Текст книги "От двух до пяти"

Глава вторая
Неутомимый исследователь

I. Поиски закономерностей

Разум ребенка у нас не в чести.

Всякому, кто высказывает какую-нибудь вздорную мысль, мы нередко говорим с раздражением:

– У тебя детская логика!

Или:

– Ты рассуждаешь, как малый ребенок.

Или еще обиднее:

– Глуп, как дитя!

Многим это кажется вполне справедливым: ведь и вправду очень часто приходится слышать от малых ребят самые нелепые суждения и домыслы.

Но стоит только вдуматься в эти «нелепости», и мы будем вынуждены раз навсегда отказаться от такого скороспелого мнения: мы поймем, что в этих «нелепостях» проявляется жгучая потребность малолетнего разума во что бы то ни стало осмыслить окружающий мир и установить между отдельными явлениями жизни те прочные причинные связи, которые ребенок стремится подметить с самого раннего возраста.

Правда, это не всегда удается ему.

Однажды в дачной местности под Ленинградом случилось такое событие: когда небо на закате было красное, подстрелили бешеного пса. С тех пор Майя, двух с половиною лет, всякий раз, когда видела алое вечернее небо, говорила с полным убеждением:

– Опять там бешеную собаку убили!

Легко глумиться над юной мыслительницей, воображающей, будто из-за какого-то дохлого пса небо запылало огнем! Но разве здесь не сказывается та драгоценная тяга к установлению связи между отдельными фактами, которая является движущей силой всех созданных человеком наук?

Эта тяга зачастую приводит ребенка к самым фантастическим выводам. Вот, например, каким образом четырехлетняя Тася усвоила слово «ученый». Впервые с этим словом она встретилась в цирке, где показывали ученых собак. Поэтому, когда полгода спустя она услыхала, что отец ее подруги – ученый, она спросила радостно и звонко:

– Значит, Кирочкин папа – собака?

Ошибка опять-таки чрезвычайно почтенная: в ней сказывается великолепная способность человеческого разума применять ко всему новому комплексу незнакомых явлений результаты жизненного опыта, добытые в других областях.

* * *

Но опыт ребенка микроскопически мал, и оттого ребенок пользуется им иногда невпопад.

Поезд налетел на свинью и разрезал ее пополам. Катастрофу увидела пятилетняя дачница Зоря Котинская и пролила много слез. Через несколько дней ей попалась навстречу живая свинья.

– Свинья-то склеилась! – закричала в восторге Зоря.

Вот до чего ребенку неведомы простейшие вещи, с которыми ему приходится сталкиваться! Новичок в окружающем мире, он на каждом шагу попадает впросак, громоздя ошибку на ошибку.

* * *

Каждый малыш совершает множество подобных ошибок, основанных на глубоком незнании самых элементарных вещей и явлений.

Мой трехлетний сын Николай впервые познакомился с сосновыми шишками, когда они валялись на земле под деревьями. И лишь через месяца два увидел их на ветках сосны с верхнего этажа нашей дачи:

– Шишки на дерево полезли как-то.

* * *

До чего скудны сведения малых ребят о простейших закономерностях жизни, лучше всего можно видеть из тех потрясающе наивных вопросов и домыслов, с которыми они обращаются к старшим:

– Мама, кто раньше родился: ты или я?

* * *

– Папа, а когда ты был маленький, ты был мальчик или девочка?

* * *

– Я люблю снег больше солнышка. Из снега можно крепость построить, а из солнышка что?

* * *

– Я люблю чеснок: он пахнет колбасой!

* * *

– Мама, крапива кусается?

– Да.

– А как она лает?

* * *

– Море – это с одним берегом, а река с двумя.

* * *

– Под кроватью живут мышкины птенчики.

* * *

– А если мне оторвать голову и я ее в руки возьму, будет она разговаривать?

* * *

– Страус – это жираф. Только птица она.

* * *

– Индюк – это утка с бантиком.

* * *

Крошит курам капустные листья, которых они не едят.

– Это я им в запас, на потом, когда они станут кроликами.

* * *

– Мама, что это радио говорит: война, война! Что это такое – война?

– Это когда враги нападают на мирную страну, убивают людей, поджигают города, села, деревни.

Анка снимает радио.

– Куда ты понесла радио? Поставь на место!

– Несу на помойку.

– Зачем?

– Чтобы не было войны!

* * *

– Что ли, ножик – вилкин муж?

* * *

– О, луна вместе с нами летит и в трамвае, и в поезде! Тоже на Кавказ захотела!

* * *

– Папа, да сруби ты, пожалуйста, эту сосну… Она делает ветер; а если ты срубишь ее, станет тихо, и я пойду гулять.

* * *

Солнце опускается в море.

– Почему же оно не зашипело?

* * *

Впервые увидал полумесяц:

– Ой, ракета луну поломала.

* * *

Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?

– Если я вырасту тетей, буду врачом. А вырасту дядей – инженером.

* * *

Валерик четырех лет:

– Мама, ты была девочкой?

– Да, была.

– В школу ходила?

– Ходила.

– А с кем я дома оставался?

* * *

Леша взял кость от говядины, зарыл ее у себя под окном, чтобы выросла корова. По вечерам он поливал эту кость, а по утрам бегал проверять, не показались ли из-под земли коровьи рога.

Моя Мура совершила такой же безумный (и в то же время вполне закономерный) поступок, который я тогда же попытался прославить в стихах:

 
Мура туфельку снимала,
В огороде закопала:
– Расти, туфелька моя,
Расти, маленькая!
Уж как туфельку мою
Я водичкою полью,
И вырастет дерево,
Чудесное дерево!
 
 
Будут, будут босоножки
К чудо-дереву скакать
И румяные сапожки
С чудо-дерева срывать,
Приговаривать:
«Ай да Мурочка,
Ай да умница!»
 

* * *

– Собаки нужны охотнику, чтобы на него зайцы не напали?

* * *

У Славы в папиросной коробке пчела.

– Зачем ты мучаешь пчелу? Выпусти ее.

– Как же! «Выпусти»! Я ее доить буду! Она мне будет мед давать!

* * *

Эвакуированная семья устроилась спать под открытым небом у вокзала.

– Мама, почему мы не взяли с собой нашу крышу?

* * *

И солнце, и звезды в одно мгновение создаются ребенком из маленького пламени в печке:

– Топи, топи, папа, пусть огонь летит на небо, там из него сделаются и солнце, и звезды.

* * *

И вот причина появления весны:

– Зиме стало холодно, она и убежала куда-то.

* * *

Такая же эрудиция в области политэкономии:

– Мама, сходи на базар, купи, пожалуйста, побольше денег.

* * *

Засыпая в непривычном Крыму:

– Мамочка, потуши солнце.

* * *

Увидела поезд:

– Вот откуда облака! Их паровозы делают.

* * *

– Ложись на мою подушку, будем вместе мой сон смотреть!

* * *

Когда обидят двухлетнего Элю, он говорит угрожающе:

– Сейчас темно сделаю!

И закрывает глаза, убежденный, что благодаря этому весь мир погрузился во тьму.

* * *

– Как ты спал? Что видел во сне?

– Ну да! Разве в такой темноте что-нибудь увидишь!

* * *

Трехлетней Иринушке подарили крохотные кукольные качели.

Писатель Пантелеев спросил:

– Можно мне на них покачаться?

– Нет, они пока еще маленькие.

* * *

– Мама, знаешь, небо сделано из пластмассы!

* * *

– Мама, из чего делают корку на хлебе?

– Из муки.

– А как же потом ее на хлеб натягивают?

* * *

Миф о происхождении двугорбых верблюдов.

Мать говорит своему трехлетнему Лёсе:

– Слезь с окна, упадешь, будешь горбатый.

– А верблюд, наверно, два раза падал.

* * *

Леночка Люляева попросила у бабушки китайский сервиз.

– Когда будешь выходить замуж – подарю.

Леночка сейчас же к отцу:

– Папочка, дорогой, давай с тобой поженимся, и тогда у нас будет китайский сервиз.

* * *

Здесь в каждом слове, в каждом поступке ребенка сказывается полное незнание простейших явлений.

Но, конечно, я привожу эти факты не затем, чтобы глумиться над детским невежеством.

Напротив, они-то и внушают мне уважение к ребенку, так как показывают, сколько гигантской работы приходится проделывать детскому мозгу, чтобы уже к семилетнему возрасту преодолеть этот умственный хаос.

Нельзя не удивляться тому, за какой маленький срок ребенок овладевает несметным богатством разнообразных познаний.

Уже ко времени поступления в школу он начисто освобождается от тех заблуждений, которые были присущи ему в возрасте от двух до пяти.

К этому времени его эрудиция становится так велика, он так чудесно ориентируется в окружающем мире, что уже не скажет ни одной из тех фраз, какие приводятся в настоящей главе; ему уже твердо известно, что шишки не влезают на дерево, что куры не становятся кроликами и вилка не бывает женою ножа. Уже та неизмеримо огромная разница, какую мы замечаем в объеме познаний младшего дошкольника и младшего школьника, говорит о чудодейственной активности детского разума в этот ранний период его бытия.

Вот, например, как велика неосведомленность малых детей в области анатомии и физиологии.

– У меня эти глаза навсегда или они, как зубы, выпадут?

* * *

Голый мальчик стоит перед зеркалом и говорит, размышляя:

– Глаза, чтобы смотреть… Уши, чтобы слышать… Рот, чтобы говорить… А пуп зачем? Должно быть, для красоты…

* * *

– У Юры в носу понос!

* * *

– Ой, мама, меня под коленкой тошнит!

* * *

Сережа двух с половиною лет с большим любопытством глядел, как женщина, придя к его матери, кормит свою девочку грудью.

– Мама, – спросил он, – а когда я был маленький, я тоже так пил молоко?

– Да.

– А как ты его туда наливала?

* * *

Другой столь же глубокий вопрос, заданный при тех же обстоятельствах.

Мать кормит грудью новорожденную Катю. Старший, Максим, лет пяти, правнук А. М. Горького, спрашивает с величайшей серьезностью:

– А кофе там тоже бывает?

* * *

– У Аленки на руках одни мизинчики!

* * *

– Я буду доктор, а ты пусть больная. Что у вас болит?

– Глаза.

– С вашими глазами случилось воспаление легких.

* * *

– Мама, мама, у меня болит блюдечко!

И указал на коленную чашечку.

* * *

– У коровы из титеньки морковки торчат.

* * *

Бабушка вынула искусственные зубы.

Юра расхохотался:

– А теперь глазки выньми!

* * *

– Вот чудо – я пью и кофе, и воду, и чай, и какао, а из меня выходит один только чай.

* * *

– У меня на правой ноге ладошка чешется.

* * *

– Ах, мамочка, неужели у тебя только две груди?

– А ты что думал?

– А я думал – как у нашей Дамки: в два ряда по всему животу.

Но сколько бы мы ни приводили подобных ошибок, нельзя не восхищаться проявившимся в них упорным стремлением детского разума внести хотя бы иллюзорный порядок в разрозненные, дробные знания о мире.

Пусть ребенок на первых порах устанавливает ассоциации по случайному признаку, пусть иные применяемые им аналогии ложны, все же самое желание ребенка ответить на вопросы: зачем? почему? каким образом? – есть важнейшее качество его младенческой психики.

В этом искании закономерностей – основа культуры, залог прогресса человеческой мысли; и как бы ни спотыкался ребенок на первых порах (а спотыкается он буквально на каждом шагу), он идет по верному пути.

Каждое из тех детских суждений, которые мы сейчас приводили, основано либо на ассоциации по смежности, либо на ассоциации по сходству.

Ассоциацию по смежности применила, например, двухлетняя Майя – та, о которой сказано в самом начале главы. Ее сильно поразили два факта, совпавшие случайно во времени: закатное небо, пламеневшее невиданными алыми красками, и выстрел милиционера в собаку.

Именно потому, что эти два факта были для нее так неожиданны, новы и ярки, она выделила их из ряда других – и тотчас же установила между ними причинную связь, решив, будто собак убивают всегда, когда небо становится красным.

Пусть на этот раз она ошиблась, но все же, повторяю, она проявила важнейшую склонность ума человеческого к отысканию взаимной обусловленности наблюдаемых фактов.

Здесь, так сказать, эмбрион причинно-следственного мышления, свойственного всему человечеству.

Конечно, ошибочные суждения детей мы, взрослые, должны искоренять самым настойчивым образом; но нельзя же оставаться слепыми к тем замечательным приемам мышления, которыми оперирует ребенок даже тогда, когда совершает ошибки.

Ошибки очень скоро преодолеются жизненной практикой, навыки же к причинно-следственному истолкованию фактов останутся у ребенка навсегда.

Чудесно сказано об этом у Сеченова: «Ребенок начинает сознавать предметы внешнего мира не только в их обособленности, но и со стороны взаимных отношений как цельных предметов друг к другу, так и частей каждого отдельного предмета к своему целому. Пониманию ребенка открываются чрез это те пружины материального бытия, которыми связываются объекты внешнего мира и которые составляют всю основу как обыденного, так и научного миросозерцания.

Из элементарных размышлений ребенка вырастает мало-помалу та грандиозная цепь знаний, которая, начинаясь самым поверхностным расчленением конкретных фактов материального мира, увенчивается точным, непогрешимым математическим знанием».[49]49
  И. М. Сеченов. Кому и как разрабатывать психологию? – Избранные философские и психологические произведения. М., 1947, с. 268.


[Закрыть]

От «поверхностного расчленения фактов» Майя, как мы видели, уже перешла к отысканию их взаимных отношений. Правда, она даже попытки не делает определить качества наблюдаемых ею вещей, а просто связывает их произвольной каузальной (причинной) связью.

Следующий шаг на этом пути – ассоциации по сходству (и различию) предметов. Наиболее наглядным примером такой ассоциации является сделанное трехлетним ребенком определение индюка: «Индюк – это утка с бантиком».

Одно частное понятие ребенок определяет другим, и в этом его ошибка; но самое его тяготение к классификации объектов материального мира по видовым и родовым признакам, к сопоставлению их с другими объектами является надежной основой всей его будущей умственной деятельности.

II. Полуверие

Но, конечно, ребенок есть ребенок, а не ученый педант. При всей огромности своей интеллектуальной работы он никогда не чувствует себя умственным тружеником, неутомимым искателем истины.

Он то играет, то прыгает, то поет, то дерется, то помогает бабушке или маме хозяйничать, то капризничает, то рисует, то слушает сказку, и уразумение окружающей жизни никогда не воспринимается им как специальная задача.

Он не выделяет мышления из всей своей жизненной практики, да и самое мышление у него очень неустойчиво, прерывисто и легко отвлекается в сторону.

Длительная сосредоточенность мысли не свойственна раннему дошкольному возрасту.

Часто случается, что, создав ту или иную гипотезу для объяснения непонятных явлений, ребенок через минуту уже забывает о ней и тут же импровизирует новую.

В конце концов он доработается мало-помалу до более верного понимания действительности, но, конечно, нельзя ожидать, что за неправильной гипотезой сразу же последует правильная. Он идет к истине большими зигзагами.

Иногда в его уме очень мирно сожительствуют два прямо противоположных представления. Это видно хотя бы из такой изумительной фразы одной четырехлетней москвички:

– Бог есть, но я в него, конечно, не верю.

Бабушка внушала ей догматы православной религии, отец, напротив, вовлекал ее в безбожие, и она, желая угодить и той и другой стороне, выразила одновременно в одной крошечной фразе и веру, и неверие в Бога, обнаружив большую покладистость и (в данном случае) очень малую заботу об истине:

– Бог есть, но я в него, конечно, не верю.

Высказывая два положения, взаимно исключающие друг друга, ребенок даже не заметил, что у него получился абсурд.

– А Бог знает, что мы ему не верим?

Ни в социальном, ни в биологическом плане многие истины еще не нужны ему, и оттого он так охотно играет понятиями, легко создавая для себя разнообразные фикции, и распоряжается ими то так, то иначе, как вздумается.

Четырехлетняя девочка играет деревянной лошадкой, как куклой, и шепчет:

– Лошадка надела хвостик и пошла гулять.

Мать прерывает ее: лошадиные хвосты не привязные, их нельзя надевать и снимать.

– Какая ты, мама, глупая! Ведь я же играю!

Из дальнейшего выясняется, что истина о неотделимости лошадиных хвостов издавна известна девочке, но именно поэтому она может оперировать противоположным понятием, создавая воображаемую ситуацию, дабы играть со своей бесхвостой лошадкой, как с куклой, – то есть одевать, раздевать ее.

Чем больше вглядываюсь, тем яснее вижу, что наши «взрослые» отношения к истине нередко бывают чужды ребенку – особенно во время игры.

Какие только игры не увлекают ребенка! Среди них очень заметное место принадлежит смысловым играм, целесообразность которых вполне очевидна: ребенок как бы тренируется для будущей умственной деятельности.

Одна из этих игр заключается именно в том, что ребенок, услышав два разных истолкования одного и того же факта, соглашается одновременно «верить» обоим.

Очевидно, в такие минуты истина кажется ему многообразной, пластичной, допускающей неограниченное число вариантов.

Здесь вполне применимо меткое английское слово half-belief – полуверие, вера наполовину.

Это полуверие имеет разные степени, и порою мне кажется, что ребенок управляет им по собственной воле.

Пятилетняя Люся спросила однажды у киевского кинорежиссера Григория Григорьева:

– Почему трамвай бегает туда и сюда?

Он ответил:

– Потому что трамвай живой.

– А отчего искры?

– Сердится, хочет спать, а его заставляют бегать – вот он и фыркает искрами.

– И неправда! – закричала Люся. – Он не живой и не сердится.

– Если бы не живой, не стал бы бегать.

– Нет, там такая машина, мне сам папа сказал, я знаю!

Григорьев был обескуражен ее реализмом и смолк. Но через некоторое время услышал, к великому своему изумлению, как Люся поучает подругу:

– А ты и не знаешь? Если бы не живой, разве бегал бы взад и вперед? Видишь – искры: трамвай сердится, хочет спать, набегался за день.

Подруга слушает ее и верит ей ровно настолько, насколько это нужно для данного случая.

Люся продолжает наслаждаться гипотезой о живом и очень сердитом трамвае. И хотя ей отлично известно, что такое трамвай, она не без успеха вычеркивает из своего сознания истину, мешающую ее смысловой игре.

Ибо временами ребенок не столько приспособляется к истине, сколько истину приспособляет к себе ради воображаемой игровой ситуации.

Моя правнучка Машенька Костюкова, начиная с двухлетнего возраста, выражала свое тяготение к сказке, к фантастическим представлениям о мире при помощи словечка «как будто».

Вот отрывок из дневника ее матери:

«Она уже прекрасно знает, что ни животные, ни предметы не могут говорить. Однако пристает ко мне с вопросами:

– Мама, а что сказала лошадь дедушке как будто?

Или:

– Мама, а что стул сказал как будто столу, когда его отодвинули? Он сказал: «Мне без столика скучно» как будто, а столик как будто заплакал.

И, если я не всегда могу сообразить, что сказал «как будто», допустим, дом грузовику, она мне подсказывает и велит повторять.

– Когда мы идем за грибами, то они как будто говорят: «Давайте вылезать из земли, за нами идут».

Из дальнейших записей того же дневника выясняется, что девочка чувствовала себя полной хозяйкой всех создаваемых ею иллюзий и по своему желанию могла отказаться от них, если они нарушали ее интересы.

Как-то за чаем она закапризничала и заявила, что ей не хочется булки. Мать попыталась воздействовать на нее при помощи того же «как будто».

– Видишь, булочка как будто просит, чтобы ты ее скушала.

И услышала резонный ответ:

– Булка говорить не умеет. У булки нет ротика.

И такое повторялось не раз: девочка, в случае надобности, тотчас же отрекалась от всяких «как будто» и становилась трезвой реалисткой. Ибо у нее, как у всех малышей, было чисто игровое отношение к фантастике, и она верила в свои иллюзии в той мере, в какой они были нужны ей для ее познавательных игр.

Точно так же относится ребенок и к сказочным вымыслам. Некий велемудрый отец, оберегая свою дочь от фантастики, сочинил для нее, так сказать, антисказку, где проводилась мысль, что бабы-яги вообще не существует в природе.

– Я и без тебя знала, – ответила девочка, – что бабы-яги не бывает, а ты мне расскажи такую сказку, чтобы она была.

По существу это двойственное, игровое отношение к реальности ничем не отличается от того, какое выразилось в незабываемой фразе:

– Бог есть, но я в него, конечно, не верю.

Процесс добывания истины нисколько не затрудняет ребенка. Многие проблемы он решает мгновенно, экспромтом, на основании случайных аналогий, иногда поражающих своей фантастичностью.

Мать готовится печь пироги. Ее пятилетняя дочь сидит на подоконнике и спрашивает:

– Откуда берутся звезды?

Мать не успевает ответить: она занята своим тестом.

Девочка следит за ее действиями.

– Я знаю, как делают звезды! – сообщает она. – Их делают из лишней луны.

Эта внезапная мысль подсказана ей пирожками. Она увидела, как мать, изготовляя большой пирог, отрезает от раскатанного теста все «лишнее», дабы вылепить из этого «лишнего» десяток-другой пирожков.[50]50
  Этот пример Чуковский заимствует из статьи А. В. Запорожца «Развитие логического мышления у детей в дошкольном возрасте». Сборник «Вопросы психологии ребенка дошкольного возраста». М.–Л., 1948, с. 82.


[Закрыть]

Отсюда созданная детским умом параллель между пирожками и звездами, которая в ту же минуту привела его к новой теории о происхождении планет.