Текст книги "Позывной «Крест»"

– Великое место! Намоленное веками место, – восторгалась Светлана.

– Да, – задумчиво подтвердил Виктор, – здесь я впервые услышал, как звучала молитва «Отче наш» из уст Иисуса.

– То есть как?

– Ну, в смысле не самого Иисуса, а на арамейском языке, – поправился Лавров. И тут же начал цитировать:

 
Аввун дбищмайя ниткаддах щиммух
Тэтэ Мальчутух
Нэвэ совьянух эйчана дбищмайя аб пара
Ха ля ляхма дсунканан юмана
Вущюкх лан хобэйн эйчана дап ахнан щуклан хайявин
Ула тъалан лнисьюна, элля пасан мин бищя.
Мудтуль дилух хай
Мальчута
Ухейла
Утищбухта
Ль альам алльмин.
Амин.
 

Слушала Светлана, может быть, не менее строптивая, чем сама святая Фекла. Внимательно слушала и Пелагея, полностью растворившись в древней магической формуле этих слов. Слушали монахини, спешившие по своим делам и невольно остановившиеся, увлеченные ораторским искусством украинского инока. Минута восторга, который ничем не скроешь, минута единения всех верующих, просящих Всевышнего и обращающих взоры к небесам.

– Амин! – не сговариваясь, хором повторили за Лавровым все, кто был рядом.

– Я думаю, что Господь не оставит нас, нашу Сирию, – после паузы произнесла игуменья.

В ее голосе было столько скорби, столько волнения за будущее родного города, что Светлана едва не расплакалась.

– В Маалюле жили апостолы, – продолжала Пелагея, начиная движение. Виктор со Светланой устремились за ней. – Именно поэтому Маалюлю не должны тронуть. То, что есть в Маалюле, свято. Все, кто приезжает по этой дороге, всегда видят Маалюлю. Если же едут по другой дороге, тоже видят Маалюлю…

– Матушка, вам плохо? – перебила настоятельницу Светлана, заметив, как та побледнела.

– Нет, дитя мое. Добрая молитва всегда во благо. – Пелагея опять вернулась к повествованию, чтобы завершить мысль. – Этот город – символ разных религий и разных конфессий. Здесь много мусульман. Нет никакой дискриминации. Мы никогда не делаем различий между мусульманами и христианами. Все здесь в добром здравии – все монахини, все, кто находится в нашем монастыре. Единственное, о чем мы мечтаем, чтобы прекратились взрывы за стенами нашего монастыря.

– Да, безусловно, так оно и будет, – поддержал настоятельницу Виктор.

– Вы знаете арамейский? – вдруг спросила украинца Пелагея.

– Нет, просто у меня хорошая память, – скромно ответил журналист.

– Зачем вы лукавите, инок Ермолай? – улыбнулась настоятельница. – Чтобы так читать молитву на арамейском, проживать каждое слово, пропускать через душу каждое ударение, его нужно знать. Не уметь изъясняться, а именно знать.

Виктор впервые не смог применить свое искусство прятать эмоции. Да, он выучил арамейский, чтобы общаться с древней реликвией, которую носил с собой, – с подголовным камнем Иешуа. Но в его планы не входило это раскрывать. И сейчас он был на грани провала…

– Я, наверное, просто хороший артист, – увильнул он.

– Ну что ж, как вам будет угодно, – ответила игуменья. – Благословляю вас на все ваши благие дела! Мне пора к детям.

Осенив Виктора и Светлану крестным знамением, настоятельница засеменила в свои апартаменты, давая понять, что разговор окончен.

«Непростая игуменья, – думал Виктор. – Почему она так допытывалась, зачем мы приехали? И сейчас… вцепилась в мой арамейский, как клещ. Она что-то знает. Она определенно что-то знает…»

– Зря обидел старушку, – с печалью сказала Виктору Светлана, глядя вслед уходящей Пелагее.

– Стару-у-ушку?.. Фигассе! Эта старушка еще нам с тобой сто очков в гору даст, – возмутился Виктор вполголоса.

Действительно, матушке Пелагее было не более шестидесяти, и на старушку она ну никак не тянула.

Да, на душе у Виктора скребли кошки. Расстались они как-то не очень… Лавров не мог подобрать слов, чтобы описать расставание с игуменьей, однако он приехал в Сирию с четко поставленной задачей – найти длань Иоанна Крестителя. Об этой миссии, как и о наличии у него другой реликвии – заветной плинфы, должно знать как можно меньше людей, и тут уже было не до пиетета.

Светлана словно читала его мысли. Подходя к священному источнику в глубине монастыря, девушка неожиданно спросила журналиста:

– А что это за черный камень, о котором ты рассказывал в легенде?

Да, надо сказать, Лавров дал маху. Излагая легенду о святой Фекле, он увлекся повествованием и проболтался.

«Черт дернул тебя о нем вспомнить, Витюша… Вот такой ты разведчик», – подумал он, а вслух сказал:

– Что?.. Какой камень?

– Ну, подголовный. Что это за камень?

– Да, – запнулся Лавров, – эту легенду я слышал от одного монаха. Он уже умер… Да и мало ли люди болтают. Смотри, смотри, источник!

Виктор оживился, переводя разговор на другую тему. Он ускорил шаг и подошел к небольшой арке у самой горы, откуда долгое время брали воду монахини и приходили испить и омыть ланиты гости.

– Ему две тысячи лет. Это тот самый родник, который разрушил гору и спас Феклу, – рассказывал Виктор, зачерпывая воду в большую латунную чашу на длинной цепочке и протягивая ее Соломиной. – Попробуй!

– Ты же не верил, что гора разошлась, – прищурив глаза, напомнила Светлана.

– Но вода-то действительно волшебная, – совершенно серьезно ответил журналист, глядя, как Светлана делает глоток из чаши.

Соломина непонимающе посмотрела на него.

– Вот видишь дерево? Это абрикос, который поливают этой водой. Ему восемьсот лет.

– Ско-о-о-лько?

Виктор не лгал. Абрикос действительно был старше многих дубов на нашей планете. Могучий ствол, весь в узлах, конечно, мешал расти кроне. Но дерево было отмечено в монастырских летописях еще до 1200 года.

На планете есть места, которые для современной цивилизации являются опорными точками, – мечеть Омейядов в Дамаске, где хранится голова Иоанна Предтечи, которого почитают и мусульмане, и христиане. Маалюля, где в женском монастыре хранятся мощи Святой Равноапостольной Феклы, и, конечно, монастырь в Цетине в Черногории, где до недавнего времени хранилась длань Иоанна Крестителя. Именно ее и предстояло вернуть христианской церкви. И Виктор ни на минуту не забывал об этом.

3

Маленький отель «Маалюля», в котором остановились Виктор и Светлана, особенно ничем не привлекал. Да и, честно говоря, было не до развлечений.

– Вы уж простите, но единственное развлечение на данный момент – моя негнущаяся нога! – весело констатировал хозяин гостиницы Аднан Насралла, смешно прыгая к клиентам по ступенькам со второго этажа.

С утра у стойки их семейного бизнеса дежурила его младшая сестра, поэтому Лавров и Соломина не успели познакомиться со столь колоритным местным жителем. Шестидесятилетний мужчина нисколько не унывал и размахивал негнущейся ногой очень смело.

Аднан был весьма приятным, позитивным человеком, поэтому его предложение отужинать на небольшой веранде путешественники, несмотря на усталость, встретили с энтузиазмом. Через какие-нибудь полчаса, освежившись и переодевшись, Лавров и Соломина вышли на веранду, где был накрыт стол.

Аднан бегло говорил по-английски. Это и неудивительно, ведь он прожил сорок два года в Вашингтоне, где владел рестораном «Маалюля». А в начале марта возвратился на родину, чтобы провести здесь остаток жизни.

– И вот, вернулся на свою голову! – заключил Аднан. – Была у меня мечта: заняться туристическим бизнесом в нашей Сирии. Я построил маленькую гостиницу и ветряную электростанцию для жителей Маалюли. И видите! Все пошло прахом… Электростанцию разнесли в клочья.

– А отель? – поинтересовался Виктор.

– А что отель? Вы – седьмые клиенты за два месяца. За это надо выпить! – показав белозубую улыбку, ответил Аднан и открыл бутылку джина.

На столе была отнюдь не арабская пища: паста, горячие свиные отбивные, салат с тунцом и еще, и еще… Глаза разбегались.

– До войны здесь было много и паломников, и туристов, – как бы объясняя совсем не мусульманское разнообразие на столе, сказал Насралла. – Это остатки моих запасов.

Специфический сорокаградусный «пожиратель бифштексов»[13]13
  Имеется в виду джин «Бифитер» (от beef eater – «пожиратель бифштексов», неофициальное название церемониальных стражей лондонского Тауэра (англ.).


[Закрыть] он разлил по фужерам, добавил дольки лайма…

– А как же Аллах? – провокационно спросил Виктор.

Аднан картинно посмотрел на небо, задумался и так же торжественно изрек:

– Сегодня пасмурно. Он не видит…

Мужчины выпили, а Светлана, посмотрев на это, поежилась.

– Пиво, вино? – вдруг опомнившись, спросил Аднан.

– Спасибо, мистер, – ответила девушка, – я лицо духовное. Не балуюсь…

…Шел третий час «небольшого» ужина. Аднан порядком захмелел и наконец излил душу:

– Тогда, два месяца назад, я услышал первый взрыв. Он снес арку на воротах города. А потом, спустя какое-то время, увидел людей в повязках, на которых было написано «Ан-Нусра». Они стреляли в возвышающиеся над храмами и монастырями кресты. Знаешь, Вик, я хоть и не сильно верую… Мой бог – деньги… Но все же уважаю людей любых религий. Все хотят жить.

– Это наша страна и наша земля! – вдруг вмешалась в разговор Антуанетта – младшая сестра Аднана, которая поднесла компании очередную порцию горячего.

Это была невысокая полная женщина, с виду ровесница Лаврова, в больших темных очках. Ее блестящие черные волосы были непокрыты и подстрижены по европейской моде.

– Мы здесь живем уже семь тысяч лет, поселились тут задолго до прихода Христа, – продолжила она. – И мы здесь останемся. Им не удастся нас уничтожить!

– Молчала бы уж! – вдруг вскрикнул пьяный Аднан. – Благодаря тебе и таким, как ты, моджахеды и пришли сюда! Кто выскакивал на балкон и орал: «Аллах акбар!», а? С детьми выходили! Славили их! А я тебе говорил, что никакого отношения они к Аллаху не имеют! Обычные бандиты!

Насралла до того разошелся, что бросил фужер на пол, и тот разлетелся вдребезги. Антуанетта вздрогнула и опустила глаза, продолжая рассказывать Лаврову и Светлане:

– Они убили мою лучшую подругу за то, что она спрятала у себя двух христиан. Отрезали головы и им, и ей…

– А что им сделал врач Уктам Фикрети? – продолжал Аднан, глядя, как Антуанетта, едва сдерживая слезы, собирает грязную посуду со стола. – Скольких детей он вылечил? И не смотрел, христиане они или мусульмане. А ему приставили пистолет к голове. Давай, говорят, отрекись от своей веры. Прими ислам!

– В Коране нет такой суры, чтобы с пистолетом в веру обращать, – заметил Виктор.

– Вот-вот! И я говорю, бандиты они, – подтвердил Насралла. – Они разъезжали по всему городу, кричали: «Христиане, не высовывайтесь из окон! Если хоть один выстрел будет сделан из окна, мы уничтожим всех, а не только того, кто открыл огонь! Если тут есть мусульмане, они должны держаться вместе, чтобы отделить их от христиан».

– Так что, они его убили, этого доктора? – взволнованно спросила Светлана.

– Он сошел с ума, – объявил Аднан, – а эти идиоты потом врача искали, когда понадобился. И не нашли. «Нет бога, кроме Аллаха!» – кричат они. Да нет в них ни бога, ни Аллаха. Никого!

Крепко выпивший Аднан уже совсем не был похож на человека, далекого от веры.

– У меня отец был христианин, мать – мусульманка, и сестра моя – мусульманка, и я хри… – Он осекся на полуслове, проглотив горечь, и после паузы поправился: – Мой бог – деньги, но я все равно не пойму: чего они добиваются? Чего хотят?

– Уничтожить все христианство на Ближнем Востоке, а не только в Сирии! Вот чего они хотят! – выпалила Светлана. – То же проделывал Буш в Ираке. Теми же методами. А сейчас Обама в Сирии… Столкнуть лбами две религии и понаблюдать, кто выиграет. А затем встать на сторону победившего.

Светлана почему-то тоже осеклась и посмотрела на Виктора. Тот молчал, но лицо его говорило само за себя.

– А что? Что? Я это в интернете прочитала. Перед выездом. Что-то не так? Чего смеешься?

– Да нет. Все так, – с иронией ответил Лавров. – Я просто представил тебя на трибуне парламента.

– А почему бы и нет?

Виктор залился смехом, чем опять вогнал Светлану в краску.

– Нет, ну представь себе предвыборную рекламу! Внимание! Внимание! Впервые на выборах женщина-попугай!

– Это я-то попугай?! – Соломина ущипнула журналиста за предплечье.

– Я не сплю, не сплю! – поддразнил ее Виктор.

– Это я-то попугай?! – наигранно-сердито зашипела Светлана и ущипнула Виктора за ухо.

– Недостойно, сестра! – снова с иронией произнес Виктор. – Уши на то, чтобы слушать, а не кушать…

Началась игривая потасовка. Аднан же к тому времени уронил голову на стол и захрапел.

– Я убью тебя, гад! – продолжала наносить игривые удары Светлана, а Виктор своими могучими руками ставил аккуратные, почти нежные блоки.

– А вдруг завтра война? Кто тебя защищать будет? – спрашивал он.

– Ничего, сама как-то разберусь. Я тебе дам попугая, старый развратник! – Светлана продолжала лупить Виктора ладошками, а он все больше вжимал голову в плечи.

Ее возмущенные возгласы разносились над спящим ночным городом. Завтра их ждал тяжелый день…

Виктор почувствовал состояние некоего «предлюбья» – когда женщина вот-вот станет твоей. Ох, как же он этого не хотел… И, конечно, лгал себе. Любой мужчина этого хочет. Спросите у дедушки, который ходит в парк общаться с бабушками. Пообщаться? Да вздор! Посмотрите, как блестят его глазки, когда мимо проезжает девушка на гироскутере… Не видите? Конечно! Для этого он и надел очки. Так что не будьте наивными, друзья. Неужели вы думаете, что Лаврову могла помешать какая-то война?

* * *

Как трудно помогать людям, когда нет времени, не знаешь, с чего начать, когда на это катастрофически не хватает средств, когда твоего душевного порыва не понимают безразличные люди… Как ни удивительно, но все это отговорки.

Тот, кто хочет помочь, всегда найдет на это время. Его желание само найдет путь к благотворительности. И это не обязательно вложение денег. Помоги словом, накорми, обогрей, поделись, может быть, последним и будь от этого счастлив. Не ищи понимания у черствых людей и, помогая, не звони об этом на всю округу. Тогда это будет действительно не пиар, а благотворительность.

Именно так и жила матушка Пелагея уже много лет, обращая молитвы к Господу, отдавая все силы служению и воспитанию сирот.

Слава храма Маар Такла, как его называли местные жители, или монастыря Святой Равноапостольной Феклы, разнеслась далеко за пределы Сирии. Он заслужил это не рекламой на каждом шагу, а благими делами.

Каждодневные занятия с детьми в приходской школе, молебен, обязательное прочтение Священного Писания, а также общение с прихожанами, представителями других церквей и монастырей, решение всех хозяйственных вопросов собственного прихода были не в тягость матушке Пелагее. В радость! При этом она спала не более четырех часов в сутки. И каждая из двенадцати монахинь ее монастыря, зная это, берегла покой своей настоятельницы и понапрасну не тревожила ее.

Но сегодня ночью кто-то легонько тронул за плечо спящую настоятельницу.

– Матушка… Матушка Пелагея, спаси вас Господи, проснитесь.

Будить игуменью решилась ее молодая помощница – монахиня Емилия. На ее открытом молодом лице отражалась явная тревога и даже испуг.

– Что случилось, сестра Емилия? Что с девочками? – сразу же спросила Пелагея, думая о сиротах.

– С девочками – все хорошо. Спят. К воротам монастыря приполз какой-то страшный человек. Он хочет видеть вас, матушка…

Тщедушный, израненный, весь окровавленный мужчина лет тридцати пластом лежал на лавке в монастырской светлице. Он был в полузабытьи. Его обступили послушницы. Губы их беззвучно шептали молитву. Сюда быстро вошли Пелагея и Емилия. Настоятельница подошла к умирающему и взяла его за черную от запекшейся крови руку.

– Кто ты? Как твое имя?

Он вдруг очнулся и повернул голову так, что игуменья увидела его лицо. Худое, изможденное, с безумными глазами. Черные гнилые зубы делали его облик еще более устрашающим.

– Шафьюиза?! – воскликнула пораженная Пелагея.

– Ма… Матушка Пелагея, – пролепетал раненый, – я… я…

И закашлялся.

– Шафьюиза, мальчик мой! Воды, дайте ему воды! – Пелагея, казалось, была в шоке от увиденного. – Что случилось?!

Окровавленный гость с трудом сделал несколько глотков и, тяжело дыша, продолжил:

– Не сбивайте меня, матушка. Я должен успеть сказать…

– Говори, говори, – попросила Пелагея и бросила взгляд на монахинь. – Откройте окна, ему нечем дышать.

– Они идут сюда… Моджахеды идут сюда. Едут целой колонной, – теряя силы, стал рассказывать мужчина.

Монахини пытались снять с него пропитанную кровью одежду.

– Рубаху рвите, не жалейте! Воду, скорее воду и аптечку. Ему надо обработать раны, – вполголоса командовала Емилия.

– Матушка, простите меня, я был с ними… Воевал. Долго терпел и притворялся… Но вчера услышал… Они хотят прийти именно сюда, в храм Маар Такла…

Две монахини быстро разрезали длинную рубаху Шафьюизы и разорвали ее. То, что они увидели, заставило Пелагею содрогнуться, а одна послушница упала в обморок. Сломанные ребра парня торчали наружу, будто их кто-то выгнул, живот был изрезан крупными осколками снаряда. Оставалось только догадываться, как он сумел доползти до монастыря живым.

– Шафьюиза, мальчик мой! Как же так? – По лицу Пелагеи катились слезы.

Мужественный парень только улыбнулся:

– В меня стреляли трижды, а мне удалось бежать. Но все решила мина. Главное, что я успел предупредить вас. А помните, как мы молились вместе?

 
Ха ля ляхма дсунканан юмана
Вущююкх лан хобэйн эйчана дап ахнан щуклан хайявин
Ула тъалан лнисьюна, элля пасан мин бищя.
 

Пелагея произносила слова молитвы вместе с мужчиной.

– Я умираю, матушка. Умираю с чистым сердцем, – грустно улыбнулся Шафьюиза, но вдруг его лицо опять стало сосредоточенным, он как будто что-то вспомнил. – Еще одно! Самое важное! Они хотят забрать длань… длань Иоанна Крестителя…

И это были последние слова подорвавшегося на мине беглеца.

Глава 4
Спецназ возвращается

1

Она знала, что навлечет на себя гнев Господа. Но любовь свободна и жестока, и совладать со страстью к мусульманину-алавиту, поселившейся в сердце христианки, было выше ее сил. Пронзительная и безумная, страсть поразила девушку молниеносно, хотя до того она вела самый аскетический образ жизни. Любовь, которая сильнее веры, немыслима, и нет ей прощения.

«Но лучше увидеть и умереть, чем существовать, а не жить…» – так думала та, которая всего три года назад приняла постриг и еще совсем недавно была готова не выходить за пределы монастыря никогда.

Монахиня Феодосия. Круглая сирота, получившая воспитание в обители Святой Феклы (монастыре Маар Такла), была одной из самых прилежных учениц приюта и любимицей матушки Пелагеи. Чтобы не навлечь на себя гнев настоятельницы, молодая монахиня тщательно скрывала, для чего ходит в дальние пещеры горы Каламун.

Но однажды наступил момент, когда скрывать что-либо стало глупо. За семь месяцев на монастырских харчах так поправиться невозможно.

– Какое пятно на храм! Теперь людская молва оповестит о похождениях Феодосии всю округу, – сокрушалась настоятельница.

Пелагея заперла молодую женщину в монастыре, запретив ей вообще куда-либо выходить до своего вердикта. Сначала игуменья справлялась с гневом, затем ее настигла апатия, а после накатила жалость… В конце концов Феодосия воспитывалась при монастыре, и если так случилось, то этот крест нести лично ей – матушке Пелагее.

Время неумолимо шло вперед, и еще через два месяца своды одной из тайных пещер огласил детский плач. Ехать в госпиталь или больницу для родов Феодосия не хотела. Да и кто бы ей позволил? Узнают врачи, узнает вся Маалюля – позора не оберешься.

Одна из монахинь Маар Такла, бывшая врач-акушер, умела принимать роды. Но судьба решила все по-своему. Роды были тяжкими и долгими. В какой-то момент повитуха поневоле объявила Пелагее, которая стояла рядом и ассистировала, что можно потерять и мать и ребенка…

Пелагея, плюнув на все свои страхи, послала кого-то за скорой помощью, продолжая помогать акушерке. И все же недюжинный опыт женщины позволил спасти хотя бы малыша…

– Мальчик! – воскликнула монахиня после первого крика новорожденного.

– Мальчик! – повторила настоятельница.

Ребенок родился здоровеньким и крепким. Но вот мать… Жить грешнице Феодосии оставалось считаные минуты.

Закончилась исповедь и смолкли звуки молитвы «Сопряжения покаяния и причастия», а где-то вдали угадывался звук сирены уже бесполезной скорой помощи, когда умирающая Феодосия взяла Пелагею за руку.

– Позаботься о нем, матушка. Обещай мне…

Губы настоятельницы дрожали. Она смогла только утвердительно кивнуть головой.

* * *

– Вы в своем уме? – изумленно спрашивала приехавших врачей скорой помощи послушница у ворот. – Какие роды могут быть в монастыре?

И это было чистейшей правдой. Монахиня Феодосия рожала не на территории монастыря, а в одной из пещер горного хребта.

– Но нам позвонили! Сказали, что мы можем не успеть, – оправдывался врач.

– И вы не успели! Уже ночь, и весь город спит! – продолжала возмущаться женщина-охранник.

К ее чести, она действительно ничего не знала. Ее просто не успели предупредить о трагедии в пещере.

– Так, значит, мы здесь не нужны?

– Не нужны, – послышался голос настоятельницы Пелагеи. Она только подошла сюда.

Лицо игуменьи не выражало эмоций. Она сумела сдержать слезы после смерти любимой воспитанницы и стояла в проеме калитки – доверчивая и строгая, как обычно. И ее слова тоже были чистой правдой. Умершей при родах монахине скорая помощь уже ничем бы не помогла.

– Возможно, кто-то баловался, – окончательно сконфузился молодой врач. – До свидания.

– Спасибо за заботу, и благослови вас Господи, – только и ответила Пелагея.

* * *

Однако он был мальчиком. Что такое мальчик в женском монастыре? Это, наверное, еще страшнее, чем монашка-роженица. Как быть?

Давно известно, лучший способ спрятать что-либо – положить на самое видное место. Похоронив бедную Феодосию на монастырском кладбище, матушка Пелагея решилась на удивительную авантюру, даже не предполагая, во что это может вылиться: она выдала ребенка мужского пола за девочку-сироту своего приюта.

Шафьюиза рос бойким, прилежным и смышленым, но до двенадцати лет его одевали как девочку и звали Альмой.

Матушка Пелагея заботилась о нем как о собственном ребенке, что называется, сдувала с него пылинки. Они часто общались на удобные и неудобные темы. Игуменья всеми силами старалась оградить Альму от внешнего мира, говоря, что так надо, что не пришло еще время стать взрослой. (О боги, что она несла!) Плетение макраме, высаживание цветов, занятие кройкой и шитьем, неустанные богослужения и долгие беседы вечерами ничего не дали.

Природу не обманешь: в тринадцать лет подросток сбежал. Окончательно и бесповоротно…

И вот спустя десять лет израненный, окровавленный, умирающий приемный сын монастыря и боевик «Джебхат ан-Нусры» Шафьюиза, убежав от сотоварищей, незаметно проскользнув сквозь посты сирийской армии, охранявшей Маалюлю, приполз, чтобы предупредить матушку Пелагею об опасности.

Ночь заканчивалась. Матушка Пелагея отдавала последние распоряжения касательно похорон несчастного парня на монастырском кладбище рядом с матерью. Конечно, вопреки христианскому обычаю, в ближайшие часы перед утренней службой, но следовало спасать других детей приюта, пока сюда не нагрянули бандиты «Ан-Нусры».

– Соберите детей. Я буду в пещере святой Феклы. Мой долг – молитва, – приказала настоятельница Емилии.

– В пещере святой Феклы? – удивилась монахиня. – Но зачем? Свободоармейцы из «Джебхат тахрир ал-Каламун» обещали наш монастырь не трогать!

– Их вера не приемлет правды, которая отличается от их собственной, – ответила Пелагея. – Тем более они сами не могут разобраться, кто и на кого должен нападать.

В эти секунды по двору монастыря мимо Пелагеи и Емилии пронесли тело Шафьюизы. Скупая слеза скатилась по щеке игуменьи.

– Прощай, сынок. Упокой твою душу Господи, – выдохнула настоятельница и вдруг добавила: – Иногда кажется, что нас с рождения кто-то сверху забивает в землю, как сваи. Сначала по пояс, потом по плечо, потом с головой. Чтобы построить на наших костях лучший мир. Но почему-то этот мир с каждым годом все хуже и хуже…

– Матушка Пелагея, вы ли это? – поразилась такому откровению Емилия.

– А что? – переспросила та.

Она, конечно, не слышала вопроса помощницы, а та и не стала повторять.

– Я проведу отпевание, матушка? – нашлась молодая монахиня.

– Да-да, конечно, – взяла себя в руки Пелагея и стала уже подниматься по лестнице в сторону пещеры святой Феклы, как вдруг остановилась и позвала: – Сестра Емилия, пойдем со мной.

Чтобы добраться до пещеры, в которой молилась святая Фекла, надо подняться по очень крутым лестницам справа от скульптуры Иисуса Христа. В углу довольно просторного грота находятся часовня и гробница с мощами святой. Внутри маленькое помещение сплошь увешано множеством икон, крестов, медальонов и разных украшений. С потолка пещеры падают в каменную чашу капли: отсюда пила еще Фекла. Вода эта считается святой и целебной.

Пожилая монахиня достала из тайника сверток, который выглядел так, как если бы в тряпицу замотали средних размеров высокий термос. Она бережно, двумя руками передала его Емилии и тихо произнесла:

– Ты знаешь, что делать.

– Что бы ни случилось, я сохраню ее! – негромко, но твердо пообещала сестра Емилия.

Эта девушка была одной из немногих, посвященных в секрет игуменьи. Она знала, что Пелагея – тайный член секты мандеев, потомков учеников Иоанна Крестителя, переселившихся в Маалюлю из Иудеи. Ее главная задача заключалась в том, чтобы блюсти храм Иоанна Крестителя в женском монастыре. С недавних пор святыней храма стала добытая мужчинами-мандеями десница Иоанна. И вот теперь реликвии снова грозила опасность…

2

Городские дороги Сирии – грязные и неухоженные. Ржавые развязки, на обочинах – слой мусора, на улицах – неровный, весь в заплатках асфальт. На одной из таких дорог ранним утром 29 ноября батальон «джихадмобилей», состоящий из японских внедорожников марки «Тойота», остановился в пяти километрах от Маалюли. Пикапы группировки «Джебхат ан-Нусра» были оснащены советским автоматическим оружием: пулеметами ДШК и КПВ, одиночными или спаренными.

Когда пыль осела, из «Лэнд Крузер Прадо» вышел лысый как колено казах средних лет с аккуратной бородкой и глазами, как будто накрашенными для сценической роли злодея. Одет он был в китель и форменные брюки пустынной расцветки «триколор дезерт». Такие обычно носили натовцы в Афганистане и Ираке. Воротник-стойка с застежкой-липучкой защищал шею от натираний ремнем мощного армейского бинокля со встроенным дальномером.

То, что казах увидел в бинокль, напомнило ему Нью-Йорк. Кто бывал там, обращал внимание, что красиво только в самом центре Большого Яблока – в районе Центрального парка, Бродвея и Уолл-стрит. Километр в сторону и – начинается какая-то Албания: разруха, дикое количество мусора, разбитый, латаный-перелатаный асфальт, на каждом углу бомжи. Узкие неухоженные тротуары, везде какие-то сомнительные киоски… Вот и Маалюля создавала такое же впечатление: заброшенная дорожная инфраструктура ясно давала понять, что апокалипсис уже случился и все словно бы находятся в фильме-катастрофе. Мусор везде – на обочинах, на тротуарах, в переулках. Особенных красок добавляли кучки бездомных, сидящих на камнях и провожающих чужеземцев недобрым взглядом. Жуткие букеты из проводов на столбах, граффити, покосившиеся ржавые заборы, облупленные неухоженные известковые избушки…

Из остановившегося рядом пикапа «Хайлюкс» вышел молодой сириец, одетый точно так же, но с черной чалмой на голове. Он тоже приложил к глазам окуляры бинокля и произнес:

– Маалюля! Еще более прекрасная, чем я себе представлял!

– Что в ней прекрасного, аль-Джуляни? – возразил казах. – Город как город.

Эту фразу подхватил начальник службы безопасности группировки Ахмад аль-Гизаи, сидевший в только что подъехавшем пикапе «Лэнд Крузер» с зенитной установкой ЗУ-23.

– Город христианских монахов и монахинь! Они заплатят за это!

– Ахмад! Канадец ясно сказал – Маалюлю не трогать! – возразил тридцатидвухлетний главарь группировки Абу Мухаммед аль-Джуляни. – Ее считают священной.

– Это кто считает? – недобро рассмеялся аль-Гизаи, подкуривая сигару. – Неверные собаки?

На этот вопрос у Абу Мухаммеда ответа не нашлось. Он стиснул зубы и посмотрел в сторону Маалюли.

– Всех христиан нужно пустить под нож! – напирал аль-Гизаи.

Главарь достал свой боевой тесак с двойным кровостоком и посмотрел в его зеркальное лезвие на свое отражение:

– Нож – это хорошо, но канадец указал на то…

– Мы мусульмане! – выкрикнул аль-Гизаи, нервно выхватив сигару изо рта. – И никто не вправе указывать нам! Я мусульманин! Это моя земля…

В мгновение ока звук легированной стали разрезал воздух, и английская сигара в руке аль-Гизаи оказалась разрубленной пополам.

Аль-Джуляни со спокойствием удава спрятал кинжал в ножны и посмотрел на хлопающего глазами начальника безопасности.

– Ты забыл, что это и моя земля. И что нам делать, здесь решаю я… Пока не приехал канадец.

– Да я… – замялся испуганный Ахмад. – Я просто люблю свою родину.

– Вот и хорошо, брат, люби, – спокойно продолжил главарь. – Что с предателем?

– Шафьюизу я подстрелил лично, – ответил аль-Гизаи, полный служебного рвения.

– Ты видел его труп? – поднял брови Абу Мухаммед.

– Братья слышали, как машина, которую он угнал, подорвалась на мине. А потом видели саму машину. Она разорвана в клочья.

– И что это означает?

– Это значит, что его кости достанутся шакалам, – засмеялся Ахмад.

– Ты видел труп? – настойчиво повторил главарь.

– Нет, но… Даже если он выжил, его застрелили сторонники Асада.

– А если не застрелили?

– Думаю, ему хватило и мины. Он же не шайтан…

– Ладно, – тряхнул головой Абу Мухаммед. – Сейчас дождемся Абу Хамзу и соберем военный совет.

* * *

Чуть более чем через час командиры отдельного формирования «Джебхат ан-Нусры» собрались в огромном бедуинском шатре. Лысый казах аль-Казаки открыл большой армейский ящик и посветил вглубь мощным фонарем. Луч света прошелся по бокам 155-миллиметровых бинарных снарядов М687 с зарином…

– Братья, мы собрались здесь, чтобы принять правильное решение! – начал аль-Джуляни. – Идти на Маалюлю или все-таки не идти.

– Идти! – крикнул нетерпеливый аль-Гизаи.

– Идти, – взвешенным тоном молвил аль-Казаки, сидевший у открытого ящика со снарядами.

– Надо идти, – подтвердил один из полевых командиров «Ан-Нусры», чеченец Абу Хамза.

– Вы хотите идти! Вы предлагаете напасть на святыню? Для этого должны быть веские основания. Убедите меня в этом, – твердо сказал главарь.

– Они заслуживают смерти! – закричал аль-Гизаи.

– Только и всего? – иронично спросил Мухаммед. – Это не основание.

– Абу Хамза перехватил караван, выходящий из Маалюли, – доложил аль-Казаки главарю группировки, – и кое-что там нашел…

Чеченец Абу Хамза аккуратно достал из ящика артиллерийский снаряд: