Текст книги "Содом и Гоморра. Города окрестности сей"

И снова он пошел по Хуарес-авеню сквозь толпу торговцев и сутенеров. Видел мальчика, продающего чучела броненосцев. Видел пьяного туриста, который еле плелся под тяжестью рыцарских доспехов. Видел, как красивая молодая женщина блюет посреди улицы. На звук поворачивались собаки и бежали к ней.

По Тлакскала он дошел до Марискал[20]20
  Mariscal (исп.) – Маршальской.


[Закрыть], вошел в другое такое же заведение, сел к бару. Начали подходить проститутки, тянули за рукав. Он сказал, что ждет кое-кого. Немного посидел и ушел обратно к мосту.

Он обещал Мэку, что, пока не заживет щиколотка, садиться на того коня больше не будет. В воскресенье после завтрака поработал с ним в коррале, а под вечер поседлал Бёрда и поехал на нем в Харильяс. Оказавшись на вершине дикого каменного утеса, остановил коня и оглядел местность. Милях в семидесяти восточнее под вечерним солнцем блестели соляные заливные пустоши. За ними пик Эль-Капитан. Все высокие горы штата Нью-Мексико, укрытые дымкой, маячили на севере за бурой равниной, поросшей древними креозотами{15}15
  …равниной, поросшей древними креозотами. – Креозотовый кустарник (ларрея трехзубчатая) – самое долгоживущее растение на земле. Издает характерный запах.


[Закрыть]. Под круто падающим солнцем лестничные тени заборов походили на полосующие землю железнодорожные пути; внизу, под ним, их перелетали голуби, спешащие на водопой к водохранилищу, что на ранчо Макнью-спред{16}16
  …ранчо Макнью-спред. – В те годы в пяти милях к северу от городка Орогранде находилось ранчо Макнью-спред. Впоследствии его поглотил полигон Форт-Блисс.


[Закрыть]. Повсюду истоптанная коровами степь, но как раз рогатого скота на ней почему-то нигде видно не было. Везде воркующие голуби и безветрие.

К дому вернулся уже в темноте, так что ко времени, когда расседлал коня, поставил его в денник и явился на кухню, Сокорро уже убрала со стола и мыла посуду. Получив свою чашку кофе, он сел к столу, кухарка принесла ему ужин, и тут в дверях появился Мэк, не заходя, встал там и прикурил сигару.

– Ну, ты вроде почти готов уже? – сказал он.

– Да, сэр.

– Не спеши. Спешить нам некуда. – И Мэк опять удалился по коридору.

Сокорро сняла с плиты чугунок, поскребла в нем и выложила Джону-Грейди на тарелку остатки калдильо{17}17
  Калдильо – мясо, тушеное с помидорами, чесноком, луком и стручками чили.


[Закрыть]. Налила ему еще кофе, принесла чашку кофе для Мэка и оставила ее, дымящуюся, на дальнем конце стола. Покончив с ужином, он встал, отнес свою тарелку в раковину, в чашку налил еще кофе, затем направился к старому, вишневого дерева шкафу, восемьдесят лет назад привезенному на телеге из Кентукки, открыл дверцу и вынул шахматы, хранившиеся там среди старых скотоводческих журналов, гроссбухов в коленкоровых обложках, оправленных в кожу расходных книг и таких же старых зеленых ремингтоновских коробок из-под гильз для дробовика и винтовочных патронов. На верхней полке – собранный в «ласточкин хвост» деревянный ящик с бронзовыми гирями для весов. Чертежные инструменты в кожаном футляре. Стеклянная карета, в которой когда-то давным-давно прибыли подарочные конфеты к Рождеству. Затворил дверцу и с доской и коробкой с фигурами возвратился к столу, где разложил доску, сдвинул крышку коробки и высыпал резные ореховые и дубовые фигуры; расставил. И продолжал сидеть, прихлебывая кофе.

Пришел Мэк, придвинул себе стул и, сев напротив, приблизил к себе тяжелую стеклянную пепельницу, стоявшую между бутылками кетчупа и соуса из перца чили; положил сигару в пепельницу и сделал глоток кофе. Кивнул в направлении левой руки Джона-Грейди. Джон-Грейди раскрыл ладонь и начал расставлять на доске пешки.

– Я опять белыми? – сказал Мэк.

– Да, сэр.

Мэк двинул пешку вперед.

Минут через двадцать вошел Джей Си, взял с плиты чашку кофе и подошел к столу.

– Сядь, не маячь, – сказал Мэк. – Когда ты так стоишь, мне неуютно.

– Ладно, ладно. Щас уйду.

– Нет, лучше сядь, – сказал Джон-Грейди. – Ему нужно сосредоточиться со всей силы.

– Это ты правильно понял, – сказал Мэк.

Джей Си сел. Мэк изучающе смотрел на доску. Джей Си бросил взгляд на кучку белых фигур у локтя Джона-Грейди.

– Сынок, тебе бы стоило дать старику послабление. А то заменит тебя кем-нибудь, у кого работа со скотом идет лучше, а шахматы – хуже.

Протянув руку, Мэк сделал ход единственным оставшимся у него слоном. Джон-Грейди передвинул коня. Мэк взял сигару и, откинувшись, молча стал ею попыхивать.

Наконец сделал ход ферзем. Привстав, Джон-Грейди переставил другого коня и снова сел.

– Шах, – сказал он.

Мэк вновь сидит изучает доску.

– Черт, – наконец сказал он. Посидел, потом поднял взгляд. Повернулся к Джею Си:

– А ты не хочешь с ним сыграть?

– Нет, сэр. Он на меня панику наводит.

– Знаю это чувство. Вот и меня тоже – бьет, как арендованного мула.

Бросив взгляд на стенные часы, он снова взял из пепельницы сигару и сжал в зубах.

– Но еще партейку я все же сыграл бы, – сказал он.

– Будь по-вашему, сэр, – сказал Джон-Грейди.

Сокорро сняла фартук, повесила на гвоздь, в дверях обернулась.

– Доброй ночи, – сказала она.

– Доброй ночи, Сокорро.

Джей Си встал со стула:

– Кому-нибудь налить еще кофе?

Сидят играют. Когда Джон-Грейди взял черного ферзя, Джей Си поднялся, отпихнул стул:

– Сынок, неужто ты моих намеков не понимаешь? Ведь зима скоро, холода…

Пройдя по кухне, поставил чашку в раковину, направился к двери.

– Пока, – сказал он.

Распахнул дверь и вышел. Закрывшись, хлопнула сетчатая противомоскитная створка. Стало слышнее тиканье часов. Мэк откинулся на стуле. Поднял окурок сигары и снова положил его в пепельницу.

– Пожалуй, я сдаюсь, – сказал он.

– Вообще-то, у вас еще были шансы.

– Да ну, на хрен, – бросив на него взгляд, отмахнулся Мэк.

Джон-Грейди пожал плечами. Мэк глянул на часы. Перевел взгляд на Джона-Грейди. Тот наклонился и аккуратно повернул доску чужими фигурами к себе. Сделал ход оставшимся у Мэка черным конем.

Мэк поджал губы. Внимательно посмотрел на доску. Сделал ход.

Через пять минут Джон-Грейди поставил белому королю мат. Мэк только головой затряс.

– Все, пошли по койкам, – сказал он.

– Есть, сэр.

Джон-Грейди принялся убирать фигуры. Мэк отодвинул стул, пошел собирать чашки.

– В котором часу Трой с Билли собирались вернуться?

– Да они, кажись, ничего насчет этого не говорили.

– А ты-то почему с ними не поехал?

– Я так прикинул, вроде мне и здесь работа есть.

Мэк отнес чашки и кружки к раковине, поставил.

– А они тебя с собой звали?

– Да, сэр. Но я же не обязан ходить за ними хвостиком.

Он задвинул крышку ящичка, сложил доску и встал:

– А Трой… он что – собирается уехать, пойти работать к брату?

– Не знаю, сэр.

Джон-Грейди подошел к шкафу, убрал туда шахматы, закрыл дверцу и взялся за шляпу:

– Ты не знаешь или ты говорить не хочешь?

– Я, честно, не знаю. Если б я не хотел говорить, я бы так и сказал.

– Да знаю.

– А знаете что, сэр?

– Что?

– Насчет Делберта у меня неприятное чувство.

– Какого рода неприятное чувство?

– Ну… Вроде как я его место занял.

– Да вовсе нет. Он бы все равно ушел от нас.

– Да, сэр.

– Да и вообще… Ведь это я здесь все-таки начальник.

– Да, сэр. Спокойной ночи, сэр.

– Свет не забудь включить – ну, который в конюшне.

– Да мне и без него там все видно.

– Со светом еще лучше видно будет.

– Есть, сэр. Но он ведь – как бы это… мешает лошадям.

– Мешает лошадям?

– Да, сэр.

Надев шляпу, он толкнул дверь и вышел. Глядя ему вслед, Мэк смотрел, как парень идет по двору. Потом Мэк выключил свет в кухне, повернулся и пошел по коридору прочь.

– Мешает лошадям, – сказал он. – Эк ведь…

Проснувшись утром, он пошел в каморку к Билли, хотел будить его, но того на месте не оказалось. Постель выглядела смятой, и он, прохромав мимо денников, бросил взгляд из двери в сторону кухни. Затем, обойдя конюшню, направился туда, где обычно стоял пикап. Билли сидел на водительском месте и, перегнувшись через баранку, вывинчивал саморезы из металлической накладной рамки, которая крепит лобовое стекло; вывинчивал и бросал их в пепельницу.

– С добрым утречком, ковбой, – сказал он.

– С утречком. А что случилось со стеклом?

– Сова попала.

– Сова?

– Сова.

Вывинтив последний саморез, он поддел и снял рамку, после чего принялся отверткой высвобождать кромки вдавленного внутрь стекла из паза в толстом резиновом уплотнителе.

– Слушай, зайди, пожалуйста, с той стороны и надави снаружи. Постой-ка. Вот, возьми там перчатки.

Джон-Грейди натянул перчатки, обошел, ковыляя, машину и стал давить на стекло, пока Билли выковыривал его край из паза отверткой. Наконец они вынули из уплотнителя всю нижнюю кромку стекла и одну боковую, после чего Билли, забрав у Джона-Грейди перчатки, вытащил все стекло целиком, положил его сначала сверху на баранку, а потом перенес и бросил на пол кабины с пассажирской стороны.

– Как же ты ехал? Высунув голову в боковое окошко?

– Да нет. Сел просто ближе к середине и смотрел в ту половину, что осталась целой.

Он отвел в сторону «дворник», упершийся в торпедо.

– Я уж подумал, вы еще не приехали.

– Мы приехали около пяти. Как у тебя-то дела?

– Да так себе.

– Больше ты в конюшенном проходе родео не устраивал? Пока меня не было, а?

– Да ну, нет.

– Как нога?

– Нормально.

Билли отвел поводок стеклоочистителя на пружине вверх, отверткой снял с валика и положил на сиденье.

– Будешь теперь новое стекло покупать?

– Попрошу Хоакина, пусть съездит, привезет, когда встанет. Если можно, чтобы старик не видел, так зачем ему это видеть?

– Черт, но ведь налететь стеклом на сову мог кто угодно!

– Верно. Но налетел не кто угодно.

Джон-Грейди стоял около грузовика, сунув голову и плечи в проем открытого дверного окошка. Обернулся, сплюнул, опять сунул голову в окно:

– Ну не знаю. Мне такую логику не понять.

Билли положил отвертку на сиденье.

– Мне тоже, – сказал он. – Даже не знаю, почему я так сказал. Пошли-ка в дом, глянем, не готов ли там завтрак. Я съел бы сейчас весь задний мост какого-нибудь лося.

Едва они уселись, Орен поднял голову от газеты и поверх очков уставился на Джона-Грейди.

– Как твоя нога? – спросил он.

– Выздоровела.

– Да прямо уж!

– Во всяком случае, верхом сесть могу. Вы ведь об этом спрашивали?

– А в стремя как ты ее вставишь?

– А мне это не обязательно.

Орен опять устремил взгляд в газету. Сидят едят. Через какое-то время он газету отложил, снял очки и положил на стол.

– Тут от одного человека к нам едет кобыла-двухлетка, он хочет подарить ее жене. Я пока от советов воздерживаюсь. Он про эту лошадь ничего не знает, кроме родословной. Он и вообще не понимает в лошадях, если на то пошло. Может быть, взглянешь?

– Она объезжена?

– Жена или кобылка?

– Ставлю восемь к пяти, что ни та ни другая, – сказал Джей Си. – Вот не глядя!

– Не знаю, – сказал Орен. – Вроде объезжена, но, видимо, только что и не полностью. Он хочет оставить ее у нас на две недели. Я сказал, что мы проведем с ней полный курс, научим ее за это время всему, что она сможет воспринять, и он на это согласился.

– Хорошо.

– Билли, а ты эту неделю где будешь, с нами?

– Ну наверное.

– Тот человек не сказал, в котором часу привезут лошадь? – спросил Джон-Грейди.

– Сказал, после завтрака. Джей Си, ты готов? Все готовы?

– Да я вообще всегда готов.

– Что ж, день грядет, – сказал Орен. Положил очки в карман рубашки и отодвинул стул.

Около половины девятого во двор въехал пикап с прицепленным к нему новеньким трейлером. Встречать прибывших вышел Джон-Грейди. Трейлер был выкрашен в черный цвет с выписанным золотом по борту названием ранчо, расположенного где-то в Нью-Мексико; об этом ранчо Джон Грейди никогда не слыхал. Двое мужчин открыли дверь трейлера и установили пандус; тот, что повыше, мельком оглядел двор, и они вместе вывели лошадь задом из кузова наземь.

– А где Орен? – спросил высокий.

Джон-Грейди оглядел кобылку. На вид она была нервной, что естественно для молодой лошади, выгруженной в незнакомом месте. Хромая, он обошел ее, чтобы осмотреть с другого бока. Кося глазом, она следила за ним.

– Поводите ее по двору.

– Что?

– Поводите ее по двору.

– А Орен-то здесь, нет?

– Нет, сэр. Его сейчас нет. Тренером буду я. Вы просто чуток поводите ее, чтобы я на нее посмотрел.

Минуту мужчина стоял в задумчивости. Потом вручил чумбур напарнику:

– Поводи ее немного, Луис. – Бросил взгляд на Джона-Грейди; Джон-Грейди наблюдал за кобылой. – А в котором часу он вернется?

– Его не будет до самого вечера.

Постояли, глядя, как низкорослая двухлетка ходит туда и сюда.

– А вы что – точно квалифицированный тренер?

– Да, сэр.

– А что это вы у нее все выискиваете?

Джон-Грейди еще раз оглядел лошадь и перевел взгляд на мужчину.

– Эта лошадь хромая, – сказал он.

– Хромая?

– Да, сэр.

– Ч-черт, – сказал мужчина.

Его напарник, который вываживал лошадь, оглянулся через плечо.

– Нет, ты слышал это, Луис? – крикнул ему мужчина.

– Ага. Я слышал. Что будем делать? Хочешь ее сразу пристрелить?

– Почему вы решили, что эта лошадь хромая? – спросил мужчина.

– Так ведь… Сэр, это же не важно, что и почему я решил. Она хромает на левую переднюю ногу. Дайте-ка я гляну.

– Веди ее сюда, Луис.

– Думаешь, она дойдет?

– Не знаю.

Луис подвел к ним лошадь, Джон-Грейди прислонился к ней плечом и, подняв ей переднюю ногу, зажал между коленями и осмотрел копыто. Большим пальцем ощупал стрелку, провел по стенке копыта. Он прислонился к ней, чтобы почувствовать ее дыхание; теперь он с ней заговорил, одновременно достал из заднего кармана носовой платок, который смочил слюной и начал протирать им стенку копыта.

– Кто это сюда налепил? – спросил он.

– Налепил что?

– Эту мастику. – Он протянул им платок, показывая, как тот выпачкан.

– Не знаю, – растерялся мужчина.

– На этом копыте у нее трещина, которую кто-то залепил воском и замазал мастикой.

Он выпрямился, отпустил ногу лошади и потрепал ее по плечу, после чего все трое стояли, молча глядя на лошадь. Высокий сунул руки в задние карманы. Повернулся, сплюнул.

– Н-да, – сказал он.

Мужчина, державший лошадь, носком сапога рыл землю, глядя в сторону.

– Когда мы это скажем старику, он усрется.

– А вообще-то, где вы ее купили?

Мужчина вынул одну руку из заднего кармана и поправил шляпу. Покосившись на Джона-Грейди, вновь стал смотреть на кобылу.

– Так я могу ее у вас оставить? – спросил он.

– Нет, сэр.

– Так разрешите мне хотя бы до прихода Орена ее здесь оставить, чтобы нам с ним это дело обговорить.

– Не могу.

– Почему нет?

– Просто не могу, и все.

– То есть нам, значит, опять ее грузить и выметаться?

Джон-Грейди не ответил. Но смотрел мужчине в глаза и не отвел взгляда.

– Мы были бы вам очень благодарны, – сказал мужчина.

– Нет, ничего не могу сделать.

Тот посмотрел на человека, держащего чумбур. Посмотрел на дом, опять посмотрел на Джона-Грейди. Потом полез в карман, вынул бумажник, открыл его и, вынув десятидолларовую купюру, сунул бумажник обратно, а купюру протянул парню.

– Вот, – сказал он. – Положите это в карман и никому не говорите, где взяли.

– Нет, я действительно не могу этого сделать.

– Да ладно вам.

– Нет, сэр.

Лицо мужчины потемнело. Он стоял, продолжая протягивать купюру. Потом сунул ее в карман рубашки.

– Вас-то это никаким боком не коснется!

Джон-Грейди не ответил. Мужчина повернулся и снова сплюнул:

– Во всяком случае, лично я с этим марафетом ничего общего не имею, если вы на меня думаете.

– Я ничего такого не говорил.

– Значит, выручить человека вы отказываетесь, я вас правильно понял?

– Если это называется «выручить», то да.

Мужчина еще постоял, глядя на Джона-Грейди. Опять сплюнул. Бросил взгляд на приятеля, потом устремил его вдаль.

– Поехали, Карл, – сказал тот, которого звали Луис. – Черт с ним.

Они подвели лошадь обратно к пикапу с трейлером. Джон-Грейди стоял, наблюдал за ними. Погрузив лошадь, они подняли пандус, закрыли двери и задвинули засов. Высокий мужчина обошел пикап с другого бока.

– Слышь, пацан… – вновь заговорил он.

– Да, сэр.

– Чтоб ты сдох.

Джон-Грейди не ответил.

– Ты слышал, что я говорю?

– Да, сэр. Я вас слышал.

После этого мужчины сели в машину, развернулись и выехали через двор на подъездную дорожку.

Бросив поводья коня во дворе у кухонной двери, он вошел в дом. Сокорро в кухне не было, он позвал ее, подождал, потом вышел снова во двор. Когда уже опять усаживался верхом, она вышла на крыльцо. Приставила ладонь к глазам, прикрываясь от солнца.

– Bueno[21]21
  Здравствуй (исп.).


[Закрыть], – сказала она.

– ¿A qué hora regresa el Señor Mac?[22]22
  Когда вернется сеньор Мэк, не знаете? (исп.)


[Закрыть]

– No sé[23]23
  Не знаю (исп.).


[Закрыть].

Он кивнул. Она не спускала с него глаз. Спросила, когда вернется он, и он сказал, что когда стемнеет.

– Espérate[24]24
  Подожди (исп.).


[Закрыть].

– Está bien[25]25
  Да ладно (исп.).


[Закрыть].

– No. Espérate, – повторила она и вошла в дом.

Он неподвижно сидел в седле. Конь бил копытом голую землю, иногда встряхивал головой.

– Ладно, – сказал он. – Мы поехали.

Но тут она вновь к нему вышла – уже с его завтраком, завернутым в тряпицу, подошла к стремени, подала. Он поблагодарил ее и, пошарив рукой сзади, сунул завтрак в наспинный карман охотничьей куртки, кивнул и тронул коня. Под ее взглядом подъехал к воротам, наклонился, отодвинул щеколду и, не слезая с седла, отпихнул створку ворот, после чего, пустив коня трусцой, заломил шляпу на затылок, чувствуя на плечах утреннее солнце. В седле сидел очень прямо. Одна нога в бинтах, без сапога, и пустое стремя. Вдоль изгороди следом двинулись герефордские коровы с телятами, громко к нему взывая.

Посреди стада полудикого скота он ехал на Брэнсфордское пастбище, ехал весь день, и весь день ему в лицо дул холодный ветер с нагорий штата Нью-Мексико. Коровы семенили впереди и сзади, какие-то из них, задрав хвост, бежали по каменистым, поросшим креозотами пустошам, а он по ходу дела производил отбор – кого забраковать на мясо. Он был тренером лошадей в той же мере, что и сортировщиком скота, а низкорослый мышастый коник, на котором он ехал, разделял с ним типичное для ковбойских лошадей презрение к коровам: частенько, согнав их плотной кучкой у разделительного забора, конь вдобавок принимался кусаться. Отпустив поводья, Джон-Грейди предоставил коню свободу, и тот сразу отрезал от стада большого годовалого бычка, которого Джон-Грейди заарканил и дернул, но падать телок не захотел. Низкорослый коник стоял растопырив ноги и со всех сил тянул веревку, на конце которой, мотая головой, бился упирающийся телок.

– И что ты теперь будешь делать? – спросил Джон-Грейди своего коня.

Конь повернул и резко сдал назад. Телок забрыкался, пошел боком.

– Ты, наверное, думаешь, я сейчас спрыгну и давай сукина сына быстренько вязать по всем ногам?

Джон-Грейди подождал, пока бычка не вынесло на открытую, поросшую креозотами поляну, и сразу пустил коня в галоп. Потравив веревку поверх головы коня, он добился того, чтобы ее слабина оказалась с дальнего бока теленка. Тот перешел на рысь. С его шеи веревка свисала на землю с ближнего бока и, извиваясь, тянулась к его задним ногам, а затем шла вдоль дальнего бока, загибаясь в сторону коня. Проверив ее крепление на седельном рожке, Джон-Грейди уперся в стремя, привстал и отвел волочащуюся веревку от другой своей ноги. Рывком натянувшись, веревка откинула голову бычка назад и выдернула из-под него задние ноги. Встав стоймя, бычок перевернулся в воздухе, в туче пыли грохнулся наземь и остался лежать.

Джон-Грейди, в этот миг уже соскочивший с коня, хромая, заспешил к бычку, встал коленями животному на голову и, не дав ему опомниться, выдернутым из-за пояса штертиком-пиггинстрингом обвязал ему заднюю ногу, после чего стал ждать, когда теленок перестанет дергаться. Потом, упершись, поднял его ногу за веревку вверх, чтобы поближе взглянуть на опухоль с внутренней стороны бедра животного, из-за которой оно бежало странно, чем и подвигло ковбоя на то, чтобы отделить его от стада и связать.

Под кожей у теленка оказалась здоровенная деревянная заноза. Джон-Грейди попытался вынуть ее пальцами, но деревяшка была сломана почти заподлицо. Пощупав, он установил ее длину и, надавливая большим пальцем, попытался вытолкнуть из раны. Добился, чтобы кончик, торчащий наружу, сделался подлиннее, приник к нему лицом и, ухватив зубами, вытащил. Потекла водянистая сукровица. Вытащенную палку он поднес к носу, обнюхал и выбросил прочь. Вернувшись к коню, достал бутылку бальзама «Пиерлис» и тампоны. Когда он развязал и отпустил теленка, побежка у того стала еще более странной, чем прежде, но он решил, что со временем бычок поправится.

В полдень сел на утес, оставшийся от древнего выхода лавы, и съел свой ланч; с этого места открывался вид на север и запад; везде заливные луга. Скалы пестрели древними рисунками – на вырезанных в камне пиктограммах были животные, луны, люди и забытые иероглифы, значения которых никто уже никогда не постигнет. На солнце скалы были теплыми, он сидел в защищенном от ветра закутке и обозревал безмолвную пустую землю. Нигде ничто не колыхнется. Немного посидев, сложил обертки ланча, встал и, сойдя со взгорка, поймал коня.

При свете лампочки, горевшей в конюшенном проходе, он все еще чистил щеткой и скребницей вспотевшее животное, когда подошел Билли и, ковыряя в зубах, встал неподалеку, стал смотреть.

– Куда ездил?

– Где Кедровые Ключи.

– Весь день там пробыл?

– Угу.

– Звонил мужик, хозяин той кобылки.

– Я так и думал, что он позвонит.

– Такой спокойный, без никакого озверения.

– Чего ж тут звереть-то.

– Спрашивал Мэка, не разрешит ли он тебе посмотреть у него еще кое-каких лошадей.

– А-а.

Он продолжал наяривать коня щеткой. Билли стоит смотрит.

– Она говорит, если тотчас же, говорит, не явится, выкину, к черту, все на помойку.

– Через минуту буду.

– Давай.

– Как ты находишь здешние места?

– А что, нормальные места, и очень даже ничего.

– В сам-деле?

– Ну, я ж не сваливаю никуда. И Трой не сваливает.

Джон-Грейди со щеткой перешел к ляжкам коня. Конь встряхнулся.

– Нам всем придется сваливать, когда здесь все земли отойдут армии.

– Да это я знаю.

– Трой, стал-быть, не сваливает?

Билли осмотрел кончик зубочистки и снова сунул ее в рот. Свет лампочки в конюшенном проходе на миг заслонила летучая мышь, ее тень чиркнула по коню, по Джону-Грейди.

– Думаю, он просто хотел повидаться с братом.

Джон-Грейди кивнул. Обоими локтями опершись на спину коня, он выбросил из щетки вылезшие щетинки, проследил их падение.

Когда вошел на кухню, Орен еще сидел за столом. Оторвал взгляд от газеты и опять погрузился в чтение. Джон-Грейди подошел к раковине, помылся, а Сокорро отворила дверцу духовки и достала оттуда блюдо.

Сидит ест ужин, через стол читая новости на обороте газеты Орена.

– А что такое плебисцит? – спросил Орен.

– Без понятия.

Через какое-то время опять Орен:

– И нечего мою газету с той стороны читать!

– Чего?

– Я говорю, нечего мою газету с обратной стороны читать.

– Ладно, не буду.

Орен сложил газету, пихнул ее по столу Джону-Грейди, поднял чашку кофе, отхлебнул.

– А как вы догадались, что я с той стороны газету читаю?

– Почувствовал.

– А что в этом дурного?

– Ничего. Просто меня это нервирует, вот и все. Это из разряда дурных привычек. Хочешь чью-то газету почитать – попроси его.

– Ладно.

– Тот мужик, владелец кобылки, которую ты забраковал и не позволил оставить у нас на территории, позвонил, хочет тебе работу предложить.

– У меня и так есть работа.

– Мне кажется, он хочет, чтобы ты съездил с ним в Фабенс{18}18
  Фабенс – городок в окрестностях Эль-Пасо (Техас).


[Закрыть], посмотрел лошадь.

Джон-Грейди покачал головой:

– Нет, это не то, чего он хочет.

Глаза Орена широко открылись.

– Так сказал Мэк.

– Или не все, чего он хочет.

Орен прикурил сигарету и положил пачку обратно на стол. Джон-Грейди сидит ест.

– А что сказал на это Мэк?

– Сказал, что передаст тебе.

– Ну вот. Мне передали.

– Ч-черт, – вырвалось у Орена. – Ты мог бы съездить в выходной, проконсультировать его насчет лошади. Заработать какие-то деньги, наконец.

– Дело в том, что зараз я умею работать только с одним хозяином.

Орен сидит курит. Смотрит на парня.

– Ездил сегодня к Кедровым Ключам. Поводил скотину по кустам немного, чтобы шкуры почистили.

– А я что – спрашивал?

– Ну, вслух-то нет. Я на том мышастом ездил, который из Ватсоновых.

– Кстати, как он тебе?

– А очень даже хорош. Не красуется, не выделывается. Причем всегда был хорошим конем – и до того, как я его поседлал.

– Ты можешь его купить.

– Знаю.

– А что тебе в нем не нравится?

– А ничего в нем нет такого, что бы мне не нравилось.

– А покупать его ты все равно не хочешь.

– Не-а.

Покончив с едой, он вытер тарелку последним куском тортильи, съел и его, отпихнул от себя тарелку, сделал глоток кофе, поставил чашку и бросил взгляд на Орена:

– Он просто хороший универсальный конь. Он еще не совсем доделан, но, думаю, из него получится хороший ковбойский конь.

– Приятно слышать. Но тебе, разумеется, больше нравится тот, который, забросив ноги за уши, кидается на стенку конюшни.

Джон-Грейди улыбнулся:

– Ну, это не совсем то, как я представляю себе коня моей мечты.

– А как ты его себе представляешь?

– Не знаю. Думаю, конь должен просто глянуться. Или не глянуться. На листе бумаги тебе могут предъявить все мыслимые плюсы коня, а все равно неизвестно, глянется он тебе или нет.

– А если тебе предъявят все его минусы?

– Не знаю. Я бы сказал, тогда надо долго думать.

– Как на твой взгляд – бывает, когда лошадь настолько испорчена, что с ней уже ничего нельзя сделать?

– Думаю, бывает. Но гораздо реже, чем можно себе представить.

– А может, и не бывает. А слова? Как думаешь, человеческий язык конь разбирает?

– То есть понимает ли он слова?

– Ну, слова не слова… Вот понимает ли он, что ты ему говоришь?

Джон-Грейди устремил взгляд в окно. Стекла были все в каплях. По освещенной тусклой лампочкой конюшне, увлеченные охотой, метались две летучие мыши.

– Нет, – наконец сказал он. – На мой взгляд, он понимает то, что ты при этом думаешь.

Понаблюдал за летучими мышами. Вновь посмотрел на Орена:

– Насчет лошадей я думаю, что коня по большей части заботит то, о чем он не знает. Ему хорошо, когда он может видеть тебя. Если нет, то хорошо, когда он тебя слышит. Может быть, он думает, что, если ты говоришь с ним, ты не станешь делать чего-то другого, о чем он не знает.

– Думаешь, лошади думают?

– Конечно. А вы думаете, нет?

– Я думаю, да. Но некоторые этого не признают.

– Ну-у… Они ведь могут и ошибаться.

– Думаешь, ты понимаешь, о чем конь думает?

– Думаю, я могу предугадать, что он собирается сделать.

– Как правило.

Джон-Грейди улыбнулся.

– Да, – сказал он. – Как правило.

– Мэк давно говорит, что лошади знают разницу между тем, что хорошо и что плохо.

– Это он правильно говорит.

Орен затянулся сигаретой.

– Н-да, – сказал он. – Вообще-то, у меня в сознании это как-то не вмещается.

– Но если бы это было не так, их и научить было бы ничему невозможно.

– А ты не думаешь, что их просто заставляют делать то, что нужно?

– Я думаю, можно ведь и петуха натаскать, чтобы он делал, что нужно. Но своим его не сделаешь. А из коня, когда с ним кончишь курс, получается твой конь. Причем он твой по собственной воле. Хороший конь сам оценивает ситуацию. И ты видишь, что у него на душе. Когда ты смотришь на него, он делает одно, а когда нет – другое. Он цельное существо. Попробуй-ка, заставь его сделать то, что он считает неправильным. Он будет сопротивляться. А если будешь с ним плохо обращаться, это его прямо-таки убивает. У хорошего коня в душе есть чувство справедливости. Тому примеров я навидался.

– Ну, у тебя о лошадях куда лучшее мнение, чем у меня, – сказал Орен.

– Да нет, ну какое там у меня может быть о лошадях мнение. Маленьким мальчишкой я думал, что знаю о них все. А с тех пор я про лошадей понимаю все меньше и меньше.

Орен улыбнулся.

– Когда человек в лошадях действительно понимает… – начал Джон-Грейди и умолк. – Когда человек действительно в лошадях понимает, он может объездить коня, едва только взглянув на него. И ничего тут такого нет. Я тоже стараюсь избегать применения лишних железок. Но мне далеко еще до настоящего умения.

Он вытянул ноги. Положил ногу с пострадавшей щиколоткой поверх сапога.

– В одном вы правы, – продолжил он, – по большей части они испорчены еще до того, как попадают к нам. Поседлают не так в первый раз – и все, кранты. Да даже и до этого. Лучшие кони получаются из тех, что тут и выросли. Может, лучше даже поймать где-нибудь в горах дикого жеребца, который никогда человека не видел. Его хоть не надо будет переучивать.

– Ну, с этим твоим последним утверждением тебе будет трудно заставить кого-нибудь согласиться.

– Это я знаю.

– Ты когда-нибудь пробовал объездить дикую лошадь?

– Было дело. Но обучать таких мне не давали.

– Почему нет?

– А не хотят люди таких обучать. Хотят, чтобы была объезжена, и только. Сперва надо обучать ее владельца.

Орен наклонился, затушил в пепельнице сигарету.

– Намек понял, – сказал он.

Джон-Грейди сидел, глядя, как к абажуру лампочки над столом поднимается дым.

– Ну, может быть, насчет такой кобылы, которая прежде не видывала человека, это я погорячился. Видеть людей им надо непременно. Вернее, надо, чтобы они видели себя среди людей. И пусть она не отличает людей от деревьев, пока за нее не возьмется тренер.

Было еще светло, на улицы с неба лился серый свет опять пополам с дождем, торговцы сгрудились под арками и в подъездах, без выражения на лице поглядывали на дождь. Потопав сапогами, он стряхнул с них воду и вошел; подойдя к стойке бара, снял шляпу и положил ее на табурет. Других посетителей не было. Развалившиеся на диване две проститутки окинули его не слишком заинтересованными взглядами. Бармен налил виски.

Он описал бармену девушку, но тот лишь пожал плечами и покачал головой.

– Era muy joven[26]26
  Такая очень, очень молодая (исп.).


[Закрыть].

Тот снова пожал плечами. Протер стойку, выпрямился, вынул из кармана рубашки сигарету и прикурил. Джон-Грейди жестом заказал еще виски и положил на прилавок несколько монет. Взяв шляпу и стакан, пошел к дивану, стал расспрашивать проституток, но те лишь тянули его за рукав и просили угостить их выпивкой. Он вглядывался в их лица. Кто они – там, за слоем штукатурки из пудры, румян и черного грима, которым у них подведены их темные индейские глаза. На вид они были невеселы и отчужденны. Как сумасшедшие, одетые на выход. Он посмотрел на неонового оленя, висящего на стене позади них, потом на яркие, безвкусные плюшевые гобелены, разукрашенные галунами и фольгой. Слышно было, как стучит по крыше дождь и тонкой струйкой течет с потолка вода, капая в лужу, образовавшуюся на кроваво-красном ковре. Он допил виски, поставил стакан на низенький столик и надел шляпу. Кивком попрощавшись с проститутками, коснулся поля шляпы и пошел к выходу.

– Joven[27]27
  Молодой человек (исп.).


[Закрыть], – сказала самая старшая.

– Sí[28]28
  Да? (исп.)


[Закрыть].

Она украдкой оглянулась, нет ли нежелательных ушей, но в баре никого не было.

– Ya no está[29]29
  Ее тут больше нет (исп.).


[Закрыть], – сказала она.

Он спросил, куда она перебралась, но этого они не знали. Он спросил, вернется ли она, они сказали, что вряд ли.

Он вновь тронул шляпу.

– Gracias[30]30
  Спасибо (исп.).


[Закрыть], – сказал он.

– Ándale[31]31
  Да ладно (исп.).


[Закрыть], – отмахнулись проститутки.

На углу его окликнул здоровяк-таксист в синем лоснящемся диагоналевом костюме. Он стоял у машины под зонтом – старинным, какие в этой стране редко когда увидишь. Один из треугольных лоскутов между спицами зачем-то заменили куском синего целлофана, под которым лицо таксиста тоже сделалось синим. Он спросил Джона-Грейди, не хочет ли он съездить к девочкам, тот сказал да.