Текст книги "Стихи на снегу"

Стихи на снегу
Константин Александрович Уткин

Дизайнер обложки Валерия Максимович

Редактор Екатерина Москалева

© Константин Александрович Уткин, 2024

© Валерия Максимович, дизайн обложки, 2024

ISBN 978-5-0060-9942-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Константин Уткин – это бренд. Это фирменный стиль с жёстким волчьим оскалом, выверенной поступью формы и чем-то невероятно тёплым за пазухой. Константин Уткин – автор, которому я верю. Да и как не верить ему, когда его поэтическое становление стало плодом не подражаний, упражнений, экспериментов и попыток – самой жизни. Жизни, в которой всё по-настоящему. Он пишет о собаках потому что знает собак и о людях потому что любит людей. Пишет о людях, которым не слишком здорово и чувствуешь за каждым словом переживание и надежду. Надежда – вот на мой взгляд – нить, на которую нанизывает Константин свои образы.

Андрей Хамхидько

Константин Александрович Уткин – истинный слуга поэзии. Его служение не только в личном творчестве. Константин передает свои знания тем, кто только становится на поэтический путь. В своей поэтической студии «НАДстрочник» Константин учит работать над словом, прививает поэтический вкус, делится секретами мастерства с начинающими поэтами. И делает это абсолютно безвозмездно. Благодаря поэтическим семинарам мы, его ученики, обогащаемся новыми знаниями, чувствуем точку опоры для нашего дальнейшего творчества и безмерно благодарны ему за наставничество.

Студийцы литературной студии «НАДстрочник»

Стена

 
Какое на фиг чувство локтя?
Сосед надсаженно хрипит.
Я в верх ползу, срывая когти
То о бетон, то об гранит.
 
 
И до надрыва сатанея —
Давно не видима земля-
Скребёмся к небу по стене мы,
Толь пирамиды, то ль кремля.
 
 
Она пестра от тел распятых,
На расстоянии руки
Звенят настырные ребята
Об альпинистские крюки.
 
 
Но ненадёжен даже камень
И то и дело там и тут
Летят, царапаясь руками
За трещины и пустоту.
 
 
Да перетертой ли веревке
Свои секунды доверять?
Ухватки молодой сноровки
Увы, но не утешат мать.
 
 
Старьё же на сведенных пальцах,
Вжимаясь в камень животом,
Ползет бессмысленным скитальцем
Уже почти на свете том.
 

Красная площадь

 
И беспокойный обрящет покой,
Как говорят – по елею и мощи.
Как тебе спится под тяжкой рукой
Гнета державного, Красная площадь?
 
 
Камни дробил за парадом парад,
Лег под гранитом двойник мой картавый,
И громыхало тройное «ура»,
И грудой знамена без славы.
 
 
А до того – перезвоны церквей,
Львами порыкивал ров Алевиза,
И отражался в текущей Москве
Брошенный вечности вызов.
 
 
Казни, указы, ряды, балаган,
Польская спесь да стрелецкая злоба —
И откатились со стуком к ногам
Головы, словно на Лобном.
 
 
Сыпь шелухою, гулящий народ,
Пьяно глазей на товары,
Лей под усы в перекошенный рот
Сбитни, отвары да взвары.
 
 
Сердце страны и гнездовье царей,
Ветер шинели полощет.
Там где когда-то был бор на горе,
Древняя, древняя площадь
 

Санкт-Петербург

 
Коль на холмах московских тесно
Стихи сменяют некрологи,
Ждёт Питер, каменная песня
Под небом низким и далёким.
 
 
Он плещет в грудь простором Невским,
Горит рассвета серый порох.
Но жаль, что петь его мне не с кем
На набережных и в соборах.
 
 
И старым судном у причала,
Застывшим перед неизбежным,
Меня пьянила и шатала
Тоска, отчаянье, надежда.
 
 
Когда канатом нервы свиты,
Смог не ломаться а бороться.
И бились голуби– молитвы
Как эхо в каменных колодцах.
 
 
Что дальше будет-неизвестно,
Но, чтобы душу успокоить,
Есть Питер -каменная песня
Над серой северной рекою.
 

Соль

 
Ничего не вернуть – на коленях проси, падай ниц
И пластайся в пыли – даже легче, поверь мне, не станет.
Слеза неожиданно капнет с намокших ресниц
И растворится в соленом людском океане.
 
 
И вздымая валы – до небес, до просвеченных туч,
Иль лучи пропустив в ледяные немые глубины,
Знай – ему все равно, был ты нищ, был ты стар, невезуч
Перед кем и зачем ты сгибал, ты сгибал свою спину.
 
 
Знай, ему все равно, как саднила под ребрами боль,
Как давила тоска в своих гладких змеиных объятьях —
Это только лишь соль, океанская горькая соль,
Ее столько вокруг – что с лихвою и правнукам хватит…
 

Одиночество

 
Оливы спят,
Синеет тень на камне,
И по траве рассыпан бисер рос,
По небу взгляд —
За что дана тоска мне?
Отец, ты слышишь мой немой вопрос?
 
 
Ничком лежат
Поверившие люди
Бесчувствием укрыл их крепкий сон.
И каждый рад
Весть разнести о чуде
По всем дорогам четырех сторон.
 
 
Подсохший хлеб,
Вино осталось в плошке,
Почти доеден черный виноград.
Ослаб? Окреп.
Готовлюсь понемножку
К предательству – как высшей из наград.
 
 
Я ни о чем
Былом жалеть не буду —
Зачем жалеть, коль вечно буду жив?
Вон калачом
Свернувшись, спит Иуда
Под голову ладони подложив.
 
 
Отец, вернись.
В час этот предрассветный
До онеменья тошно одному.
И смерть, и жизнь
И свет, и ласку ветра —
Все, что захочешь, от тебя приму.
 

Склон

 
Он проповедовал еще, но
Дорога режет в кровь ступни
И род неверный, развращенный
Кричит – «Распни его! Распни!»
 
 
Камнями черни бьют проклятья,
И бесконечен мертвый склон.
Отец, пославший на распятье,
Слепит, как солнце раскален.
 
 
И тёрн шипами колет череп,
И крест все весом гнет хребет…
Понять бы сыновьям и дщерям
Что смерть – последняя из бед,
 
 
Что лишь порог пред жизнью вечной,
Где нет ни горя, ни тоски…
Крест сброшен с плеч и лег под плечи,
И застучали молотки.
 

Упырь Лихой

 
Сердцу зябко под дохой,
Тянет холод жилы.
Сумрак. Поп Упырь Лихой
Бряцает кадилом.
 
 
Где там грецкий теплый рай,
Где Афона кручи?
Над церквой вороний грай
Да дымок ползучий.
 
 
По урочищам лесным
Идолищ богато.
Срубы низки и тесны,
На крестах нет злата.
 
 
Злата нет, писанья нет,
БОрзый люд да грубый,
И рассеян веры свет
То древлянским дубом,
 
 
То березой, то ольхой,
То худой осиной.
И скрипит Упырь Лихой
Стерженьком гусиным.
 

Васька-голый

 
Гам застолья невеселый
Свечи пышут горячо.
Васька тощий, Васька голый
Льет вино через плечо.
 
 
Толстомордые бояре —
Руки бороды в жиру-
Голося в хмельном угаре
Разговелись поутру.
 
 
Разговелись, разогрелись
Так и прут на всех парах-
Закипает в душах ересь,
Души обращая в прах.
 
 
А кафтан с плеча Ивана
И не нужен и не люб —
Даже армячишко рваный
Отберет московский люд.
 
 
За слюдой оконцев – воля,
Дышат паром рты зевак,
И косится на застолье
Царский зрак, недобрый зрак.
 
 
Времена и нравы люты,
Но пускает слух народ-
Даже пес цепной Малюта
Васю тронуть не рискнет.
 
 
А пожар в рядах торговых
Обнял бревна горячо…
Вася пусть – не виден всполох —
Льет вино через плечо.
 

Юрод

 
У него ни ножа и ни образа,
Ни дешёвого ни золоченого,
Он не мясом питается– обрезью,
Знаменит лишь повадкой никчемною.
 
 
Он уступит второму и третьему,
По скоромным дням, и по праздникам,
И кострам на заставах бы греть его,
На раскатанном льду да на грязненьком.
 
 
Хоть над ногтем кривым заусеницей,
Узелком на рогоже взлохмаченной,
Зацепить -все равно же не ценится,
Что оплачено или растрачено.
 
 
Что пропето и пропито попусту,
Что раздарено или припрятано…
Но крестов золочёные лопасти
Все манят его в небо закатное.
 

Причал

 
Я похож на причал – неподвижный, массивный, обросший.
На щербатом бетоне седеет засохшая соль.
Только чайки кричат и змеиной искрящейся кожей
Море льнет и толкает и рушит меня исподволь.
 
 
В этой яркой дали паруса синеву рассекают,
Режут волны форштевни и пашут трудяги-винты…
Нас роднила судьбина – бродяжья, хмельная, морская,
Но моя неподвижность порой тяжелей немоты.
 
 
Они все же приходят – с оснасткой истерзанной в клочья,
Полным трюмом воды и командой, забывшей про твердь.
Ранним утром приходят и сумрачно плещущей ночью,
И земля за спиной их готова спасти и согреть.
 
 
Вновь щекочут мне спину босыми ступнями креолки,
Душно пахнут гирлянды на смуглых точеных плечах.
Желторотому юнге, и трижды испитому волку
Я дарил эти встречи – а встречи разлукой горчат.
 
 
И красавицы яхты, уткнувшись уютно в плечо мне
От настырного ветра дают отдохнуть парусам…
Я их слышал сто раз, я своими годами ученый —
Вновь на палубах сонных под утро заплачет роса.
 

Ксанф

 
Вот дернул черт меня под утро, в споре,
Когда несу – чего не знаю сам,
К восторгу пьяных брякнуть – выпью море!
Они взревели – Выпей море, Ксанф…
 
 
Насмешки жалят, словно злые осы,
Кусают – впору меделянским псам…
Рабы – и те, заметил, смотрят косо
Мне в спину – Ну же, выпей море, Ксанф…
 
 
И он, который жизнью мне обязан
Той самой, что, как воды рек, пресна,
Помочь – помог, но все-таки, зараза
Сказал мне тихо – выпей море, Ксанф…
 
 
И дело, в общем, даже не в позоре —
Сняв голову, не плачь по волосам —
У каждого есть собственное море
И не проси – ну, выпей море, Ксанф!!
 

Молитва

 
Перед окладом язычок огня
Горит упорно среди мглы кромешной…
Ты не молись, родная, за меня
А помолись за спившихся и севших.
 
 
Мы выдержим – пускай порой нас жизнь
Швыряет, как телегу на ухабах —
И ты за нас, родная, не молись
А помолись за брошенных и слабых.
 
 
Ведь огонек некрепкий не погас,
Хоть и бывало нам порою скверно,
И ты, родная, не молись за нас,
Молись за тех, в ком больше нету веры.
 
 
Не зная, что нас встретит впереди,
Шагать мы будем до последней дрожи,
И ты за нас молиться обожди —
Молись за тех, кто встать уже не может.
 

Август

 
Такой стоит покой – он чист и осязаем,
Прохладой тихих дней прольется благодать;
И август – мой пацан с прозрачными глазами
Вновь будет в темноту пригоршни звезд швырять…
 
 
Раз – ими заискрит наш зодиак прывычный,
Что снова поднят ввысь ущербною луной;
Как у мальчишек всех, среди крючков и спичек
В карманах у него летучих звезд полно…
 
 
Вопросами меня смешить не перестанет,
И под моей рукой некрепкое плечо…
«Пап, ты чего, опять не загадал желанье?
Пап, не переживай – сейчас швырну еще…»
 

Подбелка

 
Моя Подбелка, милая Подбелка,
Рай коммунальный – что в тебе нашел?
Налево пьют – звон вилок по тарелкам,
А справа тетя Люба моет пол.
 
 
Любаня драит яростно, обильно,
Задрав и заголив мясистый тыл,
Любаня драит бурно, в хлопьях мыльных,
Вложив в процесс весь одинокий пыл.
 
 
А за стеной – малОй пришел с отсидки,
Опять мотал за тунеядку срок,
Теперь сидит с маманей, Таней, Лидкой
И, щурясь, дым пускает в потолок.
 
 
Там форток нет – тяжелые фрамуги,
Там навощенный золотист паркет,
И дни, как будто лошади по кругу
Идут без мелких драм и крупных бед.
 

Счастье

 
Здесь суеты нет раздраженных улиц,
Здесь на рысИ теней навстречу бег —
Смеется счастье и глядит, прищурясь
Холодным солнцем сквозь летящий снег
 
 
В седле тепло. Выдергивая повод
Срывает хвою на ходу гнедой,
И угловатый лед лежит, наколот,
И серый пар курится над водой.
 
 
Летят над лесом за закатом птицы,
Как после скачки дышится легко!
Еще чуть-чуть – и можно насладиться
Заварки горькой вяжущим глотком
 

Фас

 
Когда закончится всеобщий этот фарс,
Всяк показал и стать, и ум, и норов —
Господь вздохнет и с облегченьем скажет – фас!
Пустив на Землю застоявшуюся свору.
 
 
Апокалипсиса худели долго псы,
На трех цепях извылся Цербер старый —
И чуствовали мокрые носы
Манящий запах всех земных пожаров.
 
 
Терьеров– к крысам, булей – на быков,
Питбулей в яму а борзых за волком —
А псы небесные из глубины веков
Смотрели вниз, рвались – да все без толку.
 
 
Пришел их час. Наскучили Творцу
Мы – как известно, ищущий обрящет.
Теперь же – хоть карьером, хоть гарцуй
Не увернуться от клыков разящих.
 
 
Когда же с перебитою спиной
Я буду брошен дворней трехголовой
К Его ногам – все псы мои со мной
Придут, чтоб встретить приговор суровый.
 
 
Я промолчу – попал, так не ропщи,
Вцепился в холки -не пошли б в атаку.
Бог цыкнет – Ты кого мне притащил?
Не видишь – свой?
Назад его, собаку…
 

Медь

 
Дни уходят в туман
Чередой недолюбленных женщин
Детским плачем в ночи
И рассветной росой ледяной.
Был же полон карман —
Только меди все меньше и меньше,
Не звенит, а бренчит
И, все в штопке, виднеется дно.
 
 
А когда-то играл
Золотой полновесный на солнце,
И, за плечи обняв,
Одобрительный скалилась жизнь.
Этот страстный оскал
Говорил, что, мол, все обойдется,
Что, разбита по дням,
Возле ног просто вечность лежит.
 
 
Ты был пьян без вина —
Но по горло залился отравой.
Ты любить мог одну —
Но менял, как перчатки, других.
Камнем падал до дна,
Виноватым был чаще, чем правым,
И лелеял вину,
Как поэт недописанный стих.
И пойди разбери —
На лесных ли путях– перепутьях
Сорным блеском листвы
Ты рассеял весь свой капитал?
Прогорят январи,
В новый год перевалятся люди,
И на небе застыл
Злой рассвет, неподвижен и ал.
 
 
Хоть дрожи, хоть служи
Все равно ты случайный прохожий
Растерявший детей
Отпустивший совсем тормоза.
Вновь глумливая жизнь
Обезьяньею скалится рожей —
Что цена нищете
Только два медяка на глаза.
 

Городской романс

 
Ты меня предала. Ты, редчайшей невинности шлюха.
Не за медь, не за злато, а так – за обычный каприз.
И теперь мне при встрече кивнуть недостаточно духу,
Да и ты смотришь вниз. Ты проходишь, уставившись вниз.
 
 
Как тебя я хотел – я, редчайшей кристальности грешник,
Шел к тебе по кривой – и кривая в тупик завела.
Я монету кидал, выходила все решка и решка.
Ты ж хотела орла. Ты, зараза, хотела орла.
 
 
И стою в стороне – руки в брюки, надвинута кепка,
Жгу дешевый табак да пускаю за тучами дым.
Наблюдая, молчу – по-кошачьи, изящно и цепко,
Ты играешь с другим. Как со мной, ты играешь с другим.
 

Покемон

 
Не мыша, не таракана
(что совсем неплохо)
Достаю я из кармана
Покемона-кроху.
 
 
Он садится на ладони
И глаза прищурив —
Режет обо мне, пижоне,
Правду со всей дури.
 
 
Глажу я его по спинке,
Просто по привычке.
Глазки серые, как льдинки,
И торчат косички.
 
 
Вот такой вот я страдалец,
Натерпелся страху —
Поки бьет ботинком палец
Со всего размаху.
 
 
Он дает команду – Вира!!!
Цепкий, словно муха
На плече моем, задира,
Дергает за ухо.
Исполняет наказанье —
Я молчу и внемлю —
С матюгами и слезами
Просится на землю.
 
 
Там другие покемоны
Водят хороводы,
Веселы, неугомонны —
Он со мной, уродом.
 
 
Он давно меня стыдится,
Возраста и роста —
И смотреть не может в лица
Прочим мелким монстрам!!!
 
 
Все слова – не то чтоб жалом,
А, скороей, горохом,
Но я отпущу, пожалуй,
Покемона– кроху.
 

Салун

 
Что за дрищ сидит на стуле – с утомленно – постной рожей,
Плечи в перхоти, как в пепле – но насилует рояль?
Так ревут весной бизоны, на индейцев непохоже,
И в него я не стреляю…. Не стреляю я!!! Как жаль!!!
 
 
В диких прериях все лето я гонял своих мустангов,
Удирал от краснокожих и от их сердитых скво,
Там не пива нет, ни виски, ни клубнички и не манго,
Ни салуна, ни канкана, ничего и никого!!!
 
 
Нынче я хочу разгула, нынче я хочу веселья,
Пусть гремят салютом кольты, хлещет виски, как река.
Но для счастья все же надо – я клянусь своим похмельем —
Продырявить за бездарность у рояля паренька.
 
 
«Не стреляйте в пианиста» – кто придумал эту ересь?
Сколько можно мучить уши гордых прерии сынов?
Поднимаю грозно кольт я и практически не целясь
Вышибаю табуретку у него из– под штанов.
 
 
А потом сбиваю шляпу, а потом сшибаю пряжку —
А салун ревет восторгом, улюлюканье и свист,
Не красоток развеселых голые мелькают ляжки,
Удирает от рояля (не подстрелен) пианист…
 

Сюжет

 
Вот наш герой – такой весь положительный,
Пьет раз в году не дольше трех недель,
И никаких листов вам исполнительных,
И не грозит финансовая мель.
 
 
Кормил ее икрою черной – палтуса,
Строгал салатик, создавал уют,
И мог бы крылья отрастить по статусу,
Но не решился – дети засмеют.
 
 
Чуть-чуть не вышел ростом, вышел рожею,
И прикрывал от сплетен и проблем.
Вы знали ситуацию похожую,
Знакомую, конечно же, нам всем.
 
 
Короче. Злоязык и красен мордою —
Не в смысле перепоя, а красив —
Он мнил ее такой конкретно гордою,
Что наступал в сознаньи когнитив.
 
 
Он мнил ее такой конкретно милою,
Хотел сограть, как воробья, в горсти —
Но жизнь с хорошим кажется унылою,
Без драйва, перца… Господи, прости.
 
 
Ликуй, читатель, дальше будет весело —
Отделанный, как поц, и там и тут,
Хотел наш ангел на трубе повеситься,
Но побоялся – дети засмеют.
Теперь живет – с огромными усильями
Не пьет в году не больше двух недель,
Лежит себе, во сне укрывшись крыльями,
И храпом чуть не вышиб дверь с петель.
 
 
А с ним она, приняв под вечер три по сто
– Такой вот финт судьбы, такой вот ход —
Погладит крылья, матюгнется горестно,
И все поднять пытается в полет…
 

Стаи

 
Я сам свою судьбу тасую и листаю,
Иль пробиваюсь, или блуждаю наугад —
Но не люблю стада и презираю стаи
Шакальи злые стаи кормящихся у стад.
 
 
Я ухожу от них, ловя малейший случай,
Твержу – мне не покой, дорога дорогА
Но прут и прут за мной стада тучнее тучных
Готовых растоптать и вздернуть на рога.
 
 
И хоть не заслужил ни славы, ни креста я
В копилку дни мои летят, как медь, звеня —
Но и за мной бегут, трусят шакальи стаи
Шакальи злые стаи не любящих меня.
 
 
И вот уж много лет я не найду ответа,
Хоть искренно живу и дорожу лицом —
Вот если одному быть не случилось мне, то
Я выгляжу – добычей? Шакалом? Или – псом?
 

Февраль

 
Пора волчьих свадеб и синих снегов,
Багрового солнца и ломкого наста;
От дел надоевших и вечных долгов
Я в вечер морозный срываюсь так часто.
 
 
По старой тропе на замерзший закат —
Где тихо горит полоса золотая—
Бегу, километры кидая назад,
И пар за спиной тьма съедает густая.
 
 
Но жаль, что нигде не заблещет костер,
Так вовремя – больше не в силах бежать я —
Хмельные друзья не прервут разговор,
Чтоб склеить мне пальцы хорошим пожатьем.
 
 
Пора волчьих свадеб и синих снегов…
Дорога чадит за вторым поворотом.
Устал и замерз – но теперь вновь готов
Навстречу идти и делам, и заботам.
 

Вспомни мой телефон

 
Вспомни мой телефон – когда тяжко и пусто,
И сереющим снегом распластался февраль,
Когда тлеют за окнами тусклые люстры
И небес потемнела вечерняя сталь.
 
 
Вспомни мой телефон – коль сомнительна ценность
Всех твоих достижений, прорывов, побед…
Вспомни мой телефон – тень бросая на стены
Гостем ночи бессонной твой замрет силуэт.
 
 
Вспомни мой телефон – если выжжет утрата
Вспомни мой телефон – как друзей имена,
Я пойму и прощу, если ты виновата,
Ты прости, если в чем-то моя есть вина.
 
 
Вспомни мой телефон – коль кромсает нам души
Ветер злых перемен, безнадежности сон,
Голос разума раз, хоть разок ты не слушай,
Вспомни мой телефон… вспомни мой телефон…
 

Бродячая собака

 
В глубине серебра —
Сизо-дымная мгла,
Как дымок над чернеющим кофе.
И, как будто вчера
Над плетенкой стола
Горбоносый ахматовский профиль.
 
 
Да, три года – не срок.
Уходя в потолок
Дым качался от смеха и криков.
И, не видя зеркал
Здесь в орлянку играл
Молодой Маяковский – до Бриков.
 
 
Из античных глубин
Осип русский свой сплин
Поднимал заунывным фальцетом
И кривил едко рот,
Что собрался народ —
Не любил Мандельштам «фармацевтов»
 
 
И – совою без сил
Здесь Судейкин курил
Опьяненный бессоницей тяжко.
И на утренний чад
Мушка злилась, рыча,
Не бродячая, но все ж – дворняжка.
Грел углями камин,
Пот струился со спин…
Жаль, что в самом разгульном запое
В этот славный подвал
Блок спускаться не стал —
Мол, поэты не ходят толпою.
 
 
Боже, как далеко
Двор второй у Жако,
Три рубля за диван без подначки.
И за вход со двора
В глубину серебра
У веселой бродячей собачки…
 

Девам

 
Бегите, девы, от козлов– поэтов.
Любой поэт – как минимум козел.
Любой поэт – как минимум, с приветом,
А так же – величайшее из зол.
 
 
Любой поэт – как минимум, заносчив.
Кипя змеиным ядом на губах
Готов читать вам утром, днем и ночью.
Читает– ночью!! Ночью!! Вот в чем страх.
 
 
И утром тоже – стонущий с похмелья,
Он все же чиркнет, падла, пару строк.
Пять строчек в день, чтоб оправдать безделье.
Какой вам, девы, от поэта прок?
 
 
Послать поэта – та еще проблема.
Вы говорите – милый, шел бы на…
А он в ответ – поэму за поэмой!!!
Длиннее, чем Китайская стена!!!
 
 
Вот вроде сжали зубы, прочь сомненья —
На свете разве мало Оль и Насть?
Но будет ныть поэт до опупенья,
Поддерживая гаснущую страсть.
 
 
Бегите, девы, от поэтов – гадов.
Любой поэт – носитель глупых бед.
Он совершенно никому не надо.
Тем более, что он и не поэт…
 

Пиратское

 
Полгода потрошили мы разные суда —
Полгда рисковали мы шкурой не за так…
Сейчас для душ иссохших наступит благодать —
Есть у Марго в подвале роскошнейший кабак.
 
 
Братишка, это место как раз для нас с тобой.
В продымленной таверне все ходит ходуном-
Марго с серьгою в ухе, серьгою золотой
Из темного бочонка нальет нам в кружки ром.
 
 
Припомнив, как небрежно деньгами мы сорим,
Каким могучим ревом весь сброд встречает нас!!
Марго в улыбке светит нам зубом золотым —
И жареную ногу на блюде нам подаст.
 
 
Уж лучше был бы глух я, и лучше был бы слеп,
Над стойкой бюст могучий – вот-вот толкнет на грех…
На бюсте, как на дубе, лежит златая цепь —
Не мелочись, Маргоша, давай пои их всех…
 
 
Полгода потрошили мы разные суда,
Закончились полгода роскошнейшей гульбой,
Но от судьбы– заразы не деться никуда,
Опять из кабака мы уходим на разбой…
 

Твой одноглазый

 
Твой одноглазый в северных морях
(Вот занесла судьбина каравеллу,
Лед на оснастке, лед на парусах)
Замерзший, злой – но жив пока и целый.
 
 
Стучит по доскам деревянный шаг.
А попугай издох, схватив простуду,
И клацает зубами черный флаг
Под речь матросов… Повторять не буду.
 
 
Прожарен солнцем должен быть пират,
Насквозь пропитан порохом и потом —
А здесь на солнце – минус пятьдесят,
Киты кайфуют на волнах за бортом.
 
 
Пират замерзший – вовсе не боец,
Бери пирата голыми рукамм.
Но тут лишь белый маленький писец
Шныряет и таится между льдами.
 
 
Вот одноглазый тянет ром густой,
И, дав приказ в обратную дорогу
Все вспоминает зуб твой золотой,
Твой зуб, твой бюст – ну и, конечно, ногу…