Текст книги "Остались одни. Единственный вид людей на земле"

У человекообразных обезьян взросление обычно проходит в три этапа: это младенчество/раннее детство, которое продолжается около пяти лет, за ним следует примерно семь лет юности, переходящей во взрослую жизнь. У современных людей между младенчеством и подростковым периодом (юностью) помещается еще два этапа – детство (от трех до семи лет) и отрочество (от семи до десяти лет). В эти периоды ребенок все еще зависит от материнской поддержки и от помощи взрослых родственников, которые не только защищают и обучают подрастающее поколение, но и обеспечивают его пищей и калориями, столь необходимыми растущему и энергетически затратному мозгу. А поскольку наши дети взрослеют сравнительно медленно, то соответственно растягиваются, распределяясь более равномерно, затраты на их выращивание. Вполне вероятно, что это один из важных факторов, позволяющих родителям-сапиенсам вырастить больше детей, чем доступно человекообразным обезьянам. Наш мозг достигает взрослого объема уже к восьми годам, но, как показали недавние исследования, формирование нейронных связей продолжается на протяжении всего подросткового возраста, и именно в это время происходит социальное и культурное обучение человека. Вдобавок мы достигаем половой зрелости гораздо позже, чем человекообразные обезьяны, – между десятью и восемнадцатью годами. Неандертальцы с их крупным мозгом тоже должны были иметь продолжительное детство, хотя, как мы увидим позже, они в среднем становились взрослыми несколько раньше, чем мы. В этом нет ничего особенно неожиданного, скорее это даже естественно, потому что в большинстве своем неандертальцы умирали, не дожив до 40 лет (см. главу 6). Так или иначе, это означает, что хотя период обучения молодых неандертальцев растягивался на долгое время, но все же был короче, чем у нас, а их мозг должен был расти быстрее, достигая взрослого размера в более сжатые сроки (такими требованиями, вероятно, объясняются некоторые особенности их диеты). Имея столь же крупный мозг, как и у нас, насколько неандертальцы отличались от нас по своим интеллектуальным способностям? Это крайне интересный вопрос.

Размер мозга и головы у Homo sapiens находятся как раз на предельной отметке, когда роды практически возможны при наших параметрах родовых путей, пусть и с участием медицинской науки в трудных случаях – ее бремя в традиционных обществах ложилось на плечи повитух. Нам известно несколько душераздирающих кроманьонских захоронений женщин с новорожденными младенцами, по ним мы узнаём, как нелегко было роженицам 30 тысяч лет назад. В полевом дневнике раскопок в пещере Табун (территория бывшей Палестины) 1932 года есть записи о захоронении неандерталки, гораздо более древнем. В записях упоминается скелет эмбриона, расположенный вплотную сбоку от женского скелета. Но, к сожалению, эта загадочная находка никогда не была описана, и мы так и не знаем, что это было – ошибочное определение или же материал остатков эмбриона оказался слишком хрупким, и его не смогли вычленить из плотных пещерных осадков. Однако женский скелет удалось поднять на поверхность. Он хранится в Музее естественной истории в Лондоне, и это один из наиболее полных известных женских скелетов неандертальцев (еще есть хорошие скелеты из Сима-де-лас-Паломас в Испании, их сейчас изучают и описывают Эрик Тринкаус с коллегами).

Те, кто работал над реконструкцией черепа из Девилс-Тауэра, также изучали и тазовые кости женщины из пещеры Табун. Да, костей ее предположительного ребенка не осталось, но зато они взяли в работу тонкий скелетик новорожденного неандертальского ребенка из Мезмайской пещеры в Крыму. И при помощи КТ-технологий с блеском продемонстрировали особенности неандертальского родовспоможения. Ученые показали, что размер мозга новорожденного был около 400 см³, обычный для сегодняшнего новорожденного, но сам скелет был прочнее и массивнее. В данном случае чуть более широкий таз табунской неандерталки оказался очень кстати, это облегчало процесс родов. Однако череп новорожденного ребенка был уже по-неандертальски сформирован – узнаваемая удлиненная черепная коробка и выступающая вперед лицевая часть. Значит, роды у неандерталок проходили столь же трудно, как и у нас, включая и типичные (для человека) поворотные движения плода во время родов.

К совсем другому заключению пришли палеоантропологи Тим Уивер и Жан-Жак Юблен, изучавшие те же тазовые кости женщины из пещеры Табун и тоже с помощью КТ, но только без прямого сопоставления со строением новорожденного. У современных женщин родовой канал имеет характерную особенность: в верхней части он максимально расширен поперек, а в нижней части уширяется в передне-заднем направлении, именно из-за этого ребенок при родах меняет свое положение. Но, как обнаружили Уивер и Юблен, родовой канал неандерталки был единообразно сформирован на всем своем протяжении, следовательно, процесс родов у нее был проще, чем у нас, и не требовалось дополнительных поворотов эмбриона, и сами роды, вероятно, были безопаснее. У нас, современных Homo sapiens, таз по какой-то неведомой причине не такой широкий, как у неандертальцев и у наших африканских предшественников. Так или иначе, но сужение бедер должно было определить и новые эволюционные запросы, требующие, по всей видимости, изменений со стороны как биологической (в самом процессе родов), так и социальной (в уровне поддержки рожениц).

Как мы увидели, зубы оказываются ценным подспорьем в изучении нашей эволюции, а поскольку они в высокой степени минерализованы, то превосходно сохраняются в ископаемом состоянии. Их форма и размеры в большой степени определяются генами (так, у близнецов зубы очень похожи). И, как выяснилось, особенно удобно сравнивать ископаемых и современных людей по форме зубных коронок. Для разных сегодняшних человеческих популяций характерны свои отличительные рисунки складок на поверхности зубов, так что, например, криминалисты могут по набору нестертых зубов с хорошей точностью определить регион мира. Антрополог Кристи Тернер около двадцати лет назад предложил свой вариант эволюции современных людей, так называемый сценарий “Из Азии”, ориентируясь именно на особенности зубов. Он заметил, что усредненная морфология зубов людей современности встречается у исконных популяций Юго-Восточной Азии. Поэтому он предположил, что зубные характеристики этих популяций были наиболее близки к предковым формам, следовательно, именно в этом районе могли жить прародители H. sapiens.

Кристи, однако, не мог объяснить, почему похожи зубы у австралийских аборигенов и африканцев, а сходство это бесспорно. Поэтому мы с коллегами Тимом Комптоном и Луизой Хамфри добавили в коллекцию зубы европейцев и посмотрели, что теперь получается. Наиболее приемлемым объяснением оказалось все же африканское местожительство предков современных людей. А ученики Кристи Джоэл Айриш и Шара Бейли еще больше упрочили наши выводы, добавив к набору ископаемые зубы. Эта “зубная” наука внесла важный вклад в изучение человеческой эволюции: так, ископаемые из Атапуэрки, из пещеры Сима-де-лос-Уэсос, оказались тесно связаны с неандертальцами, а ранние современные люди из Схула и Кафзеха показали близкое сходство с африканским типом зубов.

В знаменитом местонахождении Боксгроув близ Чичестера в Англии найдено около 400 великолепно сработанных ручных рубил, и вместе с ними в тех же слоях множество остатков межледниковых млекопитающих – лошадей, благородных оленей, слонов и носорогов. На костях животных, даже носорогов, имеются явные следы разделки туш, что заставило нас по-новому взглянуть на возможности древних охотников-собирателей, живших 500 тысяч лет назад, и на доступность столь богатых ресурсов. Те люди были не просто падальщиками, а напротив, высокопрофессиональными охотниками. В условиях жесткой конкуренции с опасными хищниками, такими как львы, волки и крупные гиены, они могли сохранить забитую дичь и получить от нее максимум пищевой пользы.

В 1993 году вспыхнул новый интерес к находкам в Боксгроуве – там обнаружили большую берцовую кость гейдельбергского человека, а двумя годами позже два нижних резца от другой особи. Под обычным световым микроскопом и электронным сканирующим микроскопом на берцовой кости различили множественные следы погрызов животных, в частности, на конце кости побывали зубы среднеразмерного хищника, такого как волк или гиена. Что же касается найденных резцов, то под микроскопом на их передней поверхности видна масса царапин и ямок. Откуда они? Предполагается, что для переработки пищи использовались каменные орудия, они-то и оставляли такие случайные царапины. Мне в компании с руководителями экспедиции Марком Робертсоном и Саймоном Парфитом, а также антропологами Саймоном Хиллсоном и Сильвией Белло довелось принять участие в дальнейшем изучении этих ископаемых резцов. Для этого у нас имелся микроскоп с суперсложной визуализацией – “Аликона”.

Большая часть из 400 ручных рубил из Боксгроува, рядом Клэр Фишер, куратор коллекции, хранящейся в Лондонском музее естественной истории

Удалось нам выявить и другие, вероятно, не совсем повседневные, занятия тех древних людей. Зубные коронки оказались сильно стерты – видимо, их обладатель умер в среднем возрасте, – а под коронками у корней зубы были покрыты твердым налетом, который стоматолог при осмотре непременно предложил бы убрать. Но для нас налет означал, что при жизни эта часть зуба выступала над десной, то есть либо нужно предполагать рецессию десны, либо, что более вероятно, резцы заметно отклонялись вперед-назад. Так может происходить, если что-то сильно закусывать зубами. Тут полезно вспомнить ярко выраженные округлые истертости на передних зубах неандертальцев, которые интерпретируют именно таким образом: неандертальцы, размягчая или как-то иначе обрабатывая пищевые продукты, волокнистые материалы или кожу, зажимали конец зубами, получалось нечто вроде тисков или третьей руки. Так что, судя по всему, в Европе подобное поведение имеет не неандертальское, а более древнее происхождение – царапины и ямки на резцах из Боксгроува образовались, когда гейдельбержец работал, зажав нечто в зубах, и случайно задевал зубы каменным рубилом.

Знаменитый скелет, найденный в 1856 году в долине Неандера в Германии

Но с помощью “Аликоны” удалось разглядеть кое-что еще – серии необычных глубоких полукруглых царапин на передней стороне резцов. Их, в отличие от других царапин, наносили, по всей видимости, незадолго до или вскоре после смерти особи, приложив основательное усилие и производя особые движения. И на зубных корнях остались глубокие метины, которые тоже, по всей вероятности, появились близко к моменту смерти. Отсюда можно предположить, что все эти жесткие действия составляли часть мясоразделочной практики, которой подвергли человека из Боксгроува (остается надеяться, что все-таки после смерти).

Как я уже упоминал, на зубах остаются не только шрамы трудовой жизни и, возможно, смерти, но и важные вешки индивидуальной истории, такие как линии роста, схожие по сути с древесными годовыми кольцами, только на зубах они отлагаются не ежегодно, а ежедневно. Эти линии роста, перикиматии, можно разглядеть под микроскопом на поверхности зуба, но и на сколах и шлифах зуба их тоже хорошо видно. И мы вместе с антропологами Крисом Дином, Мейв Лики и Аланом Уокером взяли для изучения линий нарастания коренные зубы нескольких ископаемых людей, включая и табунских неандертальцев из Израиля. Нам доставались те зубы, от которых откалывали кусочки эмали для датирования по методу электронно-спинового резонанса (см. главу 2). И в отличие от зубов Homo erectus, на неандертальских зубах кольца нарастания показывали сравнительно ускоренный рост, примерно как самые быстрорастущие зубы современных людей. В 2007 году другая команда, в которой состояли Таня Смит и Жан-Жак Юблен, предприняла похожее исследование. У них имелось несколько зубов неандертальского ребенка из пещеры Складина в Бельгии. Ориентируясь на закономерности прорезывания зубов у современных людей, они определили, что ребенку в момент смерти было примерно 11 лет. Однако линии нарастания показали другой возраст, настоящий, – около 8 лет, при этом второй моляр прорезывался значительно раньше, чем у современных детей. Следовательно, неандертальское детство было короче и с ускоренным взрослением по сравнению с нынешними детьми.

Почему получается столь отличная от нас картина взросления неандертальцев? Виноваты ли погрешности разных методов, или стоит принять во внимание широкие индивидуальные вариации, или дело и правда в эволюционных изменениях неандертальской линии? Лучшим способом разрешить эту загадку было набрать побольше ископаемых образцов из разных районов. Но! Само по себе микроскопирование предполагает наличие образцов с естественными сколами или же кураторов музейных коллекций, чудесным образом готовых отдать на растерзание свои драгоценные образцы, так что нужный материал не вдруг объявится. Оставалось надеяться лишь на бережные технологии, не разрушающие образец, например микро-КТ с высочайшим разрешением – она позволяет увидеть скрытые элементы линий нарастания. Поэтому антропологам очень повезло: у них появилась возможность использовать еще одну такую технологию – синхротрон. Многим знакомы слова “Большой адронный коллайдер”, название самого большого ускорителя частиц с самой высокой энергией столкновения протонов. Он находится глубоко под землей, в туннеле, расположенном около Женевы в Швейцарии. Большой адронный коллайдер – это пример крупного синхротрона, разгоняющего по кольцу атомные и субатомные (например, протоны) частицы за счет электрических и магнитных сил. А недалеко от него, во Франции, в Гренобле, находится еще один синхротрон, поменьше размером, и иногда синхротронщикам позволяется отвлечься от недоступной простым смертным физики высоких энергий и пропустить дорогущие электроны через окаменелости, желательно ценные. И вот рентгеновский луч синхротрона с энергией 52 килоэлектронвольта показывает новые виды жуков и муравьев в непрозрачных янтарях времен динозавров, вычленяет крошечные эмбрионы внутри яиц самих динозавров. Окаменелые остатки гоминин тоже здесь – вот череп Sahelanthropus, нашего предка, жившего более 6 млн лет назад, а вот и те, кто к нам поближе, эректусы и неандертальцы. Разрешение у синхротрона в четыре раза выше, чем у лучшего КТ-сканера, а это приблизительно размер одной клетки, поэтому исследователи выстраиваются в очередь со своими ископаемыми, пытаясь приобщиться к чуду гренобльского синхротрона.

Часть команды, изучавшей неандертальцев из Складины, – а они, как мы помним, заключили, что неандертальцы взрослели быстрее нас, – была связана с Полем Таффоро, работавшем на гренобльском синхротроне. Он первым применил эту технологию для исследования ранних Homo sapiens, обозначив тем самым важную веху в использовании синхротрона для разрешения вопросов эволюции современного человека. Таффоро взял для изучения детскую челюсть из Джебель-Ирхуда в Марокко. Это место я уже упоминал в связи с находкой одного взрослого черепа, ставшего для меня поворотной точкой, когда я осознал, что именно Африка могла быть главной ареной формирования современного человека. Окаменелости из Ирхуда на сегодняшний день получили датировки в 160 тысяч лет, а то и древнее, но основные споры ведутся относительно таксономического положения этих находок в системе гоминин. На мой взгляд, по анатомическим признакам они выходят за пределы изменчивости людей современного типа, а также сильно отстоят от экземпляров сходного возраста из других африканских местонахождений, например Омо-Кибиш и Херто. А Жан-Жак Юблен подчеркивает, что у детской челюсти из Ирхуда есть подбородок, также он отмечает на взрослых черепах некоторые современные признаки в лицевой части и черепной коробке. Так или иначе, зубы от детской челюсти отправили на синхротрон, рассмотрели их микроскопическое строение и подсчитали скрытые внутри суточные линии нарастания. Оказалось, что ребенок погиб примерно в восемь лет, а рос он теми же неспешными темпами, что и современные дети. Потому, пусть это был ребенок и не совсем современного анатомического строения (как я считаю), но зубы у него росли примерно как у его современных сверстников, а следовательно, у него было такое же долгое детство, такие же рассредоточенные в продолжительном временном интервале энергетические затраты на взросление, такие же повышенные возможности для обучения.

Череп раннего Homo sapiens их Джебель-Ирхуда (слева) и череп неандертальца из пещеры Ла-Ферраси (справа) во Франции

Не так давно Роберт Кружински, мой коллега из Лондонского музея естественной истории, взял в Гренобль окаменелости неандертальского ребенка из Девилс-Тауэра, и тогда мы с Таней Смит, Полем Таффоро и Жан-Жаком Юбленом и другими сотрудниками решили провести показательное во всех смыслах исследование развития зубов у неандертальцев и ранних современных людей. Мы собрали и обсчитали данные по многим окаменелостям неандертальцев, из которых девять, представляющих разные стадии зрелости, отправились на синхротрон. Их сравнили с пятью ранними современными людьми, для которых был проведен аналогичный обсчет, а еще добавили обширные данные по людям наших дней из разных районов мира. И результаты позволили наконец установить, что ранние люди, скажем, из Схула и Кафзеха, созревали (судя по зубам) примерно с той же неспешной скоростью, как и наши современники, а неандертальцы росли значительно быстрее, в особенности это касается более раннего времени прорезывания зубов. Поэтому возраст, который определили по прорезыванию коренных зубов у неандертальских детей из Анжи, Складины и Ле-Мустье – четыре, одиннадцать и шестнадцать лет – на самом деле, как показал синхротрон, меньше: три, восемь и двенадцать лет соответственно. Мало того что неандертальцы созревали в ускоренном темпе, у них и эмаль на зубах была тоньше, чем у нас, ведь росли-то зубы тоже быстрее. И мы вскоре увидим, что эти различия индивидуального развития нашли отражение и в социальном устройстве, и в культуре неандертальцев и современных людей.

Помимо суточных линий нарастания на зубах, в наших телах есть и другие, еще более тонкие сигналы физиологических изменений, и связаны они с тем, что мы день за днем пьем и едим. В этом смысле избитая поговорка “ты – это то, что ты ешь” очень точно отражает суть дела. Множество веществ из нашей пищи поступает в кости и зубы, и если они сохраняются в виде окаменелостей, то в них можно обнаружить химическое эхо древних диет. Как мы говорили в предыдущей главе, необходимые телу компоненты, в том числе углерод и азот, два важнейших элемента живого тела, поступают в форме тех или иных изотопов с определенным атомным весом (а он зависит от числа частиц, называемых нейтронами). И хотя главные химические свойства разных изотопов одного элемента в целом одинаковы, то есть они образуют одинаковые химические соединения, но активность этих соединений немного разнится. Например, если соединения с разными изотопами нагревать, то соединения с более легкими изотопами испаряются быстрее. Или если соединения с разными изотопами поступают в живой организм, усваиваются, а затем покидают его, то оказывается, что скорости всех этих процессов неодинаковы для легких и тяжелых изотопов. И углерод, и азот имеют стабильные изотопы (то есть не подверженные радиоактивному распаду, как, скажем, изотоп углерод-14). Эти стабильные изотопы можно обнаружить, к примеру, в молекулах коллагена, структурного фибриллярного белка, самого распространенного в мягких тканях нашего тела и в костях. И хотя в живом организме костная ткань и коллаген в костях постоянно обновляются, но темп их обновления небыстрый, поэтому стабильные изотопы в коллагене представляют диету, усредненную за десяток лет или даже больше. После смерти коллаген из костей мало-помалу теряется, но все же часть его остается, и в костных останках 100-тысячелетней давности его еще можно обнаружить. И соответственно, измерить в нем изотопный состав.

Здесь необходимо отметить, что стабильные изотопы углерода С-13 и С-12 неодинаково представлены в различных экосистемах, на суше и в море, а также в различных видах растительности. Поэтому и животные, получающие пищу из разных ресурсов, получат углерод в соответственно разном изотопном соотношении. К тому же учтем, что и соотношение стабильных изотопов азота N-15 к N-14 увеличивается примерно на 2–5 % с каждым шагом вверх по трофической пирамиде (трава – съевший траву кролик – съевший кролика человек). Поэтому можно измерить изотопы углерода и одновременно азота в ископаемых костях, допустим, неандертальца и по этим данным постараться понять, что индивид ел в течение своей жизни. Конечно, не вообще все, что он ел, а что он ел обычно, что составляло основу его белкового питания, но опять же не на протяжении всей его жизни, а, как упоминалось выше, лишь в последние годы. Ну и, естественно, так определится лишь доминантный компонент диеты – растения, травоядные животные или плотоядные животные наземной или морской экосистемы. Тут нужно соблюдать аккуратность в трактовках анализов, мы ведь знаем, что и климат – температура и влажность – оказывает влияние на изотопное соотношение. Поэтому наиболее надежные заключения будут по материалам, близким друг к другу во времени и пространстве.

Но даже учитывая все эти оговорки, удалось провести прекрасные, вдумчивые работы по древним диетам неандертальцев и ранних современных людей. Их выполнили Майкл Ричардс и Эрве Бошрен, взяв за основу около десятка неандертальских остатков и еще больше кроманьонских. Ученые подтвердили бытующие представления о неандертальцах: да, они охотились на крупных зверей, таких как олени, мамонты, бизоны, лошади, которые и составляли основу их рациона. В своих природных системах они наравне с волками и львами находились на вершине трофической пирамиды, о чем сообщила ученым их изотопная подпись. Но тут нужно учесть, что все изученные остатки происходили из умеренных областей – Франции, Германии, Хорватии, а это далеко не весь ареал неандертальцев. К сожалению, в более южных районах, на Гибралтаре и Ближнем Востоке, в ископаемых костях коллаген сохраняется существенно хуже. Между тем из данных археологии мы знаем, что на юге, в прибрежных регионах португальской, испанской, итальянской и гибралтарской территорий, неандертальцы дополняли свой рацион морской живностью, моллюсками, к примеру, а также тюленями и, если везло, выброшенными на берег дельфинами. И хотя это трудно определить по изотопному сигналу – он перекрывается доминантным эффектом мясоедения, – растения тоже составляли важный компонент пищи неандертальцев, насколько это позволяли сезонные условия. Не случайно в пещерных отложениях находят обугленные орехи и семена.

Но вот получены анализы изотопной подписи кроманьонцев, включая и относительно примитивных представителей возрастом 40 тысяч лет из пещеры Оасе в Румынии (об этом в следующей главе), и они показывают совсем иную диету, даже если сузить рамки сравнения до одного места и времени с исследованными неандертальцами. У прибрежных обителей обнаружился повышенный уровень С-13, что указывает на изрядную долю морской рыбы и морепродуктов в рационе, а меню тех, кто жил далеко от моря, богато разнообразилось пресноводной рыбой, водоплавающими птицами и другими съедобными животными и растениями пресных вод. А если к данным о рационе обитателей Оасе, древнейших представителей современных людей, присовокупить еще и другие данные по ранним современным людям, жившим за 6000 км от Оасе, в китайской пещере Тяньюань, то особенности этой разнообразной диеты выглядят еще более значимыми (о недавно найденном взрослом скелете из Тяньюаня, составляющего часть комплекса местонахождений Чжоукоудянь, речь пойдет в следующей главе). У тяньюаньцев соотношение изотопов углерода и азота в коллагене костей соответствует потреблению белковой пищи животного происхождения, но у азота особенно повышенный изотопный индекс – значит, в пище присутствовала в заметных количествах пресноводная рыба. Подтверждает это заключение и соотношение изотопов серы, которое использовали в дополнение к изотопам углерода и азота. Чтобы было на что ориентироваться, сначала проверили, как соотносятся изотопы серы в остатках наземных и водных животных в районе Чжоукоудянь, как в древних, так и в молодых местонахождениях. А потом измерили соотношение изотопов серы в скелете из Тяньюаня, и оказалось, что меню этого индивида, по всей видимости, изобиловало пресноводной рыбой.

Ископаемые остатки из Оасе возрастом 40 тысяч лет

Отсюда мы понимаем, что уже самые ранние Homo sapiens, занявшие пространства от Ближнего Востока до Европы и потом до Дальнего Востока, умели добывать максимум пищи из окружающего мира много эффективнее, чем неандертальцы. И по-видимому, в этом и состояло их основное преимущество перед неандертальцами, позволившее нашему виду выжить и успешно освоить негостеприимные северные территории. О том, как люди перемещались в пространстве, можно узнать по соотношению стабильных изотопов еще одного элемента – стронция. Изотопное соотношение Sr-87 и Sr-86 в разных породах разное, соответственно оно варьирует и в водах, которые проходят через эти породы. Когда животные, в том числе люди, пьют эту воду или едят местную пищу, то стронций, подобно кальцию, откладывается в костях и зубах, и его изотопные маркеры покажут, где животное обитало в начале и в конце своей жизни. Зубная эмаль сохраняет изотопные маркеры с самого детства, а кости со своей скоростью обновления – лишь за последние несколько лет. Поэтому в принципе возможно сравнить соотношение изотопов стронция в скелетных остатках и зубах и в породах окружающего местного ландшафта и на этом основании решить, что конкретный кроманьонец провел детство на меловой равнине или гранитных холмах данной местности. А если этот кроманьонец охотился на оленей, то вполне возможно откартировать и их миграции, ведь есть и остатки оленей в том же кроманьонском местонахождении. Теперь подобные процедуры становятся вполне доступны, потому что для исследований не обязательно дробить и изничтожать ценные образцы: такие технологии, как лазерная абляция, позволяют анализировать изотопы по малюсенькому кусочку зубной эмали.

В костях и зубах сохраняется множество следов жизненной истории и деятельности давно исчезнувших людей. Обсудив, как с помощью новых технологий извлекать и понимать эти знаки жизни, вернемся собственно к ископаемой летописи людей. Мы постараемся проследить, как выстраивался сюжет происхождения нашего вида.