Текст книги "Нормально"

Соня. Звонок

Соня сидела на кровати, прислонившись к стене и натянув белое одеяло на самый нос. Она пыталась собрать осколки головы в одно целое, когда вошла Зарина и хлопнула дверью. Телефон с брелоком-зайцем улетел в дальний угол кровати напротив. Вздрогнула спина Лизы, что-то писавшей за столом у окна.

– Вам когда-нибудь хотелось вернуться туда, куда совершенно не хочется возвращаться? – пробурчала Зарина, глядя в пустую стену над своей кроватью.

– Постоянно. В свою голову! – хмыкнула Соня.

Лиза старательно дописала предложение и тоже повернулась к Зарине:

– О чём ты говоришь? Ты ведь о чём-то другом говоришь, да?

Зарина скорчила рожицу, забросила тапки в виде собачек Гуфи под кровать и завалилась на красно-чёрное покрывало.

– Вот что вам от отцов хорошего досталось?

Лиза кивнула, будто говоря: «Ах вот оно что! Так и думала!», и вернулась к своей тетради. Её спина застопорилась в одном положении, словно Лиза перестала дышать. Глядя на красные линии, очерчивающие поля, она сказала:

– Я не знаю отца. И в свидетельстве у меня – прочерк.

– Везёт! – Зарина уставилась вверх, нахмурившись, как будто на потолок транслировали инструкцию по применению жизни.

– А, ну да. – Лиза сжала и челюсти тоже.

Последние слова потонули в противном звонке мобильного. Соня дёрнулась к телефону: номер не определился и брать трубку не хотелось. Но предчувствие чего-то важного заставило её выйти в коридор и нажать на зелёную кнопку:

– Здравствуйте, я представляю компанию телеисследований. Поучаствуйте, пожалуйста, в опросе…

– Тьфу ты! – Соня даже невинную стену кулаком стукнула, но сразу задула на костяшки. – Идите в жопу!

С силой нажала на сброс и облокотилась на стену у окна. Через минуту звонок раздался снова:

– Вам с первого раза непонятно? – крикнула в трубку. – Повторяю по буквам – в ж-о-п-у!

– Привет! Это Семён, – проговорил телефон невероятное, а Соня захлебнулась в ужасе от того, что выдала, – думаю, надо встретиться.

– Что-то случилось? – Не такое снилось ей этой ночью с его участием.

– Что-то всегда случается. Знаешь лютеранский собор в Старосадском?

– Конечно! – Соня закусила губу: почему он назначает встречу у её любимой церкви в малознакомом городе?

– В пять удобно?

– Это через два часа? Хорошо, я приеду. А…

Она не успела даже придумать вопрос, а в трубке уже шли гудки.

Соня. Собор

На выходе из метро Соню накрыло дурное предчувствие. На ладонях под перчатками выступили капли пота, впитались в колючую ткань. Как будто опаздываешь домой после битвы снежками и ждёшь наказания – за мокрую одежду, за то, что от тебя пахнет сигаретами, за то, что ты вообще есть. Что-то следило за ней, стояло над душой. Вглядывалось.

Семён уже ждал у собора, задрав голову вверх. Там строительные леса окружили обрубок шпиля. Кривой, измождённый тополь отбрасывал на неоготическую розу окна чудовищную тень. А новый знакомый застыл пятном на свету, под самым фонарём. И как он вообще что-то видел?

Соне вдруг пронзительно захотелось увести его оттуда. Запереть в безопасности, как когда-то прятала умирающих мушек в коробку с красками. Однажды там же нашёл свою жужжиную смерть здоровенный майский жук, по ошибке присевший отдохнуть на подоконнике Сониной кухни.

– Твой проект? – спросила Соня, подходя к Семёну и симметрично задирая голову. За кругом фонарного света уже было темно. Не видно ни хрена.

Спина в белой куртке слегка вздрогнула, но голос прозвучал спокойно:

– А ты всегда возникаешь внезапно? – Только после этого повернулся. Под чёрными глазами наметились фиолетовые тени.

– Я к этому собору всю осень ходила. Нравится его неуместность. Но как-то пустоват фасад, не кажется? – Соня старалась не смотреть на парня – что-то в нём отталкивало и притягивало одновременно, как труп разлагающейся Белоснежки. Семён снова отвернулся к собору.

– Лаконичен. Самое то. Но проект не наш, конечно. Немцы, кажется, делают – их община. – Он обхватил себя руками, и Соня видела, как до белизны сжимается кулак, лежащий на предплечье. Сжимается. Разжимается. Сжимается. Будто перегоняет злость по организму.

– Прекрати это, – кивнула на руку.

Замер. Но голову не повернул. Наконец выдавил:

– Что-то не так.

Соня молчала – ждала, когда он скажет, какое отношение это имеет к ней.

– И? – не выдержала.

– Мне снятся плохие сны.

– Чувак, ты серьёзно? – Повернулась к нему всем телом. – Ты меня вытащил про свои сны поговорить?

У неё самой в голове выстрелило, заболело. Накатило муторное ощущение из забытого сна.

– Про парк этот сны. Я проходил утром той дорогой. Держи! – Протянул какую-то громоздкую вещицу на длинной латунной цепочке.

– Что это? – Соня не двинулась. Непонятный он. Подарки?

– Часы. Не твои? – Семён чуть отодвинул руку, но Соня уже вцепилась в цепочку.

– Не мои. Но мне нравится. – Вещица выглядела огромной, но почти ничего не весила. Круглый циферблат на крыле какой-то птицы показывал час двадцать три. Соня сняла перчатку и погрела птичку на ладони.

Выронила, когда сзади раздался прокисший голос.

– Девушка! Девушка!

Соня обернулась, чуть поскользнувшись на подтаявшей кашице. Из полуоткрытой деревянной дверцы соседнего здания торчал человечек и приглашающее махал им рукой. Он настолько согнулся, что напоминал Квазимодо.

Соня не собиралась к нему подходить, но в попытке удержаться на ногах сделала предательский шаг в его сторону. Горбун не упустил шанс:

– Девушка, вы с вашим собеседником не последите за дверцей? – Он как будто прижался к притоптанному снегу, так выгнулся Соне навстречу.

Она отступила:

– Ни за что.

– Мне надо срочно бежать! – Человек почти плакал. – А никого нет! Пожалуйста!

Соня отступила ещё на шаг, в тайне от себя надеясь наткнуться на уверенного в себе Семёна и переложить решение на него.

– Вы там согреетесь! – последнее, на что мог надеяться горбун. Но слова эти прозвучали не заискивающе, а угрожающе.

Тогда она поняла, что не чувствует ног, что ладонь, гревшая птицу, так и осталась холодной и останется уже навсегда. Сквозь нитки оранжевого шарфа к сердцу просочился кусючий февраль. Обернулась на Семёна. Он выглядел ледышкой со своим белым лицом, как статуя в плену у Белой Королевы.

– Только не долго! – Наклонилась, подобрала часы, сжала в кулаке и со всей доступной смелостью шагнула к дверце.

Горбун снаружи прикрыл за ними дверь, и Соня услышала его торопливо шаркающие шаги, затихающие где-то за углом. Помещение, в котором они оказались, не понравилось сразу. И не сказать, чтобы там было сильно теплее, чем снаружи.

В центре полукруглой комнаты стоял огромный горшок с засохшим растением. Чёрные ветки вцеплялись друг в друга, как будто и после смерти пытались придушить хоть кого-то. Они прикрывали только доску на противоположной стене, увешанную листочками. По бокам чернели две двери. Та, что слева, приоткрылась, и из неё тянулся мороз и холодный искусственный свет. Соня поёжилась. Обошла вокруг горшка. Встала подальше.

– Да, занесло. Что делать будем?

Семён остался у открытой двери, как будто раздумывал, зайти туда или нет. Только пожал плечами.

– Нет уж, так не пойдёт! – сорвала шапку, подошла ближе, вывернулась перед ним. – Чего ты молчал? Чего повесил всё на меня? На хрена ты вообще мне позвонил сегодня?

– Первое: не люблю перебивать. Второе: ты меня не спрашивала. Третье: часы вернуть.

– А! Значит, я свободна? – Так глупо она себя давно не чувствовала, что она там фантазировала по дороге сюда?

– Так ты вроде обещала этого гаврика дождаться?

– Сам дождёшься! – Соня рванулась наружу. Пусть холодно, пусть ноги промокнут сильнее, пусть ветер натирает на тёрке щёки, только бы не здесь, только бы не под его чёрным взглядом.

Вышла.

Хлопнула дверцей, выдохнула. Уже сделала шаг, засунув руки в карманы. Но нащупала металлическую птичку с остановившимся сердцем. «Она не моя» – «Но могла быть моей» – «Но не моя» – «Какая разница? Он всё равно не найдёт хозяина!» – «Но может вернуть туда, где нашёл!»

Конечно, она вернулась.

Наверное, не для того, чтобы отдать птичку, а за разрешением забрать её. Подготовилась сказать что-то вроде: «Это не моё!», и протянуть часы на цепочке так же, как это сделал он.

Но в полукруглой комнате Семёна не оказалось.

Соня выругалась. Грязно-белые стены поглотили голос.

Узнавать, что там за дверью, ей не хотелось ни капельки. Но птичка холодом жгла руку в кармане.

Соня потёрла шершавой рукой старый шрам на подбородке и тихонько толкнула самую страшную дверь.

Прямо перед ней, ярко освещённый лампами дневного света, стоял стол. На полке рядом валялись папки и старые конторские книги. Некоторые разворотами прикрывали стекло на столе, под которым виднелся календарь с яркой картинкой и какие-то таблички. В противоположной стене темнела ещё одна дверь. Большая часть помещения затаилась справа. Но даже в царившей там темноте Соня разглядела то, что заставило хватануть ртом воздух и пожалеть об этом.

Она не боялась мёртвых. Мысли о морге были даже приятными: совсем маленькая Соня приходила к бабушке-санитарке на работу. Они были знакомы недолго, но та женщина заботилась о Соне как будто больше, чем мать, и оставила тёплые воспоминания.

Но здесь! Почему это вообще с ней происходит? Она примёрзла к полу. Вглядывалась в темноту. Постепенно начала различать гранитный стол для мытья трупов с возвышающейся на нём тёмной массой, полки у стены с инструментами и банками, раковины в углу.

Куда делся этот дурацкий Семён?

Копна тёмных волос всё ещё одетого трупа напоминала нового Сониного знакомого так сильно, что она не удержалась и подошла ближе. Неужели этот придурок решил так над ней подшутить и лёг на трупный стол?

Она пошла смелее и уже размахнулась, чтобы влепить этой сволочи пощёчину, – боится она или нет, но есть вещи, с которыми не шутят!

Что-то под столом звякнуло. И серая тень проскользнула у Сони между ног, коснувшись мягким кошачьим боком правой голени. Соня остановилась. Вгляделась в тело: очень похоже на Семёна. Его лицо, его волосы, руки. Но теперь он одет в синюю дутую куртку. И в оранжево-коричневые тимберленды. Соня не вглядывалась в обувь Семёна, но она точно была чёрной. А парка – белой.

Соня вздрогнула – скрипнула дверь. Обернулась. На пороге стоял Семён в собственной одежде.

– Здесь… это… Ты. Мёртвый.

Соня. Мертвецкая

Семён побледнел сильнее. Ничего не говоря, он приблизился к секционному столу. Пришлось зажмуриться, когда он нашёл свет.

Сходство стало явственней. Семён достал телефон, после пары нажатий прислонил к уху. В тишине мертвецкой Соня вместе с ним слушала гудки. Дослушали до «Абонент не отвечает или временно не до…». В этот момент Семён яростно вдавил красную кнопку. Набрал какой-то ещё номер.

Здесь ответили быстро.

«Да, сын». – Странным образом помещение усиливало звук, как будто человек стоял за дверью. Соня легко представила его: щетина на круглых щеках, уже расстёгнутая верхняя пуговица дорогой рубашки, обтягивающей живот. Блестящая зажигалка в руках – сувенир, он не курит с армии.

– Когда ты последний раз слышал Славу?

«Не могу сказать. Он у меня больше не работает». – Кашель. Скрывающий что-то?

– Понял. Перезвоню.

Семён смотрел на экран секундой дольше, чем было необходимо, но убрал наконец телефон.

– Чем здесь пахнет? – Семён посмотрел на Соню, та только покачала головой.

– Ничем. А что?

Странный парень. Здесь лежит его труп, а он кому-то звонит, что-то спрашивает, принюхивается. Соня невольно отступила на шаг и снова сжала птичку в кармане. Вспомнила про неё.

– Слушай, по поводу часов…

– Здесь ничем не пахнет. Я чувствую только запах твоей зубной пасты.

Соня покраснела.

Он не заметил. Обошёл гранитный стол по кругу. Не притрагивался. Нахмурив лоб, смотрел, сжимал зубы до скрипа. Отбрасывал чудаковатую тень.

– Ищешь чего? – Соня не выдерживала молчания, сжатых кулаков. Так ходила мать перед разводом.

Остановился наконец. Руки засунул в карманы, неловко поднял плечи. Задумался.

– Придётся нести.

– В смысле?

Он уже подходил сбоку к трупу, примериваясь, но теперь снова остановился, обернулся к ней. Смягчился немного, обмяк.

– Послушай. Ты можешь уйти, если хочешь. Ты можешь забрать птичку. Я не найду её хозяина. Но это, – он кивнул на свой труп, – я должен отнести отцу. Я его здесь не оставлю.

– В смысле? – сглотнула и уже не могла остановиться: начала махать руками. – Что это за фигня? А тебя ничего не смущает, да? Всё в порядке? Ты каждый день знакомишь девушек со своими трупами?!

Семён подошёл двумя широкими шагами. Обнял.

– Тшшш… У меня есть брат, Слава. Близнец. Тшшшшш.

– Не шипи на меня. – Соня пыталась вырваться. Дёрнулась раз, другой. Он держал.

И она обмякла. Незаметным движением вытерла бисеринки слёз о его плечо. Подавила желание разреветься.

– Мы сделаем вид, что он пьян. – Семён снова заговорил голосом человека, который решает проблему.

Соня решила, что он сумасшедший.

– Очнись, милый! – Старалась звучать как можно язвительней. – Это ТРУП! Он тяжеленный! Мы его до двери не допрём!

– Здесь не пахнет, – повторил ещё, как будто она с первого раза не услышала. И что, спрашивается?

Семён снова подошёл к секционному столу сбоку. Соня пошатнулась.

Правую руку Семён засунул трупу под спину, левую – под колени. И поднял. Бережно, как невесту, которую надо перенести через мост с замочками на ограде.

– Смотри! – прошептал он, поднося тело к Соне.

Она попятилась, невольно мотая головой из стороны в сторону. Разве может этот тощий чудик быть таким сильным?

– Я не силач, – спокойно сказал он, когда Соня упёрлась спиной в стеллаж.

Он встал сбоку, опустил ноги трупа вниз и закинул вторую безжизненную руку на её плечо. Соня приготовилась подогнуться под тяжестью человеческой оболочки. Присела, упёрлась ногами в пол.

Но когда рука опустилась, Соня почти ничего не почувствовала. Шумно выдохнула и обернулась на Семёна:

– Как такое может быть?

– Это не труп. Это муляж. Здесь не пахнет.

Слава. 2002 г.

Слава провёл руками по волосам и попробовал представить, как они будут выглядеть, когда он будет мёртвым. Ему казалось, что они станут похожи на сухую траву. Сейчас же, густо-чёрные, они отросли уже ниже ушей. Он не ходил на бокс два месяца – месяц рука была в гипсе, теперь прийти было отчего-то стыдно.

Договорились встретиться с Семёном у школы. Тот заканчивал какой-то проект и разве что не ночевал в кабинете физики.

«А волосы Семёна как будут выглядеть?»

Зазвонил телефон. Мила.

Ещё две недели назад она встречалась с Семёном. Уже неделю – со Славой.

«Интересно, она разницу-то заметила?»

– Да. – Снял трубку. Он старался быть немногословным. Так казался себе крутым, как Семён.

– Милый, ты сегодня не хочешь у меня подвиснуть? Предки укатили на дачу.

– Не знаю. Позже скажу, – отнекивался от ночёвки, как мог. Для себя решил, что сначала должен всё прояснить с братом, но внутренний голос шептал, что это просто страх.

Отправлял Сёме требовательное СМС транслитом: «Ty gde?», когда проехался по нервам скрип тормозов. Что-то разбилось. Кто-то крикнул.

«Сёма?» – стукнуло сердце и встало. Воздух затаился внутри. Чьи-то неестественно изогнутые ноги торчали из-за машины всего метрах в тридцати от Славы.

Девушка на остановке ткнулась в грудь незнакомому юноше в тельняшке. Он погладил её по спине.

Слава застыл. Он прятался от Семёна как мог, с тех пор как умерла мама. Избегал близости. Близости близнеца! Но вот оно самое страшное. Вот этого он избегал. Не близости – боли. Взвыло что-то внутри, прорвалось немного наружу, захрипел стон на выдохе. Боже, сколько он не успел!

Машина проехала ещё немного, и сердце пошло раньше, чем осознал мозг. Не Семён. Какой-то мужик в мешковатой одежде, грязный, на красный свет.

«Сам виноват», – выкрикнули диагноз.

Кто-то постучал Славу по спине.

– Что тут? – раздался голос брата.

Слава развернулся и обнял Семёна. Семён обнял в ответ крепко, как будто ждал этого долго-долго.

– Я здесь. Я в порядке. Всё хорошо, малыш.

Слава хмыкнул. Так часто говорила мама весь год перед своей смертью.

Слава не знал, что именно случилось в девяносто пятом. Но как будто в один год их семье перебили хребет и за канат спинного мозга вытащили душу. Замкнулся и озверел отец. Через год умерла мама. Слава не помнил её болезни. Была ли она вообще?

Cверху наложились чужие воспоминания и то, что он сам рассказывал знакомым. Почему не был в музыкалке? Похороны. Окружающие замолкали. И потом кто-то особенно смелый или бестактный спрашивал: что случилось? Мама умерла. Задерживали дыхание. Как будто это заразно. Нет, нормально. Только пусто очень. В школе вообще ничего не говорили. Как будто они с Семёном болели.

Музыкалку бросил. Мама любила слушать, как он играет или поёт. Отцу дела не было. А брат… Славе казалось, что Семён слушал его, кивал, как будто даже говорил, что ему нравится. Но все это было не по-настоящему. Из любви, из поддержки, но Семёну не было дела до музыки. Он был весь про картинку, про кон-струк-ци-ю.

Ничего нового Слава для себя не нашёл, занялся боксом, выбивал боль, которая рвалась наружу воплями в одиночестве. Даже Сёму стеснялся. Стеснялся, что чувствует. Сёма впрочем перестал быть Сёмой и стал Семёном и никем больше. Редко-редко в минуты пьяной откровенности Слава переходил на «Сёму», но утром делал вид, что забывал об этом.

Больше пустоты – больше бокса. Больше бокса – меньше времени подумать, осознать, переболеть.

Отца избегал. В нём была какая-то язва. Слава смутно понимал, что это связано со смертью отцовых друзей, но не больше.

Соня. Встреча

Отец Семёна оказался примерно таким, как Соня его представляла: и живот, и рубашка. Только в плечах он был вдвое шире, только в руках крутил не зажигалку – пластиковую карточку пропуска с женской физиономией – схватил со стола секретарши. Стало понятно, в кого Семён такой высокий. На парковку перед особняком на Волхонке, где фирма Алексея Геннадьевича снимала офис, падал снег. Мигала красным сквозь пелену палатка «Блинчики» у храма Христа Спасителя.

Семён оттолкнулся от бока отцовского рэнджровера, пожал протянутую руку.

– Привет, сын!

И только после этого Алексей Геннадьевич заметил в тени кривого дерева Соню, поддерживающую безжизненную фигуру псевдобрата.

– Почему он в таком состоянии? – Глаза мужчины загорелись, но Соню он не удостоил даже взглядом.

– Пап, зачем ты это сделал? Думал, я его не найду?

– Так, ладно. Тебе чего надо? Такси? Или водителя попросить вас отвезти? Лучше такси, чтоб этот салон не заблевал мне. – Полез в карман пиджака за телефоном. – От тебя, Семён, не ожидал.

– Ты чего, отец? Сонь, брось его.

Соня выскользнула наконец из-под надоевшей, пахнувшей какой-то жжёной резиной, куклы.

Они волокли её больше часа. Искусственная нога раз за разом била носком Соне под колено. И с каждым ударом Соня всё меньше понимала, зачем она в это вляпалась. У кремлёвской стены сделали привал.

«Слушай, – прохрипела Соня Семёну, – а ты не знаешь, что за птица? Ну эта, с часами?»

«Серьёзно? Это тебя сейчас больше всего волнует?»

«Какая разница, что меня волнует?» – нахохлилась она.

«Не знаю. Она похожа на кого угодно – синицу, воробья…» – Семён теребил застёжку на дутой куртке псевдотрупа.

«Что-то есть в ней такое… Особенное», – протянула Соня, заглядываясь на мелькающие мимо машины. Одна остановилась, помигала аварийкой, водитель с пассажиром поменялись местами и поехали дальше.

«Я старался не допытываться. – Семён расстегнул половину молнии и теперь пытался застегнуть её обратно, но собачка за что-то зацепилась. – Но что всё-таки произошло в том парке? Вспомнила?»

«Нет». – Нахмурилась, отвернулась. – «Наверное, головой сильно стукнулась».

Не признаваться же ему, что судя по выхлопу, она просто напилась так, что ничего не помнила.

«Может, попробуешь нарисовать?»

«Слышь! Не лезь ко мне в голову! – отодвинулась на сантиметр. – Я и так эту хреновину с тобой тащу!»

Сказать, что уже полгода ничего не рисовала, она тоже не могла. Знать бы, почему.

Муляж с лёгким шорохом соскользнул в снег под колёса рэнджровера. Нога легла под туловище, как будто труп сел на шпагат. Алексей Геннадьевич дёрнулся его поймать, но замер в недоумении.

– Что за хрень? – произнёс он медленно, как будто обдумывая каждый слог.

– Серьёзно? – влезла Соня. – А на что похоже?

Мужчина ей не ответил, но хотя бы взглянул.

– Так, это я забираю. – Алексей Геннадьевич едва заметно махнул вынырнувшему из темноты охраннику и сделал шаг к Семёну. – Слушай сюда, сын. Я не знаю, что происходит. Неделю назад твой брат психанул и сбежал – и с работы, и из дома. Знаю только, что вчера он был на одном мероприятии в Октябрьском парке.

– Это «мероприятие» случайно не ночью проводилось? – опять влезла Соня.

И тогда Алексей Геннадьевич обратил на неё внимание.

– А ты, собственно, кто?

Семён хотел что-то сказать, но она не могла остановиться.

– А я – это, собственно, я! – выкрикнула и сложила руки на груди. «Какой идиотизм, боже! Как мне будет стыдно».

Семён наконец смог втиснуть слово:

– Это Соня. Мы случайно наткнулись на эту куклу рядом с Кафедральным собором в Старосадском.

– Случайно, – повторил отец. – А о парке она тоже случайно знает?

– Что, правда, ночью? – недоверчиво переспросил Семён и сразу кивнул сам себе. – Ну так она там со мной была.

– Короче. Я не знаю, что происходит. Но узнаю. И вам обоим я советую не теряться.

Он резко развернулся и ушёл. Не попрощавшись, не пожав руку сыну. Какое-то время Семён смотрел ему вслед. Потом развернулся к месту, откуда только что забрали муляж тела брата. На синтепоне снега отпечатались очертания.

– Чёрт, чёрт, чёрт! – процедила в него Соня. – Что это было вообще? И что мне теперь делать? За каким лядом я своим лицом здесь светила?

Семён взглянул на неё, как будто что-то считая, развернулся совершенно так же, как отец, и пошёл прочь.