Текст книги "Бесшабашный. Книга 4. По серебряному следу. Дворец из стекла"

– Береги себя, Лиска. Игрок страшится этого ребенка больше, чем фей. И скоро он узнает, что ты беременна. А может, уже давно знает.

Нет. О чем он говорит? Этого не может быть.

– Ты в последнее время встречалась с Игроком? – Тосиро хлопнул в ладоши, и из прибрежных деревьев в небо взмыли журавли, словно родились в пускающих почки ветвях. – Тому, кто должен отдать ольховому эльфу своего первенца, ни за что нельзя оказываться слишком близко к нему. Это призывает ребенка, которого нужно отдать ему в счет долга.

Оказываться слишком близко… Лиса обхватила себя обеими руками. Она вновь увидела перед собой сад в крепости и низкий столик, у которого сидят на коленях двое мужчин.

– В счет долга? – Хидео по-прежнему держался на почтительном расстоянии от Тосиро. – Почему ты должна отдать ольховому эльфу своего ребенка в счет долга, кицунэ?

– Его отец заключил с Игроком сделку. – Тосиро опять зашел в озеро. Он опустил руки в воду, и из волн стала стремительно выпрыгивать на поверхность рыба. – Очень легкомысленно, Лиска.

– Без этой сделки я бы умерла.

– Да ну?! И как же Игрок вам это внушил?

Ей было все еще тяжело говорить о тех днях.

– Он помог Джекобу освободить меня из… – ну же, произнеси это, Лиса! – Красной комнаты Синей Бороды.

Ужас на лице Хидео доказывал: он знает, что это значит.

Тосиро, однако, засмеялся, омывая свою человеческую кожу прохладной водой.

– Ох уж этот Игрок! Ему не впервой использовать кого-то из вас, чтобы заключить сделку. Синие Бороды, людоеды… Он из нас самый прожженный, хоть и мастак это скрывать.

Это невозможно. Лиса вызвала в памяти трактир, где впервые столкнулась с Синей Бородой. Случайность, не более чем случайность.

– А что Игрок делает с детьми? – Голос ее охрип от бессильного ужаса. И скоро он узнает, что ты беременна. А может, уже давно знает. Взгляд, которым окинул ее Тосиро, служил предостережением. Не спрашивай, Лиска. Но она должна это знать.

– Иногда он отдает их темным ведьмам. – Тосиро смотрел поверх воды. – Но большинство детей он велит доставлять в свой дворец. Если он заберет твое дитя, ищи его там. И возлюбленного своего тоже, если он его захватит. Самые высокие башни, самые прекрасные залы, самые дорогие картины на серебряных стенах, и так глубоко под землей, что слышно, как бьется ее сердце… Он всегда страшно гордился этим дворцом, но побывал там за все время лишь один из нас – Грунико. Даже Игрок однажды был вынужден признать, что к Грунико можно обращаться с еще более темными желаниями, чем к нему. Вероятно, ему не удалось избежать проклятия, так же как и мне. Он жил тогда отшельником вблизи одного города, где его так боялись, что назвали город в его честь.

На усеянных почками деревьях запели птицы. Зазеленел даже противоположный берег. Новая жизнь, новое утро… Лиса, ты носишь ребенка Джекоба!

Если бы только ее так не мутило от страха.

– Как мне защитить ее от него, тентай? – Хидео говорил с глубоким почтением, но решительно. – Прошу, просветите меня!

Тосиро окинул Лису долгим взглядом.

– Да, – наконец сказал он. – Да, защита ей понадобится. Ей и ребенку.

Он поднял руку, будто бросая что-то Хидео.

Тот, тихо вскрикнув, уставился на свою ладонь. Иероглиф, окрасивший кожу на ней в красный цвет, выглядел как свежая татуировка.

– Хого-ша, – прошептал Хидео.

Он вопросительно поднял глаза, но Тосиро исчез. А с ним и Хитира. Остался только кицунэ.

– Пойдемте, – сказал Хидео. – Мне поручили наполнить ваши карманы серебром.

21
Счастье

Шестнадцатая каждой клеточкой своего тела ощущала недовольство Игрока. Она ненавидела свою глубинную связь с ним: беспомощная кукла-бибабо, которую он мог надеть на руку, поиграть с ней и отложить в сторону. В коридорах большого дома, куда их доставила тень ведьмы, слышался шепот: Плохие новости! Стены и колонны здесь были белыми, как только что выпавший снег, так любимый ею в другом мире, но на улице стояла влажная жара, в какой хорошо только растениям. Шестнадцатая ненавидела это место.

Зачем Игрок послал за ней? Сообщать об этом он, как обычно, не спешил. Ему нравилось заставлять Шестнадцатую ждать, превращаясь в подобие одной из его скульптур, пока он дает распоряжения голему, куда повесить несколько картин, знакомых ей по дому в другом мире. Большинство предметов в библиотеке, куда он велел привести Шестнадцатую, казались ей знакомыми: серебряные вазы, бюсты из лунного камня, книги в переплетах из серебристой кожи… Неужели он собирается жить здесь, а не в подземном дворце, роскошью которого благоговейно приглушенными голосами восторгались эти существа с глиняными лицами.

Они были на том же континенте, где жили и в другом мире. В Альберике. Если Игрок говорит правду. А порой он ее говорит. Но какая разница, что это за место?! Она всегда была только зеркалом того, что ее окружало.

В доме было еще трое таких, как она, но Игрок выделил ей отдельную комнату, сразу за комнатой Уилла. Никогда прежде у Шестнадцатой не было собственной комнаты. Она бы предпочла, чтобы Игрок запер ее вместе с ей подобными в одном из помещений с сотней маленьких зеркал на серебристо-серых стенах, где они учатся узнавать и вызывать все свои лица. Даже плитка на полу была стеклянной, так что и спали они на зеркалах. Да, Шестнадцатая предпочла бы быть вместе с остальными, но что они скажут о коре в ее коже? Комната Клары находилась прямо напротив, на другой стороне коридора. Клара… Шестнадцатая завидовала ей из-за имени. Ей бы оно тоже подошло, да?

– Пей!

Голем, которого он называл Бета, протянул ей серебряный бокал. Бесцветная жидкость в нем была горькой, но она послушно выпила. Здоровье ее улучшалось. Похоже, он действительно хочет ей помочь. Возможно, он не понимает, насколько велико было ее предательство.

– Меня всякий раз удивляет, как легко вы теряетесь в своих мыслях. – Игрок разглядывал ее с обычной самодовольной гордостью. Так он разглядывал свои картины и скульптуры. – Может, тому виной все те лица, что я вам даю. Еще пара недель, и будешь почти как новенькая. Только вот руку, похоже, потеряешь. Она одеревенела насквозь, но я сделаю тебе новую.

Она все еще не понимала, почему он не разбил ее за то, что она привела Уилла к Воину.

– Ты, Шестнадцатая, оказалась очень полезной. – Он подошел к столу у окна, где големы организовали для него фуршет: сбрызнутые медом съедобные цветы, бедро новорожденного ягненка на подушке из лепестков роз, инжир, фаршированный эльфовой пыльцой. Безупречной формы пальцы подхватили цветок. – Признаюсь, когда ты не вернулась, я видел все несколько иначе, но задание ты выполнила. Уилл, несомненно, в тебя влюблен, по уши, как говорится у ему подобных. И ты позаботишься о том, чтобы так все и оставалось.

Задание… Да кому интересно это его задание?! Он считает, что все происходит так, как ему хочется. Но она любит Уилла, с той самой минуты, когда впервые увидела его в грязной хижине в грязном лесу. И он любит ее не потому, что этого желает Игрок, а потому, что так и должно быть. Потому что они созданы друг для друга. Как бы он высмеял ее за такие мысли! Само собой, он создал ее не для Уилла. И все-таки ей казалось, что для него. Порой она даже мечтала о том, что любовь даст ей тело из плоти и крови, хоть и не могла определиться, какую ей хочется кожу. Лишь бы не из стекла или серебра.

Она чувствовала на себе взгляд Игрока. Ей чудилось, что в ее лице он ищет все то, чем заполняет бессердечную пустоту у себя в груди: бессильную тоску, неудовлетворенное желание, всепоглощающую ревность… боль.

– Не забудь. Я хочу, чтобы он с ума по тебе сходил. И чтобы Клара это видела.

Клара. Когда он произносил это имя, его голос менялся. Шестнадцатая помнила свои ощущения того времени, когда у нее было Кларино лицо. Оно так и сохранялось у нее среди прочих, но это было одно из тех лиц, которые она больше не являла Уиллу, как и лицо его матери. Игрок жестоко пошутил, дав ей лицо Розамунды Бесшабашной и не сказав, чье оно. Уилл тогда, оттолкнув ее, грубо прикрикнул: «Зачем ты это делаешь?» Потому что это одно из ее лиц, и она думала, что оно ему нравится. Лицо его матери обладало странным волшебством. Оно было кротким, полным тоски и любви. Шестнадцатая понимала, как можно влюбиться в женщину с таким лицом. И в такую девушку, как Клара. Уилл клялся, что никогда не любил Клару так, как ее. А как можно любить по-другому? Шестнадцатая знала только одну-единственную любовь. Когда Уилла не было рядом, сердце ее превращалось в мутное зеркало. Без его голоса мир становился очень тихим и в то же время очень громким.

– Целуй его при Кларе. – Игрок вытер салфеткой мед с пальцев. – Я хочу, чтобы она утратила всякую надежду вернуть Уилла.

– Почему? – Ее язык всегда был сам себе хозяин.

Игрок нахмурился. Берегись, Шестнадцатая. Развернувшись, он направился к ней, шаг за шагом наслаждаясь ужасом, который вызвало в ней его раздражение. Он провел по ее лицу пальцами, еще немного липкими от меда.

– Шестнадцатая! – Он старался касаться ее только там, где кожа вновь стала безупречной. – У тебя с самого начала была склонность к неуместным вопросам. – В его голосе слышались одновременно ирония и веселье. – Твое счастье, что я питаю слабость к мятежам. Понятное дело, в определенных пределах.

На самом деле Игрок никогда не понимал своих созданий – ни зеркальцев, ни големов. Ведьма-ворона с ее неутолимым голодом была ему значительно ближе. Игрок тоже никогда не мог насытиться. Ему всегда чего-то хотелось.

– Как же мне с таким телом добиться его большой любви? Только желание превращает любовь в безумие.

Он, забавляясь, вскинул брови, которые големы по его распоряжению припудривали серебром.

– Сама додумалась?

Шестнадцатая сомневалась в этом. Она редко понимала, откуда берется то, что она говорит и знает. Слишком много лиц.

– Пусть видит, что тебе больно. Сочувствие тоже может питать любовь.

– А если это никогда до конца не пройдет?

Коры у Игрока на ладони и шее было почти не видно, но она еще не сошла. Он молча разглядывал Шестнадцатую, пока тишина не сдавила ей горло, – не любил, когда его уличали в слабости.

– Фей больше нет, Шестнадцатая. Я их истребил. От них осталась лишь последняя капля яда в воздухе этого мира. Скоро она улетучится.

Он вернулся к столу с едой.

– Воин считает, что мне следовало всех вас расплавить. Не давай мне повода думать, что он может быть прав. Иди. Найди Уилла и смотри на него влюбленными глазами.

Он взял кусок ягненка. Рожденного, чтобы быть убитым. Шестнадцатая содрогнулась.

Она взглянула на статуэтку, стоящую на столике у стеллажей. В другом мире она тоже часто смотрела на нее: искаженное ужасом лицо, застывшее в коре какого-то дерева. Иногда она представляла себе, что это лицо Игрока.

– Мой брат… – сказала она. – Я по нему правда очень скучаю. Ты не мог бы найти и оживить его?

Обернувшись, он окинул ее насмешливым взглядом:

– Брат? Ты о Семнадцатом? Фаббро предупреждал меня, что вместе со всеми этими лицами мы придаем вам и человеческие чувства. Шестнадцатая, Семнадцатого уже не существует. Мы нашли его и сожгли, как всех ваших предшественников, которые затерялись в этом мире. Ты единственная, кому посчастливилось больше.

Посчастливилось… Наверняка он создал ее тогда не для счастья. Она сомневалась, знает ли он сам, что это такое.

22
Так много историй

Уиллу по-прежнему мерещились тени, принесшие их сюда. Не бывало еще леса темнее, и он тщетно искал среди деревьев Клару и Шестнадцатую. Серебряные шипы на ветвях и коре, белые как, воск, цветы, что пахли корицей и превращали все мысли в сырой туман…

– Так где ты впервые столкнулся с Шестнадцатой?

Клара и правда это спросила? Нет, она всего лишь смущенно улыбается ему. Ей очень шли платья этого мира, но лицо ее напоминало ему о мире другом, о месяцах, когда он пытался убедить себя, что вовсе не скучает по нефриту, и по тому, что тот ему подарил, – наконец-то пришедшее осознание, кто он есть.

Сюда, в облицованную деревянными панелями библиотеку, где пахло жасмином от цветущих веток в серебряной вазе на подоконнике, их привел один из глинолицых слуг Игрока. Круглый стол между стеллажами был накрыт только на двоих. Скатерть не уступала в белизне цветам жасмина, а тарелки были из серебра. Кто бы сомневался.

– А твой хозяин с нами есть не будет?

Слуга покачал головой:

– Он попросил нас накрыть только для вас и мисс Фэрбер.

Сев за стол, Клара положила на подол бледно-желтого платья белоснежную салфетку.

– Уилл, ты тоже не голоден?

Да нет, есть он хотел. Хотя не понимал ни того, где они, ни того, как их перенес сюда лес, где пахло корицей и серебром.

Усевшись на призывно пустой стул напротив Клары, он наблюдал за тем, как слуга наполняет тарелки.

– Ты в нее влюблен?

Значит, все-таки не обойдется. Клара, как и прежде, сразу перешла к делу. Она ненавидела тайны. А есть ли у нее мысли, которых она стыдится, поступки, о которых ей хотелось бы забыть? Он, по крайней мере, о таких не знал. Но он и не ожидал бы в один прекрасный день увидеть ее рядом с другим мужчиной. Да еще с бессмертным, чей взгляд постоянно заставлял его чувствовать себя каким-то несмышленышем.

– Уилл! Ты любишь Шестнадцатую?

Он уставился в свою тарелку. Тело еще плохо слушалось от изнеможения после прямо-таки бесконечного поединка с другим ольховым эльфом. Это ведь было, да? Сколько самураев Воина он уложил? Не вспомнить. Много. Кровь лилась почти как в тот раз, когда он защищал короля гоилов у того на свадьбе. Нет. Кмен и нефритовый гоил. Две стороны одной монеты. Доводилось ли ему еще когда-нибудь чувствовать себя таким же счастливым? Нет. Что произошло? Он вернулся в свой мир – с Кларой.

– Я вижу, как она на тебя смотрит. А ты – на нее.

Что ей ответить? Да, я люблю Шестнадцатую. Сам не знаю почему? Он взял серебряную вилку, заждавшуюся рядом с серебряной тарелкой.

– Игроку не следовало приводить тебя сюда. Ты ненавидишь этот мир. Я отведу тебя назад, как и обещал.

Он и сам понимал, как нелепо прозвучали его слова. К тому же он не ответил на вопрос.

– Остаться или уйти – это мне решать, разве нет?

Налитое слугой красное вино было крепким, и костюм его резко чернел на фоне белой скатерти. Белый, красный, черный… Цвета из сказок.

Клара вытерла салфеткой губы.

– Она ведь не человек, да? Она меняла лица. Думала, я не вижу. Игрок говорит, что она в родстве с феями и что ты не виноват. Что в нее все мужчины влюбляются.

В родстве с феями? Фей больше нет. Но как ей это объяснить, не рассказывая всего? Что он убил, потому что его толкнул на это Игрок. Мы пришли в отчаяние. Где кончается правда и начинается ложь? Уиллу почудилось, что он слышит шепот книг на стеллажах. На свете тысячи историй, Уилл Бесшабашный. Как ты собираешься определять, какая правдивая? Что, если все они правдивые?

Клара отложила салфетку.

– Уилл, в этом мире другие правила. Разве с самого начала было иначе? Все, что мы, как нам кажется, знаем, здесь не годится. Однажды мы уже возвращались, чтобы забыть, что здесь произошло. Но это произошло. У тебя вновь кожа из камня, и любишь ты другую.

Она встала.

– Игрок помог мне, когда ты пропал. Он был рядом, ничего не требуя взамен. Он умен и мудр, и я могу многому у него научиться. Я не вернусь.

Слуга открыл перед ней дверь.

Прежде чем выйти в коридор, она еще раз обернулась:

– Тебе стоит поговорить с ним о своей матери. Он чудесно говорит о ней. С ума сойти. Мне только сейчас вспомнилось, что я несколько раз видела его в больнице сидящим у ее постели. Он говорит, что пытался вылечить ее, но она психологически так и не оправилась от того, что твой отец ей изменил. Это ее в конце концов и убило.

Она ушла, и Уилл не успел ничего возразить.

23
Серебряная камера

О, с Бесшабашным не церемонились, но палач почти не оставлял следов. Лорды Ониксы восхитились бы его мастерством. Каждый раз, прежде чем забрать снова, его на несколько часов оставляли в покое: он им нужен живым. Но даже в это время Неррону мало что удавалось из него вытащить.

– Они хотят знать, где Лиса.

– Зачем?

– Думаешь, они мне об этом сообщили? Они не знают, где она. Это все, что меня интересует.

– А что с твоим братом? Он тоже здесь? Они его поймали?

Качает головой:

– Не думаю. Никого из остальных здесь нет.

Прекрасно. Неррон пытался убедить себя, что это в любом случае хорошо, но старался не думать о том, как там Щенок, совсем один в большом яростном мире, а тем паче – рядом с Шестнадцатой. Похоже, она все-таки не сдала его своему создателю, потому как Неррона с Бесшабашным, несомненно, похитил он. Они-то ничего не помнили, но на приносящего им еду голема – да, это точно был голем – его серебряный хозяин производил до того сильное впечатление, что он только о нем и говорил. Игрок! Удивительно, что голем не выцарапал у себя на глиняном лбу имени хозяина! Все они были големы: надзиратели, стража… «Смотри-ка, – казалось, говорил их взгляд, когда они с нескрываемым любопытством таращились на Неррона. – Не больно-то ты от нас и отличаешься, гоил. Камень, глина – какая разница?!» Неррон охотно объяснил бы им, в чем разница, заехав каменным кулаком в их глиняные лица, но был слишком благодарен за то, что его пока только мурыжат в камере. Один из големов утверждал, будто гоил угодил сюда просто по ошибке. Это, мол, как-то связано с ведьмой-вороной и призрачным лесом. Големы… Лорды Ониксы какое-то время экспериментировали с производством глиняных рабов, но все они оказывались бесполезными по причине глупости. Здешние такого впечатления не производили, хотя их лица, отражаясь в гладких серебряных стенах камеры, выглядели еще более грубыми и незавершенными.

Неррон пока не видел ничего, кроме этих стен, а Бесшабашный рассказывал только о бесконечных коридорах и еще одном серебряном помещении без окон. Когда стражники приводили его назад в камеру, металл раздвигался как занавес, а когда они уходили, смыкался вновь. Тысячу раз Неррон проводил по нему рукой, постукивал, бил, бормотал волшебные открывающие заклинания на таком количестве наречий, что язык себе намозолил… Стена не открывалась, и – что раздражало больше всего – все, что отражалось в серебре, застревало там практически до бесконечности. Неррон видел на стенах уже сотни собственных лиц… дьявольский способ изматывать заключенных. С мерцающей поверхности металла на него, рассеиваясь с большой неохотой, неотрывно смотрели вся его ярость, изнеможение, малейший страх. Утешало его лишь то, что Бесшабашному приходилось еще хуже.

Должно быть, Игрок – тут их мнения совпадали – доставил их в свой прежний дворец. И дворец этот сильно отличался от крепости, где изображал из себя самурая другой ольховый эльф. Неррон задавался вопросом, не один ли это из оставленных серебряных дворцов, о которых знал каждый гоил и которые находились гораздо глубже под землей, чем их собственные города. Много лет назад он пытался найти один из них, но не обнаружил ничего, кроме серных озер и окаменелых лесов, если не считать чуть не сожравшего его слепого варана. Если они действительно так глубоко под землей, сбежать будет еще сложнее. Но какая-то возможность найдется. Возможность находилась всегда. Вопрос только в том, брать с собой Бесшабашного или нет?

Они проторчали в камере уже двое суток (чтобы не утратить чувство времени, Неррон считал, сколько раз им приносили еду), когда у Бесшабашного началось кровохарканье. Это решило вопрос. Он сбежит один. С таким подорванным здоровьем Джекоб Бесшабашный ему не помощник, скорее наоборот. На долю секунды Неррон забеспокоился, что расскажет Щенку, но уж наверняка ему придет в голову какая-нибудь трогательная история о кончине его старшего брата. Уилла Бесшабашного обмануть не сложно. Где бы он ни был. И если он еще жив… Об этом он старался не думать, как старался не смотреть на свои бесчисленные отражения. Идиотизм какой-то, до чего он привязался к этому юнцу. Даже больше, чем идиотизм.

Возможность побега ему обеспечил сам Бесшабашный. Когда его забирали в очередной раз, он не стал облегчать работу охранникам. Может, хотел доказать себе, что еще не все кончено. В любом случае он отбивался до того успешно, что охранники на несколько драгоценных секунд забыли про Неррона. У пленников, конечно же, отняли все, что было с собой, но костяную кисть у него не нашли, как и бездонный кисет. Кто бы там ни натаскивал големов, он ничего не знал об одежде из кожи ящериц и о том, как гоилы хранят свои маленькие секреты.

Много хлопот Бесшабашный доставил глинолицым и в коридоре, и они не заметили, как мимо них прошмыгнул гоил размером с мышь, а равно и того, что камера осталась пустой.

Неррон смотрел вслед своему бывшему конкуренту, когда охранникам все-таки удалось того уволочь. Вот и конец ему, знаменитому Джекобу Бесшабашному. Сгинет в подземном дворце, оставляя титул лучшего охотника за сокровищами Бастарду. Готов ли Неррон теперь простить ему, что тот лишил его арбалета и частенько находил сокровища раньше его? Нет.

Коридор оказался бесконечным, как его и описывал Бесшабашный. Но по крайней мере, как с облегчением отметил Неррон, он был из приятного глазу серого камня. Охранники потащили Бесшабашного налево, и Неррон решил повернуть направо. Спустя какое-то время он натолкнулся на двух других стражников, которые из-за мышиных размеров его не заметили и были настолько любезны, что показали, как открывать серебряные камеры. Они легонько дышали на них. Трижды. До смешного просто. Хорошо, если двери реагируют и на дыхание гоила – на случай, если его опять поймают. Откуда такой пессимизм, Бастард?! Нет, он раздобудет оружие, а затем исчезнет отсюда навсегда!

Обычно Бесшабашного возвращали через три часа. До того, как они обнаружат пустую камеру, времени не много – особенно на мышиных ножках. Прошло, по расчетам Неррона, уже полчаса, когда в конце коридора показались зарешеченные ворота. Ведущая за ними наверх широкая лестница выглядела многообещающе. Два стражника, которые их охраняли, спорили с каким-то юношей, подозрительно смахивающим на зеркалолицего. Споры между одуревшими от скуки стражниками уже не раз помогали Неррону бежать или пробираться в места, считавшиеся очень хорошо охраняемыми. Всего в нескольких шагах от спорщиков он увидел открытую дверь. За ней, как он надеялся, находилось служебное помещение с оружием, но, чтобы это оружие украсть, необходимо было рискнуть принять обычные размеры, хотя его в любую минуту могли застичь врасплох стражники. Плевать. У него нет выбора. Без оружия он не сможет в бегах охотиться, не говоря уже о слепых варанах: встретиться с ними безоружным он не хотел бы и в страшном сне.

Он взял было костяную кисть, но голос зеркального существа заставил его остановиться. О да, тот явно был того же рода-племени, что и Шестнадцатая. От них у Неррона по-прежнему по каменной коже мурашки бегали.

Бастард сомневался, что верит в какое-то свое предназначение. В предназначение Щенка – да. Но Бастарда? Нет. И все же. Разговор, который он, крошечный, как мышь, подслушивал среди ножей, арбалетов и ружей в застенках бессмертного, сильно этим попахивал. Похоже, кто-то желал покровительствовать его королю – возможно, богиня его матери, а может, какой-то бог, не благоволящий ольховым эльфам. Кто бы это ни был – он послал Бастарда в нужное место.

Зеркалец описывал големам, как их серебряный господин задушит гоилов в их норах, словно крыс, потому что те со своими постоянно растущими городами слишком приблизились к его дворцу. Вонючие, омерзительные каменнокожие… Его господин их никогда терпеть не мог. А что вообразил себе их король, выставляя себя хозяином этого мира?! Скоро они докажут, что он обычный смертный. Серебряных слов, высказанных с высокомерием, знакомым Неррону по манерам Шестнадцатой, оказалось достаточно, чтобы он почувствовал ярость, очень легко вспыхивающую во всех гоилах. Неррон ощущал ее багряной и жаркой. Вот они и пришли, темные времена, о которых рассказывалось в старых сказках! Он должен найти Щенка! Нефритовый гоил защитит Кмена! Он сделает его непобедимым, даже для банды бессмертных. Но зеркалец продолжал говорить.

Он рассказал о награде за поимку, до того щедрой, что об этом говорит весь мир над и под землей: король гоилов обещал ее тому, кто приведет к нему убийцу Темной Феи. Он хочет собственноручно казнить своего легендарного телохранителя, чтобы отомстить за бывшую возлюбленную. А кто это все так ловко устроил? Игрок – хитрец, Игрок – серебряных и стеклянных дел мастер, Игрок – создатель невероятных существ – о, этот зеркалец невыносимый хвастун! – и все благодаря терпению, уму и непревзойденному коварству. Король гоилов, этот наивный дурак, приговорит к смерти собственную непобедимость, не подозревая, под чью дудку пляшет.

Бастарда буквально трясло от ярости. Она выжигала ему разум и сердце. Его съежившееся тело еле выдерживало ее.

Один из големов тяжело протопал в служебку, чтобы зарядить ружье свежими патронами. Снаружи другой похохатывал с зеркальцем. Все споры были забыты. Зачем сражаться друг с другом, когда можно растоптать гоилов?

Думай, Неррон. Думай.

Нужно сообщить Кмену о том, что он услышал. Но этого недостаточно. Тот все равно захочет отомстить. Ни одного гоила невозможно убедить отказаться от мести, особенно их короля. Сможет ли он чем-то умилостивить Кмена?

Зеркалец за дверью все восхищался наступлением серебряных времен, и тут Неррону пришла в голову одна идея… Не слишком хорошая, но все же идея. Ее подали ему мрачное детство и воспоминание об отце. Големы отправились совершать обход, и Неррон услыхал, как зеркалец отпер решетчатые ворота и стал подниматься вверх по лестнице, чьи ступени так многообещающе шептали слово «побег». Но Бастард не скользнул вслед за ним.

Он провел костяной кистью по руке и, как только позволили сопровождающие рост боли, засунул в бездонный кисет два револьвера и нож. Пока он спотыкаясь добирался по коридору в камеру, тело его горело, будто кто-то живьем сдирал с него кожу. Он подышал на серебро, оно действительно раздвинулось, и, когда големы доставили Бесшабашного, ничто не выдавало, что Бастард куда-то уходил.

Бесшабашный был без сознания, как обычно, когда его приносили после допроса. Неррон не сводил глаз с неподвижного тела, а в голове у него звучал издевательский голос зеркального существа. Интересно, что сказал бы Щенок про его заявления о Кмене и гоилах, сделанные таким же стеклянным голосом, как у Шестнадцатой? Каменнокожие… Они уже привыкли к враждебности людей, а скоро у них появятся враги-бессмертные. Ярость зрела в Нерроне, как нарыв. О ярости гоилов ходили легенды, знакома она была и Щенку. Она пожирала весь страх и наполняла тело огнем – тем огнем, что переплавляет камни в лаву и горит в коже Кмена.

Неррон закрыл глаза, чтобы вместо серебра увидеть юного гоила, которого его отец велел казнить, когда не смог найти его старшего брата. Тот страшно кричал и уверял в своей невиновности, но это не имело никакого значения: один из самых древних гоильских законов гласил, что один брат может отвечать за вину другого. Его отец часто применял этот закон, чтобы наказывать врагов, если до них самих было не дотянуться. В жизни Неррона редко находился повод благодарить отца, но в серебряной камере ольхового эльфа он был ему благодарен. Джекоб Бесшабашный оплатит долг нефритового гоила. Он уж точно не станет кричать и рыдать, как тот юный гоил. И когда Кмен выстрелит ему в грудь и в голову, скорбь короля по Фее наверняка несколько смягчится. Достаточно ли этого, чтобы спасти нефритового гоила? Время покажет.

Бастард научит этих серебряшек, что с гоилами шутки плохи.

Теперь оставалось только поставить Бесшабашного на ноги.