Текст книги "Тестостерон Рекс. Мифы и правда о гендерном сознании"

Глава 7
Миф о сестрах Леман

Причина, по которой большинство финансовых трейдеров – молодые мужчины, очень проста. Торговля обладает свойствами, к которым молодые мужчины биологически адаптированы… Вся ситуация словно создана для молодых мужчин. Все воздействия тестостерона отражены в качествах успешного трейдера. Поистине поразительно, что искусственный мир финансового трейдинга так подходит врожденным качествам молодых мужчин.

Джо Герберт. Тестостерон¹

“Если бы братья Леман (банк Lehman Brothers) были сестрами Леман (Lehman Sisters) и управлялись бы женщинами, а не мужчинами, а не мужчинами, случился бы ипотечный кризис?”² Этот вопрос, заданный бизнес-редактором Guardian, спровоцировал “оголтелую увлеченность международных СМИ вопросами гендера в международной финансовой сфере”³. Некоторые комментаторы, опираясь на исследования о связях между уровнем тестостерона и рискованным поведением, говорили о срочной потребности в большем “разнообразии гормонов”⁴: увеличение числа женщин (и мужчин постарше) в данной сфере приведет к снижению среднего уровня тестостерона. Заголовки статей и эксперты постоянно поминали Т-Рекса, требуя больше “повелительниц вселенной”⁵, чтобы те привнесли столь необходимый финансовый консерватизм в мир бизнеса, живущий по “правилам тестостерона”⁶.

К данному моменту их доводы уже выглядят утомительно знакомыми. Мужчины, благодаря прошлому эволюционному давлению, рискуют, чтобы обрести ресурсы и статус, которые в нашем древнем прошлом приводили к репродуктивному успеху. Но быстрый переход “мужских мозгов” из каменного века в двадцать первое столетие глобальных финансов вызывает “эволюционное похмелье” и хаос, как заключает в New York Times Николас Кристоф⁷. Взгляните на высокорискованную ипотеку и кредитные деривативы, и задним умом вы поймете, насколько опасно было предоставить это все тестостерону в отсутствие женщин. (Одетых, конечно.)

Может показаться, что женщинам наконец-то воздали должное, предположив, что мировая финансовая система не рухнула бы, будь поблизости представительницы прекрасного пола. Мы определенно должны оценить контраст со статьей в New York Times, опубликованной столетием раньше, в которой сообщалось о движении среди брокерских фирм, требующих запретить женщинам посещать их офисы⁸. Как объясняется в одном явно типичном письме, адресованном клиентам-дамам бродвейской фирмой биржевых маклеров, их более ценные клиенты считают “неподобающим для женщин посещать офисы маклеров”. В самом деле, женщина – “помеха всюду, помимо ее дома”, замечает маклер. Женщинам, как указывается, не только не хватает “делового инстинкта” (мужчины вылетают из утробы в костюме с иголочки с врожденным пониманием финансовой сферы), но они и неспособны его обрести. Определенно пройден долгий путь от этой позиции и до мая 2010 года, когда обложка журнала Time была посвящена женщинам, занимающимся

регуляцией финансовой сферы: Элизабет Уоррен, Шейле Бэйр и Мэри Шапиро, – на которых “возложили ответственность в наведении порядка”⁹ там, где напортачили сами-знаете-кто.

Однако есть некий изъян во взгляде, что женский пол биологически предназначен останавливать “большие качающиеся”¹⁰ финансовые органы. Избегающий риска темперамент, возможно, хорош для мировой экономики, но плох для личного заработка. Можно и не разбираться в распределении доходов, чтобы понимать, что привычка превращать свои активы в груду долларовых купюр, а затем жадно нырять в них – гораздо более привычное поведение для мужчин, чем для женщин. Ежегодные списки богатейших людей мира неизменно подтверждают, что почти исключительно мужчины рискуют задохнуться в процессе такого времяпрепровождения. Подобное неравенство довольно легко объяснить с исторической точки зрения. Помимо совета удачно выйти замуж, даже самый талантливый финансовый консультант затруднился бы помочь сколотить состояние женщине без высшего образования, по закону не способной владеть имуществом и ценными бумагами и имеющей право заниматься только низкооплачиваемым трудом. Однако эти внешние ограничения были сняты довольно давно, и многие исследователи обратили свой взор на внутренние факторы (пренатальный и циркулирующий тестостерон), чтобы объяснить так называемые “фундаментальные различия” в предпочтениях риска – как объясняется в одном высоко-цитируемом обзоре¹¹.

Но к этой части книги мы уже скептично относимся к тому, что тестостерон может создать “фундаментальные” различия между мужчинами и женщинами в принятии решений в финансовой сфере. Как мы уже видели, главное испытание для позиции Т-Рекса по части половых различий – закономерное совпадение поведения обоих полов. Неужели из всех наших качеств именно те, что связаны с финансами, особенно активно подверглись половому отбору в плейстоцене?

В подробном обзоре научной литературы экономист Джули Нельсон проанализировала 18 работ по половым различиям в принятии финансовых рисков¹². В части этих исследований использовались столь любимые экономистами задания с лотереей, в которых люди выбирают между, скажем, гарантированным выигрышем в 5 долларов и шансом в 50 % выиграть 10 долларов. В других исследованиях людей просили сообщать о склонности к финансовым рискам в реальной жизни или смотрели, как люди распределяли свои финансовые активы между менее и более рискованными опциями (например, акции или облигации). Как можно ожидать, показатель эффекта для этих различий был, за малым исключением, обычно довольно скромным, а порой и нулевым (не наблюдалось половых различий), а в двух исследованиях обнаружилось даже, что женщины более склонны рисковать в финансовой сфере¹³.

Как же происходит переход от этого совпадения полов к утверждениям, что между ними существуют фундаментальные различия? Нельсон замечает, что путем частичного объяснения исследователи часто обобщают результаты предыдущих исследований неточно, соответственно стереотипам. Ученые также стремятся сделать упор на результаты, соответствующие стереотипам “рисковых мужчин”, умаляя (а порой даже игнорируя) результаты, которые расходятся с этим взглядом. Нельсон заподозрила, что исследователи “стремятся «найти» результаты, подтверждающие убеждения, которых придерживаются в обществе”¹⁴, – классический случай “предвзятости подтверждения”. Если такие результаты имеют больше шансов на публикацию, научная литература перекашивается в сторону ожидаемого вывода.

Однако существует способ представления данных, называемый “воронкообразной диаграммой”, который показывает, предвзята или нет научная литература¹⁵. (Если статистика вас не вдохновляет, можете перескочить прямо к предсказуемому выводу в последнем предложении этого абзаца.) Для этого на график наносятся данные из всех исследований в соответствии с размером эффекта по горизонтальной оси и размером выборки (примерным)¹⁶ по вертикальной оси. Зачем? Результаты больших исследований являются более “точными” и потому приближаются к “истинному” размеру эффекта. Напротив, небольшие исследования, более подверженные случайным ошибкам из-за малых, специфических выборок, будут иметь больший разброс в размерах эффекта. Некоторые маленькие исследования будут сильно переоценивать различия, другие – сильно недооценивать (или даже “ошибаться” в направлении эффекта). Дальше все просто, но гениально. Если в опубликованных статьях о большей склонности к риску у мужчин предвзятость отсутствует, эти пере-и недооценки половых различий должны быть симметричны относительно “истинного” показателя, который обнаруживают крупные исследования. И график, если воспользоваться воображением, становится похож на перевернутую воронку (лично я бы назвала его “подсвечником”, но меня никто не спрашивал). Но если предвзятость существует, тогда на графике остается пустая область, где должны находиться мелкие выборки, которые недооценивают различия, не находят различий или обнаруживают большую склонность к риску у женщин. Иными словами, переоценка мужского рискованного поведения публикуется, а разного рода “недооценка” – нет. Когда Нельсон построила график из данных своего обзора, она обнаружила именно это: “Очевидно наблюдается предвзятость подтверждения”¹⁷.

Эта предвзятость вводит в заблуждение при формулировке выводов из всего массива литературы и раздувает масштабы половых различий в целом. Итак, какие различия в размере эффекта обнаружила Нельсон, когда взглянула только на точные результаты из восьми крупнейших исследований¹⁸? В их число вошел крупный газетный опрос, в котором тысячи людей ответили на вопрос-лотерею вроде тех, что были описаны выше, и два крупных анализа реальных инвестиций (тысячи пенсионных портфолио и более 35 тысяч инвестиционных счетов)¹⁹. На основе таких восьми самых точных исследований Нельсон вывела размер эффекта d = 0,13. Это равноценно примерно 54 % вероятности, что случайно выбранный мужчина будет более склонен к финансовым рискам, чем случайная женщина. Если вы вспомните выводы главы 5 о гендерно-дифференцированных факторах, которые столь важны для объяснения различий в рискованном поведении людей, например знание, знакомство с предметом, прошлый опыт и гендерные нормы, связывающие риск с маскулинностью, то удивитесь, почему различия столь малы. Учтите также, что богатство человека, ожидаемое богатство и финансовая безопасность, разумеется, влияют на то, какие финансовые риски он готов на себя взять²⁰. Хотя при сравнении склонности к риску исследователи принимают во внимание текущее благосостояние и заработки мужчин и женщин, в обществе, где мужчины чаще получают повышение, а женщины чаще жертвуют карьерой ради детей и престарелых родителей, финансовые траектории и ожидания даже изначально сопоставимых мужчин и женщин вряд ли одинаковы.

Половые различия в финансовых рисках не просто малы, они условны: проявляются только в некоторых заданиях, выборках и контекстах. В одном исследовании, например, не было обнаружено различий, когда типичная абстрактная лотерея была перенесена в контекст реальных инвестиционных решений²¹. Сходным образом Айво Влаев и его коллеги из Уорвикской школы бизнеса не обнаружили половых различий, когда лотереи были перенесены в контекст реального мира. Помимо традиционных абстрактных лотерей они придумали эквивалентные им, но только в отношении пенсии, зарплаты, ипотеки и страховки. Например, студентов просили выбрать между, скажем, предложением работы с надежной оплатой 30 фунтов стерлингов против рискованного варианта более прибыльной работы с 50-процентным шансом заработка 100 фунтов и 50-процентным шансом остаться ни с чем. В целом у них не обнаружилось различий между полами²².

Другая проблема утверждения, что мужчины и женщины фундаментально различаются в подходе к финансам, заключается в том, что, как и в других сферах рискованного поведения (как мы убедились в главе 5), “эта выборка женщин’' и “эта выборка мужчин” не могут заменить всех женщин и мужчин. Эволюционисты Джозеф Генрих и Ричард Мак-Элрит использовали в качестве задания традиционную лотерею, чтобы сравнить финансовые риски в трех группах без участия североамериканских студентов, которых обычно набирают в такого рода эксперименты²³. Это были сообщества мелких фермеров в Чили и Танзании (мапуче и сангу соответственно), а также чилийское нефермерское сообщество (уинка). Хотя культурный багаж приводил к различиям: в среднем мапуче и сангу были склонны к риску, в то время как уинка. избегали его – ни в одной из групп мужской пол не был связан с большим предпочтением риска. Сходным образом пол не объяснял вариацию в принятии финансовых рисков в исследовании более чем 400 коренных жителей Китая²⁴. Между тем в другом кросс-культур-ном исследовании, в котором сравнивались матрилинейное общество кхаси в Индии и патриархальное масаев в Танзании, не удалось найти никаких половых различий в склонности к риску в стандартной лотерее и в играх с инвестициями²⁵.

Потенциально важный фактор, который поможет объяснить кросс-культурные различия, – гендерные отношения в обществе, из которого взяты участники эксперимента. Так, Бинг Линьгун и Чунь Лейян сравнили склонность к риску в заданиях на лотерею у матрилинейных мосо (у которых глава семейства также традиционно женщина) и патриархальных²⁶. Хотя в обоих обществах женщины меньше рисковали, чем мужчины, расхождение было гораздо меньше у матрилинейных мосо. Схожим образом, экономист из Университета Лос-Андес Хуан Камило Карденас с коллегами обнаружил, что гендерный разрыв в финансовом рискованном поведении был меньше у шведских детей, чем у детей из Колумбии – страны со значительно более низкими макроэкономическими показателями гендерного равенства²⁷. Есть даже данные, что британские девочки и молодые женщины более склонны к рискованному поведению в исключительно женской среде²⁸.

Проблемы не исчезают, когда мы переходим от лотерей к другим типам заданий на финансовый риск²⁹. К настоящему моменту у вас уже может возникнуть впечатление, что экономисты подходят к теме рискованного поведения, словно они когда-то услышали комментарий авторитетного коллеги: “Жизнь – это лотерея” – и поняли его буквально. Но, как мы знаем, большинство финансовых решений совсем не похожи на лотерею. Уоррен Баффетт не заработал свои миллиарды, раздумывая, воспользоваться ли опцией А с гарантированным доходом в 2 доллара или опцией Б с 30-процентным шансом получить 4 доллара. Также и начальники не кричат задорно: “Орел или решка, профессор Массуд?”, подбрасывая монету и – приглашая своих сотрудников попытаться выиграть с шансом 50 на 50 годовую прибавку в 15 долларов или же остаться при своей гарантированной прибавке в 5 баксов.

Одно очевидное отличие этого задания от реальности состоит в том, что люди обычно не знают точных вероятностей исхода событий. Это также верно для двух заданий на риск, популярных у психологов. В задаче на риск с воздушными шариками участники решают, сколько раз “надуть” виртуальный шарик насосом, ползшая по 5 центов за каждый успешный поддув. В неизвестный момент, однако, шарик лопнет, и деньги будут потеряны. Метаанализ обнаружил, что в среднем в этом задании мужчины рискуют чуть больше, чем женщины³⁰. Однако обратный эффект наблюдается в случае второго популярного задания на риск – “карточной игре по-айовски”. Люди выбирают между колодами карт, которые имеют либо высокий риск (большие вознаграждения, но и высокие потери) и менее выгодны в перспективе, либо низкий (малые вознаграждения и потери)³¹. Хотя со временем большинство людей переходит на колоды с низким риском, женщины чуть более склонны, чем мужчины, продолжать испытывать удачу на колодах с высоким риском.

Другое очевидное и особенно важное различие между лабораторными заданиями и реальными финансовыми рисками – это суммы денег на кону. В задании с шариками финансовое вознаграждение колеблется возле долларовой отметки, в то время как в игре по-айовски “доллары”, которые участники выигрывали и проигрывали, были чисто гипотетическими. Щедрость также отсутствует в исследованиях, проводимых экономистами: выплаты обычно скромные, гипотетические или ограничены одним конкретным выигрышем, выбранным случайно. Поэтому стоит заметить, что в одной из немногих экспериментальных лотерей, где сравнивалось предпочтение риска в малых либо крупных ставках, половые различия, которые наблюдались в типичной “мелочной” версии, исчезли, когда появились крупные суммы денег³². Любопытная версия, почему это так, была предложена антропологом Генрихом и его коллегами. Они полагают:

…когда действительные экономические ставки равны нулю (гипотетические), в принятии решений преобладают другие различные соображения. Участники могут быть озабочены тем, что этнограф или другие люди подумают о них, исходя из их выборов.

В собственном кросс-культурном исследовании Генрих использовал крупные ставки, чтобы “направить внимание респондентов на выгоду от игры, а не на озабоченность, как они будут выглядеть со стороны”³³. Как вы помните, пол не предсказывал рискованное поведение в сфере финансов, когда этот метод исследования применялся на выборках мапуче, сангу и уинка из Чили и Танзании. Его алгоритм также точно соответствовал выводу Касса Санстейна (мы познакомились с ним в главе 5), что предпочтения формируются на основе предполагаемых последствий решения для ‘^’’-концепции и репутации.

Этот контекст принятия решений никогда не был особенно интересен экономистам. Только на рубеже XXI века в поворотной статье, написанной нобелевским лауреатом Джорджем Акерлофом вместе с Рейчел Крэнтон, идея, что социальная идентичность и нормы оказывают мотивирующее воздействие на поведение, была представлена экономическому сообществу³⁴. “О чем беспокоятся люди и как сильно они беспокоятся, отчасти зависит от их представлений о себе”³⁵, пишут они. “Их идентичность и нормы поведения берут начало в социальном окружении… Социальный контекст имеет значение”³⁶.

Для социального психолога это почти комически запоздалое откровение: очень похоже на то, как если бы лишь недавно в важной статье по социальной психологии была представлена идея денег и их влияния на человеческие предпочтения и поведение. Но лучше поздно, чем никогда, и пока эта область исследований еще пребывает в зачаточном состоянии, идентичность и нормы, задействованные в определенном контексте, похоже, и впрямь влияют на принятие рискованных решений в сфере финансов. Например, напоминание о негативных стереотипах, касающихся способностей женщин к математике (это можно сделать, привлекая внимание женщины к ее полу, а также указывая на “маскулинность” задачи), может снизить интерес девочек и женщин к выполнению математического задания – феномен, известный как “угроза подтверждения стереотипа”³⁷. В одном исследовании женщины были более склонны избегать риска, чем мужчины, когда от них требовалось указать пол перед участием в игре, которая описывалась как проверка способностей к математике, логике и рациональному суждению. Однако когда то же самое задание было названо “решением головоломок” (и участники не указывали перед началом свой пол), женщины рисковали так же часто, как и мужчины³⁸.

Это исследование манипулировало восприятием гендерной идентичности, представляя задание как холодный рациональный расчет, но, конечно, рискованное поведение – тоже ключевая стереотипная черта маскулинности. В соответствии с расхожим мнением успешный предприниматель не только обладает необходимыми навыками, ресурсами и деловыми связями – он еще и мужественный герой, который дерзко смеется финансовым рискам в лицо. Возможно, отчасти по этой причине деловые предложения предпринимателей оцениваются благосклонней предложений предпринимательниц – даже если их содержание идентично³⁹. Женщин также можно смутить таким портретом, как обнаружил ученый Вишаль Гупта и его коллеги из Бингемптонского университета. Например, когда турецким студентам MBA показали либо (написанную специально для эксперимента) новостную статью о предпринимательстве вообще, либо статью, описывающую предпринимателей в стереотипно маскулинном ключе (например, как агрессивных, склонных к риску и независимых), студенты позже оценивали потенциальную деловую сделку в среднем более позитивно, чем студентки. Но когда в двух других условиях этой деловой возможности предшествовали либо гендерно-нейтральные (творческие, хорошо информированные), либо женственные Сзаботливые, устанавливающие отношения) описания предпринимателей, женщины были так же или даже более склонны видеть возможность в сложной деловой ситуации, которую они анализировали⁴⁰. Попутно Гупта и соавторы обнаружили, что в трех странах и мужчины, и “маскулинные” женщины более были склонны заняться предпринимательством⁴¹. Два других исследования показали, что мужчины и женщины, которые описывали себя как более “маскулинных’’ личностей, также набирали больше баллов по шкале рискованного поведения в финансовой сфере. Неудивительно, что мужчины приписывают себе больше маскулинных черт, и это объясняет расхождение в рискованном поведении между мужчинами и женщинами⁴². Но, как указывают обе исследовательские группы, в то время как биологический пол фиксирован, представления маскулинных мужчин и женщин о себе – нет. Например, в США “разрыв маскулинности” постепенно исчезает, по мере того как меняются роли женщин и их статус в обществе⁴³.

Если рискованное поведение – неотъемлемая часть маскулинной идентичности, то мы можем пред сказать, что мужчины будут брать на себя большие финансовые риски, когда им напомнят об этой идентичности или нормах, с ней связанных. Венские ученые Катя Майер-Пести и Эльфрида Пенц показали именно это. Они подавали молодым женщинам и мужчинам маскулинные, феминные или (в контрольном условии) гендерно-нейтральные стимулы. Мужчины, которым перед основным исследованием напоминали про маскулинность, спокойно относились к риску в опроснике об отношении к рискованному поведению в инвестициях⁴⁴. В недавнем исследовании с использованием довольно неприятного феномена, известного как эффект “неудача как ценность”, также проверялась гипотеза о значимости маскулинной идентичности для финансовых рисков. Оказывается, когда мужчинам дают обратную связь, будто они плохо справились с чем-то, в чем женщины обычно сильны, их самооценка слегка повышается, так как некомпетентность в низкостатусной феминности помогает подтвердить высокостатусную маскулинность. Примечательно, что неудача в женских сферах воспринимается как ценность и для сторонних наблюдателей. Фиктивные соискатели, которые проявляли слабость в “женской” сфере (танцы или область знаний, где обычно сильны женщины), расценивались как более мужественные и, следовательно, были более склонны преуспеть на ведущих должностях по сравнению с мужчинами, у которых отсутствовала некомпетентность в женственности⁴⁵. Подробно разбираясь в этом феномене, психолог Университета Касселя Марк-Андре Рейнхард и его коллеги обнаружили, что такая обратная связь в форме “неудачи как ценности” повышала интерес мужчин (по са-моотчетам) к рискованному поведению и суммы, которые они были готовы поставить на кон. Этот сдвиг, по-видимому, был вызван более сильной идентификацией с мужественностью⁴⁶. Любопытно, что инвестиции мужчин, которым говорили, будто они плохо справились с тестом на маскулинность или хорошо – с тестом на феминность, оказывались не более рискованными, чем инвестиции женщин.

Кажущееся противоречие: исследование, проведенное в Университете Южной Флориды, обнаружило, что молодые мужчины больше рискуют в финансовой сфере после угрозы их маскулинности (психологическая кастрация достигалась так: группу мужчин просили протестировать крем для рук с цветочным ароматом)⁴⁷. Однако выводы можно сопоставить с результатами Рейнхарда и соавторов, обратившись к различиям в частном и публичном риске. Угроза маскулинности влияла только на финансовые решения, принятые публично, то есть разорительные проявления маскулинности в ответ на угрозу мужественности имели смысл, только если служили функции сохранения лица⁴⁸.

Однако, пока мы не можем с абсолютной уверенностью утверждать, что эти результаты устойчивы и воспроизводимы, у них все же есть важное последствие, как указывает Нельсон:

Расхождения, которые при поверхностном взгляде кажутся следствием “базовых” различий между полами, в действительности могут быть (частично или полностью) следствием сторонней, скрытой переменной, такой как социальные требования подчиняться гендерным ожиданиям или место во властной социальной иерархии, или могут перестать наблюдаться при расширении выборки⁴⁹.

И все же исследователи могут интерпретировать результаты так, будто они отражают категориальные различия “Марс или Венера”, пишет Нельсон. Например, сравнение четырех стран по предпочтению риска у мужчин и женщин, работающих распорядителями активов, обнаружило только пограничные, случайные и несистематические различия. Даже при максимальном различии (которое наблюдалось в Италии) вероятность идеального совпадения темпераментов клиентки и фондового менеджера-женщины была только 38 %, по сравнению с 25-процентым шансом идеального совпадения, если менеджер – мужчина. Тем не менее авторы исследования заключают, что “клиенткам лучше подходят фондовые менеджеры-женщины”⁵⁰. Как иронично замечает Нельсон, поскольку экономисты полагают, будто отношение к финансовым рискам может быть легко оценено с помощью нескольких простых вопросов, почему бы просто не спрашивать клиентов, чего они хотят? Это как если бы директор ресторана узнал, что женщины чуть чаще заказывают рыбу, а мужчины – стейк, и приказал бы официантам использовать пол клиента как ориентир, какую еду им подать.

Почему исследователи совершают такой концептуальный прыжок от малых средних различий к фундаментальному различию? Потому ли, что подспудно они согласны с теми, кто считает оба пола разными по своей сути? Нельсон пишет:

Приписывание (в среднем) различного психосоциального поведения (фундаментальным) половым различиям в гормональном функционировании и/или структурах мозга, которые далее объясняются как вызванные разным давлением отбора на тела с разными репродуктивными ролями, может быть найдено во многих исследованиях⁵¹.

Звучит знакомо, не так ли? С этим допущением, в свою очередь, легче упустить важные свойства приводимых данных: крайне малые половые различия в финансовых рисках и зависимость этих различий от того, кого опрашивали, какое было задание и каков социальный контекст. Как мы уже знаем, эти мелочи много значат для объяснений, к которым мы приходим. Если мы говорим, что “мужчины склонны к финансовым рискам, а женщины избегают рисковать”, то высокий уровень тестостерона у мужчин выглядит правдоподобной причиной этих различий. Но повторю уже заданные вопросы: как внушительные половые различия в уровнях тестостерона преобразуются в столь скромные поведенческие различия? Почему тестостерон способствует рискованному поведению мужчин, когда игра представлена абстрактно, а не в конкретном зарплатном контексте? Или когда ставки малы, но не всегда, когда они ощутимо крупные? Почему половые различия в уровнях тестостерона делают североамериканских мужчин более рисковыми, чем североамериканских женщин, но этот эффект не распространяется на чилийцев, мужчин мапуче, сангу, уинка? Почему уровень тестостерона побуждает мужчин продолжать надувать шарики, которые вот-вот лопнут, и при этом выбирать менее рискованные колоды карт?

Об этих вопросах нужно помнить, так как изучение связи тестостерона с финансовым риском идет полным ходом. Одно направление исследований стремится найти связь между склонностью к финансовым рискам и пальцевым индексом. Пальцевый индекс – это соотношение длины указательного пальца к безымянному, и в среднем он меньше у мужчин, чем у женщин⁵². Этот показатель популярен у ученых, потому что его легко измерить, и предположительно он отражает пренатальное воздействие тестостерона, хотя наличие адекватного подтверждения этому еще обсуждается. Один из исследователей, например, описывает пальцевый индекс как “гипотетический, еще недостаточно валидизированный маркер пренатального тестостерона”⁵³. Но даже если это надежный инструмент для сравнения пренатального тестостерона между группами, он “может быть гораздо менее полезен” как индекс сравнения индивидов внутри группы, объясняет Герберт⁵⁴. Это просто слишком “зашумленная” мера: все равно что использовать рост человека как показатель его питания в раннем возрасте, считая, что люди, которых хорошо кормили в детстве, в среднем выше тех, кто недоедал.

Но оставим все это в стороне: исходя из версии Тестостерона Рекса нетрудно понять, почему ученые заинтересованы в поиске корреляций между пальцевым индексом и склонностью к финансовым рискам. Традиционный взгляд на половые различия в мозге (как мы видели в главе 4) заключается в том, что высокий уровень тестостерона, вырабатываемого развившимися яичками еще не родившихся мальчиков, играет необычайно важную роль в создании “маскулинизированных” нервных цепочек. Эти нервные пути, особенно когда они активируются повышенным уровнем тестостерона в пубертате и во взрослые годы, являются основой сформированного половым отбором мужского поведения спаривания: например, борьбы с другими претендентами на самую уютную пещеру, охоту на опасную, но вкусную дичь, а сегодня, очевидно, это еще и покупки крайне рискованных акций биотехнологических компаний. Присовокупите к этим устаревшим постулатам тот, с которым мы познакомились в главе 5 (что рискованное поведение – стабильная маскулинная личностная черта), и длинная цепочка рассуждений будет завершена. Человек с низким, более типичным для мужчин пальцевым индексом будет иметь более “мужской мозг”, человек с более “мужским мозгом” будет более маскулинным, более маскулинный человек будет более рисковым, а более рисковый человек будет больше рисковать в финансовой сфере. И тот, кто, в соответствии со своим пальцевым индексом предположительно был более подвержен воздействию пренатального тестостерона, многие десятилетия спустя неожиданно оказывается склонен к решению: “Какого черта, я воспользуюсь 30-процентной вероятностью выиграть i доллар, вместо того чтобы точно получить 20 центов”.

Вы уже знаете из прошлых глав о слабости нескольких звеньев в этой цепи. Гипотеза, что ресурсы и статус (а следовательно, и склонность к риску и конкуренции) отличительно мужские заботы в борьбе за репродуктивный успех (и поэтому должны быть “встроены” в “мужской мозг”), была препарирована и признана несостоятельной в первой части книги. В соответствии с этим отказ от дихотомического мышления “состязательные самцы и застенчивые самки” в эволюционной биологии – это сдвиг в нейронаучном понимании пола и мозга. Представление о чистых, заданных тестостероном “мужских” нервных путях было заменено на идею более сложного, интерактивного взаимодействия факторов, из которого возникает “пестрая мозаика” мозговых характеристик. Это, в свою очередь, отлично сочетается с тем, что мы знаем о половых различиях в поведении. Они, безусловно, существуют, но опять-таки скорее как мозаика, чем категории. Зная все это, вы, возможно, не слишком удивитесь, что недавним метаанализам и крупному исследованию не удалось найти убедительного подтверждения связи между пальцевым индексом и другими предположительно подлинно мужскими чертами: агрессией⁵⁵, поиском острых ощущений⁵⁶, доминантностью, а также агрессивным и неагрессивным риском у подростков⁵⁷.