Текст книги "Нормально"

Слава. 2002 г.

В душном переходе на Курской Слава приваливался к столбу и открывал книжку, которую таскал с собой специально для этого момента. Он не знал, почему он это делает, но здесь он отдыхал: единственный раз за всю неделю по-настоящему. Тихонечко жалел, что с ним нет брата, но и рассказать ему не получалось.

Он ехал с тренировки, с большой спортивной сумкой через плечо. Книжку заворачивал в «файл», чтобы не промокла и не пропахла крепким боксёрским потом.

Странная была книжка. Слава ни буквы не мог прочитать в ней. Не мог сосредоточиться, сфокусироваться. Перед глазами шевелились цифры, кривовато выведенные на форзаце. 19.VI.1996. Последний день рождения с мамой. Но не в книжке было дело. Зачем-то он останавливался именно здесь, именно в это время. Зачем-то уходил с тренировки на пятнадцать минут раньше. Отдыхал стоя, избитый, иногда с расплывающимися кровоподтёками, иногда с ментами, которым, улыбаясь кровавым ртом, показывал свой коренной московский паспорт.

– Ты что такой красивый? – спрашивал добродушно тощий мент.

– С тренировки. – Слава не видел и его, он смотрел куда-то мимо, но даже тогда не мог понять, куда именно.

– А чего здесь трёшься?

– Музыку слушаю, – вот!

Вот что его тащило сюда за душу.

По вторникам именно в этот переход приходили трое таких же тощих, как мент. И рвали Славину оборону в клочья. Он, кажется, плакал, не зная о чём. Сквозь пелену различал девушку, ласкающую виолончель. Крошечная, за огромным инструментом, привязанная к нему звуковой волной, чтобы не унесло подземным ветром.

Сравнивал её с кем-то и понимал, в какую книжку пялится – Дж. Р. Р. Толкин «Дружество кольца». Сравнивал с эльфийками. Улетал куда-то, жил в лесу, играл на дудке, что ли.

Очухивался, когда они заканчивали. Всегда в 21:30.

Уходил, не оборачиваясь. Боясь, что заметят, что ужаснутся его побитой злой роже. Не давал себе фантазировать о том, как мог быть среди них. Что мог быть одним из них. Не замечал улыбающихся взглядов эльфийской девчонки. Не смел. Забывал всё к утру. Вычёркивал.

Я злой. Грубый. Я мужик. А эти – пидоры, они даже эльфичку не защитят. Хернёй занимаются. И жрать им всегда будет нечего. Сторчатся и пиликалки свои продадут за дозу. А я в порядке. У меня всё окей. Всё окей. Всё окей.

Он чувствовал себя суставом, и один из таких дней выбил начисто. А Слава остался болтаться в кожной сумке. Бессмысленный, уродливый нарост на жизни.

Зарина. Раскаяние

Разговоры с мамой становились всё короче, с Мишей – длиннее.

Последнее, что делала Зарина перед сном – открывала ноутбук и читала сообщение от Миши. Первое, что делала утром – открывала ноутбук и читала сообщение от Миши.

В понедельник утром, не отрывая ещё головы от подушки, Зарина прочитала: «Доброе утро, солнечный лучик! Будь сегодня осторожнее. Я беспокоюсь за тебя, как будто где-то рядом с тобой опасность». По пищеводу покатилось тепло.

Зарина оглянулась на соседок: они не казались опасными. Соня ещё спала, тревожно вздрагивая и постанывая через сон. Лиза с ещё большей тщательностью, чем обычно, собирала сумку: разложила тетрадки и книги на столе и складывала их то одним, то другим способом. Зарина понаблюдала минут десять и почувствовала раздражение – какой бессмыслицей занимаются люди.

Лиза заметила движение и, буркнув «хорошего дня», прекратила сборы, перекинула сумку через плечо и, захватив пальто, вышла из комнаты.

Зарина потянулась. Хотелось с кем-то поговорить, посмеяться, разделить мечты, но мама опять заладит о том, что переживает за неё.

Интересно, что мамины переживания раздражают, а Мишины – греют. В чём секрет? Может, это потому, что он её действительно слушает и слышит?

Соня ещё раз дёрнулась и проснулась. Испуганно уставилась на Зарину, застывшую напротив кровати.

– Ты чего? – спросила Зара.

– Голова не на месте последнее время, – ответила Соня, пригладив рукой, как расчёской, волосы. – Кажется, что мир куда-то падает, а мне не за что держаться…

Соня говорила ещё что-то, но Зарина уже не слушала – ей были не интересны переживания Сони, ей хотелось поговорить о себе. Ей нужно было поговорить о себе.

«Скажи мне, я хочу знать!» – печатала Зарина Мише.

«Я так рад тебя слышать)» – Зарина чувствовала, как он улыбается, как осторожно берёт за руку, как заглядывает в глаза. – «Что ты хочешь знать?»

«Почему ты слушаешь меня? Почему я тебе интересна?» – И оставила про себя: почему Айнур и мама, и все слушают только себя.

«Потому что я почувствовал, что ты не такая, как все. Я давно ощущаю, что этот мир проклят. И люди сами в этом виноваты. Здесь всё не так: злоба, враньё, разврат. Уважают тех, кто ничего не создаёт. Те, кто лечит, спасает, защищает, зарабатывают копейки, а пиявки, сосальщики мочатся в золотые унитазы. Они забыли Бога. Они уже не боятся грешить».

«Скажи, какой самый страшный грех для женщины?»

«Вера одинакова для мужчин и женщин. Социальные роли разные, но вера одинакова»

«И всё-таки?» – Через силу поставила смайлик.

«Я не знаю всего. Но самые страшные грехи: потеря веры, колдовство и прелюбодеяние».

Зарина закрыла ноутбук и уставилась в окно. Она не целовалась с Айнуром. Ничего ему не обещала, не признавалась в любви. Любовь, какая глупость!

«Как понять, любишь ли ты? Вот ты кого любишь?»

«Родителей люблю. Братьев, сестру»

«А больше никого?»

«Я бы хотел полюбить девушку. Но не сказал бы этих слов до свадьбы. Это слишком интимные слова»

Экран на минуту замер, а потом выдал ещё одно сообщение.

«Тебе бы сказал»

Зарина отпрянула от ноутбука.

Потом придвинулась ещё ближе и по-вампирски впилась в буквы. Медленно, по букве напечатала:

«Ты говорил это кому-то раньше?»

«Никогда».

«Мне кажется, я жила неправильно», – написала, а когда он не ответил, продолжила стучать по клавишам, путаясь в буквах, пропуская запятые и пробелы, – «Сейчас мне кажется, что всё, чему меня учили, – ложь. Что просто зло получило право голоса. Но незнание не избавляет меня от наказания».

«Так и есть».

«Иногда мне кажется, что тебя не существует. Что ты только голос в моей голове». Сразу догнала: «Не отвечай на это. Я не хочу знать. Я хочу взять от нашего общения максимум. Скажи, я хочу знать. Что же делать?»

«Раскаяться. Искупить».

Зарина коротко застонала. В комнате никого, давно пора быть на парах – она никогда не пропускала. Она ходила на пары с высокой температурой, она ходила, когда из-за потянутой связки не могла ходить без боли. Но сейчас она сидела заледеневшая, носом почти упираясь в экран ноутбука.

«Я раскаиваюсь! Как искупить? Как? Скажи!»

Он молчал. Долго. Слишком долго, чтобы сидеть на месте. Она заметалась. В одну сторону – до двери с нелепым крючочком. В другую – до окна. Пиликнуло.

«Страданием», – написал Миша. – «Болью. Страхом. Жертвой. Если ты готова, Аллах пошлёт тебе испытание».

И тут зазвонил телефон.

– Зара! – кричала мама в трубку. – Ты в порядке? Тебя не задело? Ты меня слышишь?

– Ани, ани! Остановись! – Слышала, как мама задышала в трубку, выдыхая что-то страшное. – Что случилось?

– Метро, Зара… Опять метро.

И мама заплакала.

Лиза. Метро

Лиза любила метро. Любила смотреть на людей, занятых своими делами, любила наблюдать даже за самыми грубыми. Брезговала только вонючими, – как мало бы у тебя ни было, кусок мыла дёшев, а человек, перестающий мыться, слишком быстро перестаёт быть человеком. Но она всегда оставляла в собственной уверенности брешь для ошибки и не имела ни малейшего понятия, чем заполнить эти дыры. Пыталась влюбляться, но всегда получалось не очень.

По понедельникам она спускалась в метро и ехала в центр: гулять среди церквей и луж, любуясь отражениями Москвы в водах и витринах. Но в этот понедельник у неё была цель. Сильно раньше назначенного времени она вышла из подземки и отправилась в сторону реки, заглядывая в окна, петляя. Она шла быстрее обычного, чтобы списать учащенное волнением дыхание на быструю ходьбу.

Наконец положила мелко дрожащую ладонь на пластиковую ручку двери книжного. Там, внутри, ждал кто-то, готовясь решать её судьбу. Её первое настоящее собеседование было назначено на 14:00.

Через сорок минут Лиза закрыла ту же дверь твёрдой рукой трудоустроенного человека и, поворачиваясь к улице, в первый раз натолкнулась на этого горбоносого. Он будто с трудом сфокусировался на ней и, выпучив глаза, выдавил: «Не спускайся в метро». Вернулось волнение и дрожь. Лиза тщательнее обычного заозиралась по сторонам, переходя дорогу к Макдональдсу. Тревога росла. Она оформлялась во что-то осязаемое в очереди за победным рожком мороженого, грызла изнутри живот на длиннющем эскалаторе, умоляла не заходить в вагон. Но Лиза всегда была сильнее себя. Когда восточная девушка с испуганными глазами прошептала ей: «Не в этот поезд!», Лиза сделала вид, что не заметила, но прошла в следующий вагон. И когда двери за ней захлопнулись, вернулась к приятным мыслям о предстоящей работе и, что уж таить, о предстоящей зарплате.

Только глаза следили за той девушкой в чёрном через ряды стёкол. Она стояла, не держась за поручни, опустив глаза, будто в молитве.

И свет погас.

Пропали чувства.

Только на границе слышимости раздались грохот, скрежет и крики, заполнившие минуты и часы, и вечность.

Стрельнуло болью в голове и прошло.

Когда Лиза сумела открыть глаза, мир заполнился дымом. Но состав продолжал двигаться, стремясь к станции раненой птицей.

Лиза проглотила подступившую панику. Загнала её внутрь и попыталась проверить, что с телом. Она полусидела прямо на полу, прислонившись к боковине лавки, всё вроде бы уцелело, только болела поясница и плечо там, где она ударилась, когда вагон дёрнуло. Паника периодически накатывала снова. Волна за волной: «Сейчас будет новый взрыв, сейчас будет». Сердце переходило на галоп и прорывалось к выходу, голова кружилась. Лиза закрывала глаза и дышала, дышала как могла. «Поезд не сможет остановиться, не сможет остановиться, не сможет, не сможет…» вторая волна. Дышать. Дышать.

На станции поезд остановился.

А двери открылись. Сомнамбулой Лиза вышла и, не глядя на суетящихся людей, не задавая вопросы, пошла-пошла мелкими шажками к эскалаторам, к поверхности, к воздуху, оставляя за спиной пыль и кровь, и клочья плоти, и поражающие элементы, и куски гранита. «Невский гранит тебя хранит. Господи, сохрани нас всех!»

Лиза не знала, сколько времени это заняло, но когда она пешком дошла до общежития, на улице было уже темно, а мороз нашёптывал мысли о том, что в жизни она делала не так: где не постучала по дереву, почему засунула Библию вглубь полки, когда нагрешила. Как будто за кем-то чужим она наблюдала, как движется к ярко освещённым стеклянным дверям общаги, как показывает пропуск вахтёрше и проходит через турникет. Как рассматривает ящики с почтой. Она долго стояла рядом с ними, пытаясь понять, зачем, а потом – какая у неё фамилия. Что-то на «бэ», что-то на «бэ». Вспомнила. Забрала извещение с почты – бабушка иногда присылала коробку с «долгими» продуктами, и необычное письмо, подписанное резным бабушкиным почерком.

Поднялась наверх и, коротко поздоровавшись с Зариной, сразу же заперлась в душе – смывать с себя этот день, этот мир, а если получится, то и кожу.

Она стояла там, пока в дверь не забарабанили. И уже в комнате Лиза откопала один из многочисленных блокнотов, где скрытый от собственных мыслей был записан номер Яны из четыреста шестьдесят четвертой.

«Нужно сегодня», – писала Лиза в СМС.

«Могу только завтра»

«Когда?»

«Завтра напишу точнее»

Что делать с собой Лиза не знала. Сил не было. Она переоделась в длинную застиранную футболку и залезла под одеяло. Шуршала и чему-то, кажется, плакала Зарина, заходила и шёпотом разговаривала Соня, а Лиза лежала и смотрела в обои. В глазах и голове грохотали взрывы, гас свет, и снова, снова горбоносый мужчина у двери в книжный бормотал: «Не спускайся в метро». Не спускайся в метро. Не спускайся.

Соня. Погоня

После предостережения Семёна о метро Соня стала бывать там чаще. Даже когда хотелось прогуляться пешком, она спускалась под землю. Незнакомое прежде чувство влекло её. «А вдруг там случится что-то интересное?» Внимательней смотрела по сторонам – вдруг что-то необычное происходит рядом с ней прямо сейчас, а она всё пропускает?

Поздним вечером следила, как два среднеазиата в уголке вагона читали друг другу стихи. Грязные, в сальных спецовках, с чернотой под ногтями и в складках слишком рано постаревшей кожи, они декламировали что-то на незнакомом Соне языке и смотрели в черноту окна, считывая там тайны Вселенной. Думала об организации, упомянутой Алексеем Геннадьевичем: этих ребят она тоже поддерживала, а отец Семёна подавлял?

Прогуливала пары, катаясь туда-сюда. Ей хотелось побродить по музейным залам, но отчего-то было неловко. Казалось, что недостойна. Дальше мысль старалась свернуть с неприятной темы, и Соня не додумывала, чего недостойна, почему и чем это грозит.

Тайком заглядывалась на инвалида в коляске. Когда он вкатился в вагон, немногочисленные днём пассажиры втянули головы в плечи и притянули поближе ноги. Соня завела с собой вечный спор, давать ему мелочь или нет. Но он и не думал просить денег. Он ловко развернулся, остановился напротив двери и так и ехал, не поднимая глаз на людей, запутавшихся в своей совести.

Она открыла много тайн, но почему загадочный Семён не пускал её в метро, оставалось непонятным.

А он пытался связаться с ней всю неделю: писал, звонил, встречал у общаги и института. Она сбрасывала звонки и удаляла СМС, выходила через пожарный выход, срывая пломбы и активируя сигнализацию.

Проведя воскресенье в кровати, Соня наконец захотела ощутить свежий морозец на щеках, поскрипеть снегом, взглянуть на февральскую Москву. И в понедельник впервые снова пошла из института пешком.

Уже к концу пути увидела, как к выходу из метро, черневшему неподалёку от общаги, стягиваются полицейские машины. «Как коты у выхода из норки стерегут мышь».

– Ты слышала? – первое, что спросила Зарина, когда Соня открыла дверь в комнату.

– Чего? – Сняла куртку, повесила на гвоздь, стянула шапку. Осталась в ботинках на тряпочке у входа. Ждала пока стечёт снег.

– Теракт в метро.

«Опять». – Соня вдохнула и не смогла выдохнуть. Часть этого воздуха, с привкусом боли и страха, останется в ней навсегда. «Он знал?»

Постояла ещё немного, глядя сквозь Зарину, натянула обратно куртку и ушла. Шапка осталась в комнате.

Ветер морозил уши. Снег тонул в глазах и переливался через край солёным. Если бы Соня могла нарисовать пустоту, забившую голову, она нарисовала бы вопрос: «Почему не я?»

Мимо разъезжавшихся уже милицейских машин, мимо людей с расширенными страхом зрачками, мимо лязгающих турникетов она снова спускалась в метро.

Доехала до кольца, села в последний вагон, где на удивление не случилось ни бомжей, ни собак, и отправилась в путь.

Соня не знала, сколько проехала и сколько ей нужно проехать ещё. Раньше она любила смотреть на свою жизнь, как на клип, подбирала фоны и композиции для идеальной раскадровки. Ей казалось, что любой фильм – два часа, любой клип – три минуты, любая фотография во Вконтакте интересней, чем вся её жизнь. Скука, скука, о-бы-ден-ность. И рисунки: что случится такого великолепного, если она нарисует этот грёбанный парк? Даже если хорошо нарисует? Его никто никогда не увидит, никто не оценит. Да и не нарисует она его по-настоящему хорошо – а тогда зачем стараться, тратить время? То время, которое в любой момент может закончиться. И сколько его вообще осталось? Не этот ли человек с рюкзаком, только что зашедший в вагон, принёс ей смерть? Или этот?

Через время она поняла, кто и вправду ассоциируется у неё со смертью, и тут же поднялась на поверхность. Земля выплюнула её из чрева на площадь трёх вокзалов. Доставая из кармана телефон, Соня двинулась вперёд, к высившемуся впереди Кощееву терему – гостинице «Ленинградская».

Прошла вдоль вокзала, под мостиком, по которому прогрохотал поезд, выпуская гроздья дыма, дважды перешла улицу и вышла к зданию высотки. Гостиница нависала временем и эмоциями. Соня уже привыкла к гудкам в трубке, слившимся с шумом дороги и гулом в ушах, когда в самой сердцевине мозга раздался его голос:

– Я думал, ты отказалась иметь со мной дело.

– Плевать, что ты там думал! Как ты с этим связан?

– С чем связан?

– Откуда ты знал про метро?

Смотрела на нависшее крыльцо и дальше по вертикалям вверх, к шпилю. Чувствовала себя песчинкой.

– Я не знал.

Чушь.

– Откуда ты знал?

– Давай встретимся. Я расскажу.

– Откуда ты знал?

– Отец сказал. Оттого что в парке случилось. Сказал, могут быть последствия.

Ещё большая чушь. Отвернулась от здания, как будто собеседник стоял рядом, как будто вдалбливала ему в лицо. Высокомерное, гордое, говорившее с ней, как с младенцем.

– Только не говори мне, что твой отец и твой брат занимаются такими делами, которые могут повлиять на взрывы в метро. Как будто вы такие важные! Вы обычные! Как все! Как я!

Дёрнулся в сторону от её крика прохожий.

– Конечно, – прошептал в ухо голос. – Просто так случилось. Послушай, я не могу об этом по телефону. Давай поговорим?

– Я сейчас с тобой говорю!

– Мне надо найти брата. Пока он жив. Помоги мне!

– Да чем я могу помочь? Я пылинка! Клочок тени, возомнивший себя художником! Я ничего не могу. Я ничего не нарисовала, понял? Я вообще не могу рисовать. И про вечер пятницы ничего не помню, потому что нажралась. Доволен? Доволен?!

Щеке стало холодно, говорить от рыданий – сложно. Но Соня говорила, пытаясь выплеснуть в кирпичик пластика и металла застрявший в теле комок. А он, по ту сторону, успокаивал. Что-то шептал в ответ, уговаривал, убеждал, что понимает, что сердиться нормально, что верит ей, и что она всё может, только боится, потому что больно и страшно. И это тоже нормально.

– Ты приедешь? – наконец спросила она обессилено.

– Конечно. Приеду. Когда?

– Завтра. Сегодня посплю. Завтра приедешь?

– Приеду.

– Я не могу больше рисовать. Наверное, мне надо придумать что-то другое для жизни.

– Придумаем, если надо.

– Только мне надо вспомнить. Обязательно надо всё вспомнить, что забыла. У меня дырки в последних шести месяцах.

– Ты вспомнишь. Я обещаю. Надо только немного потерпеть.

Пока говорили, она обошла высотку по кругу. Теперь снова стояла перед крыльцом.

– Ты обещаешь?

– Обещаю. Езжай домой.

И она впервые с облегчением послушалась.

– Подожди, – зашептала в трубку, – здесь тот продавец. С которым ты говорил.

– В смысле? Ты вышла на случайной станции и наткнулась на человека, связанного с убийством моего брата?

– Убийством? – Соня крутанулась на месте.

– Неудавшимся, не важно. Ты не понимаешь? Всё это связано с тобой. Проследи за ним!

– Издеваешься? Ни за что!

Но что-то подсказывало: «Связано! И круче: всё из-за тебя!»

Пошла потихоньку за ним – не страшно, всё равно по дороге, к метро. Да и не следит она ни за кем, по своим делам идёт. Мало ли! Вспомнила отца Семёна, его баллончик. Снова проскрипел страх по позвоночнику.

Продавец шёл, не оглядываясь и не поднимая головы. В метро, по кольцу, переход на красную: он повторял её путь в общагу. И хотя Соня всё так же шла за ним, её чувства говорили обратное. Она ощущала себя Шрейерским всадником, убегающим от преследования.

Он вышел на станции, следующей за «Общежитием», и Соня немного выдохнула. Но и новый путь оказался ей смутно знаком. Когда-то она уже видела этот перекрёсток. Этот грузовичок с рекламой турфирмы на боку. У него толклись ребята в чёрно-оранжевых бомберах, камуфляжных штанах или голубых джинсах и тяжёлых гриндерах. Полупустыми пивными бутылками они махали в сторону прошедшего мимо Продавца и выкликали что-то вроде: «Убей чёрта!».

Соня побледнела. Продавец определённо имел кавказские корни. Может, был связан с людьми, которых гнобил отец Семёна, а значит, был с Соней по одну сторону баррикад.

Стало жарко. Она ринулась к уже прогретым скинхедам с решительностью камикадзе:

– Мужики, мужики! – В здравом уме она вряд ли назвала бы это сборище мужиками, но сейчас надо было спасать продавца. – Там! У метро! Меня эти! Чуть не того! Еле убежала!

Чего того, кто эти – быстро придумать подробности не получилось. Но надеялась, что они необязательны.

– Сколько? – Самый взрослый и самый трезвый.

– Не знаю! – Остановилась, как будто отдышаться, старалась не смотреть вслед уплывавшему за дом продавцу. – Четверо? Пятеро?

– Фигня, нас одиннадцать. Ты с нами!

– Не-не-не. Мне домой надо! Отец убьёт!

Скинхед посмотрел подозрительно, но пожал плечами и со всеми погнал к метро.

Соня поспешила в противоположную сторону, где пропал продавец.

Она повернула за угол длинного дома-корабля, но даже вдалеке его не увидела. Вот так отблагодарил за спасение – взял и исчез. Она остановилась у заснеженной клумбы и чудом удержалась, чтобы просто не лечь в неё, на грязную ледяную корку.

Когда удалось сморгнуть холодные капли с ресниц, будто из ниоткуда рядом оказался он сам – продавец с пакетом с оранжевой буквой «Д» – логотипом магазина, мимо которого пролетела. Она резко достала телефон и принялась бездумно тыкать в кнопочки, надеясь, что восемнадцатилетнюю пигалицу Продавец не запомнил с первого раза и не заметит со второго.

Мужчина прошёл мимо. Соня – за ним.

Как ей смутно знаком был этот путь и этот грузовичок, так знакомой показалась и неоновая вывеска «База», в двери под которой скрылся Продавец.

«Супер».

Когда же она могла видеть эту вывеску?