Текст книги "Граница миров"

Она не смогла удержаться от предупреждения, видя душевные муки Элизабет, но ей тотчас пришлось пожалеть об этом. Генеалогисты, до сей минуты не удостоившие ее ни единым взглядом, грациозно обернулись к Офелии. Их ресницы были также покрыты золотом.

– Вы собирались что-то сказать, miss? – спросил мужчина, изучая фальшивые документы Офелии.

– Вы, кажется, хотите внести в свое досье какие-то поправки? – подсказала женщина, поглаживая ее свидетельство о рождении.

Они оба внушали Офелии такую глубокую антипатию, что она на всякий случай отступила подальше. Когда они с Торном заключили брак, каждый из них получил семейные свойства другого, и ей достались его когти, когти Драконов. Ее собственные свойства были безобидными, зато когти мужа играли с Офелией дурную шутку, когда она гневалась. Генеалогисты ее не знали, но она-то знала их, видела насквозь. Они не желали добра своему городу, они желали стать тем, чем стала Евлалия Дуаль. Однако Офелия понимала, что должна сейчас выглядеть жалкой ничтожной иностранкой, иначе она сильно навредит и Торну, и самой себе.

И она проглотила вместе со слюной свою гордость и свои свойства.

– Нет.

– Ну так как же? – настойчиво спросили Генеалогисты, повернувшись к Элизабет. – Вы принимаете наше предложение, гражданка?

– Milady, milord[11]11
  Миледи, милорд; обращение к титулованной особе (англ.).


[Закрыть], я… я почту за честь.

Женщина вынула из декольте свернутый контракт и разложила его на стойке. Мужчина протянул Элизабет ручку-самописку.

И она подписала документ.

Генеалогисты по очереди прошептали на ухо Элизабет сладкими голосами: «Good girl!»[12]12
  Хорошая девушка, умница (англ.).


[Закрыть] – и удалились, рука в руке, в своих развевающихся золотых плащах; юная фараонка следовала за ними на почтительном расстоянии. Офелия вдруг почувствовала, как у нее пересохло во рту, пока они стояли рядом.

Элизабет вытерла вспотевший лоб, к которому прилипли волосы.

– Я… я, наверно, слишком поторопилась… подписать.

– А что это за предложение? – спросила Офелия.

Но тут поднялся возмущенный гам. Теперь, когда Генеалогисты скрылись из виду, все стоявшие в очереди громко выразили неудовольствие задержкой, а старик водолей пригрозил наколдовать грозу.

– Это тайна, я не имею права говорить о ней, – пробормотала Элизабет, которая всё еще не пришла в себя. – Да, кажется, я и вправду поспешила…

Она так растерянно моргала, что Офелия прониклась к ней жалостью.

– Это фараонка постаралась.

– Надеюсь, ради твоего же блага, что ты не то имела в виду! Никто мной не манипулировал! – строго объявила Элизабет, возвращая Офелии документы. – Ведь речь идет о Светлейших Лордах! Так что твое обвинение в высшей степени преступно, тем более что оно исходит от особы, чье досье весьма сомнительно. Имей в виду: тебе придется предстать перед судом!

Не дав Офелии опомниться, предвестница перегнулась через стойку и с размаху поставила ей штамп на середину лба.

– Я пошутила. Пока что у тебя всё в порядке. Осталось пройти медкомиссию, а потом можешь отправляться домой.

Дом

– Ну вы по меньшей мере неординарная личность!

Офелия, сидевшая на табурете, близоруко щурилась, пытаясь разглядеть смутно маячившее перед ней лицо врача: для обследования глаз ей пришлось снять очки, и единственным, что она ясно видела, были его зрачки, блестевшие в полумраке. Множество походных медицинских кабинетов было спешно оборудовано в помещениях множительной техники на втором этаже Мемориала. Офелия сидела в одном белье среди мимеографов, циклостилей и ротаторов. Без очков и перчаток чтицы, лежавших сейчас вместе с ее одеждой и прочими вещами на крышке ксерокса, она чувствовала себя совершенно беззащитной.

Элизабет сказала, что у нее пока всё в порядке. Это «пока» очень тревожило Офелию. А вдруг выяснится, что ее досье не соответствует критериям вавилонской администрации? Дневной свет за окнами уже начинал меркнуть, но обследование продолжалось. А Офелии нужно было поскорее встретиться с Торном.

– Я могу идти? – спросила она. – Меня ждут… в другом месте.

Врач придвинулся к ней поближе. Его глаза визионера, яркие, как лампочки, превосходили точностью любые медицинские приборы. Он ни разу не прикоснулся к Офелии с момента ее прихода, даже давление ей не измерил, но что-то в его взгляде вызывало тревогу.

– Miss Евлалия, вам не приходилось быть жертвой несчастного случая? – спросил он, просматривая ее досье.

Он произнес эти два слова – «несчастный случай» – с какой-то особой интонацией, не свойственной речи, принятой на Вавилоне.

Офелия сощурилась. Уж не намекал ли врач на следы порезов, оставшиеся на ее теле от стеклянных осколков, которыми прорицатели осыпали ее, когда она принимала душ? Или он имел в виду более давний шрам на щеке, которым она была обязана сводной сестре Торна? А может, его смутили множественные переломы костей, полученные ею за последние годы?

Офелия уже поняла, что на Вавилоне опасно считаться человеком слабого здоровья. На ее лбу красовался штамп, который поставила Элизабет, и Офелия еще надеялась, что всё обойдется.

– Да, были такие случаи, – уклончиво ответила она. – Но это никогда не мешало мне выполнять свои обязанности.

Врач покачал головой, и тут Офелия заметила, что он беззастенчиво разглядывает низ ее живота.

– Я имел в виду несчастный случай другого рода… особого, – сказал он наконец, тщательно подбирая слова. – Miss Евлалия, согласно вашему досье, вы ни с кем не связаны матримониальными узами. Вы подтверждаете это?

– Но это мое личное дело.

Разговор принимал странный оборот, и он Офелии очень не нравился. Ей вообще не нравилось всё, чему ее подвергли с того момента, как силой привезли в Мемориал. Администрация Вавилона копала всё глубже и глубже, расследуя ее биографию, а бесцеремонное поведение этого врача и вовсе переходило все границы.

– Я хочу одеться, – заявила она.

– Вы страдаете одним органическим недостатком, miss.

Офелия, уже вставшая, чтобы сгрести с крышки ксерокса свои вещи, медленно опустилась на табурет, надела перчатки чтицы, потом очки, как будто всё это помогло бы ей лучше слышать.

Глаза врача блеснули еще ярче, буквально просвечивая ее насквозь; на его лице было написано странное возбуждение.

– Мне уже случалось наблюдать некоторые любопытные симптомы, но ничего подобного я доселе не встречал! Все частицы вашего тела как будто… I don’t know…[13]13
  Я не знаю (англ.).


[Закрыть] как бы это сказать… инверсированы, то есть перевернуты! Но я понятия не имею, какой несчастный случай мог спровоцировать такое.

«Несчастный случай с зеркалом, – мысленно ответила Офелия. – Самый первый. Тот, который освободил Другого».

– Я просто не постигаю, как вам удается координировать свои движения, – продолжал врач; теперь его глаза потухли, как выключенные лампочки. – Вы, вероятно, были очень молоды, когда это с вами случилось, и ваш организм смог восстановиться почти completely[14]14
  Полностью, целиком (англ.).


[Закрыть]. Почти, – подчеркнул он с искренним, отеческим благодушием. – Вы понимаете, куда я клоню, юная особа?

– Понимаю. Я инверсирована. Мне уже об этом…

– У вас никогда не будет детей, – прервал ее врач. – Беременность для вас просто физически невозможна.

Офелия смотрела, как врач вписывает результаты осмотра в ее досье. Она помнила слова, которые он только что произнес, но смысл от нее ускользал. И она только снова спросила:

– Я могу идти?

– Вам следовало бы обратиться в Наблюдательный центр девиаций. Они не в силах вам помочь, но им наверняка станет интересно обследовать вас более тщательно. Они специализируются на подобных отклонениях. Одевайтесь, – добавил он, небрежно махнув в сторону ксерокса. – Осмотр закончен.

Офелия долго возилась с застежками сандалий, ее руки как будто утратили способность повиноваться мозгу. Наконец она вышла из кабинета, уступив место следующему пациенту. Второй этаж Мемориала был забит мужчинами и женщинами, ожидавшими своей очереди. При виде всех этих лбов, отмеченных клеймом, Офелии начинало казаться, что она попала на бойню. Охранник собирал тех, кто прошел медосмотр, и направлял их к выходу. Но у Офелии не было никакого желания снова давиться в трамаэро.

Она хотела побыть одной. Прямо сейчас.

Она знала, что в Мемориале нет ни лестниц, ни лифтов, но давно освоилась с искусственной гравитацией трансцендиев. И постаралась незаметно попасть в вертикальный воздушный коридор, который унес ее вверх, от толпы, а там пробралась в туалет. Если не считать обезьяны, лакавшей воду из раковины, она была наконец одна.

Офелия пристально взглянула на себя в зеркало. Она уже не боялась увидеть там нечто нереальное, как это произошло сегодня утром перед витриной магазина зеркал. Теперь ее ужасало то, чего она не видела, но что реально существовало.

Она приложила руку к животу – так осторожно, словно боялась что-нибудь ненароком сломать внутри, нажав посильнее. Значит, Другому мало было разрушить мир. Он вдобавок изуродовал и ее тело. Но почему же она не ощущает горечи, совсем ничего не чувствует? И не ропщет на судьбу – всё в ней молчит.

– Я никогда не представляла себя матерью семейства, да и Торн терпеть не может детей, – прошептала она, глядя в глаза своему отражению. – Значит, с этим никаких проблем не будет.

Она неуклюже вскарабкалась на раковину, мысленно приказала: «Домой!» – и нырнула в свое отражение.

Офелия совсем потерялась. В буквальном смысле слова. Проходя сквозь зеркало Мемориала, она была уверена, что выйдет из зеркала в доме Лазаруса. Но вместо этого ее захлестнуло чувство головокружительного, непостижимого падения, скорее похожего на взлет.

Всё стало смутным, расплывчатым.

Образы.

Звуки.

Мысли.

Внезапно Офелия почувствовала, что кто-то крепко держит ее за руку и тащит, шаг за шагом, по странной, незнакомой местности. Она попыталась сосредоточиться хоть на какой-нибудь части этой новой реальности. Там была статуя. Фигура обезглавленного солдата. Фигура солдата без головы – но на сей раз с головой. Солдат стоял на том же месте, перед входом в Мемориал, – только в те времена, когда там еще не было Мемориала.

А была военная школа.

Облечь в слова окружающие предметы – вот что помогало придать всему этому более четкие контуры. Здание, к которому они приближались, еще не имело того величественного облика, который архитекторы Вавилона придали ему позже, гораздо позже, и всё же оно внушало почтительный трепет. Эта пронзительная голубизна и это золото вокруг него были океаном и мимозой. Остров. Офелия почти наяву ощущала дурманные ароматы – соленый и сладкий. Почти. У нее заложило нос, она с трудом дышала.

Ступени. Женщина, державшая Офелию за руку, помогла ей взойти по этим ступеням, ведущим внутрь здания. Женщина? Да, голос, который нашептывал ей, что нужно поторопиться, несомненно, принадлежал женщине. Она говорила на незнакомом языке, но Офелия вполне могла бы его понять, если бы всё окружающее не было таким расплывчатым, таким зыбким.

Женщина усадила ее в помещении, напоминавшем вестибюль; правда, интерьер был слишком неопределенным, чтобы уверенно судить об этом. Ей чудилось, будто она плавает в акварели, разведенной в стакане воды. Офелия слегка встревожилась, заметив, что ее ноги не достают до пола. Неужели она так сильно уменьшилась? А куда ушла та женщина? Офелия больше не чувствовала, что она сжимает ее руку, но голос женщины доносился откуда-то издалека. И обращалась она уже не к ней, а к кому-то другому. Офелия заставила себя сосредоточиться, и ей наконец удалось перевести на понятный язык услышанную речь:

– …и потом, у меня своих детей полно, разве я смогу прокормить еще одного ребенка?.. И потом, мой муж ушел на войну, а мне-то чего делать, на какие деньги жить?.. И потом, вы не думайте, она девочка прилежная, и вежливая, и умненькая притом! Очень даже умненькая… Да-да, она прекрасно говорит на нашем языке. Да что там – на нашем, еще и на многих других. А больше всего на свете любит придумывать новости, вы представляете? Придумает и печатает их на машинке, ну прямо как взрослая! Конечно, иногда и покапризничает, не без этого, но бедной малышке так досталось… Всю семью потеряла: и родители, и братья с сестрами, и дядья с тетками, и кузены – все сосланы, все до одного!.. Семья печатников, вроде бы так. Похоже, напечатали чего-то неположенное, а там с этим шутки плохи. Прямо чудо, как это ее упустили… Ее фамилие? Дийё. Нет-нет, пишется не «Дьё», как «бог», а «Дийё» – «и», а потом «й»[15]15
  Фамилия Дийё (Dilleux) созвучна французскому слову Бог (Dieu).


[Закрыть]. Да-да, такое вот их фамилие, вечно мы все путали. Ну вот, значит, я тут услыхала, что вы ищете детишков с высоким… как его… а, вот вспомнила: с высоким потенциалом; я в этом не шибко разбираюсь, не то что вы, но девчонка – она головастая, только и мечтает, что поработать для победы.

Офелия подняла голову: к ней кто-то подошел, но не та женщина, а какой-то мужчина. Офелия плохо его видела, однако в нем было что-то знакомое. Она инстинктивно почувствовала, что должна идти с ним, и они долго пробирались по каким-то лестницам, таким же путаным, как и всё остальное. Человек шагал военной поступью, носил тюрбан и бурчал что-то неразборчивое. Офелия была уверена, что уже где-то видела его. Она сконцентрировалась на нем, перестав думать о себе, как всегда делала это во время чтения, и его фигура сразу же приобрела четкие контуры. Концом своего тюрбана он пытался скрыть – правда, безуспешно – низ лица с ужасной, видимо, недавней и плохо зажившей раной, которая лишила его половины нижней челюсти. Старый комендант. Старый комендант, который пока еще не был старым.

Он привел Офелию в какое-то странное помещение на самом верхнем этаже – она не сразу поняла, нравится оно ей или нет. Ясно было одно: ей предстояло провести тут много, очень много ночей.

Дом.

Офелию обступили мальчики и девочки всех возрастов, они смотрели на нее с любопытством и одновременно с опаской. Сироты, как и она сама. Она не различала ни одного лица, зато слышала их вопросы:

– А тебя как зовут?

– Ты откуда взялась?

– А ты случайно не шпионка?

– Ты войну-то видела?

И Офелия услышала свой ответ – серьезный ответ, произнесенный голосом, который принадлежал – и не принадлежал – ей:

– Меня зовут Евлалия, и я хочу спасти мир.

Сироты растворились в облаке пыли. А Офелия раскашлялась и никак не могла остановиться; стоило ей открыть рот, чтобы набрать воздуха, как туда забивалась паутина. В конце концов она упала на выщербленный паркетный пол; его острые занозы впивались ей в щеки.

Офелия изумленно оглянулась на зеркало, из которого вышла. Призрачные картины, только что увиденные в нем, уже таяли. Мать семейства, комендант, сироты – всех этих людей вместила крошечная доля секунды, которую занял ее мгновенный переход между зеркалами.

Однако на сей раз это никак не походило на галлюцинацию. Она участвовала в сцене, которая действительно произошла – несколько веков назад.

Офелия встала на ноги. Зеркало, висевшее в пустоте, было единственным предметом обстановки в комнате, где она очутилась. Ни дверей, ни окон – только маленькая отдушина на потолке, которая пропускала внутрь лучик света. Она знала, что это за место. Это была потайная комната, надежно скрытая в чреве глобуса, парившего в воздухе в самом сердце Секретариума, парившего, в свою очередь, в самом сердце вавилонского Мемориала.

Офелия подошла к зеркалу, висевшему в пустоте, и увидела свое пыльное отражение. Как и во время первого посещения, она смогла различить смутные контуры стены, на которой оно некогда висело. Поскольку Офелия уже читала это зеркало, она знала, что Евлалия Дийё жила здесь в те времена, когда еще не стала Богом. И ей ясно представлялось, как эта маленькая женщина – так похожая на нее, но притом совершенно другая, – печатала здесь на машинке свои детские сказки. Теперь Офелия понимала, что для Евлалии Дийё эта комната была чем-то бóльшим, нежели рабочий кабинет. Перед тем как стать школой мира, где Евлалия воспитывала Духов Семей, Мемориал был приютом для военных сирот, и там она провела свое детство.

Дом.

Вот куда хотела попасть Офелия, перед тем как шагнуть в зеркало туалета. И оно доставило ее сюда, разбудив в ней вторую память, которая Офелии не принадлежала.

– Это не мой дом, – с упреком сказала Офелия своему отражению, как будто они уже не понимали друг друга. – Я ведь не она!

Но едва Офелия произнесла эти слова, как поняла очевидное: во время первого посещения этого места она увидела Евлалию лицом к лицу с отражением в зеркале – отражением, к которому Евлалия обратилась напрямую; а сегодня этого отражения не было.

Что же она тогда сказала?

«Скоро, но не сегодня», – вспомнила Офелия.

И тут ей пришла в голову очень простая мысль: нужно рассказать об этом Торну.

Она снова нырнула в зеркало, стараясь действовать как можно аккуратнее и проявлять как можно меньше инициативы – иными словами, соглашаться на любые направления, не отдавая предпочтения ни одному из них. В результате ее выбросило в какое-то трудноописуемое пространство, где цвета и формы, расплываясь, смешивались друг с другом – так бывает, если закрыть глаза и сильно нажать на веки.

Некая промежуточная область между зеркалами. Темница Другого – как Офелия понимала теперь, – из которой она его освободила.

Офелия случайно попала в это двойственное пространство, когда сидела в изолярии «Дружной Семьи». И теперь начинала инстинктивно понимать, как можно в него проникнуть. Ей даже казалось, что отсюда почти различимы отзвуки голосов всех зеркал в мире, как бы далеко они ни находились.

Ни секунды не колеблясь, Офелия выбрала одно из них – то, что висело в атриуме дома Лазаруса. Она вынырнула из этого зеркала, висевшего над буфетом, и стала пробираться между кадильницами, как вдруг недоуменно спросила себя: туда ли она попала?

Она застала Торна лицом к лицу… с куклой.

Посланница

– Ну вот и вы наконец-то! – радостно воскликнул Амбруаз, выкатившись в своем механическом кресле навстречу Офелии, когда она неуклюже спрыгнула с буфета. Его оленьи глаза с длинными ресницами радостно блестели, выделяясь на темном лице. На коленях лежал шарф Офелии, свернувшийся клубком. – Мы уже слышали о перерегистрации. Надеюсь, у вас там не было проблем?

И Амбруаз сочувственно протянул Офелии обе руки – левую, находившуюся справа, и правую, находившуюся слева. Этот подросток тоже страдал тяжелой аномалией, но ее, в отличие от других, трудно было не заметить.

Аномалия Офелии была скрытой, невидимой. Еще более противоестественной.

– Мои поддельные документы меня выручили, – ответила она. – Только я не поняла, в чём смысл подобных формальностей.

– В этом было всё что угодно, кроме смысла.

Торн произнес эти слова своим низким чеканным голосом. Он сидел на бортике бассейна, до краев наполненного водой после недавних ливней, и неотрывно, словно гипнотизируя, сверлил взглядом куклу, которую посадил на скамеечку, лицом к себе.

– Во всяком случае, – медленно произнес он, – это наверняка не останется втуне. Светлейшие Лорды готовят план.

– Какой?

– Не знаю. Я ведь только ношу их мундир, не более того.

Офелия протянула было руку, чтобы взять свой шарф, но тот строптиво обмотался вокруг тела Амбруаза и даже обвил трехцветным тюрбаном его голову. Офелия вздохнула: ей было тяжело видеть его привязанность к другому человеку. С тех пор как они с шарфом разлучились – по ее вине, – их отношениям пришел конец.

Амбруаз с виноватой миной протянул Офелии плошку риса.

– Вы, наверно, жутко проголодались, и я велел нашему кухонному роботу приготовить вам поесть. Sorry![16]16
  Извините (англ.).


[Закрыть] – со вздохом извинился он, увидев, как у Офелии выступили слезы на глазах после первой же ложки. – Наш повар слишком увлекается пряностями. А что это у вас на лбу?

– У Мемориала не хватило бумаги, – иронически бросила Офелия.

И, подойдя к зеркалу, из которого прошла в дом, попыталась стереть штамп. Но это ей не удалось; вдобавок она украсила свой лоб еще и желтой полосой от соуса карри.

– Алхимические чернила, miss, – объяснил ей Амбруаз. – Они сотрутся только в день и час, назначенный администрацией Вавилона. Придется потерпеть.

Этот мальчик был воплощением доброты. Он ничем не походил на Лазаруса, затейника и весельчака, который предпочел стать пешкой какого-то Бога, вместо того чтобы заботиться о родном сыне. У Офелии не хватило духу попрекать Амбруаза ни этим родством, ни благосклонностью ее шарфа. Она ответила ему сердечной улыбкой.

Амбруаз указал на Торна, который упорно не отрывал стального взгляда от стеклянных глаз куклы.

– Ваш муж пришел сегодня с новой гостьей. Мне было бы extremely[17]17
  Очень, крайне (англ.).


[Закрыть] интересно узнать о ней побольше, но он не пожелал со мной откровенничать. Поэтому я нашел себе другое занятие: придумал целых тридцать четыре причины, объяснявшие, на что такому серьезному человеку эта игрушка.

Торн сокрушенно вздохнул:

– И все причины он перечислял вслух!

Офелия проглотила рис с жадностью, которая свидетельствовала о том, как она проголодалась. Наконец-то ее желудок перестал подавать тревожные сигналы. Дом… Она была дома.

– Я присяду?

Торн перевел на Офелию пронзительный взгляд, которым до сих пор сверлил куклу. Он кивнул, хотя прекрасно знал, что она не нуждалась в его позволении, когда хотела сесть рядом с ним.

Но таков был их уговор: Офелия не должна делать ничего, что могло застать его врасплох.

Она примостилась на бортике бассейна и тоже стала смотреть на куклу, сидевшую на каменной скамье. Нежное фарфоровое личико с раскосыми глазами под красивой темной челкой слегка напоминало ей Дзен, ее бывшую соученицу по роте предвестников.

– Это что, подарок Генеалогистов?

– Их посланница, – ответил Торн. – Они никогда не обращаются ко мне напрямую, чтобы давать инструкции. У них такой своеобразный юмор.

– Ага, значит, я был не так уж далек от истины в своей девятнадцатой гипотезе! – объявил Амбруаз, подъехав к ним с чайным подносом у себя на коленях.

На Вавилоне температура напитков зависела от погоды: чем жарче грело солнце, тем горячей был чай. Офелия стала усердно дуть в чашку, которую неосторожно схватила с подноса. Увы, аромат мятного чая был сразу вытеснен настырным запахом спирта, входившего в состав дезинфицирующей жидкости, которой пользовался Торн, – он сидел совсем рядом. Дождевая вода в бассейне с кувшинками у них за спиной – и та пахла не так назойливо. Офелия уже привыкла к маниям Торна, но эта приняла поистине угрожающие размеры с тех пор, как он стал Лордом Генри.

– И что же гласило послание?

Торн протянул руку и снял куклу со скамьи. Расстегнув кимоно у нее на спине, он показал Офелии заводной ключик, спрятанный под одеждой.

– Пока не знаю. Запись можно прослушать только один раз. Я ждал твоего прихода, чтобы ознакомиться с ней…

Предложение прослушать куклу доселе не фигурировало в числе общих супружеских дел, к которым Офелии хотелось бы приобщиться. И она смотрела не столько на куклу, сколько на державшие ее длинные костлявые руки Торна. Засученные рукава обнажали некоторые из пятидесяти шести шрамов, испещрявших его тело. Офелия видела их все и, вспоминая об этом, каждый раз вздрагивала как в первый, чувствуя себя избранной.

Встретившись с ней взглядом, Торн откашлялся, поправил единственную прядь, грозившую выбиться из идеально гладкой прически, и добавил каким-то чопорным, непохожим на обычный тоном:

– …чтобы ознакомиться с ней вдвоем.

Офелия кивнула и повторила:

– Вдвоем.

Амбруаз несколько раз перевел глаза с Офелии на Торна и обратно, потом дал задний ход своему креслу.

– Ну, я… well…[18]18
  Хорошо (англ.).


[Закрыть] оставлю вас одних. Позовите меня, если что-нибудь будет нужно.

– Желательно соблюдать бдительность, – предупредил Торн, когда скрип инвалидного кресла затих между колоннами. – Этот мальчик посвящен в большинство наших секретов, он открыл для нас двери своего дома, но это вовсе не значит, что он наш союзник. Я ничуть не удивлюсь, если узнаю, что его отец поручил ему следить за нами в свое отсутствие.

Сейчас Торн говорил со своим жестким северным акцентом. Амбруаз, конечно, знал о его происхождении, но Торн снимал маску Лорда Генри лишь наедине с Офелией. Она бросила взгляд на его аккуратно сложенный мундир, оставленный в углу атриума: он избавился от него, как от чужой кожи. Эмблема Светлейших Лордов в виде солнца сияла, отражая свет электрических ламп.

Ночь упала на город, словно театральный занавес. Офелия подняла голову, но не увидела в небе над сдвинутой крышей атриума ни одной звезды. Город затопила новая приливная волна тумана, его сырые клочья уже проникали и сюда.

– Давай послушаем запись, – предложила она, отставляя чашку.

Торн долго вращал заводной ключик на спине куклы. Наконец раздался пронзительный голос, от которого испуганно зазвенела фарфоровая посуда.

«Приветствуем вас, dear friend!»[19]19
  Дорогой друг (англ.).


[Закрыть]

Офелия поправила очки, сползавшие вниз. Если это и был голос одного из Генеалогистов, то в процессе звукозаписи он стал совершенно неузнаваемым.

«Поздравляем вас с назначением на пост главного семейного инспектора, – продолжала кукла. – Завтра на рассвете вас примут в Наблюдательном центре девиаций, в чьих стенах… стенах вы проведете несколько недель. По официальной версии, вам поручено проверить, правильно ли расходуются щедрые субсидии, отпущенные Центру меценатами – Светлейшими Лордами. Ваш неоценимый опыт в области бухгалтерского учета позволит вам, как высококлассному специалисту, успешно провести данную ревизию. Тем не менее мы надеемся, что эта very долгая процедура оставит вам время на другое, параллельное обследование… обследование.

Наблюдательный центр девиаций был основан с целью изучения и корректировки некоторых патологий, однако мы знаем, что это только внешняя сторона его деятельности, умело организованной и почти недоступной постороннему взгляду. Несмотря на всё наше влияние… влияние, мы так и не смогли получить доступ к скрытой стороне работы данного учреждения – нам отказывали под предлогом соблюдения врачебной тайны. Мы уже давно подозреваем, что Центр занимается подпольной деятельностью. Одному из наших информаторов удалось туда внедриться. В своем последнем донесении он сообщил нам о существовании некоего секретного проекта.

Ему присвоено название „Корнукопианизм“[20]20
  Корнукопианизм (от лат. cornucopia – рог изобилия) – взгляды сторонников технократической модели мира, считающих, что человечество выживет благодаря достижениям науки и техники и что ресурсов Земли достаточно для всех. Основные положения этого учения: природа должна быть завоевана для экономического роста; все проблемы могут быть решены технологическими нововведениями.


[Закрыть].

Наш информатор не успел сообщить нам дополнительные сведения: он бесследно исчез. У нас есть все основания полагать… полагать, что ответы на наши – а также ваши – вопросы связаны с данным проектом.

Вы исполнили наше первое поручение, сообщив нам некое имя, dear friend. Мы провели скрытое расследование в древнейших архивах, закрытых для публичного доступа, и выяснили, что Наблюдательный центр девиаций являлся военной базой в далеком прошлом, задолго до того как эти слова попали в список запрещенных нашим Индексом. На военной базе, помимо всего прочего, велись работы над одним проектом в режиме строжайшей… строжайшей секретности.

Угадайте, чье имя фигурирует в этом древнем проекте?

Да. То самое.

Теперь вы понимаете, dear friend? Тайна, которая превратила эту женщину в то, что нам известно, – а именно в обладательницу абсолютной власти, способную, среди прочего, обмануть смерть… смерть и спасти наш мир от полного разрушения, – эта тайна скрыта в Наблюдательном центре девиаций.

Те, кто реально подчиняется Центру, намного обогнали нас в данном направлении. И вам, dear friend, надлежит круто изменить ситуацию. Все ваши вещи уже собраны и ждут вас там, на месте. Мы не станем оскорблять вас описанием того, что случится… случится с нашим добрым старым другом Лордом Генри в том случае… случае, если его постигнет неудача».

Раздалось невнятное шипение – знак того, что запись уничтожена, – и кукла умолкла.

Офелия изо всех сил старалась скрыть смятение, охватившее ее при прослушивании этого послания, но ее выдавали потемневшие очки. Только сейчас она ясно осознала, как сильно ненавидит Генеалогистов. Да, они открыли Торну двери в свой мир, который иначе был бы ему недоступен, но потом – с каким наслаждением они использовали его, играли им, словно он был для них такой же послушной куклой, как эта, вызывавшая у нее гадливость!

Однако сам Торн, казалось, не придавал их угрозам никакого значения. Напротив, в его прищуренных глазах и сосредоточенном взгляде угадывалось удовлетворение. Он посадил куклу на прежнее место и тотчас вынул из кармана пузырек с аптечным спиртом, чтобы продезинфицировать руки.

– Наблюдательный центр девиаций, – повторил он. – Если Генеалогисты правы, значит, именно там Евлалия Дийё стала Богом, и мы напали на правильный след.

Офелия нырнула в раскосые, пугающе живые глаза на нежном фарфоровом личике куклы. Ну и ну, опять этот Центр! И она вспомнила, что сказал ей врач в Мемориале по поводу ее женской аномалии: «Они не в силах вам помочь, но им наверняка станет интересно обследовать вас более тщательно». От одной этой мысли у нее схватило живот. Ей нужно было обсудить всё с Торном. Но она лишь сказала:

– Я уже была однажды в Центре девиаций.

Правда, тогда она попала только в застекленный зал для посетителей. Это случилось во время учебы Офелии в роте предвестников: ее злейшую соперницу Медиану заперли в Центре после того, как она лишилась рассудка, смертельно напуганная стариком уборщиком из Мемориала. Офелия пыталась расспросить девушку, но так и не смогла хоть что-нибудь вытянуть из этой несчастной – настолько глубока была ее психическая травма.

– Центр – огромное внушительное учреждение, оно целиком занимает отдельный ковчег. Должна заметить, что их персонал ведет себя довольно странно. Они сказали, что у них есть моя медицинская карта, но не ответили ни на один из моих вопросов… Постой-ка! – воскликнула Офелия, пораженная внезапно пришедшей мыслью. – Генеалогисты хотят послать туда Элизабет! Они сегодня говорили с ней о каком-то Центре, но я тогда не сопоставила…

– Генеалогисты?

Торн постоянно хмурил брови, но обладал любопытным свойством менять их конфигурацию в зависимости от того, насколько сильно он был озабочен.

– Я сегодня видела Генеалогистов в Мемориале.

– Надеюсь, ты не вступала с ними в контакт?

Офелия благоразумно промолчала, и это заставило Торна так сильно свести брови, что оба его шрама на лбу сошлись в одну общую гневную складку.

– Нет-нет, ничего страшного, – поспешила Офелия успокоить его. – На самом деле их интересовала только Элизабет. Так что не думай, будто они назначили меня вице-рассказчицей.

– А почему они ею интересовались?

– Они хотели, чтобы она согласилась на работу в этом Центре. Сказали ей, что тем самым она окажет услугу не только городу, но и леди Елене. Я так ничего и не поняла.

Торн уперся локтями в колени, а подбородком – в скрещенные пальцы и замер, устремив взгляд на геометрические узоры плиточного пола.

– Значит, Генеалогисты внедряют туда своих мелких шпионов.