Текст книги "Нормально"

Соня. Ссора

Соня приехала в общежитие с ощущением отсутствия реальности. И так и легла спать, не пытаясь разобраться. Семён просто ушёл а она не нашла в себе достаточно равнодушия, чтобы отправиться за ним. Решила забыть сегодня и вспомнить вчера.

Решила, ага.

Пятница оставалась покрытой мраком. Нет, утро ещё немного просвечивало: институт, скучные пары, снобистские физиономии однокурсников, рассуждающих об искусстве, ноющий в висках вопрос «зачем я здесь? Снова». Но вечер вымарали напрочь. Если бы она просто напилась, выпасть должно было всё после какой-то стопки. Но Соня не помнила даже, стопки это были или стаканы. Или, может, кружки? Или бокалы, чем чёрт не шутит?

Позднее утро взорвалось головной болью. Обрывки сна и воспоминаний ещё бегали по белому потолку, когда Соня открыла глаза. Постепенно сознание и память возвращались, наполняя размышлениями, надеждами и главным вопросом: что произошло в парке и в её жизни.

Соня чувствовала, что в комнате кто-то есть, и ещё какое-то время лежала, почти не шевелясь. Но вставать пришлось – пить хотелось нестерпимо.

Солнце изо всех сил било по потрёпанной долгой жизнью комнате. Зеленоватые обои давно выцвели, а спинки трёх деревянных кроватей заполнились надписями былых поколений. Соне открывался вид на дверь, рядом с которой шелушился встроенный шкаф. Чуть левее опирался на стену пошатывающийся обеденный стол, в уголке на нём притулился заляпанный электрический чайник, который Соня для всех привезла из дома. Теперь пустой.

– Блин, вы бы в чайник воды наливали хоть иногда, – сказала зло, даже не посмотрела, кто из соседок за её спиной, схватила его, громко стукнув подставкой, и ушла в душ наливать воду.

Блок связывал общим туалетом и душем три комнаты. Несмотря на топовый статус Университета, санузел внушал Соне ужас – всё здесь крошилось и уже давно не отмывалось. Как будто она снова попала в гости к той тихой однокласснице с вечно пьяными невменяемыми родителями. Девочке хотелось помочь, но благодетельность Соне быстро наскучила.

Вернулась в комнату, поставила чайник на платформу, нажала кнопку. В недрах металлического зверя вспыхнуло синее. И тогда она повернулась наконец к комнате лицом. На кровати слева лежала Зарина, ноги в пижаме с ёжиками пританцовывали, а очаровательные пухлые пальцы сжимали «Социальную психологию». Но на столе рядом жужжал открытый ноутбук с запущенным «Вконтакте».

За столом у окна лицом к улице сидела Лиза. Её пышные тёмные волосы были собраны пучок, а на спинке стула висело белое казённое полотенце.

Соня перевела взгляд на игрушечную мышь на кровати Лизы и весь тот ад, который она успела навешать на стену: десяток плакатов групп и фильмов, таблицы спряжений латинских и бог знает каких ещё глаголов, собственные рисунки. Вот здесь Соня задержала дыхание. Картинки были совсем детскими, кривыми, нарисованными школьной акварелью на принтерной бумаге. Спина Лизы вздрогнула, когда со щелчком отключился чайник.

Соня высыпала в чашку остатки растворимого кофейного порошка, налила воды и подошла к Лизе, громко ударяя ложкой о внутренние стенки чашки. На письменном столе были разложены листы бумаги, банка из-под готовой заправки для борща, наполненная грязной водой, кисти и краски.

– Ты же не повесишь ЭТО на стену? – злобно спросила Соня, тыкая облизанной ложечкой в рисунок. – Знаешь, как у нас в детстве говорили? Не можешь срать, не мучай жопу.

– Фу-у-у. – Зарина выглянула из-за книжки. – Раньше, Софья Валерьевна, я думала, что ты нормальная.

Лиза оторвала голову от листа, протяжно посмотрела на Соню и, набрав кисточкой побольше воды, размазала рисунок. Медленно, будто в трансе, она поднялась и, сделав два шага до Сониной кровати, положила лист на белый пододеяльник рисунком вниз и размазала. Так же молча обулась, накинула единственное пальто и вышла.

А Соня осталась стоять у пустого стула, пытаясь придумать, как ей реагировать.

– Не, ну это вообще, – повернулась она к Зарине.

– Я не знаю, что у тебя стряслось, Сонь, но ты перебарщиваешь. Посмотри с её стороны!

– Что-то неохота.

Лиза. Книжный

Лиза мёрзла. В начале зимы бабушка прислала денег на тёплую куртку, но этого было недостаточно. Сколько, по мнению бабушки, стоила зимняя одежда в Москве? Хотя Лиза не поехала домой на каникулы и каждый чайный пакетик заваривала трижды, но прибавить к сумме удалось только пятьсот рублей. Бессмысленная бумажка. А хотелось книжек и кофе, и пирожное, и в столовой купить всё, что попросит вечно урчащий желудок, а не таскать бесплатный хлеб с бесплатной горчицей. Лиза два раза обошла вокруг серого надгробия общаги – стало холоднее. Злость никуда не делась. Села на заснеженную лавочку недалеко от входа и разревелась.

Навалилось бессилие. Ей казалось, что всё внутри разрушено и ни одной опоры не осталось. Бабушка всегда говорила, что Лиза лучше всех, но не думала так. По большому счёту родственники её всегда только жалели. А мама по-настоящему любила, но мамы нет.

«Но я же поступила сюда! Главный университет страны!» – бурчала она себе сквозь слёзы. «А зачем?» – шептал предательский внутренний голос. – «Может, стоило остаться в Екате?»

Она не вспоминала о Соне. Сколько над ней издевались – за потрёпанную одежду, за очки, да за просто так! Она чувствовала, что с Соней что-то не так, просто привыкла давать отпор. Но напоминание о том, что она ничего не умеет делать хорошо, вскрыло зудевшую рану.

Попробовала через пальто почесать пластырь на руке – не получилось. Подумалось, что в этот раз далековато зашло и порез слишком глубокий. Не в силах думать обо всём, что крутилось в голове, снова вскочила. Ноги понесли в книжный. Она шла, опустив голову, и тупо фиксировала сознанием, как измятые сапоги на низком уродливом каблуке с трудом продираются через неубранный снег.

В книжном стало легче. Эти сшитые бумажные блоки всегда странным образом помогали. А здесь их было много. Лиза провела пальцами по корешкам зарубежной прозы, погладила мягкую обложку карманного издания Достоевского. Её тянуло куда-то вглубь, в мечты о том, что бы она купила, если б могла. Схватилась за Библию – на первой паре сказали, что без знания Писания литературу Средневековья и Возрождения даже читать бессмысленно. Это издание было выполнено в чёрном, вытесненный серебряным крестик напоминал ей тот, что она маленькой вырезала из дерева. Пальцами с остриженными под самый корень ногтями погладила тиснение. И почувствовала, что на неё кто-то смотрит.

У края стеллажа стоял юноша в фирменной футболке и с бейджиком сотрудника, он явно готовился к ней обратиться и не решался. Только тогда Лиза увидела себя его глазами: старые много раз чиненные сапоги (отдала бабушка), пижамные штаны (одна штанина заправлена в голенище, другая нет), пальто (старое и не по погоде), шапка с облезлым помпоном (он грозил оторваться и съехал на бок), торчащая из-под неё мочалка волос. Слёзы выступили на глазах, но Лиза продрожала гордое: «Вы что-то хотели?». Молодой человек стушевался:

– Я могу вам помочь? – звучало, будто он предлагал ей милостыню.

– Нет, спасибо. Это я возьму. – И пошла на кассу.

Студенческий всегда лежал в кармане, а за его обложкой были спрятаны пятьсот рублей, сбережённые на зимнюю куртку. Только бы их хватило на эту дурацкую Библию.

– Четыреста девяносто пять, – продекламировал кассир и получил ровную, будто разглаженную утюгом, бумажку.

Лиза взяла из его рук пакет и, снова глотая слёзы, побрела в общежитие.

Там, сняв только сапоги и проигнорировав вопросительный взгляд Зарины, уселась на свою белую постель, откинулась на стену и закрыла глаза. Не могла признаться себе, что потратила почти пятьсот рублей, ради которых экономила два долгих зимних месяца, на Библию. Она никогда не была рядом с Богом, а Бог не бывал рядом с ней. А теперь не могла заставить себя даже достать книгу из пакета.

– Где эта? – наконец спросила у воздуха перед собой, слегка кивнув в сторону кровати Сони.

– Чёрт знает, усвистала куда-то. – Зарина села на кровати. – Слушай, не сердись на неё. Ты же видишь, она какая-то не она.

Лиза только пожала плечами: почему ей должно быть дело до чьих-то переживаний, если этому кому-то нет дела до неё?

– Конечно, она будет не она, если бегать за чуваком, который её чуть не изнасиловал. Как твой Айнур-то? Вы здесь встретитесь?

– Пока не получается, – потупилась Зара и откинулась обратно.

Но пока они говорили, Лиза смогла, не думая, достать из пакета книжку и сунуть её поглубже в полку. На кровать из пакета выпала листовка с красными буквами: «Стань частью команды!»

Соня. Вопросы

Соня ушла в парк.

Чёрные дыры в памяти высасывали силы. От картинок в голове тошнило. Хотела бы их нарисовать, избавиться, но бралась в них вглядываться внимательней, и детали расползались, убегали в панике разноцветными тараканами с общажной кухни.

В парке темно и в основном тихо. Соня бродила по тропинкам, сузившимся от нападавшего за неделю снега. Чисто. Бело, как листы акварельной бумаги в альбоме в дальнем углу шкафа. Незапятнанно, как скетчбук, купленный себе в подарок на Новый год.

Как-то это должно быть связано с тем, что произошло в этом парке. Или нет? Что ещё она забыла? Что из того, что помнила, так и было? Набрала одногруппницу. Сначала сбросила, но набрала снова.

– Привет! Как выходные? – Остановилась под фонарём, где никого не было. Свет проходил сквозь берёзовые ветки, будто через гнездо. С узелков свисали льдинки и преломляли ржавый фонарный свет. Засмотрелась, пропустила конец рассказа. – А? Да, хотела. Забыла расписание переписать на завтра. Скинешь мне? – Ходила вокруг да около, не могла перейти к сути. Не спросишь же человека: «Я тут перебрала в пятницу. Не подскажешь, не с тобой ли я пила? Или хоть куда собиралась?». Наконец решилась на полумеру: – Как пятница прошла?

Услышала заветный вопрос в ответ:

«Как концерт, кстати?»

Ага, значит, ходила на концерт. Или по крайней мере собиралась. Это уже что-то. Поймала ладонью снежинку. А на какой?

– Классно! То, что я ждала.

«Я думала, ты ждала, что будет уныло», – рассмеялась трубка.

– Люблю, когда ожидания оправдываются. Спасибо, Мань. Ты очень помогла.

«Да вроде не за что пока. До завтра!»

Снова пошёл снег. «Скоро мы задохнёмся в этой бесцветности», – думалось Соне, когда она пошла на второй круг по любимым дорожкам. А потом обнаруживала переливы оранжевого и синего в складках сугробов, изгибы серого в шапках деревьев

– Вахтса… – Выдохнула она где-то украденное слово, присев и проведя голой рукой по свежей снежной рыхлости. – Ты не белый, ты всецветный! – прошептала окружающему.

Отправилась дальше. Что там ждёт её за кустами и деревьями?

Соня сжала птичку в кармане, когда обнаружила, что «там» ждала та же поляна, что и вчера. Тускло светился ларёк. А перед ним стоял кто-то. Кто-то очень высокий и очень знакомый.

«Опять он!» Этот парень ей уже основательно надоел. Он прочно связался с её амнезией и всей жутью и усталостью вчерашнего дня. Спасибо за ещё одно напоминание, но Соня, пожалуй, пойдёт своей дорогой. С другой стороны, если он сам выяснит, что здесь произошло, возможно, ей не придётся больше мучиться?

Она понаблюдала, как высокий Семён чего-то добивался от низенького, одетого в жалкую куртчонку кавказца, похожего на вчерашнего продавца из ларька. Продавец отнекивался. Семён настаивал. Слова на таком расстоянии различить было невозможно. Только общее направление.

Соня уже хотела выйти из-за кустов и добавить собственных вопросов к дискуссии, когда поняла, что смущает её в сегодняшнем Семёне. Он одет как вчерашний псевдотруп: синий дутик, тимберленды.

Его брат?

Чёрт!

Не доставая телефон из кармана, выключила звук клавиш. Потом достала всё-таки, быстро натарабанила СМС Семёну: «Ты где?». Высокий у палатки не дёрнулся от звука, не полез в карман проверять, что пришло, но и ответа Соня не получила.

Где-то далеко Семён не увидел СМС, или он стоит сейчас прямо перед ней и игнорирует сигналы своего мобильника? Или где-то далеко он игнорирует её сообщение? Не должен же человек отвечать на сообщения в ту же секунду. Или должен?

Наконец дождалась СМС. Долго смотрела на экран, пытаясь понять, о чём и кто пишет.

«Видела у тебя дублёнку. Не видела, как ты её носишь. Можно одолжу её Лизе?»

Перечитала трижды. Писала Зарина. Ей-то какое дело? Ответила:

«Пусть сама попросит. Тогда дам».

Подняла голову. Выругалась.

Там уже никого не было. Как будто и никогда.

Всё, что оставалось – попробовать всё-таки нарисовать эту поляну. Соня постояла ещё немного, прикидывая композицию, и скрылась в снежной темноте.

Соня. Запрет

До ночи пыталась взяться за краски и кисти. Или хотя бы за карандаш и ластик. Всё время что-то отвлекало: напряжённая спина Лизы, мельтешащая туда-сюда Зарина, бросающая тяжёлые взгляды, молчащий телефон, из которого пялился Семён то в одной, то в другой куртке. Девять часов вечера – не поздно позвонить самой? А десять?

Уже можно было лечь спать, но она ведь ещё ничего не нарисовала. И снова шла проверять почту – должно прийти расписание, и хотя Соня его, конечно, не забыла переписать, свериться с Маниным обязательно нужно. Пока ждала, пыталась прикинуть, где рисовать. После дурацкой ссоры с Лизой делать это в комнате казалось невозможным. В коридоре? В кухне? Только привлекать внимание. Ещё полгода назад она ухватилась бы за такой повод выделиться, но сейчас хотелось забиться в раковину, или найти пещеру поглубже, или что угодно. Только бы не отвлекаться на людей, на быт, на собственные мысли. Не убежишь от себя! Не убежишь!

В конце концов глаза так слипались, что она положила скетчбук под подушку – вдруг правильный настрой приснится.

Проснулась. Глаза упёрлись в полосу света на потолке. Телефон на полу завибрировал и потарахтел под кровать. Соня схватила его, чтобы никого не разбудил.

Злилась.

Могла бы, может, не спать всю ночь, но нарисовать хоть что-то. Смутно помнила, что в парке придумала сногсшибательную композицию.

«Вряд ли она была так уж хороша», – хмыкнул противный внутренний голос.

«Вряд ли», – согласилась Соня.

Прочитала СМС, протёрла глаза. Время 6:05.

«Прости, что не ответил. Вопрос актуален?»

Очень захотелось стереть его из своей памяти вместе со всем, что забылось само. Может, и то, что было, она на самом деле не хочет помнить? Но как это понять, когда этого не помнишь?

«Нет», – написала, но любопытство пересилило, добавила: «Теперь интересно, где ты был вчера в семь вечера»

«Гулял».

Сдёрнула одеяло, как будто он стоял рядом и издевался. Как же бесит!

Соня спала в пижаме из шортов и майки. Когда спустила ноги с кровати, их обдало гулявшим под кроватями ветром. Захотелось спрятаться обратно под одеяло, но там уже поселилась память о раздражающем Семёне.

В бледной темноте комнаты вздохнула Лиза, что-то зашептала. Где-то внизу проехала машина, выхаркивающая музыкальные фразы. Постояла на светофоре. Вдалеке заверещала сирена: что-то горело или умирало.

Соня задумчиво оглядела комнату и пошлёпала в душ.

Уродство окружающего душило её. Кто додумался, например, поклеить эти обои, с цветочками цвета соплей? Или эта мебель? Или гробы домов, на которые открывался вид из окна?

Как можно в этой стране сделать что-то прекрасное? И почему другие этого не видят?

Снести бы всё это и построить заново!

Первые подёрнутые ржой струи впились в позвоночник. Сжала зубы до боли – только бы не заорать. Отличное начало. Дня, недели, семестра. Хоть иди вешайся!

Вернулась в комнату, где уже не спала Зарина. Таинственно темнели глаза в тёплом свете настольной лампы. Под глазами набухли мешочки. Соня ничего не спросила – боялась лезть не в своё дело. Да и не было сил вникать в чужие слёзы.

Заглянула в телефон. Снова невольно сжались зубы. «Погуляешь сегодня со мной?».

«Отвали уже», – набрала, но не отправила. Собрала последние крохи вежливости. – «Не хочется».

Соня плелась по заснеженному тротуару, не в силах смотреть по сторонам, не в силах думать или чувствовать. Хотелось только мечтать о чём-то таком сладком, завлекательном, как одинокая яркая лампа, в тёмном зале освещающая её картину. Хотелось рассмотреть получше, что там за картина. Но Соня вмазала себе ментальную оплеуху: не сметь мечтать! Пока ты мечтаешь свои глупые мечты, другие идут и делают! Лучше бы продумать, как нарисовать тот, конкретный рисунок, к которому уже подступалась. До боли в ладони сжала птичку с часами в кармане.

Но думать насильно не получалось. И в конце концов её разум опустел совершенно и остался только свист ветра, рычание проезжающих мимо машин и боль в голове, ставшая привычным фоном жизни.

Он всё равно показался. Ждал на выходе из института, за колонной. Высокий, прямой. Он увидел её не сразу, и она невольно залюбовалась сложившейся картиной. Белая колонна, белый человек, белый мир с силуэтом высотки и чёрными хлёсткими ветками на фоне. Оказалось, он красив. Наверное, не для каждой. Но Сонины глаза были приучены различать «интересное» в линиях и пятнах.

Его лицо как будто вырубили из гранита – острое, холодное, категоричное. Руки что-то теребили в карманах куртки, левое плечо едва касалось колонны. Он смотрел в сторону, где плакала растрёпанная девчонка, сидя на ступеньке. Завалила пересдачу? Рассталась с парнем?

Семён увидел Соню, подмигнул и приложил палец к губам. Потом оттолкнулся и подлетел к плачущей девушке. Он что-то нашептал ей. Она посмотрела на него, немножечко улыбнулась. Он протянул ей маленькую коробочку.

– Что там было? – спросила Соня, когда он подошёл наконец к ней, оставив заплаканную девчонку ошарашенной, но готовой искать в мире приятные сюрпризы.

– Пирожное для тебя. – И больше не стал ничего объяснять.

Соня пошла в сторону метро – гулять с Семёном она не собиралась, а пешком идти до общежития не осталось сил. Пирожное – ну-ну.

– Часто так делаешь? – Голова снова разболелась. На каком же концерте она была? А главное, у кого это узнать? Может, говорила что-то соседкам. Стоит спросить, наверное. Только не у Лизы.

– Собираюсь подарить пирожное девушке, которая нравится, или пытаюсь утешить незнакомую?

– Выпендриваешься перед малознакомым человеком, типа помощью другому, хотя мог бы просто вести себя порядочно.

– Интересный взгляд.

Замолчали. Вышли с территории университета через узкую, угрожающе нависшую арку. Соня вдруг остановилась.

– Чего ты хочешь вообще? – Поток расходившихся с пар студентов заставил её чуть подвинуться, отойти в сторону.

Отвернулась, пошла дальше. Пусть идёт, куда хочет.

Догнал. Не стал останавливать, просто рядом пошёл.

– Я узнал, что в парке было.

Вчера всё-таки его видела. Он заплатил продавцу и узнал, что после полуночи у палатки толкались крепкие парни: люди, которые каждого московского кавказца называли братом, выясняли что-то с людьми, которые каждого кавказца называли гнидой. Среди первых был один русский парень, поразительно похожий на Семёна.

– А я-то тут каким боком? – выдохнула Соня вопрос никому.

Когда подошли к метро, Соня попробовала распрощаться.

– Ты в общагу? Я провожу. Только не на метро. – Он взял её за руку. Не спрашивая, не извиняясь. Как будто очень давно делал так каждый день.

Взял и потянул за собой. Мимо метро, мимо палатки с цветами, мимо потрёпанной фигуры огромного зелёного кота, сующего в руки буклеты.

– С какого хрена? – Пыталась сопротивляться. – Какое тебе вообще дело?

Семён остановился, заглянул в лицо, заправил под шапку Сонины растрепавшиеся волосы, но руку не отпустил.

– Можешь делать что угодно: не рисовать, напиваться и разговаривать матом. Только не спускайся в метро в ближайшую неделю.

Вырвала руку, убежала в метро. Спряталась.

Соня. Страх

Соню поймали перед самым входом в общагу. Вытащили из ручейка студентов, спешащих в одну или другую сторону по своим делам, какой-то дурацкой просьбой: «Девушка, там у бабушки кашель, нужна ваша помощь» или «Вы не поможете? Там ребёнок в заборе застрял!». Что-то такое, что сразу отозвалось в голове словом «нелепица». Но она всё равно потянулась, сошла с безопасной натоптанной тропинки, дала себя сжать, заткнуть рот. Думала кусаться. Не смогла.

Закрыла глаза. Открыла уже в помещении. Казалось, прошла секунда, но путь из головы испарился и никакого представления, где она, не было. Вытянутый пустой зал с высокими потолками. Окна во всю стену занавешены грязной плёнкой. Возможно, за ней были и стёкла, но ветер там был точно. Внутренняя стена до середины облицована советским мелким кафелем. По полу перекатывались бутылки. Одну из них пинал отец Семёна.

Двое, что приволокли Соню, остались у двери. Её протолкнули вперёд.

В джинсах и невзрачной чёрной куртке Алексей Геннадьевич казался вдвое выше своих бугаёв. Соня согнулась ещё сильней и дошаркала до разбитой витрины, у которой стоял мужчина.

– Знаешь, София, как устроен перцовый баллончик? – Он теребил в руке какой-то продолговатый предмет. – Баллончик – это стальной корпус, кнопка с соплом и заборная трубка с клапаном. В корпусе находится действующее вещество и сжатый газ, который при нажатии на кнопку выталкивает жидкость.

Он демонстрировал свои слова на баллончике, как будто читал лекцию по самообороне. Его глаза следили за её движениями. Но Соня старалась не двигаться вовсе. Что-то жуткое было в этой насильной лекции. Что вообще им могло от неё понадобиться?

– Я избавлю тебя от подробностей состава действующей жидкости. Но что по-настоящему важно знать, это то, что содержание жгучих веществ, ирритантов, регулируется законодательно. Я сам потратил на этих шлюх, принимающих законы, некоторое количество честно заработанных средств, чтобы эти ограничения были приняты.

Вся его речь про баллончики казалась Соне бессмыслицей – зачем ей это знать? Вряд ли Алексей Геннадьевич планировал продать ей один.

– Дело в том, продолжил он, – что сам я могу в законный баллончик залить не очень законную жидкость. Или очень незаконную. Такую, что объект её применения получит необратимые повреждения. Например, глаз. Например, ослепнет.

Соня задышала чаще. Побледнела. С горы черепов Дали скатилась голова безумного бога Сатурна, раздирающего плоть своего сына, Гойи. В горле пересохло. Никогда раньше она не думала о слепоте.

Алексей Геннадьевич молчал достаточно долго, чтобы теперь задумалась.

– Чего вам вообще надо? – Голос снова захрипел.

– Рад, что мы так быстро нашли общий язык. – Он кивнул. – Просто отстань от моего сына. Все эти истории с горцами, трупами, очень-сложными-штуками не для юных барышень.

– С горцами? – Соня тупо повторила первые попавшиеся слова из его речи, просто чтобы хоть что-то сказать.

Мужчина прищурился.

– У меня есть некоторые принципиальные разногласия с интересами Северокавказских республик и их представителями. А если быть точным, с конкретной организацией, продвигающей их интересы в столице и на федеральном уровне, а заодно и интересы гостей нашей страны, разделяющих их исламистские взгляды.

– Чё за бред? – Соня скривилась, а Алексей Геннадьевич подозвал одного из парней, всё ещё стоявших у двери, и отдал ему баллончик.

– А ты думаешь, что все эти ребята здесь селятся сами по себе? Без поддержки? Или ты думаешь, они безобидны? И при встрече в тёмном переулке не трахнут тебя?

– Я бываю в тёмных переулках. Пока мне попались только ваши подчинённые. – Соня отвечала исподлобья, стараясь не смотреть в глаза страшному мужику. Но сжимала часы-птичку в кармане и впитывала исходящее от них тепло.

– Короче. Я не хочу тебя видеть рядом с единственным сыном.

– Второго похоронили уже? – Соня облизала заболевшие от сухости губы. – А чем я не угодила? Рожей не вышла?

– За короткий срок я могу узнать о человеке многие детали. Что он делает по пятницам. Как оказывается по ночам в пустынном парке. Где бывает, когда приезжает домой. И эти детали меня могут не устраивать.

– А что, если ваш сын сам будет мне писать?

– Он не такой дебил, я надеюсь. – Алексей Геннадьевич достал пиликнувший телефон и, глянув в экран, нахмурился. – Всё, свободна.

Оказалось, что они находились в соседнем от общаги здании. Сколько Соня здесь жила, здание это было занавешено зелёной сеткой и огорожено временным забором. Она выбралась из-за него, то и дело оглядываясь и мечтая, чтобы этот Семён от неё наконец отстал: просьба Алексея Геннадьевича казалась ей очень простой и понятной.