Текст книги "Тайны Полюса"

– Так объяснитесь же! – нетерпеливо потребовала она. – И давайте сразу покончим с этим.

– Ваш поступок там, на эстраде… – глухо сказал Торн, – был храбрым.

Он сунул часы в карман кителя и ушел, даже не оглянувшись.

Обрывки воспоминаний

Вначале мы были единым целым.

Но Богу это не нравилось. Он развлекался, пытаясь нас разъединить…

Стена. Колеблющийся язычок фонаря. Детские каракули на листках, прикрепленных кнопками к цветным обоям.

Это воспоминание можно назвать довольно четким. Вероятно, он провел десятки часов, не меньше, созерцая стену с рисунками. Зато ему трудно вспомнить, что представляла собой остальная часть комнаты. В настоящий момент для него не существует ничего, кроме той стены, фонаря и детских каракулей.

Огонек внезапно колеблется, потом опять начинает светить ровно. Ему пришлось поставить фонарь на стол, чтобы он продолжал освещать стену. Но нет, стол слишком далеко от нее. Лучше уж стул или кровать. Кажется, он находится в спальне. В своей спальне?

Его тень, сперва огромная и расплывчатая, становится более четкой по мере того, как он подходит к кровати. Что же в них такого интересного, в этих листках, почему они так притягивают его? Особенно один рисунок: разноцветные фигурки, изображающие их вместе, его и остальных. Он осторожно откалывает кнопки, одну за другой.

За рисунком – дыра в стене. Именно в этом месте нет ни обоев, ни штукатурки. Что здесь – тайник?

Он заглядывает в дыру. Там темнота. Он не видит, чтό находится по другую сторону стены. И вдруг слышит собственный шепот:

– Артемида?

Он не узнаёт свой голос – дребезжащий, странно прерывистый, но это его голос, он звучит из его уст. Неужели он именно так говорил прежде?

– Артемида! – повторяет он снова, тихонько стуча в стену.

Еле различимый звук шагов, шорох отодвигаемого кирпича – и наконец-то глаз, мигающий глаз в глубине дыры. Глаз Артемиды?

– Я смотрела на звезды в чердачное окошко. Это интересно. – (Артемида говорит спокойно, монотонно, ее голос звучит глуховато из-за толстой стены.) – Ты должен положить кирпич на место, как я. Вспомни: нам больше не разрешили разговаривать друг с другом.

Конечно, ему хотелось бы вспомнить. Он прекрасно помнит глаз Артемиды, голос Артемиды, слова Артемиды, доносившиеся до него из дыры в стене, но никак не может вспомнить, почему их разлучили. И снова слышит собственный шепот:

– А другие? Ты не знаешь, как они?

– Другие послушнее тебя, – сообщает глаз Артемиды. – Я не говорила через стену с Янусом уже много дней. Он скучал в одиночестве, но, в общем, с ним все в порядке. Янус передал мне новости от стены Персефоны, у нее тоже все хорошо. Ну а ты как? А стена Елены?

– Она никогда не отвечает.

– Да она все слышит, эта Елена, – говорит глаз Артемиды. – Она услышала бы даже мигание века на другом конце дома. И если не отвечает, значит, подчинилась запрету. Давай последуем ее примеру. Иди спать.

На этот раз он не слышит своего ответа. Может, воспоминание ускользнуло от него? Нет, тут что-то другое. Он не ответил глазу Артемиды, потому что ему помешало что-то непредвиденное.

Тень Бога.

Он ясно помнит, как эта тень легла на стену, перекрыв его собственную. Бог находится в его комнате, прямо за его спиной. Глаз Артемиды исчезает в глубине дыры, она торопливо закладывает ее кирпичом.

Вот теперь он вспомнил: это Бог разлучил их – его, Артемиду, Елену, Януса, Персефону и всех остальных. Он вновь явственно ощущает страх и гнев, что охватили его в тот миг, когда он увидел тень Бога на стене. Когда понял, что нужно обернуться, перестать смотреть на стену и взглянуть Богу в лицо.

И вот он, наконец, поворачивает голову, но память упрямо отказывается вернуть ему лицо, силуэт, голос Бога, который медленно подходит к нему.

Здесь воспоминание обрывается.

Nota bene[5]5
  Nota bene (лат.) – возьми на заметку. Пометка, служащая для того, чтобы обратить внимание на какую-либо особо примечательную часть текста.


[Закрыть]: «Обуздывай свою силу».

Кто произнес эти слова, и что они означают?

Письмо

Первые недели придворной жизни Офелии протекали совсем не так, как она себе представляла. Девушку вместе с тетушкой Розелиной поселили в Гинекее на седьмом этаже башни, как раз над Парадизом, и с тех пор она ни разу оттуда не выходила. Каждое утро главный камергер открывал позолоченную решетку лифта, разворачивал список и вызывал, одну за другой, придворных дам, избранных для свиты Фарука. Но если имя Беренильды постоянно значилось в списке, то имя Офелии не прозвучало ни разу.

А ведь Гинекей был таким местом, где женщина, забытая Фаруком, считалась самой разнесчастной на свете.

Эта роскошная женская обитель выглядела точным подобием восточных гаремов. Покои фавориток, со множеством ковров, диванчиков и подушек, в полосатом солнечном свете, сочившемся сквозь жалюзи, казались подлинным апофеозом сладостной неги.

Однако сладость эта была весьма обманчивой. Почти все фаворитки, жившие в Гинекее, принадлежали к клану Миражей и весьма враждебно отнеслись к вторжению новых соперниц в их уютное гнездышко. Едва за спиной Беренильды задвигáлась решетка лифта, как начинались боевые действия. Однажды утром Офелия обнаружила, что покрыта с головы до ног прыщами. На следующий день от нее стал исходить мерзкий запах навоза. А еще через день, стоило ей шевельнуться, как у нее начиналась громкая отрыжка. Это были всего лишь иллюзии, которыми коварные обитательницы Гинекея исподтишка награждали девушку; они рассеивались уже через несколько часов, но их разнообразие ясно доказывало, что козням нет и не будет конца.

– Это невыносимо! – взорвалась однажды вечером тетушка Розелина, когда Беренильда вернулась из Парадиза. – К чему нам ваши Валькирии, если каждый может сколько угодно измываться над бедной девочкой?!

И она гневно ткнула пальцем в старух, которые в ответ даже глазом не моргнули. Валькирии, безмолвные и ненавязчивые, как тени, сопровождали Офелию и Беренильду на каждом шагу, ночью спали в одной комнате с ними, ели за одним столом, но никогда не вмешивались в их повседневные дела.

– Ну, пока еще всё это детские игры, – утешила Беренильда Офелию в тот день, когда ее «украсили» свиным рылом. – Главное, сделать так, чтобы эта ситуация не длилась вечно. Я хорошо знаю здешних дам: их попытки запугать вас будут все более и более наглыми, но лишь до того момента, пока наш монсеньор не обратит на вас внимание. Если вы его разочаруете, то нарушите условия вашего договора, а нарушив, лишитесь его покровительства. Я пыталась замолвить ему словцо о вас, но в таком виде вы никогда не попадете в список главного камергера!

Офелия, сидевшая за чайным столиком в гостиной, не ответила: она ломала голову над письмом к родителям. Торн обязался доставлять ее почту на Аниму, но как описать здешнюю жизнь, не напугав их до смерти, – вот в чем заключалась главная задача.

Девушку тревожили не столько иллюзии, которые ее обезображивали, сколько пресловутое назначение вице-рассказчицей. Она понимала, что рано или поздно ей придется выступить в этой роли. В Гинекее не нашлось ни одной книги, из которой Офелия могла бы почерпнуть какой-нибудь интересный сюжет, и она, чтобы не терять времени даром, занялась фонетическими упражнениями, стремясь улучшить дикцию. Ей очень хотелось разузнать, какие именно истории было бы приятно послушать Фаруку. На свою беду, она даже не знала, какие понравились бы ей самой. Наконец Офелия решила написать двоюродному деду, работавшему на Аниме архивариусом:

«Дух Семьи Полюса попросил меня рассказывать ему истории. Не могли бы вы посоветовать мне что-нибудь стόящее?»

Двоюродный дед также приходился Офелии крестным. Она считала старика самым близким человеком, но даже ему не посмела поведать обо всем, что здесь творилось.

Ей все больше и больше не хватало Ренара и Гаэль. Они оказались единственными настоящими друзьями, которых Офелия встретила на Полюсе, но принадлежали к совсем другому миру. Их жизнь и без ее проблем была достаточно трудной. Здесь, в Гинекее, она пользовалась золотым туалетом, пока они чистили и чинили унитазы в Лунном Свете.

Теперь Офелия нередко сожалела о ливрее Мима, которая так долго скрывала ее истинный облик. Особенно она помогла бы ей здесь, в Гинекее, при встречах с Кунигундой. Эта дама поставляла фавориткам соблазнительные иллюзии и знала тут все входы и выходы. Офелия каждый раз вздрагивала, заслышав бренчание подвесок на ее покрывале или ощутив запах ее духов за ближайшим поворотом галереи. Кунигунда больше никогда не заговаривала с девушкой, но не упускала случая пронзить ее красноречивым взглядом, ясно говорившим, что она не забыла оскорбление, нанесенное ей в Парадизе.

Впрочем, если Кунигунда и внушала Офелии боязнь, то это чувство не шло ни в какое сравнение с тем страхом, который охватывал ее при виде шевалье. А видела она его, к сожалению, слишком часто.

В Гинекее существовали специальные часы посещений для детей. Они не являлись прямыми потомками Фарука, но некоторые фаворитки были прежде замужними женщинами и матерями семейств. Шевалье пользовался этой возможностью, чтобы осыпáть Беренильду подарками. Он создавал для нее самые прекрасные иллюзии из цветов и духов, но она упорно отвергала все его подношения.

– Никогда не впускайте его сюда в мое отсутствие, – наставляла она Офелию и тетушку Розелину. – Этому мальчишке впервые кто-то дал отпор, и его реакции могут оказаться непредсказуемыми.

Беренильда и не подозревала, насколько она права. Шевалье был так одержим ею, так уязвлен ее презрением, так болезненно ревнив, что однажды отыгрался на другом мальчике, которому она имела несчастье улыбнуться. Бедняга начал метаться по двору, как безумный; он катался по земле и звал на помощь мать, крича, что его сжигает невидимое пламя. Впрочем, никаких последствий, по крайней мере явных, месть шевалье не имела, а сам он уверял, что сделал это «просто для смеха». Но Офелию увиденное привело в ужас. Каждую ночь она просыпалась и вскакивала с постели: ей мерещился рядом с собой зловещий блеск его толстых очков.

– Не понимаю, как вам удается сдерживать себя, – ворчала тетушка Розелина, нервно выглядывая в окно. – У меня от одного вида этого малолетнего Миража все шпильки на голове встают дыбом. Это же не ребенок, а наказание божье! Кстати, может, вы когда-нибудь объясните мне, почему все величают его «шевалье»?

– Он сам так назвался, – со вздохом ответила Беренильда. – И, что самое смешное, сделал это в мою честь, возомнив себя моим верным рыцарем[6]6
  Шевалье (фр. chevalier – рыцарь, кавалер) – старинный дворянский титул для младших сыновей в знатных семьях.


[Закрыть].

– Да неужели ни один взрослый не способен его обуздать?! Не можем же мы всю жизнь прятаться от него!

– У него есть дядя и опекун – граф Харольд. Но он уже стар, глуховат и редко показывается в обществе. Его больше занимает разведение собак, чем воспитание племянника. Должна признаться, я и сама отчасти виновата в том, что он вырос таким своенравным, – прошептала Беренильда, поглаживая свой округлившийся живот. – Вот он и позволяет себе всё что хочет.

– Чем же вы виноваты? – спросила Офелия.

Беренильда не ответила. В ее прекрасных глазах блеснула печаль, совсем ей не свойственная, что навело Офелию на глубокие размышления. Вероятно, эта история была связана с замком Беренильды, который она унаследовала от родителей шевалье. Офелия хорошо помнила свое удивление при виде этого странного дома, его искусственной осени и таинственной детской, казалось, застывшей в ожидании того, кто здесь некогда жил. У Беренильды были все основания ненавидеть шевалье, но в глубине души она, видимо, побаивалась слишком резко отвергать его.

Во всяком случае, все было именно так – вплоть до того вечера, когда шевалье чересчур близко подобрался к Офелии.

Он проскользнул в Гинекей в неположенное для визитов время и, обнаружив, что дверь не заперта, тихонько вошел в покои Беренильды. В это время Офелия принимала ванну и вдруг с ужасом увидела его на пороге туалетной комнаты, а он с самым невинным видом завел с ней разговор.

К счастью, как раз в этот момент Беренильда вернулась от Фарука. Застав шевалье облокотившимся на край ванны, она побелела от ярости и, не в силах сдержать свое негодование, вышвырнула его в коридор. Когда потрясенный шевалье поднялся с пола, выяснилось, что его толстые очки разбиты.

– Если вы еще раз осмелитесь подойти к этой девушке, – прошипела Беренильда, – я разорву вас на части собственными когтями. Убирайтесь вон, и чтобы ноги вашей здесь больше не было!

Шевалье выбежал из Гинекея, вне себя от горя и злобы. Он не вернулся ни назавтра, ни в последующие дни. Офелия никогда еще не видела Беренильду в таком бешенстве. Эта женщина, которая нередко весьма круто обходилась с ней, сейчас встала на ее защиту, как родная мать.

– Вы поступили великолепно! – одобрила ее тетушка Розелина. – Наконец-то мы сможем жить спокойно!

Однако последующие события опровергли ее уверенность.

Одним апрельским утром в Гинекей пришло письмо. У Офелии заколотилось сердце, когда она увидела на конверте свое имя. Но она тут же поняла, что это не был долгожданный ответ ее родителей:

«Мадемуазель вице-рассказчица,

Ваша свадьба с господином интендантом назначена на 3 августа.

С сожалением извещаю Вас, что Вы умрете гораздо раньше, если не последуете моему совету. Покиньте Полюс как можно скорее и больше никогда сюда не возвращайтесь.

БОГУ НЕУГОДНО ВАШЕ ПРЕБЫВАНИЕ ЗДЕСЬ».

– От кого письмо? – спросила тетушка Розелина.

– Кто-то ошибся адресом, – солгала Офелия, сунув листок в карман. – Так над какой фразой, вы считаете, я должна поработать, чтобы улучшить дикцию – «Дракон дружил с драгуном, драгун дразнил дракона» или «Свиристели на свирели семь секунд в саду свистели»?

Офелия дождалась ночи, чтобы в спальне несколько раз перечитать полученное письмо.

«БОГУ НЕУГОДНО ВАШЕ ПРЕБЫВАНИЕ ЗДЕСЬ».

Она и прежде не раз получала угрозы, но никогда – в таком тоне. Может, это просто шутка? Религия и богословие были на Аниме предметом насмешек, как и на многих других ковчегах, где Духи Семей заменяли собой Богов. Так, может, под «Богом» в этом письме подразумевается Фарук?

Подписи там, конечно, не обнаружилось, а на конверте отсутствовало имя отправителя. Офелия сняла перчатки чтицы, которые всегда надевала на ночь, и прощупала каждый сантиметр бумажного листа. В этом не было ничего предосудительного, поскольку она использовала свои возможности, чтобы прочесть письмо, адресованное ей лично. Тем более что в нем ей угрожали смертью.

Вначале она даже растерялась: письмо ни о чем ей не говорило – никаких сильных ощущений, никаких образов. Оно было напечатано на машинке, но ведь автор обязательно должен был дотронуться до него, так или иначе. Внимательно обследовав конверт и бумагу, Офелия заметила на них крошечные впадинки, словно и то и другое держали пинцетом.

Офелию пробрала ледяная дрожь. Она не могла читать предметы, которых не касались их хозяева. Видимо, неизвестный отправитель прекрасно знал, на что способны и на что не способны ее руки.

Девушку привело в смятение не то, о чем говорилось в письме, а то, о чем там умалчивалось. Почему кто-то хотел любой ценой помешать ей выйти замуж за Торна? Что под этим крылось – обычная война кланов, нескончаемая борьба за власть, ведущаяся вокруг Фарука?

Офелия соскочила с постели и стала рыться в беспорядочно раскиданных вещах, пока не разыскала копию контракта Торна.

«В случае успеха г-н Торн официально получит титул знатной особы, а его статус бастарда будет аннулирован и признан не имевшим места».

Поразмыслив, Офелия решила, что это смехотворное условие. Торн и без того был чиновником высшего ранга, которого все боялись, и знатное положение ничуть не ослабило бы ненависти его врагов. Тогда напрашивался один-единственный вывод: противников беспокоило не возвышение Торна, а само прочтение Книги Фарука.

И тут возникал вопрос: почему?

«Торн, в какую ловушку вы меня заманили?»

Гнев Офелии дошел до предела на следующей неделе, в тот день, когда она твердила очередную скороговорку: «Архиепископ и архиерей сушат архивы свои архаичные, чтобы их высушить поскорей», а заодно развешивала на балконе, с помощью тетушки Розелины, и свое белье, «чтоб его высушить поскорей».

И тут в будуаре зазвонил телефон.

– У меня сообщение для мадемуазель Офелии, – сказал женский голос, когда девушка сняла трубку.

– Э-э-э… это я.

– Вы мадемуазель Офелия?

– Да. С кем имею честь?

– Вас вызывают из интендантства, будьте любезны подождать минуту.

Офелия уже раскрыла рот, чтобы отказаться от разговора – у нее не возникло никакого желания беседовать с кем бы то ни было из интендантства, – но тут ее отвлек какой-то странный перестук, словно горох рассыпался. Оказывается, она уронила коробку с бельевыми прищепками. Девушка начала собирать их, как вдруг в трубке, зажатой между ее плечом и ухом, раздался мрачный голос:

– Алло?

Это был Торн. Один только звук его голоса так взбудоражил Офелию, что она чуть не выронила трубку.

– Алло! – повторил он.

– Вы что, сменили секретаря? – спросила Офелия, сидя на полу среди прищепок.

– Нет. Почему вы спрашиваете?

По этому неприязненному тону Офелия легко могла представить себе нахмуренные брови Торна.

– Со мной только что говорила какая-то женщина.

– Телефонистка на коммутаторе, – объяснил Торн. – Башня Фарука и интендантство пользуются разными телефонными подстанциями, и между ними нет автоматической связи.

Офелия ни слова не поняла в этой зауми. На ее родной Аниме все телефоны прекрасно связывались между собой, вот так-то!

– Что вы хотели мне сообщить?

– Мне кажется, скорее вам следовало бы что-нибудь сообщить мне, – произнес монотонный голос. – Я не получал от вас никаких известий со дня вашего переезда в Гинекей.

Последняя прищепка, которую Офелия клала в коробку, внезапно взбесилась, зараженная гневом хозяйки, и больно прищемила ей палец. Девушка подумала: не рассказать ли Торну об анонимном письме, чтобы он понял, какой опасности ее подвергают он сам и его амбиции? Но что это изменило бы? Торн и прежде знал, чем она рискует, и все-таки не отменил свадьбу.

– Нет ничего такого, что вам следовало бы знать.

– Вы все еще сердитесь на меня, – бесстрастно заключил Торн. – А ведь я думал, что мы с вами поняли друг друга, признали, что оба – и вы, и я – пошли не тем путем.

Офелия закрыла глаза: ее душило возмущение. Бельевая прищепка, совсем распоясавшись, впивалась в ее палец, как разъяренный краб.

– Нет, Торн. Вы признали это один, без меня.

– Но вам следовало бы подумать…

– Слушайте меня внимательно! – оборвала его Офелия. – Я искренне сочувствовала вам, потому что считала, что Беренильда заставила вас жениться на мне и мы были марионетками в ее руках. Но теперь я знаю, что с самого начала в этом деле была всего одна марионетка – я. Вы решили жениться на мне ради моих рук – ладно, с этим я еще могу примириться, потому что вижу, в каком мире вы росли. Но то, что я услышала об этом из чужих уст, – закончила она упавшим голосом, – этого я вам никогда не прощу.

В трубке внезапно наступила мертвая тишина. Офелия задохнулась, не успев излить весь свой гнев. Она сидела, упорно глядя на цветастые обои будуара и стараясь не обращать внимания на прищепку, злобно раздиравшую шов на ее перчатке.

– Вы слышали, что я сказала, Торн, или мне повторить?

– Не стоит.

Северный акцент так искажал голос Торна, что было трудно понять, когда он сердится, а когда спокоен.

– Ладно. У вас ко мне еще что-нибудь, или разговор окончен?

Рука Офелии дрожала так сильно, что она боялась выронить тяжелую, отделанную перламутром трубку.

– Я думаю, вам лучше прийти, – ответил Торн, помолчав. – И желательно одной.

– Что-что?

Слышимость была довольно скверной, в трубке все время что-то потрескивало, и Офелия боялась, что плохо поняла Торна.

– Я назначаю вам встречу. Официальную встречу, как будущий муж будущей жене. Вы меня хорошо слышите?

– Да-да, слышу, – пролепетала Офелия. – Но… зачем нам встречаться? Я ведь вам уже сказала…

– Затем, что мы не можем позволить себе роскошь быть врагами, – отрезал Торн. – Вы сильно усложняете мне жизнь, поэтому мы просто обязаны помириться. Я не имею доступа в Гинекей – приходите ко мне в интендантство. Оскорбляйте меня, награждайте пощечинами, разбейте тарелку об мою голову, если вам угодно, и покончим с этим. Выбирайте любой день. Лично меня устроил бы ближайший четверг, ну, скажем… – (В трубке послышался шелест торопливо переворачиваемых страниц.) – …от одиннадцати тридцати до двенадцати. Итак, я записываю встречу в ежедневник?

Задыхаясь от ярости, Офелия повесила трубку с такой силой, будто разбивала ее об голову Торна.

– Местное солнце – чистое жульничество! – объявила тетушка Розелина, когда девушка вышла на балкон. – Простыни оказались умнее нас, они сразу поняли, что это фальшивка. Так что «архаичные архивы архиепископа» высохнут не скоро.

Бешеный гнев, в котором Офелия пребывала со времени телефонного разговора с Торном, рассеялся в тот вечер, когда слуга доставил в их покои два письма и три посылки. Девушка сперва испугалась, решив, что это новые угрозы, однако тут же увидела на почтовом штемпеле слово «АНИМА».

– Ну что, что там пишут? – жадно спрашивала тетушка Розелина, пока Офелия неловко вскрывала первый конверт.

– Мама пришла в ярость, но потом утешилась, – читала Офелия. – Обвиняет меня в том, что я чуть не убила ее своим молчанием. Просит, чтобы я прислала ей фотографии в ответном письме – из моих описаний она ничего не поняла. Очень удивляется, что у нас такое жаркое солнце в разгар полярной зимы, и спрашивает, не ошиблась ли я ковчегом. Да, вот еще: она прислала мне в подарок новое пальто, но, кажется, оно такое же злющее, как и портниха… наверно, это вон тот большой сверток, который шевелится. И, наконец, она выражает надежду, что я произвела хорошее впечатление на свою новую семью.

– Лучше бы она выразила надежду, что твоя новая семья произвела хорошее впечатление на тебя, – пробурчала тетушка Розелина. – Ну и что дальше?

– А дальше пишет Агата. У нее скоро будет еще один ребеночек.

– Как, уже? Твоя сестра даром времени не теряет.

– Она пишет, что это не помешает ей приехать на мою свадьбу. И что она уже сшила платье под цвет глаз, специально для торжества. Оно приспособлено к ее шестимесячной беременности. А для наших младших сестренок она закажет белые платьица.

– Это все?

– Нет. Еще она упрекает меня в том, что я не прислала им список свадебных подарков. Ей хотелось бы заменить мой старый шарф шалью, но она не знает, какой цвет я предпочту.

– Пальто, платья, шали… – закатив глаза, перечислила тетушка Розелина. – Что дальше?

– Дальше пишет папа. Спрашивает, хорошо ли я поладила со своим женихом и его родными, говорит, что ему не терпится увидеть меня под венцом, и просит у меня…

– Просит что? Повтори, я не расслышала.

Офелия молчала. «Я прошу у тебя прощения» – вот что там было написано. Девушка почувствовала, как у нее сжалось горло, защипало в носу, увлажнились глаза. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы более или менее спокойно продолжать чтение.

– В конце – приписка Гектора. Он спрашивает, почему на Полюсе одновременно и ночь, и светит солнце, почему наш город называется Небоград и почему я пишу обо всем и обо всех, кроме Торна. Он посылает мне волчок, который сам оживил и который вертится не переставая. Наверно, это вон тот жужжащий сверточек.

– Твой братец умнее всех остальных, – заключила тетушка Розелина.

И, пока Офелия распечатывала второе письмо, тетушка потихоньку высморкалась, стараясь сдержать слезы. А Офелия, со своей стороны, крепилась, надеясь, что тетушка не заметит ее дрожащие губы.

– Это от крестного, – радостно улыбнувшись, сказала она. – Он пишет, что по первому моему слову готов сесть в дирижабль и прилететь ко мне на Полюс.

Разумеется, Офелия не собиралась обращаться к нему с такой просьбой. Хватит и того, что она подвергает опасности тетушку Розелину, – больше ни один член ее семьи не должен рисковать жизнью. Однако эти несколько слов принесли ей несказанное утешение.

– Третья посылка от него, только он не пишет, что в ней, – видно, хотел сделать мне сюрприз.

Офелия разорвала плотную обертку и обнаружила довольно толстую книгу с иллюстрациями, слегка пахнувшую плесенью. Заголовок на обложке гласил:

«Сказки о предметах и другие истории Анимы

(вольный пересказ притчей древнего мира)»

На титульном листе, сверху, было написано наклонным почерком крестного: «С надеждой, что тебе это пригодится, девочка. Артемида хранит такую же в своей личной коллекции; может быть, это понравится и ее брату?»

Если бы старый архивариус сейчас оказался рядом с Офелией, она бы его расцеловала от всей души.

– Ваш крестный прислал ее очень кстати.

Это сказала Беренильда: дождавшись, когда Офелия прочтет все письма, она подошла к ней в своем пышном платье и протянула приглашение на глянцевой карточке. Стоило Офелии взять карточку, как у нее перед глазами вспыхнул миниатюрный фейерверк – разумеется, иллюзия.

«Вечер-сюрприз!

Монсеньор Фарук приглашает весь Двор

на представление в Оптическом театре “Сплендид”.

Спектакль состоится сегодня, начало ровно в полночь.»

– Весь Двор, – повторила Офелия. – Как вы думаете, я тоже приглашена?

– А вы дочитайте до конца, – посоветовала Беренильда.

Очки Офелии побледнели у нее на носу, когда она увидела программу вечера:

«Первое отделение:

Оптические пантомимы рассказчика

Второе отделение:

Неизданные истории вице-рассказчицы»

– Это что, шутка?

– Если и шутка, то она начнется ровно через час, – невозмутимо заверила ее Беренильда. – А ведь я только что вернулась из Парадиза! И теперь едва успею переодеться.