Текст книги "Забой номер семь"
Автор книги: Костас Кодзяс
Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
В то время Фармакису – владельцу одной из самых богатых шахт вблизи столицы – удалось добиться от министерства разрешения на строительство завода по переработке бурого угля. Это представляло серьезную опасность, потому что уголь в окрестностях Афин, во-первых, хорошего качества, а во-вторых, находится по соседству с промышленными центрами. Спрессованный в брикеты, он стоил бы в три раза дешевле импортного, не уступал бы ему по калорийности, а при снижении зольности его можно было бы применять на многих предприятиях, для которых раньше он был непригоден. Если бы американцы согласились субсидировать такой завод, то через несколько лет английское топливо было бы окончательно вытеснено с греческого рынка.
Джон Ньюмен срочно послал в Лондон рапорт, в котором подробно объяснял серьезность положения и просил дальнейших указаний. Вместо ответа он получил секретный документ, озаглавленный «План лисы». Этот план получил такое наименование благодаря вдохновению сэра Антони, который любил давать разным документам, направляющим действия его агентов, названия животных. Он состоял из десяти пунктов и был разработан специально для американизированных районов. «У джонни на десять ног одна капелька ума», – так остроумный сэр Антони отзывался об американских офицерах из миссий; на лице его при этом отражалась та желчная ирония, с какой обедневший аристократ смотрит на разбогатевшего неотесанного выскочку, покупающего его особняк.
Как все англичане, капитан в отставке ненавидел американцев и чувствовал громадное удовлетворение каждый раз, когда ему удавалось перехитрить их. «План лисы» помог Джону Ньюмену ловко и тонко подойти к вопросу об угле. Несмотря на огромные связи в правительственных кругах, Фармакис за целый год не добился согласия комитета национального восстановления на субсидию для строительства завода. Работы там приостановились. Он продолжал бешено сражаться, но Джон Ньюмен имел основания надеяться, что разрешение на заем не будет дано и предприятие в конце концов обанкротится. Компания уже больше двух месяцев не платила рабочим зарплаты.
Да, капитан не сомневался в исходе борьбы. Кроме «джонни с десятью ногами», которых он мог шантажировать осложнениями с нефтью на Среднем Востоке, на горизонте всплыл кипрский вопрос, позволивший ему легко разрешить угольную проблему. Джон Ньюмен давно бы, пожалуй, спрятал зеленый конверт в свой архив, но внезапно шахтеры подняли шум вокруг этого дела. Через несколько дней в левой газете появилась заметка о подозрительных действиях и «странном влиянии, которое оказывает на соответствующего министра какой-то английский импортер». Капитан был страшно обеспокоен, потому что шумиха все нарастала и нарастала, а она всегда ведет к беспорядкам и непредвиденным последствиям, как он знал из опыта многолетней службы в колониях. Он стал собирать материалы, относящиеся к этому вопросу.
В донесении прежде всего освещалась деятельность рабочей комиссии угольной шахты Фармакиса. Осведомитель подробно писал о последних действиях профсоюзного деятеля Илиаса Папакостиса, который, по-видимому, очень интересовал капитана. Далее он сообщал, что газета центра «Алитья» собирается опубликовать серию разоблачительных статей об угле, направленных против политического курса правительства. Сегодняшний номер «Алитьи» уже содержал комментарий о том, что Греция ежегодно непроизводительно расходует валюту на импорт твердого топлива. А в заключение там говорилось, что правительство «с преступным безразличием обрекает на прозябаний местные угольные предприятия» и так далее.
Капитан прочел комментарий рано утром. Особенно его взбесил абзац, где было написано: «Прошло уже время, когда престарелый Альбион своим авторитетом решал судьбы мира. Британский лев уже не ревет, а скулит».
«Именно этого я и опасался, – встревожился он, выводя что-то на полях донесения. – Сперва нарушает мир левая газета, а за ней и печать центра…»
Он откинул назад голову, и ему вдруг показалось, что кто-то окликнул его. Он похолодел. Это был малюсенький кусочек железа в его черепе. Давно уже между капитаном и его осколком установились странные отношения.
«Джон! Я здесь…»
«Что тебе опять надо? Оставь меня в покое».
«Брось уголь, коммунистов и сэра Антони. Какое тебе дело до всего этого?»
Они частенько беседовали. Иногда Джон Ньюмен обращался к нему:
«Я получил бы самое большое удовольствие в жизни, если бы ощупал тебя пальцами».
«Но я так спрятался, что тебе до меня не добраться!» – отвечал: кусочек железа.
Этот необыкновенный товарищ вызывал у капитана самые противоречивые чувства. Иногда он его ненавидел. В других случаях рассказывал ему о своих страданиях и просил сжалиться над ним. Однажды он в истерике кричал осколку: «Чего еще ты хочешь от меня, подлец? Все твои капризы я исполняю. Не наклоняюсь, не поворачиваю резко голову, не пью вина, не хожу быстро… С утра до вечера изобретаю для себя пытки, только бы не нарушить твой покой. Сдвинься наконец, сдвинься с места – я тебя не боюсь!» – И он принялся бить кулаком по голове.
С этим товарищем делил он бесконечные часы своего одиночества. На секунду он отвлекался от дел и видел перед собой тайники своего мозга и гнездышко, где поселился его маленький друг. Джону Ньюмену хотелось плакать. Жалость к самому себе давно была его единственным прибежищем.
– Отстань от меня, дьявол, я занят, – прошептал он, и взгляд его упал на поля донесения, где он бессознательно начертил что-то карандашом. Это был ряд заглавных букв, которые образовали имя «Папакостис». Он сразу пришел в себя, поспешно зачеркнул написанное и набрал номер телефона, чтобы попросить информацию о газете «Алитья».
В эту минуту раздался робкий стук в дверь.
– Пришел молодой человек, которого вы ждете, – сказала певучим голосом секретарша и бросила испуганный взгляд в дальний угол кабинета. Вероятно, она вообразила, что где-нибудь там стоит таинственная дама с вуалью.
Капитан встретил Клеархоса довольно холодно; не двигаясь с места, указал ему на кресло.
– Садись, Клеархос. Если хочешь впеки, открой бар.
И Джон Ньюмен опять склонился над своими бумагами. Он выдвинул ящик и достал оттуда пачку голубых карточек, подобранных по алфавиту. На каждой из них была написана фамилия, ниже – возраст, семейное положение и так далее. Потом следовали краткие анкетные данные и другим столбиком – примечания капитана. Все было написано аккуратно, без единой помарки – так он привык содержать свой архив. Он бросил взгляд на юношу. Тот наполнил стакан и осушил его залпом.
– Пей еще! Виски никогда не повредит желудку. Бери сигареты, Клеархос!
Юноша вертелся в кресле. Выпил второй стакан. «Он нарочно притворяется занятым, хочет вывести меня из терпения», – подумал он, развязно вытягивая ноги. Он готов был расхохотаться в лицо англичанину, настолько смешным показался он ему со своими надутыми щеками.
– Пей еще, Клеархос, – пробормотал опять Ньюмен, изучая внимательно одну из карточек.
Капитан хорошо продумал свой план. Правда, некоторые сомнения у него еще оставались, но это можно было отнести за счет преувеличенного педантизма. Десятый пункт циркуляра сэра Антони содержал четкие указания: «При непредвиденных обстоятельствах без колебаний используйте старые надежные методы». Но вопрос был в том, что именно считать непредвиденными обстоятельствами, а он знал, что самое большое достоинство английского солдата – инициатива.
Наконец капитан перестал копаться в своих бумагах, откинулся на спинку кресла и скрестил на груди руки. На его лице появилась холодная улыбка.
Глава десятая
– Значит, Клеархос, ты раньше работал под землей, – проговорил с притворным удивлением Ньюмен.
Уже около часа он морочил ему голову разговорами о шахте. Клеархос понятия не имел, что хотелось узнать капитану, и не придал большого значения его вопросам. Приятная истома распространилась по всему его телу. Глоток за глотком потягивал он крепкий напиток, с наслаждением покуривая ароматные сигареты. Внезапно виски придало ему смелости. Он встал, громко засмеявшись.
– Вы наводили обо мне справки, мистер! – воскликнул он. – Я догадывался, клянусь! Я говорил себе: этот англичанин будет наводить обо мне справки. Так вы выяснили уже! Да, три года назад я работал в шахте, но не выдержал я двух недель.
– Почему?
– Почему? Сейчас расскажу. – Его охватило неудержимое желание болтать. – Я и пошел-то туда сдуру. Надоело быть на побегушках в магазине. У тебя уже усы пробиваются, а получаешь пинки да подзатыльники; к черту такую работу! Но только узнала старуха – моя мать. Когда погиб отец, она поклялась, что скорее умрет, чем увидит меня рабочим в забое, А когда на старуху найдет, она кого хочешь может свести с ума. Клянусь, у подлой две глотки. Одной говорит – голос обычный, как у всех людей, а другой заговорит – голос топкий, визгливый, точно идет из самого нутра!
– Ну, ладно, ладно, – перебил его Ньюмен с холодной улыбкой.
– Нет, выслушайте меня, мистер Джон, выслушайте. Лопнете со смеху! Помню, старик отец задыхался от кашля и синел. А старуха как разойдется – не остановишь, мелет о своих ногах, соседях, сырости, вони, клопах, пауках – обо всем на свете! Отец вскакивал с кровати и кричал, чтобы она заткнулась! Да куда там! Она продолжала разоряться. Тогда ему становилось невмоготу, он уходил, посиневший от кашля, и возвращался мертвецки пьяный. На меня старуха никогда не ворчала, только на отца. Но когда я работал в шахте, она брюзжала каждый вечер! – На мгновение он замолчал и в растерянности посмотрел вокруг. – Я завелся и не могу остановиться… Налью еще капельку виски, а?
Капитан внимательно наблюдал за ним. Когда Клеархос наполнял свой стакан, руки у него дрожали. Он развалился в кресле. Ему казалось, что он совершенно спокоен, но его самого удивляла собственная словоохотливость. Он весь взмок от пота. Щеки его пылали. К правой он прижал стакан и одним глазом покосился на карточку, которую крутил в руке англичанин.
– Скажи-ка, Клеархос, не знаешь ли ты одного рабочего с шахты… Как его… Панакостис…
– Старик? Как можно его не знать! В поселке все зовут его Стариком. С пеленок его знаю. Когда погиб мой отец, он хлопотал о пособии для матери. Что за пособие? Дерьмо! Мать терпеть не может Старика, всех коммунистов терпеть не может.
Чем больше он болтал, тем ярче пылали его щеки. Рубашка у него прилипла к телу. Дрожащей рукой он поставил стакан на стол, помолчал несколько секунд, а потом вдруг закричал раздраженно:
– Почему вы не скажете мне напрямик, что вам от меня надо?
– Я хочу помочь тебе, Клеархос… Помнишь вашу проделку с моряками?
Ироническая улыбка капитана еще больше взбесила Клеархоса. Он настолько опьянел, что от робости его не осталось и следа.
– Довольно о моряках, говори прямо…
Внезапно исчезли тревога и неуверенность, столько дней изводившие его. Не помня себя от ярости, он подскочил к Ньюмену. У него было такое же выражение лица как в тот момент, когда он выхватил у сапожника нож.
– Я не боюсь тебя, слышишь? Я в тебе не нуждаюсь! – в бешенстве кричал он. – Звони по телефону чтобы меня арестовали.
– Виски ударило тебе в голову, – сказал Ньюмен, не теряя хладнокровия.
– Ну, звони же скорей! Начхать мне, буду я сидеть в тюрьме или нет. Звони!
Капитан посмотрел ему в глаза и спокойно положил руку на телефонную трубку. Он медлил поднять ее и хранил молчание.
– Чудной у тебя характер, Клеархос! – проговорил он наконец. – Только что ты смеялся, пил, весело болтал… Л теперь у тебя дрожит подбородок. И в тот вечер с моряками, держу пари, ты был в запале. С веснушчатым парнем ты, наверно, тоже говорил о своей старухе. Может, вы даже обнимались… – Ньюмен медленно цедил фразу за фразой, следя за Клеархосом, который не спускал глаз с его руки, лежавшей на трубке. – Забавно! Потом, Клеархос, ты подумал: «Мне нужен бриллиантин для волос и галстук!» Но ты потерял хладнокровие. Камень не показался тебе слишком тяжелым именно потому, что ты потерял хладнокровие. Поэтому, Клеархос, ты и убил его, – неожиданно добавил он.
Пот уже катился градом по лицу Клеархоса. Он то и дело доставал платок, вытирал им лицо и снова прятал платок в карман. Щеки у него стали пунцовыми.
– Я не убивал его! Я не дурак, чтобы убивать человека из-за жалких двухсот драхм.
Глаза Ньюмена сверкнули.
– А если бы из-за большей суммы? Скажем, десять тысяч?
Клеархос помертвел: его внезапно озарило. Он понял наконец, что нужно от него англичанину. Ярость его погасла. Потеряв дар речи, он стоял, прислонившись к книжному шкафу. Слышалось только его прерывистое дыхание.
– Я не дурак, – пробормотал он.
– Двадцать тысяч?
– Нет, нет!
– Пятьдесят тысяч?
Лицо капитана неузнаваемо изменилось. Посмеиваясь, называл он цифры, словно пытался убедить юношу, что вся эта торговля лишь игра. Он даже встал, чтобы наполнить пустой стакан и передать его Клеархосу.
– Что ты сказал? Пятьдесят тысяч мало?
– Я ничего не говорил, – прошептал Клеархос.
– Уверен, что ты об этом подумал. – Капитан дружелюбно похлопал Клеархоса по плечу. – Какой ты чудак! Несколько минут назад ты хотел задушить меня, а теперь мы опять стали друзьями.
Он снова сел за письменный стол и начал с увлечением рассказывать ему какую-то скучную историю про свою службу в Индии. Клеархос схватил костяного слоника, стоявшего на книжном шкафу. Он изо всех сил сжимал его в ладони, словно хотел раздавить.
Когда он вспоминал позже об этой минуте, ему казалось, что он почувствовал тогда непонятное облегчение. Словно в душе его не осталось больше ни страха, ни тревоги, ни сомнений – главное, сомнений. Он ощущал только, как алкоголь расслабил все его тело. Тогда он перестал скрывать от самого себя – он знал это давно, – чего от него добивался англичанин. И самое странное: хотя он дал себе клятву никогда не думать об этом, он неожиданно понял, что не только непрерывно об этом думал, но уже с самого начала принял решение.
«Какой бес в меня вселился? И чего я столько дней с ума сходил? – подумал он. – Чего я боялся? Когда я пришел сюда в первый раз, он заговорил со мной о работе, о которой будем знать только мы с ним. А я сказал ему: «Потом, мистер Джон, вы отправите меня в Бразилию». Помнится, англичанин ответил мне: «Там, куда я пошлю тебя, Клеархос, ты заживешь значительно лучше, будешь получать семь шиллингов в день и питание». Конечно, в каком-нибудь ящике у него лежит заготовленный для меня паспорт. Семью шиллингами и питанием меня не соблазнишь. Но я хочу поехать в Бразилию, я скажу ему об этом. На будущей неделе я наверняка буду уже на пароходе».
Он поставил на место костяного слоника и, присев па ручку кресла, стал прислушиваться к скучной истории, которую рассказывал ему капитан. Некоторое время он чувствовал только, как приятная истома распространяется но всем его членам. Затем его увлек поток собственных слов. Он встал, прошелся по комнате и, остановившись перед капитаном, принялся, размахивая руками, выкладывать подряд все, что приходило ему в голову.
– Старуха, видите ли, хотела, чтобы я кончил школу. Вы слушаете меня, мистер Джон? Она хотела, чтобы я устроился на службу и сшил себе на первую получку светлое драповое пальто. – Он весело засмеялся. – Мать спятила. Все время крестится! А что толку? Если бросят атомную бомбу, все взлетит на воздух. Правда ведь, мистер? Что говорить, люди дураки…
Клеархос продолжал пренебрежительно рассуждать о людях, громко смеялся, то и дело подливая виски себе в стакан. Потом он переменил тему, вспомнив свою соседку – дочь бакалейщика с рынка. Девица маленькая, толстая, голова у нее ушла в плечи, так что шеи не видно. У бакалейщика, ходят слухи, больше десяти тысяч лир.
– Удивительное дело! Увижу ее на улице – катится она, как шар, – и думаю: «Что за милашка!» Вы скажете, пожалуй, что лиры бакалейщика меня ослепили? Нет, черт подери! Она действительно казалась мне красавицей. ў лиры – они сами по себе. – Он опять засмеялся. – Однажды я выиграл в кости две тысячи драхм. Когда у тебя в кармане две тысячи драхм, с твоих глаз вроде падает пелена. Только я вышел из дому, как встретил ее у пекарни. «Что это за чучело?» – подумал я. Клянусь, чуть не лопнул со смеху!
Он говорил сбивчиво, перескакивая с одного на другое, и не мог остановиться. О дочери бакалейщика он рассказал, желая, наверно, показать, что мир, окружавший его с детства, насквозь фальшивый, и если людям кажется в нем что-нибудь красивым, это нищета делает их слепыми. Сам того не понимая, он внезапно увлекся самоанализом. Наконец он заметил, что англичанин уже не в состоянии выносить его болтовню, и остановился.
Наступило гробовое молчание.
– Сколько вы мне дадите?
– Сто тысяч и паспорт.
– Вы серьезно говорите – сто тысяч? Только чтобы потом не возникли осложнения…
– В тот же вечер, Клеархос, ты отплывешь в Судан.
– Вы сказали – в Судан? Где это – Судан? Впервые о нем слышу. Красиво там, мистер? Я хочу поехать в Бразилию. И больше никаких темных дел с вами иметь не желаю. Слышите? Сто тысяч меня вполне устроят.
– Я написал о тебе. Ты будешь получать семь шиллингов в день и питание.
– Хорошо, я поеду в Судан. Мне все равно. Но с меня хватит…
Свежевыбритые румяные щеки Ньюмена, раздувшиеся, как два пузыря, напоминали щеки маленького ребенка. Он достал из ящика новую пачку сигарет и с улыбкой протянул ее Клеархосу. Потом стал объяснять, что «операция» потребует большой осторожности. Понадобится смекалка, находчивость, решительность. Да, вот направление: Клеархос поступит шахтером в забой номер семь. Следует выбрать подходящий момент, припасти оружие. Если его поймают на месте преступления, пусть не рассчитывает на помощь. Как только Клеархос закончит «операцию», он должен немедленно позвонить по телефону. С этой минуты ему уже нечего опасаться.
Когда Джон Ньюмен служил в Индии, политической убийство было обычным делом, не нарушавшим привычного хода службы. Офицеры в канцелярии называли «блохами» лиц, от которых надо было «отделаться». Так окрестил их однажды в клубе юный лейтенант, и словечко это – типично английский юмор – прижилось. Даже в донесениях можно было прочитать: «Имею честь сообщить, что блоха ускакала», или: «В провинции такой-то блохи размножились: ждем указаний». Конечно, со временем капитан перестал находить остроумными подобные донесения, потому что даже тонкий юмор в конце концов приедается. Но с того дня, как дело Фармакиса приняло опасный оборот, он все чаще думал о периоде «блох». Нет, эти воспоминания не были ему приятны и не вызывали у него сомнений в эффективности такой тактики. На протяжении всей своей карьеры он при исполнении долга проявлял себя как человек аккуратный, старательный, свободный от сантиментов, но, пожалуй, несколько ограниченный и чересчур приверженный старым методам. Но ограниченность и педантичность – это обычные недостатки офицеров, служивших в колониях, может быть даже более распространенные, чем ревматизм.
Джон Ньюмен принял решение без всяких колебаний, даже не уяснив себе, какой ему прок от уничтожения этой «блохи». Впервые за свою многолетнюю службу решился он на «пробное» убийство, пробное, поскольку не знал, какую извлечет из него пользу, но Ньюмену просто необходимо было поднять внезапно шумиху. Именно на это и на возмущение профсоюзной организации шахтеров делал он ставку. Как удастся ему потом воспользоваться этой шумихой для повышения импорта в Грецию английского угля, он пока еще не представлял, но шумиха нужна была непременно. Капитан закрыл на минуту свои голубые глаза, погрузившись в печальные воспоминания. «Неужели этот план ничего не стоит? Неужели все уже тщетно?»
– А… кого вы хотите, чтобы я убил? – послышался нерешительный голос Клеархоса.
Он увидел, как англичанин поднял веки. Клеархос перевел взгляд на его пальцы, поглаживающие голубую карточку. Не отвечая, Ньюмен протянул руку. Клеархос взял карточку. Он прочел: «Илиас Папакостис, или Старик, – 53 года, женат…» И так далее.
– Старика?! – в изумлении воскликнул он.
Имя человека, которого он взялся убить, поразило его как удар грома среди ясного неба. И он спросил с наивным недоумением:
– За что, за что вы хотите… чтобы я его…
– Оставь вопросы. Кто проявляет нерешительность, никогда не заработает ста тысяч.
Тон Джона Ньюмена стал теперь ледяным. Он достал из бумажника три тысячи драхм и пренебрежительно бросил Клеархосу. Затем подошел к двери и взялся за ручку. Он стоял так несколько секунд, давая понять, что разговор окончен и Клеархосу пора уходить. Юноша помедлил немного, прежде чем выйти. Его голос дрожал.
– А если я передумаю?
– Ты не можешь уже передумать. Ни в коем случае.
– Почему?
– Слишком поздно. Моряк, в которого ты запустил камнем, умер вчера утром в больнице.
…Ньюмен опять остался один в своем кабинете. Конверты, карточки, заметки, последнее письмо сэра Антони – все было разложено перед ним. Он принялся приводить в порядок бумаги.
Но вдруг уставился, как завороженный, на чернильницу.
«Неужели все это глупо и тщетно?» – подумал он с беспокойством.
Ведь если отбросить мундиры, ордена, торговые фирмы с их историей в двести – триста лет, если отбросить средневековое одеяние лорд-мэра и напыщенные слова, то останутся только черви, пожирающие друг друга из-за хлопка, нефти и рынков сбыта. Джону Ньюмену хотелось ни о чем больше не думать, а лишь страдать, бесконечно страдать. Он понимал, что с ним обошлись страшно несправедливо все, начиная с королевы и кончая сэром Антони. Его забросили на чужбину, и никому из них дела нет до его мучений. Никто никогда не сказал ему: «О, как ты мучаешься, Джон!» Никто никогда не понимал, как он нуждается в ласковом слове.
Он стал вспоминать свои детские годы, вызвал в памяти образ матери. Как ему хотелось, чтобы она сидела у камина, а он, забравшись к ней на колени, показывал ей свои школьные рисунки! Как ему хотелось воскресить ее, чтобы она приласкала его! Он силился оживить эти мертвые видения. Да, он мечтал оказаться в родном доме, в Манчестере, и жадно хлебать ложкой суп.
На улице стемнело. Белокурая секретарша закрыла машинку, деликатно постучала в дверь, чтобы пожелать ему спокойной ночи. Прежде чем уйти, она понаблюдала за ним некоторое время через замочную скважину.
Капитан достал из портсигара маленький конвертик с ядом, взял стакан, наполнил его до краев виски. Наконец после стольких лет он в последний раз вспомнит его вкус. Но у него есть еще время, и свет ему мешает. Он погасил электричество. В темноте боль воспоминаний казалась еще нестерпимей. Он резвился, пел, ласкался к матери, играл с товарищами, блуждал по всему Манчестеру. И если случайно перед ним возникала картина из более позднего периода его жизни, он с ужасом и отвращением прогонял ее.
Уже приближалась полночь. Джон Ньюмен устал. И усталость притупила все его чувства. Он поднялся. Зажег свет. Собрал конверты, карточки и свою переписку. Разложил все в порядке по ящикам. Виски убрал в бар, конвертик с ядом – в портсигар. Он даже подумал, что ему давно пора быть в постели: ведь ему нельзя не спать по ночам. «Из этого убийства не извлечь никакой пользы не потому, что план никудышный, а потому что все уже тщетно, все тщетно, раз погибла империя», – с горечью размышлял он.
В коридоре было темно. Он пробрался ощупью к двери и вышел на улицу.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?