Текст книги "Тайны Полюса"

Вопрос

Офелии никогда еще не было так тягостно, как сейчас, в лифте, где царило молчание, сопровождаемое скрипом подъемника, потрескиванием мебели, музыкой из проигрывателя да покашливанием грума.

Девушка с тоской смотрела на Ренара. Он стоял между буфетом с угощением и столиком для проигрывателя, вытянув руки по швам и не двигаясь, словно и сам был предметом обстановки. Его волосы, промытые и причесанные, частично вернули себе прежнюю яркость; борода исчезла, обнажив широкой упрямый подбородок. Зеленые глаза, уже привыкшие к свету, смотрели прямо перед собой, но, казалось, ничего не видели. Исхудавшее тело наконец распрямилось, и хотя ливрея болталась на нем как на вешалке, он все же выглядел крепким и могучим. Правда, в такой быстрой метаморфозе было что-то неестественное. Офелия не понимала, отчего этот человек, наконец-то ставший похожим на прежнего Ренара, кажется ей чужим.

– Стоп! – внезапно скомандовала тетушка Розелина.

Подчинившись ее властному тону, испуганный грум нажал на ручной тормоз лифта. Кабина остановилась под скрежет металла и скрип дерева.

– Не включайте! – строго приказала старушка груму, который собрался было снова запустить механизм. – Этот лифт не тронется с места, пока я не разрешу.

И она пристально оглядела по очереди Ренара и Офелию, как двух провинившихся детей.

– Ну и ну, я гляжу, вы и тут ходите парочкой: где одна, там и другой! Мне ваши игры непонятны, но я знаю одно: когда эта дверь откроется, – (и она ткнула пальцем в золоченую решетку лифта), – мы должны выйти из нее с высоко поднятой головой. Потому что ты, моя милая, вконец загубила свою репутацию. Порядочные девушки не летают сквозь зеркала в покои развратника, пренебрегая другими приглашениями. Последствия не заставят себя ждать! Беренильда просто в ярости, и на сей раз я с ней солидарна. Конечно, я буду тебя защищать, что бы ни случилось, – добавила она уже чуть мягче, увидев, как у Офелии побледнели очки.

Ренар, на какой-то миг забывший о своей чопорной позе лакея, снова встал по стойке «смирно»:

– Если я в тягость дамам, пусть дамы не заботятся обо мне, я не хочу…

– Хватит! – отрезала Офелия. – Мне вовсе не нужен лакей. Зато я предлагаю вам должность помощника. Вы получите жилье, питание и заработок в обмен на ваши советы и суждения.

Офелия слушала себя с ощущением полной нереальности происходящего. Она сказала все, кроме самого главного. Почему же у нее никак не выговаривались единственно нужные слова? Почему она каждый вечер обращалась к знатной публике, состоявшей из ее врагов, но не могла искренне, откровенно поговорить с другом?!

– Очень сожалею, мадемуазель, – ответил Ренар. – Я всего лишь простой лакей. Разве я могу давать вам советы или высказывать свои суждения?

Каждое его слово обжигало девушку как раскаленный уголь. Иногда ей безумно хотелось открыто выразить свои чувства, по примеру Агаты и младших сестренок, но увы…

– Не спешите отказываться, обдумайте мое предложение. Сейчас мне нужно идти в театр и выступать, – добавила она, бросив взгляд на лифтовые часы. – Вы будете меня сопровождать, а после спектакля мы все обсудим.

– Слушаюсь, мадемуазель.

Эти два слова прозвучали так безразлично, что Офелия поняла: Ренар уже сделал свой выбор, он отвергал помощь, которую она ему предложила. Ах, если бы лифт застрял на полпути, если бы решетка никогда не раздвигалась, и часы остановились, и она смогла бы вывернуть время наизнанку, как перчатку! И снова стать маленькой беззаботной девочкой. И укрыться за стендами своего музея. И иметь дело только с предметами, больше ни с чем. Потому что если вдуматься, то она годилась лишь на это.

– Мы, кажется, опаздываем, – заметила тетушка Розелина, увидев пустую лестницу в театральном вестибюле. – Беренильда наверняка уже сидит в зале. Постараюсь найти себе свободное место. А ты, – велела она Офелии, – соберись с мыслями и будь внимательна. Поволноваться мы еще успеем.

– Идите за мной, – попросила Офелия Ренара. – Я должна входить в театр через заднюю дверь.

Пока они огибали роскошное мраморное здание, Офелия ни разу не подумала о сцене и зрителях, ожидавших ее там, в зале. Девушка лихорадочно подыскивала слова, которые помогли бы ей вернуть прежнего Ренара.

Но у нее все вылетело из головы при виде шевалье, сидевшего на скамье в тени пальмы, как раз рядом с артистическим входом. Он играл в бильбоке, но при всем своем усердии никак не мог попасть шариком в сетку. Его огромные собаки хаски лежали рядом, свесив языки и тяжело дыша, – их порода явно не была рассчитана на здешнюю иллюзорную жару.

– А я вас жду, – объявил он, заметив Офелию.

В устах такого ребенка эти слова прозвучали смертельной угрозой.

– Мне некогда с вами разговаривать, – решительно ответила девушка, направившись к двери. – Вы меня задержите, а я уже опаздываю.

Но тут псы преградили ей путь. Они двигались совершенно бесшумно, не проявляя агрессии, но каждый из них был ростом с быка. Даже Ренар, не знавший шевалье так, как знала его Офелия, испуганно остановился.

Шевалье поправил на носу свои круглые очки, как две капли воды похожие на те, что разбились, когда Беренильда вышвырнула его в коридор.

– О, я хочу задать вам всего лишь один простой вопрос, мадемуазель Офелия. Ответьте мне, и я позволю вам спокойно пройти к месту работы. – (Он снова подбросил шарик бильбоке и снова промахнулся.) – Не можете ли вы объяснить мне, в чем состоит главное различие между мной и вами?

Офелия прекрасно понимала, что этот разговор не сулит ей ничего хорошего. Шарф, доселе дремавший на ее плечах, уже начал волноваться.

– Не знаете? – огорченно сказал шевалье. – А ведь разгадка очень проста. Разница состоит в том, – продолжал он с самым серьезным видом, – что вас очень любит мадам Беренильда. Только не принимайте это за комплимент. Вы занимаете в сердце мадам Беренильды очень скромное место, понятно? Она просто любит вас, вот и все. А меня с мадам Беренильдой связывает совсем иное чувство. И эта связь гораздо сильнее и любви, и ненависти.

В его словах крылось нечто настолько серьезное, что трудно было поверить, как их мог произнести маленький мальчик.

– Я назвал себя шевалье именно ради нее, я стал ее верным рыцарем. И полюбил больше, чем свою маму. Я осыпал ее подарками. И даже избавил от родственников.

Офелию охватил ужас: шевалье впервые недвусмысленно признался в том, что устроил бойню на охоте и погубил Драконов.

– Значит, это сделали вы, – прошептала она, не в силах поверить, что ребенок виновен в таком преступлении.

– Они были просто ужасны, – объяснил шевалье, пожав плечами. – Они ненавидели мадам Беренильду, потому что у нее были такие благородные манеры, а у них – нет. Они не хотели, чтобы она осталась в живых после охоты. И я просто обязан был ее защитить, ведь это мой рыцарский долг. Более того, я принял все меры, чтобы пощадить ее нервы, избавив от зрелища кровавой бойни, – добавил он.

Офелия слишком хорошо помнила тот день. Шевалье натравил на нее жандармов, и он же загипнотизировал тетушку Розелину, погрузив ее в воспоминания.

– Но ведь на охоте были дети, – прошептала Офелия. – Дети вашего возраста…

Однажды ей попалась в газете «Nibelungen» фотография изуродованных тел Драконов, наполовину занесенных снегом. Среди них она узнала одного из тройняшек Фрейи; он до сих пор снился ей в ночных кошмарах.

– Они все были охотниками, – сказал шевалье, тряхнув кудрявой белокурой головкой. – А охотники всегда рискуют жизнью, когда встречаются со зверями. Будь они полюбезнее с мадам Беренильдой, я бы не стал вмешиваться. Я просто хотел ее оградить…

– А вы не подумали о том, какое горе ей причинили? – перебила его Офелия. – И обо всех неприятностях, которые продолжаете ей доставлять?

Оскорбленный шевалье нахмурил тонкие бровки, и хаски тотчас зарычали, ощерив устрашающие клыки.

Осознав свою неосторожность, девушка обернулась к Ренару, чтобы приказать ему бежать, но обнаружила, что он исчез. Она не верила своим глазам: как он мог бросить ее в такой момент, не сказав ни слова?!

– И вы смеете мне говорить – мне! – что я доставляю неприятности мадам Беренильде? – прошипел шевалье. – Да вы просто не знаете, что означает доставлять неприятности! Сейчас я вам это объясню, мадемуазель.

Он произнес последнюю фразу очень-очень медленно, и его глаза, увеличенные толстыми стеклами, пронзили Офелию до глубины души. Она испытала тошнотворное ощущение дежавю и поняла, что ни в коем случае не должна смотреть в лицо шевалье. У нее не осталось ясных воспоминаний об их предыдущих встречах, но она была твердо убеждена, что когда-то он уже стер ее память именно таким образом.

Солнце внезапно померкло, экзотическая обстановка исчезла, и Офелия почувствовала, что летит вниз, в черный, непроницаемый, ледяной мрак ночи…

– Мадемуазель вице-рассказчица, публика вас заждалась! – воскликнул вдруг чей-то веселый голос.

Шевалье вздрогнул, собаки насторожились, а иллюзия, в которую едва не рухнула Офелия, бесследно рассеялась.

К великому своему изумлению, она увидела, что к ним величественной поступью направляется барон Мельхиор. Просторный редингот, идеально сидящий на его тучной фигуре, был полностью соткан из Млечного Пути, разумеется, иллюзорного. Даже его цилиндр, и тот сверкал яркими траекториями падающих звезд. Да, он недаром звался министром элегантных искусств. Закрученные кверху светлые усы выглядели на его круглом лице парой восклицательных знаков.

– Добрый день, дядюшка Мельхиор, – поздоровался шевалье учтиво, как примерный ребенок.

– Дражайший племянник, вы забыли, что здесь вам не разрешается выгуливать собак? Кроме того, разве вы не знаете, который теперь час? – и барон указал на уличные часы. – Вам давно пора вернуться домой, к вашему дяде Харольду, и лечь спать!

– Простите меня, дядюшка Мельхиор, вы совершенно правы. До свиданья, мадемуазель Офелия, – сказал шевалье. – До скорого свидания!

От этих слов, произнесенных полушепотом, и от легкой, но многозначительной усмешки шевалье у Офелии пробежал мороз по коже.

Когда шевалье и его собаки удалились, барон Мельхиор облегченно вздохнул:

– Этот мальчишка совсем распустился! К счастью, за мной прибежал ваш слуга.

И вправду, за спиной барона в позе образцового лакея застыл Ренар. Увидев его, Офелия чуть не сгорела со стыда. Как она могла хоть на минуту вообразить, что он бросил ее в беде?!

– Мой племянник крайне огорчает всех нас! – посетовал барон Мельхиор, разглаживая усы.

– И что же вы делаете, чтобы это исправить?

В обычное время Офелия никогда не посмела бы обращаться к любому из Миражей в таком тоне. Ей следовало бы чувствовать благодарность к барону, но она была настолько взвинчена, что забыла о вежливости. К тому же девушка помнила, что Мельхиор – брат Кунигунды, а Кунигунда уж точно не питала к ней дружеских чувств.

Однако барон ничуть не обиделся. Он только опасливо оглянулся, словно боясь, что их услышит шевалье.

– Я и сам хотел бы знать, как его исправить! Однажды Станислав натравил одну из своих собак на мою маленькую племянницу только за то, что она не слишком лестно отозвалась о нашей дорогой мадам Беренильде. Сейчас девочке четырнадцать лет, мадемуазель вице-рассказчица, но она уже никогда не сможет нормально ходить. Сколько крови, сколько жестокости из-за одного-единственного слова! – воскликнул он с гадливой гримасой.

– Станислав, – задумчиво повторила Офелия. – Вот, значит, как его зовут. А вам известно, что это он погубил Драконов?

Она приготовилась к тому, что барон Мельхиор изобразит изумление или непонимание, и была удивлена, когда он кивнул, снова бросил взгляд через плечо и, убедившись, что их не подслушивают, шепнул ей:

– Я это подозревал. Мы все подозревали. Видите ли, среди Миражей очень мало таких, кто способен управлять животными. Станислав потерял родителей в несколько… гм… необычных обстоятельствах. Он состоит под опекой своего дяди, моего кузена Харольда, который, мне кажется, и наделил его этим ужасным, гибельным даром. Но сам Харольд вовсе не преступник, – торопливо уточнил барон Мельхиор. – Он никогда не поручил бы Станиславу действовать таким ужасным образом. Более того, вполне возможно, мальчишка подстроил все это, не подумав о последствиях. Как бы то ни было, весьма прискорбно, что имя Миражей фигурирует в столь печальном деле.

– Я смотрю, вы очень боитесь его? – дерзко спросила Офелия.

И в самом деле, барон непрестанно озирался, проверяя, нет ли кого-нибудь поблизости. Он был настолько тучным, что Офелия заподозрила его в нарушении режима «затягивания поясов», введенного интендантством с тех пор, как в городе стало не хватать мяса. Подобно большинству министров, Мельхиор проводил много времени в зале Высшего Семейного Совета на первом этаже Башни, где, по слухам, царило сказочное изобилие и где вельможи по любому поводу пировали вволю.

– О, тут все несколько сложнее, чем вы думаете. Ни один Мираж никогда не станет публично разоблачать другого. Но зато, – добавил Мельхиор с тонкой улыбкой, – любой из Миражей всегда может слегка подтолкнуть колесо фортуны…

– Колесо фортуны?

– …иначе называемое «господин Торн». Я слышал, что наш интендант организует перепись домашних животных. Так вот, на его месте я бы поискал их в имении Харольда. Но только учтите: я вам ничего не говорил!

– Да… конечно, – пробормотала Офелия, совсем не уверенная в том, что она его поняла. – Простите, мне уже пора идти в зал.

– Еще одну минуточку!

И барон, вплотную подойдя к девушке, начал проделывать какие-то загадочные пассы перед ее лицом. Офелия недоуменно спрашивала себя, что на него нашло, пока не заметила на своем платье крошечные иллюзорные точки. Они становились все отчетливей, все ярче, все подвижнее, и вскоре вокруг Офелии, словно ожившие узоры, запорхали бабочки. Впервые она стала свидетельницей создания иллюзии. Да, барон не зря пользовался репутацией великого кутюрье.

– По официальной версии, я прибыл сюда лишь затем, чтобы сделать вам этот подарок – скромный презент министра элегантных искусств мадемуазель вице-рассказчице. И ни о чем другом мы с вами не беседовали, не так ли?

С этими словами, обращенными и к Офелии, и к Ренару, барон Мельхиор учтиво приподнял цилиндр и удалился.

– Ну, наконец-то мадемуазель вице-рассказчица пожаловали, – с облегченным вздохом сказал мажордом, когда Офелия позвонила в дверь. – Мы совсем испереживались. Господин главный рассказчик уже давно на сцене.

– И до чего он дошел?

– Кривой бродяга изменил судьбу двух первых героев и готовится перейти к третьему эпизоду.

Значит, у Офелии было еще немного времени в запасе. Старый Эрик вечер за вечером рассказывал одну и ту же эпопею, так что девушка знала, когда ей следует приготовиться к выходу на сцену.

– Извините, – сказал мажордом, мельком взглянув на Ренара, – но публика сюда не допускается.

– Это мой ассистент, – твердо возразила Офелия, – я не могу без него обойтись. Он должен стоять за кулисами. И прошу вас не задерживать меня, – добавила она, видя, что мажордом колеблется.

– Простите великодушно, мадемуазель вице-рассказчица, – сказал он наконец и впустил их обоих.

Офелия поманила за собой Ренара и нырнула в привычную полутьму закулисья. Она уже довольно хорошо освоилась здесь, что, впрочем, не мешало ей натыкаться на лесенки, стулья и декорации, словно нарочно преграждавшие ей путь. Гортанный голос старого Эрика и скорбная мелодия его аккордеона, приглушенные плотным черным занавесом, делали этот сумрак еще мрачнее.

Но сегодня вечером особенно гнетущим было молчание Ренара, такое ощутимое, что казалось, будто оно сталкивается с каждой поверхностью и отражается от нее с удвоенной силой.

Офелия прислонилась к какому-то шкафу и постояла, пытаясь унять колотившую ее нервную дрожь. После встречи с шевалье у нее подгибались ноги.

– Мадемуазель? – раздался голос Ренара, который едва не налетел на нее в темноте.

– Погодите минутку, – шепнула Офелия. – Этот мальчик… он всегда наводит на меня ужас. Спасибо вам, что догадались сбегать за помощью.

Набрав побольше воздуха в грудь, девушка спросила:

– Вы, наверно, предпочли бы остаться в Лунном Свете?

И она медленно повернулась к массивному силуэту, под которым поскрипывал пол. Здесь, в темноте, они были тенями среди теней, безликими фигурами, бестелесными голосами. И Офелия инстинктивно почувствовала, что в этой неразличимости форм Ренару легче будет заговорить.

– Я знаю, что там вы чувствовали себя дома, – тихо продолжала она, обращаясь к стоявшей перед ней темной глыбе. – Вы со всеми ладили, знали все входы и выходы, знали, где и как прятаться. И потом… там была Гаэль, а вы ее очень… ценили. Знаете, это ведь она мне написала о вашей беде. И вот, Рено, я решила, что должна вырвать вас из темницы.

Теперь о присутствии Ренара свидетельствовало только его хриплое, взволнованное дыхание.

– Вы свободны, Рено, – шепнула Офелия, – можете уйти, можете остаться. Я не хочу заставлять вас менять одну клетку на другую – вы, наверно, уже поняли, что я веду здесь нелегкую жизнь. Я распорядилась вашей судьбой, не рассуждая, не поговорив с вами, поступила как эгоистка… да я и есть эгоистка, – призналась она после короткого раздумья. – И остаюсь таковой, ибо в глубине души хочу, чтобы вы остались рядом со мной. Я знаю, что мои извинения ничем не помогут, но все же… простите меня.

– Нет, мадемуазель.

Ответ прозвучал еле слышно, но Офелию он потряс так, словно Ренар прокричал его во весь голос.

– Нет, мадемуазель, – угрюмо повторил он. – Ни за какие песочные часы на свете я не хотел бы остаться в Лунном Свете.

Тень шевельнулась: Ренар прислонился к чему-то, похожему на лесенку. Узкий луч света, пробившийся в щель между кулисами, упал на его голову, и волосы на макушке запылали, словно охваченные огнем.

– Мадемуазель, наверно, думает, что я сержусь. Но неужели она не понимает, что я совсем сбит с толку?

– Сбит с толку?

Офелия ожидала чего угодно, только не этого. Она взглянула на Рено: он свирепо теребил свою львиную гриву, думая, что невидим в полумраке кулис.

– После того, что случилось, я никогда не смогу смотреть в глаза мадемуазель или ее высокочтимому жениху. Мадемуазель желает сделать из меня своего помощника? Хочет услышать мое суждение и мой совет? По всем правилам я недостоин даже стоять рядом с мадемуазель.

– Что вы имеете в виду? – удивилась Офелия.

В полумраке сверкнули два зеленых огонька – широко открытые глаза Рено.

– Тут такое дело, – пробормотал он, – такое дело… ну, сами знаете… – (Теперь, когда его строгая невозмутимость лакея дала трещину, он заговорил с резким северным акцентом.) – Я… я ведь однажды разделся догола перед мадемуазель.

Офелия не поверила своим ушам, но, поняв, в чем дело, облегченно вздохнула:

– Только и всего? Послушайте, Рено, да ведь я тоже была тогда лакеем! Откуда же вы могли знать?!

– Все равно это ничего не меняет, я оказал неуважение мадемуазель. Говорил ей «ты», обращался с ней вольно, забирал у нее песочные часы; хуже того, мылся у нее в комнате, нагишом. Конечно, в ту пору я знать не знал, кто такая мадемуазель; понял это, только когда гладил газету и узнал ее по фотографии. Невеста господина интенданта! Да любого лакея вздернули бы на виселице за сотую долю таких проступков!

Театр содрогнулся от бурных аплодисментов: старый Эрик закончил свою сказку. Сейчас он начнет собирать пластины.

– Поймите, Рено, – сказала Офелия, чуть повысив голос, чтобы он услышал ее сквозь шум в зале, – вы объясняли мне, как устроена жизнь в Лунном Свете, оберегали меня от жандармов, когда я была никем. И сегодня я помню только об этом. Мне очень нужен советчик, но только вы, и никто другой. Так вот, обдумайте это как следует и дайте ответ после моего выступления. А сейчас монсеньор Фарук ждет моего выхода.

Когда за кулисами зажглись газовые лампы, Офелия увидела изумленное лицо Ренара.

– Бессмертный монсеньор… Он здесь, в зале?

– Да. И это ему я рассказываю истории Анимы. Ждите меня здесь, за кулисами, – шепнула Офелия. – Я потом вам все объясню.

Девушка вышла на сцену, щурясь от ярких огней рампы, под неохотные аплодисменты публики, и только тут содрогнулась от ужасной мысли: она понятия не имела, чтό будет рассказывать Фаруку.

Оскорбление

Усаживаясь, как обычно, на краю сцены, Офелия осознала подлинный смысл того, что говорила в лифте тетушка Розелина. Сегодня в театре собралось гораздо больше зрителей, чем прежде, и ни один вельможа не зевал, ни одна дама не играла своим жемчужным ожерельем. Нет, нынче вечером в этом роскошном зале на Офелию были жадно устремлены все бинокли. Еще вчера ее считали только маленькой простоватой иностранкой, но часы, проведенные в покоях Арчибальда, безнадежно погубили ее репутацию. В глазах придворных она приобщилась к пороку, сделала первый шаг на пути к разврату – иными словами, начала уподобляться этим людям, которые отныне были готовы смотреть на нее, как смотрят на фавориток.

Но никто из знатных особ не беспокоил ее так, как Беренильда – та сидела в первом ряду, и ее бриллианты переливались в мигающих огнях ламп. Она всегда безмолвно подбодряла Офелию взглядом перед началом выступления. Однако сегодня она на нее не смотрела.

Если и был такой вечер, когда Офелии никак не следовало забывать в Гинекее свою книгу сказок, то он наступил именно сегодня.

Один лишь Фарук, судя по всему, не ощущал атмосферу зала, зловонную, как стоячее болото. Он встал с кресла и подошел к сцене. Один. После инцидента на премьере Офелии фаворитки благоразумно оставались на своих местах, издали меря девушку злобными взглядами. Фарук уселся на подушки, которые директор театра специально разложил для монсеньора перед рампой, желая сделать более комфортным этот новый ритуал. Его длинные волосы ниспадали с головы белой шелковистой рекой. Он устремил на Офелию свой застывший, немигающий взгляд. До сих пор он еще ни разу не удостоил ее похвалой.

Фарук ждал сказку. Офелия ждала вдохновения.

Молчание, воцарившееся между ними, было таким долгим, что зрители начали тревожно перешептываться, стараясь не слишком повышать голос: они еще не забыли знаменитый стакан молока. Офелия понимала: медлить нельзя. Но в голове у нее было безнадежно пусто. Даже те истории, которые она знала наизусть, не раз повторяя их со сцены, сейчас пролетали мимо ее сознания, не задерживаясь, словно бабочки барона Мельхиора, которыми он усеял ее платье.

– Монсеньор, вы не разрешили бы мне перенести мои сказки на завтра? – робко спросила она.

Придворные, сидевшие слишком далеко, чтобы ее расслышать, начали тихонько переговариваться, не отрываясь от биноклей. Сам Фарук даже не пошевелился. Он продолжал пристально смотреть на Офелию, словно тоже не услышал ее. После долгой, тяжелой паузы он наконец промолвил низким, невыносимо тягучим голосом:

– Рассказывайте свою историю.

– Простите, монсеньор, сегодня у меня что-то не получается.

Фарук слегка сощурился, его взгляд из-под тяжелых век стал пристальнее, и эта вроде бы невинная концентрация внимания всколыхнула зал, вызвав мощную волну напряжения. Офелия судорожно сжалась, когда эта волна накрыла ее. Сила Фарука напрямую поражала нервную систему, и девушка знала, что никакой защиты от нее нет.

– Не получается… – повторил он.

– Нет. Примите мои извинения, монсеньор.

Фарук медленно, очень медленно повернул голову. К нему тотчас подскочил референт и протянул блокнот-памятку.

– Вот, – внезапно сказал Фарук. – Здесь я написал: «Каждый вечер вице-рассказчица будет рассказывать мне истории».

У Офелии пересохло во рту. Ну как один человек может навязывать свою волю другому?! Окинув взглядом ряды зрителей, девушка подумала: «Этот Дух Семьи, обладающий странной властью над своими потомками, верно, передал им всем свой эгоцентризм».

И внезапно она услышала собственный голос, словно ее уста знали лучше своей хозяйки, что следует делать:

– У одной маленькой девочки на Аниме жила-была кукла. Эта кукла умела двигаться, вертеть головой, поднимать руки, ходить – и все это самостоятельно. Кукла очень любила девочку, но в один прекрасный день ей надоело быть игрушкой. Она хотела только одного – стать актрисой…

– Мне не нравится эта история, – прервал ее Фарук. – Расскажите другую.

Но девушка набрала побольше воздуха в грудь и продолжила:

– И вот однажды ночью кукла сбежала из спальни девочки и начала странствовать от ковчега к ковчегу. Она думала лишь об одном – о своей мечте – и в конце концов повстречала в дороге бродячих кукольников…

Обычно Офелия делала паузы в своем рассказе и смешивала несколько сюжетов. Но этим вечером она говорила быстро и возбужденно, словно была не в себе. Гнев, усталость и страх завладели ее устами, и она плохо сознавала, кому и от чьего имени – своего или Фарука – рассказывает эту историю.

– Они обещали кукле сделать из нее актрису. Теперь она каждый вечер выступала на сцене маленького театра. Публика валом валила на ее представления. Но все-таки после каждого спектакля кукла чувствовала себя несчастной. И все чаще вспоминала о своей маленькой хозяйке. Она не понимала, отчего ей так грустно: разве она не осуществила свою мечту, не стала настоящей актрисой?

– Хватит!

Фарук вторично прервал Офелию. По залу пронесся испуганный ропот.

Офелия понимала, что лучше подчиниться. Но конец сказки все-таки прозвучал из ее уст, словно зажил самостоятельной жизнью:

– И в один прекрасный кукла поняла, в чем дело. Желание стать актрисой было вовсе не ее мечтой, а мечтой девочки. А кукла как была, так и осталась девочкиной послушной игрушкой.

Едва Офелия произнесла последнее слово, как ее пронзила адская боль, такая сильная, что ей пришлось вцепиться в край сцены, чтобы не упасть вниз. Из носа брызнула кровь, запачкав губы и подбородок. Сила Фарука воплотилась в ударную волну. Он медленно распрямился во весь свой гигантский рост, и его лицо утратило бесстрастное выражение. Белые брови приподнялись, бледные глаза расширились, черты яростно исказились.

Но тут из-за кулис выбежал старый Эрик.

– Монсеньор, благоволите сесть, сейчас вы услышите новую вер-р-рсию сказки о кр-р-ривом бр-р-родяге! – объявил он так громогласно, что его «р» напоминали рычание.

Он схватил Офелию за руку, встряхнул, поставил на ноги и выволок со сцены.

Рабочие уже суетились вовсю, заново устанавливая большой белый экран. Эрик тащил за собой Офелию, которая еле передвигала ноги, путаясь в шарфе; она еще успела заметить искаженное яростью лицо Фарука за миг до того, как их разделил черный занавес.

– Да вы просто ненормальная! – проворчал в бороду старый Эрик, убедившись, что его никто не слышит. – Хотите навлечь громы и молнии на свою голову?

Сперва Офелия решила, что старик воспользовался удобным случаем в надежде взять над ней реванш. Но увидев, что он напуган не меньше ее самой, начала понимать: он, вероятно, спас ей жизнь.

– У меня все вылетело из головы, – пролепетала девушка, утирая сочившуюся из носа кровь. – Я и не думала, что эта история так его разъярит.

– Ладно, попробую отвлечь его, может, он забудет ваш дерзкий поступок, – буркнул старый Эрик, продевая руки в ремни аккордеона. – Главное, чтобы он не успел ничего записать в свой блокнот. А не то достанется всему нашему театру.

С этими словами он бесцеремонно затолкал Офелию подальше за кулисы, и едва девушку скрыла темнота, как завораживающий голос рассказчика утихомирил гомонившую публику. Растерянная вконец, Офелия стала на ощупь пробираться к выходу, только теперь начиная осознавать, что она наделала. И когда ее руки встретились с крепкими руками Ренара, вцепилась в них, словно в спасательный круг.

– Ну, кажется, на сей раз я и впрямь сделала глупость, – прошептала она.

– Вы все еще нуждаетесь в моих советах и суждениях, мадемуазель? Тогда послушайте мое суждение: вам срочно требуется совет. И вот мой совет: всегда прислушивайтесь к моим суждениям.

Гораздо позже, уже глубокой ночью, Офелия наконец вспомнила о Торне.

Свернувшись клубочком в постели, изнемогая от тропической жары, она безуспешно боролась с тоскливым страхом, таким сильным, что он, как это бывало на Аниме, передавался всему окружающему. Москитная сетка вздымалась, точно корабельный парус, вешалки шумно сталкивались и стучали в шкафу, очки прыгали по кровати, словно разъяренный краб, туфли яростно топали по ковру, а жалюзи сотрясались так, что иллюзорный солнечный свет, проникавший в их щели, то вспыхивал, то исчезал.

Офелия долго пыталась заснуть, но стоило ей закрыть глаза, чтобы положить конец этому переполоху, как перед ней всплывало разъяренное лицо Фарука, словно его образ запечатлелся у нее под веками. Она испачкала четыре платка, пока ее нос не перестал кровоточить, а тело все еще сотрясалось от мучительных нервных судорог. Девушка не постигала, отчего эта незамысловатая сказка так поразила Духа Семьи. Когда Фарук объявил, что история о кукле ему не нравится, ей показалось, будто он узнал в марионетках собственных придворных, и это привело его в раздражение. Но теперь ей стало ясно, что она жестоко ошиблась: в ее сказке крылось нечто другое. После злополучного представления Фарук заперся на последнем этаже своей Башни и с тех пор, как выразился его референт, изолировал себя от общества.

Офелия тоже оказалась «изолированной от общества», но по другой причине.

Вплоть до новых распоряжений она была объявлена персоной нон грата.

Ренар полночи провел у телефона, выслушивая и записывая все отмененные приглашения. Что же касается Беренильды, то она сурово, как никогда, разбранила ее, назвав наглой, глупой и неблагодарной девчонкой.

– Если мы лишимся покровительства нашего монсеньора, мы погибнем! – твердила она, прижимая руки к округлившемуся животу.

Офелия снова и снова думала об этих словах, и ей не под силу было утихомирить вещи в комнате. И только увидев, как яростно раскачивается трюмо, она вспомнила, что пропустила назначенную встречу с Торном.

Девушка вскочила. Из собственного зеркала она прежде уже не раз проходила в зеркало на двери гардеробной интендантства. Офелия погрузила руку в свое отражение и удивилась, не нащупав на другом конце никакой одежды. Это означало, что Торн оставил дверь гардеробной открытой и все еще ждет ее появления, несмотря на поздний час. Поколебавшись, она схватила очки, шагавшие боком, по-крабьи, через кровать, надела домашнее платье и ботинки.

Интендантство всегда было воплощением порядка: идеально ровные ряды папок, запертые на ключ шкафчики, этикетки на каждой дверце. Офелия решила, что ошиблась зеркалом, обнаружив в мигающем свете лампы сотни бумаг, разлетевшихся по комнате, как птички в вольере.