Текст книги "Дэйвенпорты"

Глава 7
Эми-Роуз

Когда Дэйвенпорты наконец уехали на вечер к Тремейнам, в доме все стихло. Эми-Роуз и оставшиеся слуги не ждали их возвращения раньше рассвета, как раз к моменту, когда начнется их новый долгий рабочий день. Хотя вообще-то Эми-Роуз повезло больше, чем остальным.

Ее обязанности были связаны в основном с обслуживанием Оливии и Хелен. Аккуратная Оливия практически не оставляла работы для нее, а Хелен не позволяла ей убираться в своей комнате, чтобы служанка ничего не нарушила в ее творческой обители. Так что по утрам Эми-Роуз наглаживала их платья и укладывала волосы. А после этого могла заниматься чем угодно.

Девушка вздохнула. Интересно, каково это, всю ночь веселиться, танцевать, пить шампанское и ни о чем не тревожиться? Она положила пудру и румяна Оливии в шкатулку для косметики и выключила свет.

Потом прошла в противоположное крыло дома, где Генриетта – Гетти – прибиралась в спальне мистера и миссис Дэйвенпортов. Хотя в этом крыле «Порта Свободы» комнат было меньше, они были роскошные. Миссис Дэйвенпорт окружала себя шикарными коврами и непомерно большими диванами, такими же твердыми и неподатливыми, как она сама. Ее гардеробная была просторнее, чем квартира, в которой Эми-Роуз жила с матерью до переезда сюда. Эми-Роуз прислонилась к дверному косяку, Генриетта в этот момент разглаживала одеяла быстрыми взмахами кистей.

– Я здесь почти закончила, – сказала Гетти. – Может, сходишь на кухню и подготовишь все к возвращению Джесси?

Эми-Роуз кивнула. Повариха Дэйвенпортов сегодня с раннего утра уехала к Тремейнам, чтобы помочь с угощениями. Миссис Тремейн попросила ее об этом, потому что надеялась подать гостям особенные десерты Джесси.

Придя на кухню, Эми-Роуз обнаружила, что Джесси уже все отскребла и натерла. Эми-Роуз мысленно прочитала благодарственную молитву и села у длинного кухонного стола, чтобы поработать над своими планами относительно салона красоты и над рецептами бальзамов. Каждый вечер, переделав все дела, она часами составляла списки, экспериментировала, рисовала, стирала, перерисовывала до тех пор, пока не оставалась довольна, а потом переворачивала страницу и начинала все сначала. Ее пальцы гладили краешек одной из страниц, как мама когда-то гладила ее по щеке, укладывая спать.

Эми-Роуз читала свои рецепты, собирала ингредиенты, чтобы приготовить что-нибудь новое. Банка меда. Бананы размять и смешать с жидким сахарным сиропом. Хранившиеся на самых высоких полках маслá, выжатые из растений и трав, которые она собрала в саду. Все необходимое для идеального средства, которое нужно наносить перед мытьем головы. Эми-Роуз не понимала, что нужно для того, чтобы вести бизнес, зато знала, что нужно, чтобы волосы были блестящими и здоровыми. Составляя свои средства для волос, она успокаивалась, мысли ее в это время бродили среди бесконечных возможностей, которые могло дать ей будущее.

Эми-Роуз вздохнула и зашуршала карандашом по странице тетради, зарисовывая идеи для интерьера салона рядом с рецептом бананово-медового средства. Ее салон красоты будет солнечный и гостеприимный. Она хотела, чтобы там подавали чай и закуски. Все будет выдержано в сиреневых тонах: это был любимый цвет ее матери. Напротив каждого кресла для клиента она представила большие, в позолоченных рамах зеркала, в которых будет отражаться нежный узор обоев. Удобные раковины для мытья и споласкивания, элегантная надпись на бутылках с продукцией и на вывеске над дверью… Вот только она никак не могла определиться с названием.

Тут со стороны входа в кухню загромыхали шаги. Это был Джон Дэйвенпорт: галстук развязан, пиджак перекинут через руку. Точно подогнанные по размеру брюки облегали его длинные стройные ноги. Эми-Роуз полагала, что Дэйвенпорты уже уехали на вечеринку. «Что он здесь делает?»

Джон быстро поднял взгляд и улыбнулся. Его легкий, беззаботный нрав смягчил черты лица, во многом доставшиеся Джону от матери.

– Думаешь, утюжок защитит от грабителей? – Он протянул к девушке ладонь. – Он же не горячий?

– Что? – Эми-Роуз посмотрела на свои руки. Оказывается, она прижимала к груди утюжок для волос. А она даже и не помнила, как схватила его. – Извините. Я думала, все ушли.

Щеки ее начали гореть.

– Я задержался в гараже. А потом так спешил одеться, что оторвал пуговицу, – объяснил Джон, показывая на рубашку. – Ты хорошо шьешь?

– Сносно, – сказала Эми-Роуз, рассматривая пол.

– Я попытался сам пришить пуговицу, но только палец исколол.

– Не уверена, что пришивание пуговицы можно назвать шитьем, – пошутила девушка.

В то же мгновение, как слова сорвались с губ, Эми-Роуз о них пожалела. Ее тон подразумевал близкую дружбу, которая исчезла, когда она превратилась из товарища по играм в служанку. В сердце кольнуло, и Эми-Роуз вспомнила совет Джесси. Прошлое должно оставаться в прошлом. У нее во рту пересохло от собственной дерзости, но Джон только рассмеялся. Она смотрела, как подскакивает его кадык, как на только что выбритой щеке появляется ямочка. Вскоре девушка робко рассмеялась вместе с ним.

Джон ловко расстегнул рубашку.

– В любом случае тебе понадобится вот это, – сказал он, подавая рубашку Эми-Роуз.

Та постаралась сосредоточиться на рубашке, а не на накачанных мышцах рук Джона, который остался в одной майке. Не смотреть, как его только что отпаренные брюки облегают талию. Пальцы девушки пробежались по швейному набору, нашли нужную иглу и шелковую нить, достаточно прочную, чтобы пуговица не отлетела, когда рубашка застегнется на его широкой груди.

– А что бы вы делали, если бы не нашли никого, кто смог бы ее пришить?

– Ходил бы голым, наверное.

При этих словах Эми-Роуз чуть сама не воткнула иголку в палец. Она зарделась и сделала вид, будто не услышала.

Джон придвинулся, чтобы понаблюдать за ее работой. Бедро молодого человека коснулось стола так близко от Эми-Роуз, что она почувствовала запах мыла, исходящий от его кожи, ощутила тепло, исходящее от его тела. От такой близости к Джону ее кожу начало покалывать. Еще несколько стежков, и пуговица была надежно пришита.

– Спасибо, Эми-Роуз. – Джон поднес рубашку к лицу. – Это куда лучше, чем просто «сносно». Даже моя мать ничего не заметит.

Он засунул руки в рукава, ткань натянулась на широких плечах.

Эми-Роуз улыбнулась и сложила швейный набор.

– А это что такое? – поинтересовался Джон, указывая на бумаги на столе.

Этот вопрос застал девушку врасплох. Джон взял в руки зарисовку ее салона. Он нахмурил лоб, изучая мечту Эми-Роуз, изображенную на бумаге.

Может ли она с ним поделиться? Даже Джесси не видела ее планов.

Пальцы Джона вскользь коснулись ее пальцев. Эми-Роуз заглянула ему в глаза. Было в них что-то такое, что придало ей смелости.

– Я хочу открыть свой салон красоты, – призналась девушка. – Специализироваться на волосах черных женщин, делать им прически. Сейчас мы многое пытаемся делать по журналам, которые составляют люди, которые на нас не похожи.

Эми-Роуз повернулась к своей тетради и пролистала ее, страницы пестрели составами для выпрямления и завивки на смеси французского и английского. Плечи ее расслабились, голос стал громче. Она провела исследование, изучила опыт других новаторов в парикмахерском деле. Забросала вопросами женщин в аптеках на Южной стороне, чтобы понять, какие средства им подходят лучше всего. И ей помогла мать. Эми-Роуз записала все, чему она ее научила.

– У красоты не одно-единственное лицо.

Когда она посмотрела на Джона, тот внимательно разглядывал ее. Щеки девушки зарумянились. Сколько раз она представляла себе такой момент… Волевой подбородок Джона был в каких-то сантиметрах от ее лица. Его кожа была гладкая, насыщенного коричневого цвета, контрастировавшего со снежной белизной рубашки.

Глаза Джона изучали ее лицо.

– Я думаю, это замечательная идея.

Его пальцы снова коснулись ее пальцев. По руке Эми-Роуз пробежал электрический разряд и прокатился по всему телу, вплоть до пальцев ног. От наполнившей девушку энергии кожа ее стала будто саднить, по рукам прошла волна мурашек.

– Вот ты где!

Этель резко остановилась, заметив незаправленную рубашку молодого мистера Дэйвенпорта и пылающее лицо Эми-Роуз. Они резко отстранились друг от друга, как два магнита с одинаковым зарядом.

– Извините меня, мистер Джон, – произнесла Этель, пристально разглядывая обоих. – Я искала Эми-Роуз.

– Добрый вечер, – ответил тот официальным тоном. – Я как раз собирался выезжать. – Он повернулся к юной служанке: – Спасибо еще раз, Эми-Роуз. Не знаю, что бы я делал без тебя.

Он посмотрел ей в глаза долгим взглядом. Сердце Эми-Роуз пустилось в галоп.

Глава 8
Руби

Музыканты прибыли вскоре после дополнительной обслуги. Рано утром нанятые по случаю приема служанки и повариха Дэйвенпортов деловито вошли с бокового хода, чтобы подготовить особняк Тремейнов к празднеству. Все они поклялись хранить молчание насчет того, что ресурсы семьи иссякают. Без тканей с фабрики главный источник прибыли Тремейнов был фактически перекрыт. О повышении арендной платы в общежитии Тремейнов не могло быть и речи, так что эти деньги едва покрывали стоимость здания.

А предвыборная гонка не могла ждать. Как не мог ждать и отец Руби.

Девушка оделась без помощи Маргарет, пытаясь выбросить из головы мрачные мысли. Платье облегало ее фигуру и было несколько более скандальным, чем могла бы одобрить мать. Но внешнее благополучие было превыше всего, и одеться по последней моде было в духе Тремейнов, даже если для этого пришлось пожертвовать платьем, сшитым в прошлом сезоне. Руби сделала высокую прическу, чтобы открыть длинную шею и изящные плечи.

Она чувствовала себя драгоценным камнем. И все же чего-то не хватало.

Руби посмотрела на свою голую шею и нахмурилась. Она бросила взгляд на дверь за спиной, опасаясь, что может прийти мать.

«Только разок полюбуюсь», – сказала она себе. Девушка подняла крышку шкатулки красного дерева, стоявшей на комоде. Послышалась музыка. Нежная мелодия напомнила ей колыбельную. Руби отодвинула в сторону сережки и хрупкий золотой крестик на цепочке. Аккуратно приподняла дно шкатулки. Свет заблестел на грани рубина, спрятанного в тайном отделении. Камень был великолепный, в форме слезы.

При виде его у Руби, как и всегда, перехватило дыхание. Камень-тезка был подарком от матери и отца на ее шестнадцатилетие. Это было до того, как мечты стали для них важнее счастья. Еще раз быстро глянув на закрытую дверь, Руби взяла колье за концы замкá-карабина.

Темно-красный камень улегся в ложбинку на ее горле. Он был точно в цвет роскошной ткани платья. «Он бы сейчас подошел идеально», – подумала девушка с грустью, которую она хотела бы проглотить, но не могла. Отец решил баллотироваться в мэры из благородных побуждений. Но Руби не могла сдержать горечи, которая вздымалась внутри оттого, что ей приходилось прятать самое ценное, что ей когда-либо принадлежало. Это мучило девушку почти так же сильно, как и ожесточение, которое она почувствовала, когда родители попросили ее продать рубин. Как они могли? Это был подарок от них, а не какая-то безделушка. Камень был величественный, восхитительный, оправленный в золото. Идеальное отражение ее собственной уверенности в себе (в те моменты, когда Руби не ощущала себя второй скрипкой рядом с лучшей подругой). Стоило ей взять подарок родителей, а тем более надеть – и она чувствовала себя смелой и сильной.

Руби ничуть не сожалела о том, что заложила вместо рубина ожерелье матери. Так ей и надо: нечего было просить такое от родной дочери. А то, что мать так и не заметила пропажи, только подтвердило, что Руби приняла верное решение.

Музыка смолкла, и во внезапно повисшей тишине девушка услышала шаги за дверью. Она увидела, как ручка поворачивается, и завозилась с застежкой. Прятать рубин было уже поздно. Но нельзя было, чтобы кто-то узнал, что Руби его не продала. Камень и тонкая цепочка исчезли под вырезом платья.

– Ты готова? – спросила появившаяся на пороге миссис Тремейн.

– Да, – быстро ответила Руби.

Она перенесла вес на другую ногу, надеясь загородить собой шкатулку на комоде, которая выглядела так, будто ее взломали. Кожа девушки потеплела, когда Руби почувствовала на себе взгляд матери.

Миссис Тремейн вздохнула. Подошла к Руби.

– Я знаю, что ситуация оказалась сложнее, чем мы ожидали, когда твой отец вступил в предвыборную гонку, но это не навсегда. Погиб не весь урожай. И твой дядя пытается заключить контракты с другими фермами. Нужно просто немного подождать.

Руби напряженно кивнула, пока мать поправляла шаль, накинутую на ее плечи. Цепочка колье скользнула глубже, щекоча кожу. Руби надеялась, что корсет платья затянут достаточно туго и камень не звякнет об пол у ее ног.

– Возможно, твой отец этого не показывает, но он гордится тобой, – сказала мать.

Тело Руби застыло. Она хотела еще ненадолго удержать гневную решимость.

– Просто придерживайся плана, и все остальное устроится само.

План. В груди Руби снова вспыхнула злость. План, насчет которого ее мнения никто не спрашивал. Она решила, что продолжит защищать то, что важно для нее, начиная с маленькой частички ее личности, зацепившейся за многослойное платье. Руби так мечтала о том дне, когда станет хозяйкой в собственном доме, а рядом будет муж, который будет ее обожать, и куча детей. О том дне, когда к ней не будут относиться как к средству для достижения целей.

– Руби, что ты сделала со своей шкатулкой для драгоценностей? – Миссис Тремейн подобрала кусочки, казавшиеся обломками.

– Какая же это шкатулка для драгоценностей, если драгоценностей в ней нет?

Мать посмотрела на нее ровным взглядом с некой долей сочувствия. Потом как будто приняла решение, и лицо ее стало жестким. Она тихо сказала:

– Смени настрой, прежде чем спускаться к гостям.

«Настрой». Руби выдохнула, и весь ее гнев вырвался из легких с такой силой, что корсет чуть сдвинулся. Ее любимое колье со стуком упало на пол. Камень заскакал по паркету и остановился у скругленного мыска шелковой туфли матери.

– Руби, – сказала миссис Тремейн, и голос ее превратился в шепот, когда она нагнулась, чтобы поднять рубин. – Я думала, ты отдала его оценщику вместе с другими вещами. Ты ведь должна была отдать ему все мелкие ценные предметы, когда он приходил к нам.

Руби смотрела, как свет поблескивает на изящной цепочке. Яркий камень исчез в ладони матери, и с ним – все оправдания, которые девушка могла придумать.

– Руби?

– Вместо него я отдала другую вещь, – сказала она. Пульс начал гудеть в ушах. – Он мой. Я не понимаю, почему мне нельзя оставить его себе. Вы продали почти все остальное.

Миссис Тремейн была неколебима:

– Ты знаешь, скольким людям мы могли бы помочь?

«Всегда другим людям, – подумала Руби. – А мне – никогда». Они не собирались помогать родной дочери, которой приходилось улыбаться и притворяться, что все в порядке. Кроме того, по сути, все деньги уходили на предвыборную кампанию.

– А как же я?

Голос Руби прозвучал куда громче, чем было приемлемо. Ее грудь колыхалась при каждом вздохе. Она хотела только выхватить у матери цепочку, вернуть камень себе, почувствовать успокаивающую тяжесть колье. Руби знала: что бы она ни сделала, она стопроцентно утратит этот камень. Даже сейчас она уже испытывала терпение родителей, которое и так было на пределе.

– А как же я? – снова спросила девушка спокойным голосом, как будто ее сердце не было готово разорваться.

Она молча наблюдала, как мать принимает решение. И когда она это сделала, Руби все мгновенно поняла. Миссис Тремейн расправила плечи и сунула колье в карман пышной юбки.

– Когда-нибудь ты поймешь. А теперь, пожалуйста, заканчивай одеваться.

С губ Руби сорвался едва слышный звук. Стопы ее не двинулись с места. Двери закрылись с твердым звуком, который эхом прокатился по комнате. У Руби внутри разрасталась зияющая пустота.

И вернуть то, что принадлежало ей, теперь можно было только одним способом.

* * *

Руби стояла в фойе рядом с матерью с приклеенной улыбкой на лице. Челюсть сводило от слов, которым она не давала сорваться с губ, и от любезностей, которые она расточала вместо этого. Хорошее поведение – в этом заключалась ее единственная надежда. Она наблюдала за гостями, скользившими через фойе под сводчатым потолком. У женщин были высокие прически и длинные платья, их вели под руку мужчины в сшитых на заказ смокингах. Играли музыканты, официанты подавали шампанское и закуски на серебряных подносах, сотни фонарей украшали двор.

Прием был шикарный, но Руби думала только об одном: замечают ли гости темное пятно на обоях там, где раньше висела работа старого мастера? Мать говорила всем, что картина сейчас находится на выставке в музее какого-то далекого города. «Как это благородно, что мистер Тремейн покровительствует искусствам!» – говорили все. Но Руби гадала, не шепчутся ли они за их спинами: «Как пали сильные!» Одно дело – участвовать в предвыборной гонке, но разориться в ней – совсем другое. Девушка подавила желание коснуться рубина, которого, как она прекрасно знала, на ее шее не было.

– Можешь хотя бы притвориться, что тебе нравится вечер? – сказала мать, продолжая улыбаться.

– Мне бы он больше понравился, если бы на мне было мое колье, – пробормотала Руби.

– Можешь быть уверена: я продам его еще до конца следующей недели.

Мать выразительно на нее посмотрела.

Руби знала, что будет намного проще, когда она забудет обо всем, объятая толпой и музыкой. С бокалом шампанского в руке – для успокоения нервов и изгнания горького чувства, засевшего внутри.

При первой же возможности она сбежала со своего поста хозяйки, принимающей череду гостей, и принялась ловко отбиваться от вопросов насчет планов на лето, одновременно разыскивая для себя бокал игристого.

«Оливия, похоже, радуется жизни», – подумала она. На балу только и говорили, что о ее лучшей подруге и мистере Лоренсе. Руби была счастлива за нее, правда. Но днем Руби пришлось вынести очередную лекцию родителей о том, что надо по максимуму использовать этот вечер с Джоном. И вот она готова к действию, а Джона нигде не видно. К Руби прицепился Луис Гринфилд, друг детства, он безостановочно говорил о скаковых лошадях.

Когда Джон наконец вошел, в зале повисла тишина, как будто все дамы до единой (не считая его сестер) разом задержали дыхание. Смокинг облегал его плечи и скрывал мускулы под тонкой тканью. Джон был самым завидным женихом в зале, и при этом он держался так беззаботно, что трудно было понять: то ли он просто не знает об этом, то ли его не волнует подобная ерунда. В любом случае от этого он становился только притягательнее.

Руби поставила на стол пустой бокал из-под шампанского и прошла сквозь толпу, точно нож. Бусины, украшавшие подол, тихо позвякивали. Девушка на несколько шагов опередила волоокую дочь одного из новых друзей отца, члена городского совета, и подошла к Джону первая.

Джон повернулся, когда Руби коснулась его предплечья. При виде ямочки у него на щеке сердце ее затрепетало. От его кожи все еще исходил запах мыла и лосьона после бритья. Руби порадовалась, что на плечи ее накинута шаль: было чем занять руки.

– Как чудесно, что ты к нам присоединился, – сказала она, внутренне съежившись. Она хотела, чтобы в тоне была игривость, но вместо этого вышел упрек.

К счастью, Джон будто бы не заметил. Он улыбнулся.

– Извини, Руби. Я увлекся. Работал над новым проектом, – туманно объяснил он.

– Восхищаюсь твоей увлеченностью, – сказала она. – Надеюсь, и я когда-нибудь найду занятие, которое полюблю так же сильно, как ты любишь автомобили.

Руби поправила брошь-булавку у него на лацкане, наклонившись как можно ближе, чтобы показать себя в максимально выгодном ракурсе в облегающем платье.

– Хочешь потанцевать? – предложила она в тот же момент, когда Джон спросил:

– Ты не видела Хелен?

– Нет, – разочарованно ответила Руби. Она попыталась придумать что-нибудь, неважно, что именно, чтобы удержать Джона рядом с собой. – Давай помогу ее найти? Может, она в саду.

Руби подумала о лабиринте и о том, что там они смогут побыть наедине.

– Спасибо за предложение, Руби, – сказал он, по-прежнему шаря взглядом по залу. – Но у тебя гости. Мне бы не хотелось забирать тебя у них. – Джон прикоснулся губами к тыльной стороне ее ладони. – Кстати, ты сегодня чудесно выглядишь.

Чуть слышный звук сорвался с губ Руби, и она стала искать слова, которые убедили бы его остаться. Но не успела она моргнуть, как оказалась одна у кромки зоны для танцующих. Она смотрела, как спина Джона удаляется и исчезает на противоположной стороне зала. Руби почувствовала жалящий взгляд матери: та сидела на одном из диванов для дам у камина.

Девушка сохранила внешнюю невозмутимость, потянулась за бокалом шампанского и, когда мать наконец отвернулась, осушила его. Шампанское было терпкое и игристое. Руби же чувствовала нечто совершенно противоположное веселому бурлению пузырьков. Она задумалась, подобает ли воспитанной леди доставать клубнику со дна бокала. Хотя на самом деле на Руби никто особо и не смотрел. Оливия и мистер Лоренс кружились в танце по всей «скромной», как выразилась миссис Дэйвенпорт, бальной зале, приковывая взгляды и вызывая охи у всех присутствующих. Даже Хелен, когда только прибыла на бал, привлекла к себе больше внимания: она была в бледно-розовом платье, которое красиво переливалось, – даже при том, что младшая сестра Оливии болталась от стола к столу и искала, у кого бы тайком стрельнуть сигарету.

Руби цапнула очередной высокий бокал с проплывавшего мимо подноса. Девушка слегка пошатнулась, но, к счастью, рядом оказался стол, за который она схватилась.

– Значит, вам вдруг понадобилась жидкая храбрость? – сказал кто-то за ее плечом.

Руби вздрогнула и оторвала взгляд от бокала. Это был Харрисон Бартон. Он указывал на пустой бокал в руке девушки. Этот молодой человек переехал в Чикаго из Луизианы. Он получил приглашение благодаря своему богатству, но в целом городе не хватило бы денег, чтобы люди забыли, что когда-то его мать была рабыней его отца. У него была такая же светло-коричневая кожа, как у прежней подруги Оливии, а теперь служанки, Эми-Роуз. Стоило Руби поднять на гостя взгляд, как она вспомнила, какие необычные у него глаза: светлые, бледно-карие с зеленой каймой. Многие в этой комнате хотели бы взвалить на него вину за смешанный брак его родителей. Человек с такой внешностью обычно бывает плодом насилия, напоминанием о невысказанной боли. Само его существование вызывало дискомфорт как у черных, так и у белых.

Но Руби его внешность ничуть не тревожила.

– А для чего мне могла бы понадобиться храбрость, мистер Бартон? – спросила она. Девушка позволила ему забрать из ее руки пустой бокал и заменить его полным.

– А я разве сказал «храбрость»? – смутился мистер Бартон.

Шея его над воротничком начала наливаться краской. Руби почувствовала, как ее кожу покалывает, и не смогла сдержать улыбку. Ей нравилась напевность, с какой этот молодой человек произносил каждый слог.

– Возможно, вам просто нужно повеселиться. – В тоне его сквозила некая неуверенность, но теплая улыбка никуда не делась.

– Я обожаю веселиться. Боже, если человек не веселится, то зачем вообще жить?

Мистер Бартон перенес вес на другую ногу, и Руби увидела на противоположном конце зала Джона, разговаривавшего с отцом. Но, к ее удивлению, глаза Джона были прикованы к ней и Харрисону Бартону. Брови молодого мистера Дэйвенпорта были нахмурены. Неужели он… ревнует? Руби мягко положила ладонь на предплечье Харрисона. Сквозь ресницы она заметила, что Джон замер. «Кто бы сомневался», – подумала она. Инстинкт собственника впервые проявляется у мальчиков на детской площадке и сохраняется на всю жизнь. Ну что ж, если для того, чтобы завладеть вниманием Джона, нужно дать ему повод для ревности, то так тому и быть.

– Хотите потанцевать? – спросил Харрисон.

Руби оторвала взгляд от Джона и перевела его на мужчину, стоявшего перед ней.

– Я уже сама собиралась предложить, но вы меня опередили!

Мистер Бартон положил ладонь на поясницу Руби и повел ее в центр зала. Пока девушка со своим красивым партнером скользила по паркету, она чувствовала на себе взгляд Джона и впервые за весь вечер улыбалась искренне. У нее начал вырисовываться план… Руби обратила всю мощь своих чар на мистера Бартона. Она наклонялась к нему настолько близко, насколько позволяли приличия, и, отметив про себя последнюю точку зала, в которой она видела Джона, Руби усилием воли заставила себя не смотреть в ту сторону, а сосредоточить все внимание на партнере.

Харрисон Бартон оказался потрясающим танцором, и, что поразило девушку еще сильнее, собеседником он был вообще непревзойденным. Он рассказывал о своей семье и городке, в котором вырос, с такой теплотой, что у Руби заныло сердце. Ее так увлекла история о том, как брат Харрисона сломал руку, когда полез на дерево, что она не заметила, как началась следующая песня, а сзади незаметно подошла мать.

– Руби, – процедила она сквозь зубы, оказавшись рядом с дочерью. – Ты должна всем нашим гостям дать возможность пригласить тебя на танец.

В жилах Руби бурлило шампанское, а внутри теплилась злость, так что при этих словах она резко развернулась к матери.

– Прошу прощения, миссис Тремейн, – вмешался Харрисон, прежде чем Руби смогла выплеснуть свое раздражение. – Ваша дочь превосходно танцует. Мне крайне приятно ее общество, и я и не думал похищать ее у гостей так надолго.

Хотя слова Харрисона были обращены к ее матери, его ореховые глаза безотрывно смотрели в глаза Руби. А если он и заметил, как у миссис Тремейн дергается бровь, то не подал виду.

– Благодарю вас за танец, мисс Тремейн, – сказал он.

Девушка наблюдала, как к мистеру Бартону подошла Агата Лири и они растворились в толпе. Да, популярный холостяк оказался как нельзя кстати.

Руби рванула к бару, подальше от матери, пока не успела сказать что-то, о чем позже пожалеет. Она резко повернула налево и увидела впереди группу гостей. Тогда девушка нашла тихое местечко в холле. Воздух здесь был заметно холоднее, но это освежало. Руби прислонилась к стене и закрыла глаза. «Всего пара часов осталась», – сказала она себе. Сквозь гудение музыки вдруг послышался приглушенный шепот: говорившие явно приближались к Руби. Девушка не смогла побороть соблазн. Она на цыпочках подкралась к гостиной, которая на этот вечер стала дамской комнатой отдыха.

– В общем, я надеюсь, что он победит. Хотя бы ради их блага.

Руби резко выпрямилась и замерла, скрытая от чужих глаз стеной холла.

Тут вступил второй голос:

– Если он хочет победить, ему потребуются голоса белых. И не только той кучки, которую пригласили сегодня.

– Хммм, – проговорил первый голос, – если он проиграет, Тремейны по миру пойдут.

С каждым вдохом платье на груди Руби натягивалось до предела.

– Могу я надеяться на следующий танец? – промурлыкал кто-то ей на ухо.

Девушка вздрогнула. Ее обволок запах бергамота и бальзамина и смягчил ее напряжение. Ах да, вот же он, тот, из-за кого она стала танцевать с мистером Бартоном. А Руби чуть не забыла.

Улыбнувшись, она медленно и изящно повернулась к Джону Дэйвенпорту. Уголки ее губ невольно поползли вверх от удовлетворения, что план сработает.

– Я уж думала, ты никогда не предложишь.