Текст книги "Нормально"

Слава. 2002 г.

В душном переходе на Курской Слава приваливался к столбу и открывал книжку, которую таскал с собой специально для этого момента. Он не знал, почему он это делает, но здесь он отдыхал: единственный раз за всю неделю по-настоящему. Тихонечко жалел, что с ним нет брата, но и рассказать ему не получалось.

Он ехал с тренировки, с большой спортивной сумкой через плечо. Книжку заворачивал в «файл», чтобы не промокла и не пропахла крепким боксёрским потом.

Странная была книжка. Слава ни буквы не мог прочитать в ней. Не мог сосредоточиться, сфокусироваться. Перед глазами шевелились цифры, кривовато выведенные на форзаце. 19.VI.1996. Последний день рождения с мамой. Но не в книжке было дело. Зачем-то он останавливался именно здесь, именно в это время. Зачем-то уходил с тренировки на пятнадцать минут раньше. Отдыхал стоя, избитый, иногда с расплывающимися кровоподтёками, иногда с ментами, которым, улыбаясь кровавым ртом, показывал свой коренной московский паспорт.

– Ты что такой красивый? – спрашивал добродушно тощий мент.

– С тренировки. – Слава не видел и его, он смотрел куда-то мимо, но даже тогда не мог понять, куда именно.

– А чего здесь трёшься?

– Музыку слушаю, – вот!

Вот что его тащило сюда за душу.

По вторникам именно в этот переход приходили трое таких же тощих, как мент. И рвали Славину оборону в клочья. Он, кажется, плакал, не зная о чём. Сквозь пелену различал девушку, ласкающую виолончель. Крошечная, за огромным инструментом, привязанная к нему звуковой волной, чтобы не унесло подземным ветром.

Сравнивал её с кем-то и понимал, в какую книжку пялится – Дж. Р. Р. Толкин «Дружество кольца». Сравнивал с эльфийками. Улетал куда-то, жил в лесу, играл на дудке, что ли.

Очухивался, когда они заканчивали. Всегда в 21:30.

Уходил, не оборачиваясь. Боясь, что заметят, что ужаснутся его побитой злой роже. Не давал себе фантазировать о том, как мог быть среди них. Что мог быть одним из них. Не замечал улыбающихся взглядов эльфийской девчонки. Не смел. Забывал всё к утру. Вычёркивал.

Я злой. Грубый. Я мужик. А эти – пидоры, они даже эльфичку не защитят. Хернёй занимаются. И жрать им всегда будет нечего. Сторчатся и пиликалки свои продадут за дозу. А я в порядке. У меня всё окей. Всё окей. Всё окей.

Он чувствовал себя суставом, и один из таких дней выбил начисто. А Слава остался болтаться в кожной сумке. Бессмысленный, уродливый нарост на жизни.

Зарина. Раскаяние

Разговоры с мамой становились всё короче, с Мишей – длиннее.

Последнее, что делала Зарина перед сном – открывала ноутбук и читала сообщение от Миши. Первое, что делала утром – открывала ноутбук и читала сообщение от Миши.

В понедельник утром, не отрывая ещё головы от подушки, Зарина прочитала: «Доброе утро, солнечный лучик! Будь сегодня осторожнее. Я беспокоюсь за тебя, как будто где-то рядом с тобой опасность». По пищеводу покатилось тепло.

Зарина оглянулась на соседок: они не казались опасными. Соня ещё спала, тревожно вздрагивая и постанывая через сон. Лиза с ещё большей тщательностью, чем обычно, собирала сумку: разложила тетрадки и книги на столе и складывала их то одним, то другим способом. Зарина понаблюдала минут десять и почувствовала раздражение – какой бессмыслицей занимаются люди.

Лиза заметила движение и, буркнув «хорошего дня», прекратила сборы, перекинула сумку через плечо и, захватив пальто, вышла из комнаты.

Зарина потянулась. Хотелось с кем-то поговорить, посмеяться, разделить мечты, но мама опять заладит о том, что переживает за неё.

Интересно, что мамины переживания раздражают, а Мишины – греют. В чём секрет? Может, это потому, что он её действительно слушает и слышит?

Соня ещё раз дёрнулась и проснулась. Испуганно уставилась на Зарину, застывшую напротив кровати.

– Ты чего? – спросила Зара.

– Голова не на месте последнее время, – ответила Соня, пригладив рукой, как расчёской, волосы. – Кажется, что мир куда-то падает, а мне не за что держаться…

Соня говорила ещё что-то, но Зарина уже не слушала – ей были не интересны переживания Сони, ей хотелось поговорить о себе. Ей нужно было поговорить о себе.

«Скажи мне, я хочу знать!» – печатала Зарина Мише.

«Я так рад тебя слышать)» – Зарина чувствовала, как он улыбается, как осторожно берёт за руку, как заглядывает в глаза. – «Что ты хочешь знать?»

«Почему ты слушаешь меня? Почему я тебе интересна?» – И оставила про себя: почему Айнур и мама, и все слушают только себя.

«Потому что я почувствовал, что ты не такая, как все. Я давно ощущаю, что этот мир проклят. И люди сами в этом виноваты. Здесь всё не так: злоба, враньё, разврат. Уважают тех, кто ничего не создаёт. Те, кто лечит, спасает, защищает, зарабатывают копейки, а пиявки, сосальщики мочатся в золотые унитазы. Они забыли Бога. Они уже не боятся грешить».

«Скажи, какой самый страшный грех для женщины?»

«Вера одинакова для мужчин и женщин. Социальные роли разные, но вера одинакова»

«И всё-таки?» – Через силу поставила смайлик.

«Я не знаю всего. Но самые страшные грехи: потеря веры, колдовство и прелюбодеяние».

Зарина закрыла ноутбук и уставилась в окно. Она не целовалась с Айнуром. Ничего ему не обещала, не признавалась в любви. Любовь, какая глупость!

«Как понять, любишь ли ты? Вот ты кого любишь?»

«Родителей люблю. Братьев, сестру»

«А больше никого?»

«Я бы хотел полюбить девушку. Но не сказал бы этих слов до свадьбы. Это слишком интимные слова»

Экран на минуту замер, а потом выдал ещё одно сообщение.

«Тебе бы сказал»

Зарина отпрянула от ноутбука.

Потом придвинулась ещё ближе и по-вампирски впилась в буквы. Медленно, по букве напечатала:

«Ты говорил это кому-то раньше?»

«Никогда».

«Мне кажется, я жила неправильно», – написала, а когда он не ответил, продолжила стучать по клавишам, путаясь в буквах, пропуская запятые и пробелы, – «Сейчас мне кажется, что всё, чему меня учили, – ложь. Что просто зло получило право голоса. Но незнание не избавляет меня от наказания».

«Так и есть».

«Иногда мне кажется, что тебя не существует. Что ты только голос в моей голове». Сразу догнала: «Не отвечай на это. Я не хочу знать. Я хочу взять от нашего общения максимум. Скажи, я хочу знать. Что же делать?»

«Раскаяться. Искупить».

Зарина коротко застонала. В комнате никого, давно пора быть на парах – она никогда не пропускала. Она ходила на пары с высокой температурой, она ходила, когда из-за потянутой связки не могла ходить без боли. Но сейчас она сидела заледеневшая, носом почти упираясь в экран ноутбука.

«Я раскаиваюсь! Как искупить? Как? Скажи!»

Он молчал. Долго. Слишком долго, чтобы сидеть на месте. Она заметалась. В одну сторону – до двери с нелепым крючочком. В другую – до окна. Пиликнуло.

«Страданием», – написал Миша. – «Болью. Страхом. Жертвой. Если ты готова, Аллах пошлёт тебе испытание».

И тут зазвонил телефон.

– Зара! – кричала мама в трубку. – Ты в порядке? Тебя не задело? Ты меня слышишь?

– Ани, ани! Остановись! – Слышала, как мама задышала в трубку, выдыхая что-то страшное. – Что случилось?

– Метро, Зара… Опять метро.

И мама заплакала.

Лиза. Метро

Лиза любила метро. Любила смотреть на людей, занятых своими делами, любила наблюдать даже за самыми грубыми. Брезговала только вонючими, – как мало бы у тебя ни было, кусок мыла дёшев, а человек, перестающий мыться, слишком быстро перестаёт быть человеком. Но она всегда оставляла в собственной уверенности брешь для ошибки и не имела ни малейшего понятия, чем заполнить эти дыры. Пыталась влюбляться, но всегда получалось не очень.

По понедельникам она спускалась в метро и ехала в центр: гулять среди церквей и луж, любуясь отражениями Москвы в водах и витринах. Но в этот понедельник у неё была цель. Сильно раньше назначенного времени она вышла из подземки и отправилась в сторону реки, заглядывая в окна, петляя. Она шла быстрее обычного, чтобы списать учащенное волнением дыхание на быструю ходьбу.

Наконец положила мелко дрожащую ладонь на пластиковую ручку двери книжного. Там, внутри, ждал кто-то, готовясь решать её судьбу. Её первое настоящее собеседование было назначено на 14:00.

Через сорок минут Лиза закрыла ту же дверь твёрдой рукой трудоустроенного человека и, поворачиваясь к улице, в первый раз натолкнулась на этого горбоносого. Он будто с трудом сфокусировался на ней и, выпучив глаза, выдавил: «Не спускайся в метро». Вернулось волнение и дрожь. Лиза тщательнее обычного заозиралась по сторонам, переходя дорогу к Макдональдсу. Тревога росла. Она оформлялась во что-то осязаемое в очереди за победным рожком мороженого, грызла изнутри живот на длиннющем эскалаторе, умоляла не заходить в вагон. Но Лиза всегда была сильнее себя. Когда восточная девушка с испуганными глазами прошептала ей: «Не в этот поезд!», Лиза сделала вид, что не заметила, но прошла в следующий вагон. И когда двери за ней захлопнулись, вернулась к приятным мыслям о предстоящей работе и, что уж таить, о предстоящей зарплате.

Только глаза следили за той девушкой в чёрном через ряды стёкол. Она стояла, не держась за поручни, опустив глаза, будто в молитве.

И свет погас.

Пропали чувства.

Только на границе слышимости раздались грохот, скрежет и крики, заполнившие минуты и часы, и вечность.

Стрельнуло болью в голове и прошло.

Когда Лиза сумела открыть глаза, мир заполнился дымом. Но состав продолжал двигаться, стремясь к станции раненой птицей.

Лиза проглотила подступившую панику. Загнала её внутрь и попыталась проверить, что с телом. Она полусидела прямо на полу, прислонившись к боковине лавки, всё вроде бы уцелело, только болела поясница и плечо там, где она ударилась, когда вагон дёрнуло. Паника периодически накатывала снова. Волна за волной: «Сейчас будет новый взрыв, сейчас будет». Сердце переходило на галоп и прорывалось к выходу, голова кружилась. Лиза закрывала глаза и дышала, дышала как могла. «Поезд не сможет остановиться, не сможет остановиться, не сможет, не сможет…» вторая волна. Дышать. Дышать.