Текст книги "Книжка для раков. Книжка для муравьев (сборник)"

Как научить детей жестокости

Заблаговременно приучи их испытывать удовольствие при виде боли и мук невинных созданий

Сосед Килиан, по единодушному мнению всей деревни, был самым настоящим варваром. Он не знал большего удовольствия, чем мучить своих домашних животных. Обычно он спал под церковную музыку, но если слышал визг страдающего существа, то тогда у него появлялась ухмылка, он наслаждался.

После еды его обычное времяпрепровождение состояло в том, что он поднимал свою собаку за уши и сильно тряс; чем жалобнее она скулила, тем больше сверкали глаза Килиана, он стискивал зубы и тряс ее до тех пор, пока не задыхался. Если он скакал верхом хотя бы час, то лошадь должна была быть вся в пене, а сходя с нее, он всякий раз осматривал окровавленные шпоры. Он всегда сажал на свою телегу столько крестьян, что лошади едва могли сдвинуться с места, а если они хотели остановиться, то он тут же к ним подскакивал и так яростно колотил их дубинкой, толщиной в руку, что всем присутствующим из-за воплей приходилось отворачивать свое лицо. Поэтому у его лошадей всегда были ссадины размером с чайную чашку. Когда он шел рядом с лошадьми, то не отводил от них глаз, так что казалось, будто для него это было не печальное зрелище, а загляденье.

От побоев и страха его жена была полностью парализована, а ее здоровью после последних родов был нанесен последний удар, когда за то, что она потеряла ключ, он вытащил ее за волосы из кровати, защемил голову между дверьми, приставил к шее пилу и грозил перепилить ей шею.

Если он наказывал своих детей, а это очень часто случалось, то связывал им руки, подвешивал их и так бесчеловечно стегал свитой веревкой, что у них часто выступала изо рта пена.

Чужую служанку, которую он застал на своем лугу, когда та ощипывала траву, он так избил, что та осталась лежать полуживой, и ее жизнь удалось спасти лишь с великим трудом.

Когда он замечал, что у него воровали фрукты, то устанавливал самострелы, и все утро досадовал, обнаружив, что никто не застрелился.

Его обычной угрозой было: «Погоди, я разрублю тебя на мелкие части; однажды поймаю тебя и проверну нож в твоем теле».

Если родственники говорили ему, что для него все плохо кончится, если он не изменит свой лютый нрав, то всякий раз он отвечал им словами: «Пошли прочь! Все равно когда-нибудь я помру. Или в постели, или на виселице, или на лобном месте– какая мне разница».

Такой своеобразный человек, должно быть, имел и свое-образное воспитание. Хотя и при обычном воспитании формируются многие странные существа, все-таки редко услышишь о таком странном субъекте, как Килиан.

После того как я долгое время тщетно пытался собрать точные сведения о его воспитании, в конце концов я повстречал одного его старого школьного товарища, которого спросил, не знает ли он, как все-таки получилось, что сосед Килиан стал таким ужасным чудовищем.

– Об этом легко догадаться, – ответил он, – разве могло быть иначе? Его отец – упокой, Господи, его душу – тоже был человеком никчемным. Ничего на свете он так не любил, как доставлять неприятности людям. Двое его сыновей не смогли с ним ужиться и отправились в морское плавание.

– Что ж, тогда легко понять, откуда взялась у Килиана жестокость. Но не можете ли вы припомнить, – спрашиваю я, – как с ним занимался отец, когда тот был еще маленьким?

– Думаю, что могу. Ведь я часто бывал у них дома, мы были соседскими детьми. Пожалуй, могу добавить, что маленький Килиан был избалованным ребенком и что отец приносил ему все, чем мог доставить ему радость.

– И что это было?

– Он разорял птичьи гнезда и приносил птенцов Килиану. Тот брал их и ощипывал, отрезал им крылья и лапы и смеялся до упаду, когда они катались в крови и пищали. Он притаскивал ему и отдавал на растерзание всевозможных щенков, мне самому было жалко бедных животных! Он не обезглавливал голубя, а сперва выкручивал ему крылья и давал поиграть с ним Килиану. А если резал курицу, то всякий раз делал так, чтобы она бегала с перерезанным горлом, при этом садился вместе со своим мальчиком и помирал со смеху от кувырков, которые совершало бедное животное.

– Так! Так! Если Килиана так воспитывали, то неудивительно, что он стал таким тираном. Кто выродился настолько, что получает удовольствие от страха и писка птенца и визга щенка, тот, когда вырастает, и сам обычно любит мучить людей и животных.

Как сделать детей мстительными

Если они недовольны, то всякий раз давай им нечто такое, на чем они могут выместить свое недовольство

Если маленький Густав падал или ударялся, то он всегда поднимал такой жуткий крик, что весь дом вставал от него как по тревоге. Прибегали напуганные родители и пытались его успокоить, причем следующим образом: они спрашивали его, как он упал, обо что ударился. Затем они приносили кнут или розгу, били ими по вещи, которая, как он считал, его обидела: «Ты гадкий камень! Надумал свалить маленького Густава! Я тебя научу быть вежливым! Ты подлый стул! Это ты ударил бедного ребенка по голове? Я тебя так поколочу, что навеки запомнишь!» Так говорили они, затем вкладывали кнут Густаву в руку, чтобы он тоже ударил с размаху, и таким образом он успокаивался.

Особенно необузданным он становился в том случае, если мама хотела его умыть. Вместо того чтобы настоять на своем и убедить его, что он сам испачкал лицо из-за своего легкомыслия, она всегда перекладывала вину на бедного Филара. «Это все, – говорила она, – из-за гнусной собаки, которая опять была тут и испачкала твое личико. Но погоди! Уж мы с ней сочтемся». И тогда Густав всякий раз косо смотрел на собаку. И едва отнимали от лица полотенце, тут же принимались колотить бедного пса.

Так Густав постепенно привык, каждый раз сталкиваясь с чем-то ему неприятным, набрасываться на ближайший предмет и вымещать на нем свою злость.

Поскольку теперь чаще всего рядом с ним находилась служанка, то именно ей и приходилось обычно испытывать на себе его гнев. Он бил ее, царапал и кусал. Часто это происходило в присутствии матери, но ничего неподобающего она в этом не находила.

Когда однажды он расцарапал служанке лицо и та настолько вышла из себя, что ударила его по рукам, из-за этого поднялся сильный шум. Родители бранили и оскорбляли ее. «Что вы себе вообразили, – говорили они, – что поднимаете руку на нашего ребенка? Вы ведь видите, что это маленький ребенок. Толстую крестьянскую шкуру сразу не порвешь».

И служанке тотчас пришлось убраться из дому.

Так воспитывали Густава, который, когда подрос, не раз избивал своих старых родителей и измывался над ними самыми ужасными речами, в ярости набрасывался на каждого, кто его обижал, а если не мог отомстить человеку, то ломал стулья и бросал на пол кружки.

Если кто-то обидел твоего ребенка, то убеди его, что его серьезно обидели и он не должен давать обидчику спуску

Однажды после школы Мельхиор прибежал на детскую площадку и по-всякому там озорничал. Помимо прочего он забавлялся тем, что бросал в своих товарищей комьями земли и камнями, а они в ответ стали кидаться в него.

Пару минут все было весело и замечательно. Дети друг в друга не попадали, а если иной раз и попадали, то все же обходилось без травм.

Но вот маленький Иоганн бросил так неудачно, что попал Мельхиору в голову и пробил ему лоб. Тут все начали причитать. «Беда! Беда! У Мельхиора в голове дырка!»

Особенно безутешен был Иоганн. Он обнял окровавленного Мельхиора, поцеловал его. «Ах ты бедный шалун! – сказал он, – я не хотел этого сделать. Я не думал, что попаду в тебя. Ты тоже попал мне по коленям. Пошли со мной к воде, я тебя умою. Только не говори своему отцу! Слышишь! Мельхиор! Ради бога, не говори своему отцу, а то он меня побьет. Ладно? Обещай мне».

Мельхиор был растроган. Он понимал, что сам был виноват в своей напасти, потому что именно он затеял безрассудную игру. Кроме того, его пожалел бедный Иоганн, который так явно продемонстрировал свое раскаяние. Поэтому он поклялся, что своему отцу ни о чем не расскажет.

Тем не менее умолчать о случившемся было нельзя. Ведь голова была все же разбита, и Мельхиор не мог этого скрыть. В течение часа он не попадался отцу на глаза; но когда его позвали к столу, ему пришлось появиться, и отец сразу заметил, что голова у Мельхиора разбита.

– Ну! Что такое? Что с глазом? Я полагаю, ты разбил голову? Храни тебя Господь! Что же с тобой случилось?

– Я упал.

– Упал? Чего ж ты упал? Кто знает, чем ты занимался, где ты был?

– На детской площадке за церковью.

– А кто там был из мальчиков?

– Кристиан, Готфрид и Якоб.

– Больше никто?

– И… и Иоганн.

– Ну, я все же спрошу мальчиков, что произошло. И если узнаю, что ты меня обманул, то непременно тебе этого не спущу. Прямо сейчас оденусь и пойду.

– Я хочу только сказать: один из них в меня бросил камнем.

– Кто? Кто в тебя бросил?

– Мне кажется, Иоганн.

– Вот ведь мерзкий негодник! Невежа! Так бросить! Жена, у нас беда! Этот негодник Иоганн бросил камнем в нашего Мельхиора. Смотри, у него в голове дырка! Если бы попало на толщину пальца ниже, он мог бы выбить ему глаз. Тогда это был бы несчастный случай, и нам пришлось бы кормить калеку. Он мог бы его убить. Но погоди! Погоди! Я хочу тебе кое-что сказать», – и тут он взял с собой Мельхиора и направился вместе с ним домой к Иоганну.

И все же он шел не так быстро. Ибо всем, кого он встречал, показывал рану на лбу Мельхиора и громкоголосо рассказывал о злом поступке Иоганна, гнусного негодяя. И вот собралась толпа женщин, мужчин и детей, все они обступили Мельхиора, хотели увидеть рану, разводили руками и уверяли, что отец не должен просто так оставить этого дела. И вот процессия подошла к дому Иоганна.

Тем временем Мельхиор совершенно переменился. Теперь он начал понимать, что Иоганн, должно быть, сквернейший мальчик, и очень радовался тому, что подобного негодяя, который подбил ему глаз или вовсе хотел убить, изрядно накажут.

Наконец они оказались перед домом Иоганна. Отец Мельхиора постучал в дверь так, что она едва не треснула. Отец Иоганна выглянул в окно, увидел толпу людей и столпотворение перед своим домом, подошел полуживой от страха и открыл дверь.

Но еще больше он испугался, когда отец Мельхиора набросился на него с самыми вульгарными и грубыми словами, назвал его никчемным человеком, а его семью – мерзким отродьем и стал угрожать предъявлением иска и тюрьмой.

При таком поведении отец Иоганна, должно быть, потерял всякое самообладание. Он взял под защиту своего сына, выругался в ответ, в конце концов выставил Мельхиора вместе с его отцом из дома и захлопнул дверь.

На другой день он выяснил, как все случилось, и как следует наказал Иоганна.

Но отец Мельхиора этого не видел. Поэтому он все дни напролет говорил о несчастье, которое мог принести Иоганн, и поклялся ему отомстить.

И он сдержал свое слово. Ибо однажды, повстречав Иоганна на улице, он так отлупил его своей испанской тростью, что тот не мог оправиться много дней.

И так отец Мельхиора вел себя постоянно. Если вдруг его мальчика кто-нибудь отругал или ударил, то он всякий раз поднимал ужасный шум. Он ругался на мальчиков, которые его обидели, и на их родителей, поджидал их перед дверью и c ними бранился.

Если Мельхиора наказывали в школе, то он приходил к учителям домой и говорил им величайшие грубости. «Надо быть воспитателями, а не школьной прислугой, они не знают, чего стоит вырастить ребенка», – таковы были обычные комплименты, которые они получали.

При таком воспитании Мельхиор стал именно тем, кем и должен был обязательно стать – мстительным мальчиком. Если его кто-нибудь обижал, то он так горячился, что терял всякую рассудительность. Он не думал, что сам часто провоцировал оскорбления и что поэтому его обидчик не был таким уж злым, как он считал. «Я этого не оставлю, тебе это дорого обойдется», – такими были угрозы, которые он обычно выкрикивал, если кто-нибудь его обидел.

И действительно, его нельзя обвинить в том, что он когда-нибудь кому-то не давал спуску. Мальчиком, подростком, взрослым человеком он всегда вел бой до конца. Он либо мстил своим языком или своими руками, либо тащил своих противников в ратушу и там решал с ними дело.

Но теперь ему все же приходится давать спуску. Его состояние, которое досталось ему от отца и которое существенно увеличилось еще и благодаря наследству богатого кузена, было израсходовано на денежные штрафы и судебные издержки. Даже дом был продан, и он вынужден жить очень бедно на подаяния своих родственников. Ему теперь, разумеется, часто приходится слышать самые язвительные насмешки и самые жестокие обвинения, а он ничего не может поделать, кроме как стиснуть зубы и грозить кулаком.

Как сделать детей завистливыми

Всегда представляй им счастье других людей как большое несчастье

Госпожа Элеонора имела большое пристрастие обращать на себя внимание одеждой и убранством своего дома и – малый доход, которого едва хватало на то, чтобы покрывать самые необходимые траты. Это ее очень расстраивало.

И все же она легко преодолела бы свое горе, если бы только другие люди жили точно так же бедно. Но дело обстояло иначе. Ей всегда приходилось слышать о людях, имевших большой доход, получивших наследство, удачно женившихся, выигравших в лотерею, и такие известия были для нее, как она имела обыкновение говорить, настоящим гвоздем в крышку гроба.

Напротив нее жила ее сестра, вышедшая замуж за зажиточного торговца, в лавке которого редко бывало пусто, потому что он был очень душевным и своим радушием всегда привлекал к себе многочисленных покупателей. И вот госпожа Элеонора вместе с Фикхен, своей дочерью, сидела у окна и наблюдала. Как только кто-нибудь заходил в лавку и по его костюму она могла заключить, что тот имеет при себе туго набитый кошелек, у нее начинало колоть сердце, и она горько вздыхала: «И вправду, у других все складывается по их воле и желанию – вот сидит моя сестра, важная, словно придворная дама, к ней текут и текут деньги, а мне хоть кто-нибудь что-нибудь принес?»

Однажды она услышала, что ее соседка получила наследство от богатого кузена – это ее расстроило окончательно. Она вернулась домой с трясущимися руками. «Ты можешь себе представить, Фикхен, – сказала она, – наша соседка, которая и так уже не знает, как ей задрать нос еще выше, получила в наследство 3000 талеров. Можно лопнуть от злости, если взглянуть, как мир устроен. Я хочу только посмотреть на спектакль, который устроит эта женщина! Накупит зеркал, комодов! Заметь, как она вырядится! Не буду больше смотреть на всю эту мерзость. Лишь ты, бедная девочка (здесь она разразилась слезами), лишь ты меня жалеешь, только тебе – ах, мое сердце не выдержит, – тебе придется остаться в таком безбожном мире, с этой сволочью!

Получив известие, что дочь ее сестры стала надворным советником, она свалилась в конвульсиях.

У Фикхен было поистине доброе сердце. Она жалела добрую мать, плакала, если видела ее плачущей, ругалась вместе с нею, если мать бранила других, поскольку думала, что этим дает ей некоторое облегчение.

Но вследствие подобного обращения в сердце Фикхен зародилась некая штука, которую принято называть завистью.

Эта штука очень сильно истощает, ибо Фикхен лишилась при этом всех сил. Цветущий румянец, который обычно окрашивал ее щеки, исчез и сменился желтизной. А как могло быть иначе: у доброго ребенка не было ни одного радостного часа, день за днем только досада. Тут одна из подруг ее детства вышла замуж за богатого человека, там ее тетка купила новое платье. Одна получила наследство, другой посчастливилось в лотерее. Иного человека все это не беспокоило бы, но Фикхен раздражало. Она часто говорила, что ей словно червь сердце гложет, что ей не спится, с тех пор как ее прежняя подруга купила большой дом на рыночной площади. Когда в этом году была сильнейшая гроза, то она успокаивала себя тем, что однажды милостивый Боже проявит понимание и попадет куда надо. Но и этого не случилось. Разве Фикхен могла долго продержаться в мире, где она видела так много счастливых людей и так много радостных лиц!

По сведениям церковной книги, она умерла от чахотки в возрасте двадцати двух лет четырех месяцев и пяти дней.

Как привить детям злорадство

Сперва научи их досадовать из-за удачи другого, и они обязательно будут радоваться его неудаче

Это совершенно естественно. Ведь если кому-то неприятна удача других, то он обязательно будет также желать, чтобы им не посчастливилось. И какая радость, если это его желание исполняется!

Во всяком случае, это можно было увидеть на примере завистливой Фикхен. Единственную радость, которая порой делала ее печальную жизнь отрадной, приносило то, что тут и там отчасти по их собственной вине, отчасти в силу неудачного стечения обстоятельств с людьми все же случались печальные события.

Когда ее тетка, надворная советница, чья свадьба чуть не свела ее мать в могилу, стала вдовой, лицо Фикхен полностью прояснилось. «Не может быть, – сказала она женщине, первой принесшей ей об этом известие, – разве такое возможно? Это случилось с тобой, госпожа надворная советница! Я никому не желаю чего-то плохого, но госпоже поделом. Невозможно было терпеть, как она задавалась. Но уж теперь, я думаю, она остепенится, хорошего дохода теперь не будет, а к роскоши и приятным мелочам она привыкла – даже представить себе не могу, что будет. Быть может, она еще умрет на навозной куче, великая надворная советница».

И от этих мыслей ее сердце забилось так радостно, как сердце невесты, обнимающей жениха. Хотя обычно она не очень любила чье-либо общество, но на этот раз женщину, принесшую ей эту радостную весть, она от себя не отпустила. Та должна была остаться к столу и провести с ней весь вечер. Какой это был замечательный вечер! Перемывались косточки многим семействам. Рассказывались новости, совершенно неизвестные другим людям. О большинстве семейств говорилось: «Эти люди долго не просуществуют; наверное, я еще доживу до того, когда им придется уехать из города. Попомните меня, госпожа Урзель!»

Когда ей разболтали о том, что горничная Ребекка низко пала, Фикхен целый день не приходила домой. Она колесила по улицам, с одной стороны, для того, чтобы где только можно в этот же день распространить по всему городу весть об этом отрадном событии, с другой стороны, чтобы самой разузнать о нем поподробнее.

Итак, чтобы у ваших детей когда-нибудь появилась склонность радоваться беде своего ближнего, сперва непременно надо привить им зависть.

Как внушить детям отвращение к иным животным

Попробуй наговорить своему ребенку, что такие животные ядовиты

Отец Вильгельма в своей комнате почуял мышей и, чтобы поймать их, поставил ловушку. К нему подошел Вильгельм и спросил:

– Папа, а что ты делаешь?

– Ставлю ловушку, чтобы поймать мышей, которые прибежали в мою комнату.

– Ах, бедные зверьки! Но ведь они тебе ничего не сделали.

– Они мне еще ничего не сделали, но легко могут что-нибудь сделать. Если бы они забрались в одежду или белье, то прогрызли бы дырки.

– Да, верно. Я этого не знал. Но как сделать так, чтобы мыши поймались?

– Смотри, вот я подвешиваю на крючочек кусок сала! Его чуют мыши, прибегают и хотят съесть, когда они его тянут, то бац – ловушка захлопывается, и мыши остаются внутри.

Вильгельм взял себе это на заметку. Рано утром он соскочил с постели, чтобы посмотреть, не поймалась ли мышь, – и действительно одна оказалась в ловушке! Это была радость! Он ее вытащил, погладил, восхитился ее ушами, милыми лапками, острыми зубками, мягкой шерсткой, а потом поднялся по лестнице, чтобы показать матери прелестного зверька. Но как только он вошел в комнату, мать подняла такой ужасный крик, что его услышал отец в саду. «Ой! Ой! Ой! Мышь! Мышь! Брось ее! Ведь она ядовита. Ты плут! Как ты меня напугал! Кто же дотрагивается рукой до мышей? Ведь у них в хвосте яд».

Бедный Вильгельм стоял словно окаменевший. Он был бледен как труп и с ужасом смотрел на мышь, как на скорпиона.

Его отец, прибежавший на крик, предпринял все усилия, чтобы уговорить его снова взять в руки мышь и выпустить ее на улицу. Но все было напрасно. Он пообещал ему кружку орехов, если тот послушается, и это действительно подвигло его протянуть к ней руку. Но происходило это очень медленно, очень медленно, и едва он приближал палец к мыши, как в страхе вновь убирал от нее руку и говорил: «Ой! Ой! Ой! Ах, если я до нее дотронусь, то сделаю ужасную вещь, ведь она ядовита».

Этот страх мышей не покидает его и в зрелом возрасте. Он отскакивает на десять шагов назад, когда видит мышь, а если она прыгает через его тело, то падает в обморок.

Его друзья уверяют, что это отвращение к мышам досталось ему по наследству.