтобы тот уцепился за нее. Фаррадж схватил брезентовый ремень, попробовал подтянуться, но тщетно. Пустыня накрепко удерживала жертву и не собиралась выпускать ее на свободу. Виктор тянул изо всех сил, но его ноги тоже проваливались. Так они «перетягивали канат» какое-то время, пока пальцы палестинца не отказали. Он, погрузившись уже по грудь, заплакал.

– Сейчас скоропостижно умирать вдвойне неприятно, – подбодрил Лавров скорее самого себя, чем палестинца, который не понимал ни слова. – Мало того что умер, это само по себе не очень здорово, так еще остались тонны интимных фото, видео, аудиотекстов, сообщений на всех гаджетах. И все это наверняка попадет в руки близких, а это уже совсем мерзкая неприятность!

Конечно, такими словами Лавров мог подбодрить тинейджера, упавшего в городской колодец, или девицу-малолетку, по глупости тонущую в проруби. Но несчастному арабу оставалось недолго, если ничего не предпринять. Поэтому, думая, что делать дальше, интонацией своего голоса Виктор старался успокоить попавшего в западню Фарраджа.

Наконец придумал!

Украинец расстелил кошму перед палестинцем, лег на нее грудью и кривым гуркским ножом принялся выкапывать Фарраджа. Копал долго и настойчиво; его усилия можно сравнить с трудом человека, пытающегося выкорчевать огромный пень в лесу. Песок сыпался обратно в яму, стирал в кровь пальцы, сжимавшие рукоять ножа, забивался в рот и ноздри. Один раз Виктор прервался, достал из рюкзака бутылку с зеленым чаем, прихваченную еще в стойбище, попил сам и половину отдал палестинцу.

Почти круглый желтый диск луны равнодушно освещал сверху, казалось, бесполезную возню двух смертных. За несколько километров от них Светлана Соломина смотрела на этот же месяц, почти превратившийся в луну. Ее верблюд отказывался идти дальше; ни пинки по шее, ни удары хлыстом не могли сдвинуть его с места. Караван ушел вперед, на ночлег, а девушка двинулась вслед за Лавровым, просто потому, что не могла вот так спокойно его ожидать до утра вместе со всеми.

– Все проблемы у женщин от отсутствия мужика, а если он есть, то от отсутствия детей, а если и они есть, то просто с жиру бесятся, ведь что еще надо бабе в этой жизни? – сердито сказал своим сподвижникам Али, когда заметил, что европейка отстала от каравана.

Все давно поняли, что Виктор и Светлана – не отец и дочь. Взрослым не надо рассказывать, какая «химия» возникает между любовниками…