Электронная библиотека » Крис Вуклисевич » » онлайн чтение - страница 5


  • Текст добавлен: 2 апреля 2024, 09:21


Автор книги: Крис Вуклисевич


Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Четыре вестницы несчастья


Фелисите добирается до Бегума рано утром, когда воздух еще не прогрелся.

Должен предупредить: то, что она там найдет, скорее всего, вызовет у вас тошноту. Когда Фелисите описала эту картину, мне пришлось выйти на улицу и подышать свежим воздухом. Выпейте чая, закажите пирожное, сделайте глубокий вдох. Или просто закройте уши. Но если потом вы ничего не поймете, это не моя вина.

Итак.

В опустевшей деревне все по-прежнему. Она еще пустыннее, чем обычно. Фелисите не испытывает привычного ощущения, что за тишиной кто-то скрывается. Там лишь другая тишина, более глубокая.

По земле пробегает тень – хищная птица парит над крышами. С неба падает кость и разбивается об утесы Мон-Бего.

Фелисите идет среди домов с провалившимися крышами к телефонной будке. Взлетает пара воронов, завидев гостью.

Кармин лежит там, а над ней болтается на проводе трубка. Вокруг осколки стекла в луже свернувшейся крови. Ладони прижаты к ушам, кисточка воткнута в горло, шея и руки покрыты черными рваными ранами. Глаза навыкате, губы синие. На них застыл последний крик.

Почувствовав запах разлагающейся плоти, Фелисите делает шаг назад. У нее кружится голова. Она пытается исторгнуть этот запах чумы, который наполняет носовые пазухи и пристает к нёбу и деснам, и ее рвет на главной площади.

Фелисите привыкла иметь дело с призраками, а не с изуродованными телами. Призраки не пахнут. Не привлекают воронов. И они – не ее мать.

Она обращается на все лады – раздраженно, умоляюще, властно – к каждой из пятидесяти шести личностей, обитавших в теле матери, машет чашкой, к которой призраки могут прикоснуться, словно подманивает собаку косточкой.

Призрак Кармин не появляется.

С чемоданчиком в руках она направляется в единственный уголок деревни, который еще не обследовала, – в овчарню. Торопливо взбираясь к дому, Фелисите поднимает голову – и замирает. Рядом с входом на белом небе вырисовывается тень.

– Фелисите.

Между сестрами взмахивает тяжелыми крыльями мохнатая бабочка.

Оттенки правды


На самом деле эту историю рассказала мне не только Фелисите. Я также получил сведения от Эгонии.

Фелисите всегда говорила мне правду, но на свой манер. Она видела мир в сером и коричневом цветах. Взгляд Эгонии добавил красок. Подсветил нюансы, подчеркнул глубину, придал повествованию рельефность.

Надеюсь, там, где она теперь, Фелисите меня не слышит.

Агония


Ее мать умерла. Деревня опустела. Больше ее ничто не удерживает.

Всю ночь Эгония шла по своим следам, словно возвращаясь в прошлое. Вернуться в старые места – все равно что вновь стать молодой.

Ей это совсем не нравится. Она чувствует, что опять становится той жестокой и запуганной девочкой, которая, как ей казалось, исчезла навсегда.

К счастью, ее лицо остается тем самым, которое она выбрала для себя. Лицо ведьмы – взамен того, что она получила от Кармин. Но от детских воспоминаний никуда не деться. Сколько их ни хорони, боль всегда воскресает, хуже, чем фантомная ломота в отрезанных конечностях.


Ей шесть лет, и мама уже не называет ее даже Агонией.

Забравшись на стропила, она смотрит, как в трех метрах под ней Кармин и Фелисите играют с фарфоровой посудой, которая бросает на стены радужные блики. С жадностью людоеда Агония следит за чайничком и двумя фигурами внизу.

Фелисите такая тусклая. Серые глаза, бледная кожа. Надо придать ей красок. Именно поэтому мама подарила ей кремово-золотой сервиз. Агония в красках не нуждается. Ореховые глаза, алые щеки. «Ты и так очень красивая, нельзя иметь все сразу», – твердит ей Фелисите. И правда, ей повезло. Та же посадка головы, что у Кармин, такой же носик. Черные кудри, веснушки.

Однако на автопортрете, который мать постоянно перерисовывает, Агония себя не узнаёт, хотя все черты отображены верно. Это не она.

Но мама красивая, и Агония тоже. Придется довольствоваться этим. Глупо видеть по ночам сны, в которых мама обнимает ее наравне с Фелисите, как обнимала тогда, когда еще звала ее Нани. Когда еще держала младшую дочь за руку. Недолго. Достаточно было малышке залепетать и изрыгнуть бабочку, чтобы мать подпрыгнула, отскочила и попыталась ее затоптать.

Насекомые Агонии уродовали все, и Кармин приходила в ужас от их уродства. При одной только мысли о том, что бабочки могут сесть ей на лицо и оставить преждевременные морщины, у нее по коже пробегали электрические разряды.

Я понимаю, о чем вы думаете.


Признаться, сначала и я считал, что нет ничего глупее, чем выходить из себя из-за страха перед уродством. Но представьте, однажды утром я проснулся с огромными прыщами по всему лицу и шее. Они даже не чесались. Никак о себе не напоминали. Просто торчали, как грязные мухоморы. Что ж, я взял больничный на два дня. Просто чтобы меня никто не видел. До этого я никогда бы не назвал себя неженкой. На третий день пришлось вернуться к работе. Шляпа, солнцезащитные очки, поднятый воротник, все дела. Коллеги посмеялись над моей шпионской маскировкой. Потом шутки стали менее добродушными, и я снял очки. Маленькая Брижитт бросилась в туалет. Остальные поспешили разойтись по местам, на ходу подыскивая повод. Даже Сильветт из секретариата с ее седеющей головой и волосатой бородавкой на губе, которая при разговоре шевелилась, как мохнатая букашка, приковывая взгляд, отчего слушать владелицу было невозможно. Другой секретарше, Брижитт, с пучком светлых волос и гладким ртом, внимать было гораздо проще. До того дня я и не замечал, что люди предпочитают иметь дело с Брижитт, а не с Сильветт.

Можно думать, что ты выше этого. Можно, несмотря ни на что, считать Кармин пустышкой, помешанной на внешности, если угодно. Но если вы когда-нибудь сострадали щекастому сироте сильнее, чем бродяге с плохими зубами, то вы меня поймете. Посмотрите на себя в зеркало. Если вы когда-нибудь мечтали хоть на минуту ощутить невероятное спокойствие людей, которых считают красивыми, то вы поймете Кармин.


Если Кармин приносит красивые вещи, то они для Фелисите. Агония их не заслуживает. Все, к чему она прикасается, быстро стареет и умирает. Она знает, что чайник недолго проживет у нее в руках. Больше никаких бликов, танцующих на стенах, ни для нее, ни для Фелисите.

Ну и пусть. Позолоченные каемки на блюдцах манят ее.

Фелисите дает ей поиграть с сервизом, когда мамы нет. Но это не то. Агония хочет поиграть в чаепитие самостоятельно. Она пригласила бы маму, и мама вспомнила бы о существовании младшей дочки и назвала бы ее «моя Нани», как произносит «моя Фелисите».

Старшая никогда ничего не ломает, всегда говорит правду, ей разрешено болтать в овчарне, смеяться, читать книжки с мамой. Она знает, как порадовать Кармин и получить то, чего хочешь. Даже когда Фелисите балуется – редко, – ее не ругают. Мамины приступы ярости – для младшей.

В тот день, как часто бывало, Кармин целует Фелисите в лоб и выходит в сад с мольбертом под мышкой. Мать во власти ее вечной картины.

Передышка на несколько минут. Ею надо воспользоваться. Агония будет вести себя хорошо. Фелисите может хоть раз подпустить ее к фарфору.

Она наклоняется вперед и чуть не падает. Испуганный крик выдает ее. Сестра поднимает свои стальные глаза и, конечно, сразу понимает, какая зависть гложет Агонию. Фелисите прижимает чайник к груди.

«Нет, не бойся, – думает Агония. – Я не буду трогать. Просто посмотрю поближе».

Она сползает по балке, как большое насекомое, головой вниз, впиваясь ногтями в дерево. Ее тень удлиняется, поглощает маленькую гостиную и тянет пальцы к чашкам.

Фелисите не отступает:

– Нани, что ты делаешь?! Залезь обратно! Если мама увидит, она будет тебя ругать…

Когда мама ругается, это ужасно. Агония не хочет, чтобы ее ругали. Она хочет рассмотреть вблизи – совсем близко – синие завитушки на фарфоре.

– Папа тоже говорит, чтобы ты перестала. Это мой сервиз. У тебя есть своя овечка, настоящая. Даже с молоком! Живая овечка намного лучше, разве нет? Уходи, пока мама тебя не увидела. Поиграем в чаепитие вместе, когда она уедет надолго. Сейчас слишком опасно, понимаешь?

В ее голосе нет и тени злости. Фелисите изрекает слова с уверенностью человека, который знает, что не лжет. Когда она говорит, что призрак папы велит Агонии успокоиться, это правда. Когда она говорит, что Агония нетерпелива и завистлива, это правда. Когда она говорит, что мать наверняка отругает Агонию, это правда. Когда в отсутствие матери они вместе придумывают игры, войны и королевства в лиственничном лесу и она утверждает, что Агония всегда будет ее любимой сестрой, это правда.

Сегодня Агонию тошнит от сестриной правдивости. Она хочет, чтобы та замолчала. Хочет поиграть в чаепитие. И если навлечет на себя мамин гнев – пусть. По крайней мере, мать ее заметит. Вспомнит, что у нее есть вторая дочь и что она называла ту Нани.

Ее тень внезапно укорачивается. Агония набрасывается на Фелисите и выхватывает чайничек. Крошечный фарфоровый предмет у нее между ногтями, хрупкий, легкий, гладкий, она так его хотела и так рада наконец-то держать в руках, поэтому сжимает посуду сильно, очень сильно – и, не совладав с собой, раздавливает.

– Я же тебе говорила, – произносит Фелисите. И это тоже правда. – Теперь мама будет тебя ругать.

Агония стонет. Погасшие перламутровые осколки сыплются на плитки пола. Их острые края порезали пальцы. Ей больно. Ей страшно.

– Пойдем в ванную, – шепчет сестра. – Быстрее. Смоем кровь с твоих рук.

Нет. Агония бьет Фелисите по протянутой руке. Никакой ванной. Кармин уже закрывала ее там в наказание. Больше никогда. Она больше не станет колотить в дверь часами напролет, до синяков на костяшках, пока снаружи мать и сестра слизывают с рук сок манго и апельсинов.

Агония дышит все быстрее. Взрыв все ближе.

– Держи себя в руках, Нани, пожалуйста…

Но жар уже нарастает, его не удержать. Она сжимает кулаки, вонзая ногти в ладони, сотни игл прошивают кожу, ноги отнимаются, вокруг все становится красным, в животе и голове жжет, раздувается, набухает, в горле встает свинцовый шар – ударная волна. Низкий рев отбрасывает волосы Фелисите назад, швыряет фарфоровые чашечки о стены, выбивает стекла в окнах, пригибает траву на улице и отдается эхом ото всех дверей в деревне.

В наступившей тишине Агония начинает дрожать. Сестра тянется к ее плечу, она в панике пятится.

– Я все уберу. Спрячься, пока мама не пришла.

Спрятаться. Снова. Фелисите права, и Агония хотела бы ненавидеть ее за это.

Прибегает Кармин с руками, перепачканными в краске. Осколок стекла оцарапал ей щеку.

– Милая, с тобой все хорошо?

Она опускается на колени рядом с дочерью, судорожно осматривает ее в поисках малейших повреждений.

– Очень хорошо, – улыбается Фелисите. – Я хочу погулять; покажешь, что ты нарисовала?

Но Кармин заглядывает в овальное зеркальце, которое держит при себе, и зажимает рот грязными руками, подавляя крик ужаса. Она только теперь заметила царапину на скуле.

У нее вырывается стон. Можно подумать, осколок ее обезобразил.

– Мама, это просто царапина. Даже крови нет. Сейчас принесу полотенце…

Мать уже не слышит. В зеркале на полу позади себя она заметила разбитый чайник. Ее плечи опускаются. Дыхание замедляется. Она поднимает глаза к потолку.

– Мама…

Но когда Кармин собирается отругать младшую дочь, та не отзывается даже на свое имя. Фелисите забивается в темный угол.

«Вот и все, – думает Агония. – Конец».

– Спускайся, – тихо приказывает Кармин. – Спускайся, или я тебя скину.

Агония не хочет падать с такой высоты и подчиняется.

– Ты опять всё испортила, – говорит Кармин. Ее голос шипит и завывает, как порывы ветра. – Надо было скормить тебя волкам.

С громким хлопком гаснет огонь – и теперь в овчарне полная темнота. Агония все равно закрывает глаза. Она знает, что дальше.

Из тела Кармин вырывается молния, раскалывая тьму с таким треском, словно расступается земля, обвивается вокруг младшей дочери и сбивает с ног. Привыкшая молчать, Агония не может сдержать крик, когда волосы на голове встают дыбом, и извивается, содрогаясь в конвульсиях.

– Закрой рот, – гремит мать, – а то завалишь нас бабочками.

Тогда Агония сжимает губы, закрывает глаза, стискивает кулаки, захлопывает разум. Она ждет, когда над ней стихнет гром и пройдет буря.


Позже за стеной старая овца зализывает ей порезы – единственное напоминание о том, что ее руки держали фарфоровый чайник. Слюна щиплется, но язык ласкает кожу.

Прежде, успокоившись после бури, мама тихо заходила в хлев. Спрашивала шепотом, не очень ли больно Нани. Ложилась рядом с дочерью на солому и клала руку ей на лоб. Говорила: «Мне очень грустно, я не хотела сердиться; не делай глупостей, не расстраивай маму».

Бури стали сильнее. Мать перестала приходить. Агония уже почти научилась любить ее припадки. По крайней мере, в эти минуты мама вспоминает о ней.

Она слышит, как в доме Кармин сюсюкает с Фелисите, поддразнивает ее, смешит.

Агония приникает губами к овечьему вымени. Как обычно, молоко сворачивается и прокисает у нее во рту. В глазах животного она видит разные вещи. Вещи, которых никто другой не замечает. Тысячелетнюю мудрость, которая настолько превосходит человеческую, что люди принимают ее за пустой взгляд. Агония умеет находить в глазах овцы совет и утешение.

«Завидовать нехорошо», – говорят ей в этот вечер прямоугольные зрачки.

«Знаю», – без слов отвечает Агония.

«Фелисите делает что может. Она делится с тобой всем. Сладостями, игрушками, даже книгами, которые тайком приносит из школы. Она поделилась бы и любовью Кармин, если бы могла».

«Я знаю, – думает Агония. – Знаю, что моя сестра ничего не может с этим поделать. Завидовать нехорошо».

Но руки у нее дрожат от гнева.

В последующие недели она иногда позволяет себе больше чем обычно, просто чтобы мать к ней повернулась. Вспышки гнева Кармин с каждым разом становятся все более жестокими. «Однажды, – думает Агония, – она слишком сильно меня ранит, почти убьет, и ей придется обо мне заботиться».

Фелисите тоже об этом думает и предупреждает сестру, что скоро мать ее убьет – невольно, в припадке слишком сильной ярости.

Неважно. Умереть? Почему бы и нет. В шесть лет умереть не страшнее, чем пройти ночью по коридору.

Агония продолжает провоцировать Кармин. Разбивает тарелку. Выпускает в овчарню бабочку. Плюет на землю, где вырастает цепочка ее плотоядных цветов. Добавляет на портрет мазок краски.

Всего один. Едва заметное белое пятнышко в углу холста.

Кармин не раздражается. Она прижимает картину к себе и стонет. В ужасе Агония ищет глазами сестру. В миг, когда через овчарню проносится молния, Фелисите встает у нее на пути.

Остальное Агония помнит смутно. Тело Фелисите на полу. Буря уже стихла. Кармин в панике кричит и пытается привести дочь в сознание. Агония видит себя: она стоит на месте, окаменев, не в силах думать ни о чем, кроме того, что ей тоже случалось так лежать. Как сейчас лежит Фелисите. Мама не опускалась на колени рядом с ней. Она продолжала метать в Агонию молнии.

Вечером в хлеву глаза овцы смотрят на нее осуждающе. Сестра приняла на себя заслуженный ею удар. Фелисите не привыкла к молниям. Она могла погибнуть.

Именно поэтому на следующий день Агония говорит сестре, что впредь лучше отвлекать от нее внимание матери, чем защищать от гнева Кармин. Всем будет проще, если Кармин на время о ней забудет.

«Бойтесь своих желаний» – вот что произнесла Эгония, когда рассказывала мне эту историю. Потому что Кармин и в самом деле о ней забыла. Причем надолго.

Фелисите накрывала стол на двоих. Припрятывала остатки еды, которые потом приносила в хлев. Уводила мать из дома, чтобы Агония могла помыться, не обнаруживая себя. Попыталась записать ее в школу на следующий год, но для этого требовалась подпись взрослого.

Агония так и не пошла в школу.

В овчарне воцарился мир. Бури почти прекратились. Стропила, на которых Агония обычно пряталась, стали ее владением.

В книгах, которые Кармин читала Фелисите внизу, говорилось о сиротах. Их родители умирали, или прогоняли бедняжек из дома, или подбрасывали на пороги монастырей. Но о детях, которых бросили в собственном доме, речи не шло.

Как и о сестре, которая делает для младшей намордник, чтобы та молчала. Нарядно украшенный намордник, за который она должна быть благодарна.


Эгония помнит, но знает, что ничего не расскажет. Фелисите ее не услышит.

Ведь мать дарила ей ласку и фарфоровые чайники.

Две сестры


Фелисите не так-то просто застать врасплох. Она живет в мире искалеченных призраков. Выбирая в супермаркете йогурт, сыщица порой протягивает руку сквозь призрака, задремавшего в витрине с молочной продукцией. А на шоссе однажды видела автостопщика, который брел по обочине, волоча за собой кишки. В ответ она едва приподняла бровь.

Но когда Фелисите видит перед собой этот черный силуэт, раздавленный полуденным солнцем, ее стальные каблуки словно прирастают к земле.

Она разглядывает свою сестру-близняшку. Женщина, стоящая у овчарни, непохожа на саму Фелисите, и все же это она. Фелисите это знает, как знает, когда нужно моргнуть и проглотить слюну. Ее плоть и плоть сестры питались от одного тела более десяти месяцев.

Агонии на вид не меньше двухсот лет. Сгорбленная спина, дряблая кожа. На голове редкие пряди волос.

Душа всегда берет верх над лицом.

– Здравствуй, Агония.

– Эгония.

– Прошу прощения?

– Меня зовут Эгония.

«Красивое имя, – думает Фелисите, – напоминает название цветка. Совсем ей не подходит».

Когда Агония заговорила, изо рта у нее вылетели четыре бабочки, по одной на каждое слово. Они сели на траву – и четыре травинки тут же увяли.

– Ты больше не носишь намордник?

– Нет.

Еще одно насекомое, крупнее предыдущих, вспархивает перед лицом ведьмы и улетает к ближайшей лиственнице. В одно мгновение зеленые иголки коричневеют, от макушки до нижних ветвей, словно с новогодней елки убирают мишуру.

– А должна.

Младшая хрипло хихикает, как ворона. Она не говорит, что сожгла намордник тридцать лет назад, в ночь, когда они разговаривали в последний раз.

– Зачем ты пришла?

Если бы вы увидели их вместе, даже в том возрасте, когда они уже не были похожи друг на друга, вы бы быстро поняли, что это близнецы. В манерах, лицах, именах у них не было ничего общего, но, несмотря ни на что, в словах одной звучало эхо другой, движения делались в такт, и тогда нельзя было не вспомнить, что они одной крови. Наверное, даже их самих это забавляло. Все равно что повернуть за угол и внезапно увидеть свое отражение в витрине магазина, когда думаешь, что на улице никого нет.

– Ты меня позвала.

– Я тебя предупредила, это другое.

– Кармин умерла.

Эгония удерживается от того, чтобы добавить: «Наконец-то». Ей плевать на душевное состояние Фелисите, но, похоже, некоторые детские рефлексы прочнее, чем она думала.

– А тебе какое дело? – спрашивает Фелисите.

Агония сжимает кулаки и прикусывает язык своим единственным зубом. Когда она переступает с одной ноги на другую, раздается звон металла. Как будто под слоями обносков у нее связка кастрюль или жестянок.

– Это была моя мать, знаешь ли.

Фелисите стоит напротив нее, ниже, настолько же элегантная и спокойная, насколько она грязна и взбудоражена. Ярко-красные волосы, как в юности. Каре сияет в ослепительных лучах солнца. Капля крови на кончике уколотого пальца. Угловатое лицо, кошачьи глаза, манеры герцогини. Серая кошка, которая трется у ног, и ее гладят.

А она, Эгония, – заразная старая ворона, которую отгоняют от мусорных баков, которая прячется в тени ветвей, дожидаясь ночи; черная птица, летающая выше отвратительных запахов и туч, которые вот-вот прольются дождем.

– Твоя мать мертва, твоя сестра жива. Бедняжка. Ты бы предпочла, чтобы было наоборот, да?

Бабочки разлетаются, хлопая крыльями; одна подлетает к Фелисите – та пятится. Эгония смеется.

– Нани, успокойся. Может быть, поговорим как взрослые люди?

Даже на расстоянии Эгония чувствует ее жалость и отвращение. Она ненавидит эти резкие запахи, которыми дышала несколько жизней назад. В то время от Фелисите так не пахло. Должно быть, ей передался запах матери. Три десятилетия совместной жизни не проходят даром.

– Не называй меня Нани, – говорит Эгония. Она уже не смеется. – Скотовод тоже дает животным клички, а потом забивает их на мясо. Оставь себе свои прозвища. И не упирайся кулаками в бедра. Ты уже никого этим не впечатлишь.

Проводница призраков медленно опускает руки.

– Ты совсем не изменилась… Такая же, как тридцать лет назад. Может, получила пару пощечин, с тех пор как… Нет, непохоже. Чтобы поколебать святую Фелисите, нужно нечто большее.

Фелисите не двигается. Она точно знает, чего ищет Агония, и не хочет ей этого давать. Ни одного оскорбления, ни одной жалобы. Ничто не выдаст ее смятения перед этой сестрой, вновь найденной и уже потерянной.

Тогда ведьма без предупреждения врывается в овчарню.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации