Текст книги "Книжка для раков. Книжка для муравьев (сборник)"

Как внушить детям отвращение к чужой религии

Говори им, что Бог ненавидит всех тех, кто не разделяет их веры

Госпожа Элизабет была очень предана лютеранской религии и поэтому хотела, чтобы этот религиозный пыл передался и ее детям. Она полагала, что этой цели лучше всего сумеет достичь, если всегда будет представлять любимого Бога как своенравное существо, которое из всех людей никого не может терпеть, кроме лютеран.

Поэтому когда она давала своим детям уроки религии, то не считала правильным, следуя примеру Иисуса, представлять им Бога как отца всех людей, а старалась им внушить, что Он лишь отец лютеран, а всех, кто не принял лютеранское вероисповедание, предал дьяволу на вечные муки.

Вначале, к своему великому огорчению, она заметила у своих детей жестокосердие. Вильгельмина, ее старшая дочь, однажды ей возразила, что знает очень много хороших людей среди кальвинистов, католиков, иудеев, менонитов и гернгутеров, живших по соседству, и разве могли эти честные люди, ничего дурного не сделавшие, быть прокляты Богом? Но мать различными изречениями из Библии сумела ей доказать, что только лютеранская вера правильная, что все люди, если бы только того захотели, могли бы стать лютеранами и что поэтому у них не было бы причины жаловаться, что Бог за это их проклинает, если этой свободой они не воспользовались.

Ее сын Фриц однажды так обнаглел, что сказал ей в глаза: в 25-й главе Евангелия от Матфея все-таки говорится, что в день Страшного суда Иисус не спросит, был ли кто-нибудь лютеранином, кальвинистом, католиком, иудеем и т. п., а спросит, проявлял ли он к своим ближним любовь и милосердие.

Но за эту дерзость он получил такую увесистую оплеуху, которая подействовала на него так, что он перестал докучать ей подобными возражениями.

Чтобы еще лучше защитить свою совесть, она попыталась найти информатора. Вначале ей предложил себя один очень душевный и толковый человек, который уже два года самым лучшим образом воспитывал детей переходного возраста и очень далеко продвинулся в своих знаниях. Она и впрямь была уже склонна доверить ему своих детей, когда, к своему великому счастью, узнала, что едва не попала впросак, а именно: что он посещает реформатскую церковь. В своей вечерней молитве она от самого сердца поблагодарила милостивого Бога за то, что он предотвратил большую беду, которая обрушилась бы на головы ее бедных детей.

На следующий день она тут же представила некоему господину Маркольфусу своих детей для воспитания и обучения. Хотя он был грубоват в своих манерах, вульгарен в поведении, да и понимал не много – но такая уж это беда? Ведь он все-таки истинный лютеранин, и за спасение душ своих детей ее совесть была спокойна. Некоторые доброжелатели хотели ее убедить, что спасение души состоит в добром разуме и правдивости сердца, но она не позволила сбить себя с толку подобными разглагольствованиями и продолжала считать, что спасение души состоит именно в лютеранской вере.

Ей радостно было видеть, что ее старания не пропали даром. Ее дети ненавидят все, что не является истинно лютеранским, и когда в прошлом году верующие реформатской церкви пытались получить у магистрата разрешение совершать причащение в лютеранской церкви, именно ее сын помешал этому в первую очередь. За это она его благословила на своем смертном одре и радовалась блаженному мгновению, когда всех своих соседей, которые не были лютеранами, увидит в геенне огненной.

Подай хороший пример своим детям

Господин фон Гутберг умер, оставив после себя много денег, но бездетным. Чтобы эти деньги были истрачены с пользой, он сделал всякого рода распоряжения. Помимо прочего он распорядился, чтобы ежегодные проценты, составляющие 30 000 талеров, расходовались на пособие таким людям, которые не по своей вине были бедными, но совершил при этом ошибку, не определив, верующие какой конфессии могли, собственно, на это пособие претендовать. Слава Богу, что о распределении этих благодеяний стало известно господину Критцкопфу, который был очень бдителен и делал все, чтобы они не достались никому, кроме истинных кальвинистов. К нему часто приходили женщины, потерявшие своих мужей и ничего, кроме детей, от них не унаследовавшие, опекуны сирот, не имевших матери и отца, главы семейств, утратившие из-за несчастных случаев всякую дееспособность, и им отказывали, поскольку они не были верующими реформатской церкви, под предлогом, что в настоящее время денег нет. И наоборот, если за пособием обращались безалаберная бабенка, домохозяин, безрассудно промотавший свое имущество, то они получали его без промедления, если только заявляли о своей принадлежности к реформатской церкви. Это всегда происходило в присутствии его детей, которым он имел обыкновение объяснять, почему никого, кроме кальвинистов, не нужно любить.

Этот красивый пример имел самые желательные последствия. Дети судили о ценности человека не по его прилежанию, разуму и порядочности, а по его приверженности реформатской религии.

У Луизы, его старшей дочери, был возлюбленный – человек отменного здоровья, красивый, разумный, деятельный, порядочный. Она полюбила его, как только увидела, ее сердце не желало никакого другого супруга, кроме господина Брава. Но он был лютеранином и не мог отказаться от своей религии, поэтому она нашла в себе достаточно силы духа, чтобы ответить ему отказом и выйти замуж за истощенного сластолюбца-кальвиниста, который в первые же недели брака передал ей болезнь, стоившую ей жизни. Она умерла в надежде, что Бог на небе вознаградит ее за то, что она предпочла плохого кальвиниста славному лютеранину.

Как сделать детей бесчувственными к красотам природы

Выговаривай им, если они хотят созерцать природу, и старайся отвадить их от этого всевозможными обещаниями

Маленький Матиас не мог увидеть в городе ничего из красот природы, кроме кусочка неба шириной с переулок, ибо его отец, бывший ремесленником, жил на узкой улочке в маленьком доме, где не было даже садика. Затем когда отец однажды взял его с собой в поле, то для него это было неописуемой радостью, потому что все для него было новым. Вот он увидел цветок, вот червяка, вот птицу, которые привлекали к себе его внимание. Тогда он подбегал к отцу и кричал: «Папа! Папа! Ты только взгляни! Какой премилый цветочек! Какая славная птичка!»

Но отец каждый раз недовольно отвечал: «Опять ты со своими проделками, ты что, никогда птиц и цветов не видел?»

Однажды он обнаружил большую гусеницу, поднял ее, полный изумления, и принес отцу. «Смотри, – сказал он, – какая большая, это я нашел». Но отец сказал: «Фу! Какая мерзость! Сейчас же выбрось! Раздави ее; она может тебя запачкать».

Всякий раз, когда Матиас что-нибудь видел, он останавливался и восхищался, поэтому часто отставал, и его отцу приходилось ждать, пока наконец он подойдет.

Это раздражало отца. Он выговаривал ему за эти задержки и часто говорил: «Давай же иди, скверный мальчик! Если ты не будешь идти быстрее, то пеняй на себя! В другой раз ты непременно останешься дома».

Тогда Матиас снова какой-то кусочек пути бежал; но страстное желание разглядывать все, что его окружало, было слишком большим, чтобы он сразу сумел его преодолеть. И едва отец делал несколько шагов, как Матиас видел прыгающую лягушку или слышал стрекочущего кузнечика, – и он опять останавливался.

В конце концов отцу это надоедало, он брал его за руку, тащил за собой, а если Матиас, несмотря на это, смотрел по сторонам, то, как правило, начинал следующий рассказ: «Пошли, Матиас! Пошли! Если ты поспешишь, то мы вскоре придем в деревню. Там тебе понравится больше, чем в пустом поле. Я попрошу сделать кофе и взбить молоко и яйца так, что молоко едва будет литься». – «И я тоже что-нибудь получу?» – «Разумеется. Ты получишь две чашки. Только пошли! Всегда вперед! Побежали! Там я велю поджарить пару сарделек и принести пиво, вот где ты получишь настоящее удовольствие».

Благодаря этой уловке в конце концов ему удалось полностью заглушить страстное желание Матиаса восхищаться красивой природой и благодаря ей познать доброго, мудрого и могущественного Творца. В дальнейшем он бодро шагал вперед, думал о кофе, а природу оставил природе, к великой радости отца. Теперь он мужчина, а следы воспитания, которое он вкусил, по-прежнему видны у него. Во время своих прогулок он быстро движется по лугам, лесам, посевным полям, ничего удивительного не видя. Перед ним пролетает жаворонок, при входе в лес его приветствует соловей – он этого не замечает, ибо мысли его уже в кружке пива.

Если по возвращении его спрашивали, видел ли он что-нибудь интересное, то единственное, что он мог сказать, это: «Сегодня было очень тепло, дорога была чертовски тяжелая, пиво было превосходным». Если же он играл в карты, то об этом мог рассказывать часами.

Один-единственный раз природа все-таки возымела над ним свою власть и заставила обратить на себя его внимание. Взошла полная луна. И тут он прокричал своему товарищу: «Черт побери! Какая красивая луна! Как она висит! Как кухонная миска».

Постарайся пораньше заставить своих детей изучать латынь

К радости профессора Панкратиуса его супруга родила ему сынишку. Он получил это радостное известие как раз в тот момент, когда занимался разъяснением непонятного места у древнего латинского писателя Светония, которое уже несколько дней не давало ему покоя и несколько ночей лишало сна. Сколь велика была его радость, можно понять хотя бы уже из того, что он сразу же отложил Светония и направился к жене и сынишке.

Он сперва взглянул на нос, и когда, как ему показалось, он обнаружил в нем некоторое сходство с носом древнего римского мыслителя Цицерона, его радость стала еще сильнее. Прежде всего он позаботился о том, чтобы ребенка крестили, а затем весь дальнейший уход за ним предоставил матери и сиделке, потому что считал неприличным, чтобы такой ученый муж, как он, озадачивался подобными мелочами, как пеленание, умывание и кормление маленького ребенка.

Прожив с тех пор около четырех лет в своем рабочем кабинете, он вдруг решил, что, пожалуй, настало время заняться воспитанием своего маленького Тулия (так он имел обыкновение в шутку его называть, потому что такое же имя носил Цицерон). Он начал с того, что сказал ему, как по-латыни называется стол. Затем он ежедневно учил его называть по-латыни сперва пять, а потом и десять предметов. Вслед за этим малыш должен был каждый день учить полстраницы слов, например, alumen – квасцы, aluta – семская кожа. Вначале малыш спрашивал отца: что такое квасцы? семская кожа? Но у ученого мужа никогда не находилось времени на подобные мелочи, да он и сам не знал, что это значит, и поэтому выговаривал маленькому Тулию за любопытство и вскоре добился того, что эти вопросы больше не задавали, а славный малыш ежедневно учил целую страницу латинских слов, не зная предметов, которые должны были ими обозначаться.

Вскоре после этого ребенка стали заставлять читать латинских писателей. Поскольку понимать их было трудно, ему пришлось чуть ли не всю свою юность провести за подготовкой к чтению и заучиванием цитат.

На прошлой неделе мне посчастливилось совершить прогулку с молодым магистром господином Панкратиусом и его ученым отцом. Я был поражен, сколь многому отец научил сына. Тот мог рассказывать обо всех улицах и удивительных домах Древнего Рима, как коренной берлинец о достопримечательностях Берлина, что господин отец выслушивал с любезной улыбкой. Но со всем тем, чем богата природа, он был совершенно незнаком. Когда я выразил свое восхищение пашней, принесшей небывалый урожай ржи, он спросил меня, что это такое. А когда я ему ответил: «Рожь», – он снова спросил: «А что делают с рожью?» Пройдя еще несколько шагов, я заметил кокон гусеницы, из которого вылуплялись личинки наездника и превращались в куколок. Я показал на кокон пальцем и сказал: «Посмотрите сюда!» «О, – воскликнул он, – не беспокойте бедную гусеницу, а то она убежит от яиц».

Так далеко может продвинуть нас изучение латинского языка в раннем возрасте.

Как научить детей видеть призраков

Рассказывай своим детям как можно больше о призраках

Когда мастер Мартин кончал работу, вокруг него собирались его дети и просили что-нибудь им рассказать. Тогда он набивал свою трубку, садился возле печи, а рядом с ним – его дети. Затем он начинал рассказывать и чуть ли не всякий раз о призраках, с одной стороны, потому что ничего другого не знал, с другой стороны, потому что заметил, что его детям это нравилось слушать больше всего.

Он мог назвать им двадцать четыре поселка в своем крае, где было нечисто. В одном, должно быть, стоял монастырь, где еще до сих пор перед Рождеством и во время поста можно увидеть монашку.

В заводи, неподалеку от большого тополя, который стоит прямо под мельницей, должно быть, утопился некий мужчина, призрак которого скитается до сих пор. Было также забавно, что всегда ровно в одиннадцать на погосте появлялся черный пес с огромными, как поварешка, огненными глазами, а когда пробивало двенадцать часов, он исчезал на могиле старого шведского капитана. Однажды при штурме монастыря в предместье ему что-то упало на спину – нечто похожее на мешок с мукой, который ему пришлось нести до ворот своего дома. Никогда в жизни ему не захочется снова ночью пройти мимо этой башни. Под большим камнем на рыночной площади по правую руку, если идти в школу, должно лежать большое сокровище, которое положили туда вместе с черным козлом. Его бабушка рассказывала ему, что от своей бабушки слышала, что однажды пара смельчаков отважилась туда проникнуть, и они уже действительно видели, как блестят деньги, поскольку один воскликнул: «Это клад!» И этот клад тут же опять провалился под землю. В старом замке на вершине горы живет заколдованная девушка, которую уже сотню лет можно было видеть в образе ящерицы, и ее нельзя будет выручить до тех пор, пока ей не отрубит голову непорочный холостяк, и т. д.

Если он начинал говорить о горе Кифхойзер, Брокене, Рюбецале или о докторе Фаустене, то был неисчерпаем.

В качестве служанки он держал при себе старую Марию, от которой, правда, было мало толку; но она умела красиво рассказывать детям истории, и он сам от нее узнал одну байку про призрака, которая ему еще была неизвестна, а потому он ее все же оставил.

Благодаря такому способу обучения мастер Мартин за короткое время очень далеко продвинул своих детей. Они хорошо все запомнили, а их голова была настолько полна привидениями, что, когда наступала ночь, они ждали призраков. В результате они стали столь предусмотрительными, что не решались в темноте сделать и шагу за дверь. Если природа все же брала свое, то каждый раз их должна была сопровождать пожилая Мария и стоять рядом с ними, пока они облегчались. Если они ложились спать, то Мария должна была сидеть у постели до тех пор, пока они не засыпали.

Если же им приходилось, когда они стали старше, идти в темноте по полю, то они принимали каждое дерево за черного человека, каждый метеорит за летающего дракона, а каждого хомяка, который им попадался, за вещь, над которой глумится злой дух.

Особенно далеко в искусстве видеть призраков продвинулся старший сын Петер. Уже в восемнадцать лет он мог рассказать о семидесяти семи призраках, которых он видел своими собственными глазами. Его отец полагал, что парню просто неимоверно везет и что его еще ждет впереди большая удача.

Кто знает, что еще со временем будет. Он, правда, уже потерпел немалый убыток от озорства злых людей! Однажды вечером, например, он шел с деревенской ярмарки домой, увидел на дороге противень, полный раскаленных углей, и услышал, как из кустарника раздаются жалобные причитания: «Спаси меня, спаси меня!» И следуя известному мнению, что угли – это богатство, он бросил на них свою новую шапку-ушанку, которая сразу же загорелась ярким пламенем, потому что один легкомысленный человек из их компании положил настоящие угли. Его служанка тоже под видом призраков совершает всякие безобразия и обкрадывает его кладовую. И все-таки нельзя знать наперед, что случится в промежуток между нынешним днем и днем святого Михаила.

Ему ведь доподлинно известно, что на одном перепутье зарыт большой клад, который достанется лишь тому, кто в этом месте, совершив определенные церемонии, которые он тоже знает, трехгранным ножом заколет черного как смоль кролика, похищенного, надо заметить, в Вальпургиеву ночь. Он и в самом деле видел у одного человека черного кролика и твердо решил в следующую Вальпургиеву ночь его выкрасть. Тогда-то и поглядим, как все сложится.

Как внушить детям страх перед грозой

Притворись сам, что, когда начинается гроза, тебе очень страшно, и вскоре твои дети будут тебе подражать!

Господин Зигфрид имел обыкновение обращать внимание своих детей на все удивительные события в природе и при этом всегда им напоминал о доброте и мудрости Бога. Это зашло так далеко, что всякий раз, когда начиналась гроза, он даже отправлялся с ними в чистое поле и наблюдал за ней до тех пор, пока дождь не заставлял их вернуться в свой дом.

Он имел обыкновение тогда говорить своим детям: «Смотрите, дети, как добр с нами Господь! Сегодня день был таким жарким, таким душным, что если бы эта жара продолжала стоять еще какое-то время, то наша растительность засохла бы, а сами мы ни к какой работе были бы непригодны. Но милостивый Господь сделал так, что сильная жара сменилась грозой. Это охладит воздух – вы разве не чувствуете, каким прохладным он уже становится? Вскоре последует полезный для посевов дождь, который освежит все наши изнемогающие от зноя растения».

Благодаря этому дети вскоре перестали бояться грозы. Если в небе сверкала молния, то они восклицали: «Смотри, отец, какая была великолепная молния!» Если раздавался гром, то они говорили: «Какой удар можно услышать!» А если уж начинался дождь, то они пели обычно:

 
Ты насыщаешь землю,
Нас на зеленые луга ведешь,
И день, и ночь,
Вино и хлеб, и радости
Мы получаем из твоих рук.
 

Что стало бы с этими детьми, если бы их вырастили таким манером! Все соседи раздражались бы, бормотали бы себе под нос и шептали бы друг другу на ухо: «Господин Зигфрид – натуралист, изгоняющий всякую богобоязненность из сердец своих детей».

К великому счастью для них, господин Зигфрид вскоре умер, и его брат спас по меньшей мере старшего сына Адольфа.

Он взял его к себе и очень постарался исправить у него все, что, так сказать, испортил отец. Из самых разных средств, которые он применял, чтобы достичь своей цели, я приведу здесь только одно – то, как он вел себя при грозе.

Как только она разражалась вдалеке, он заламывал руки и говорил: «Боже, сжалься над нами! Господь, будь милостив к нам!», при этом рассказывал, сколько деревень с тех пор сгорело от удара молнии и сколько людей были ею убиты. Вначале Адольф пытался всячески возражать, но очень скоро его заставили замолчать. А если раздавался гром, то кузен Адольфа вместе со всей своей семьей затягивал привычную покаянную песню. Но как только случался сильный удар грома, песня звучала в более высоком хоре. В большинстве случаев это было:

 
Не карай меня в своем гневе;
Боже великий, помилуй!
Ах, не дай мне его потерять,
Не плати по заслуге!
Если грех
Тебя воспламенил,
Погаси в агнце
Свое яростное пламя!
 

Это обращение оказало на Адольфа очень хорошее действие. Когда звучали слова: «Погаси в агнце свое яростное пламя!», он начинал дрожать, потому что совсем не был приучен к таким выражениям, а Бога он знал всегда как бога любви.

Вскоре это зашло у него так далеко, что он не мог больше видеть молнию и испытывал страх смерти, как только приближалась гроза. Его кузен этому очень радовался и каждому говорил, что он привил маленькому Адольфу богобоязненность.

Как вселить в детей страх смерти

Изображай им смерть как самое ужасное зло

У мастера Генриха было два сюртука – сюртук повседневный и сюртук выходной. Один он надевал, когда шел в церковь, другой – когда занимался своими делами и для повседневного общения. Стало быть, он полагал, что надо иметь и две религии – одну для церкви, другую для повседневной жизни.

Чтобы это пояснить, я приведу лишь один пример. В церкви, которую он посещал, проповедовал магистр господин Рудольф, обычно изображавший смерть как переход из земной жизни в другое состояние, которое для всех, кто жил на земле праведно, является истинным благодеянием, и поэтому он утверждал, что Кристианину не нужно бояться смерти. Мастер Генрих охотно это слушал и верил в это – пока находился в церкви. И это было частью его религии для церкви.

Но в его религии для повседневной жизни смерть представлялась совершенно иначе, как самое ужасное зло, с которым могут столкнуться люди. Если он получал известие, что кто-то из его знакомых умер, то всякий раз всплескивал руками и говорил: «Господи, помилуй! Он тоже умер? А был таким славным и милым человеком!» Если он чувствовал небольшое недомогание, то часто терял все свое самообладание и говорил: «Ах, Боже милостивый! Я готов все стерпеть, лишь бы не умереть!» Когда смерть лишила его жены, он хотел повыдергивать все волосы на голове, надел черный, как смоль, сюртук, повязал длинную траурную повязку вокруг своей шляпы и точно так же переодел детей.

Этим он добился того, что его дети, особенно его сын Бернхард, и в самом деле стали бояться смерти. У него всякий раз начинало колоть сердце, если он слышал звон колоколов по умершему, а если он видел мертвеца, то у него по спине начинали бегать мурашки.

Однажды Бернхард заболел корью, с которой он мог бы легко справиться, потому что обладал довольно крепким здоровьем. Но когда его состояние стало внушать некоторые опасения, отец в тревоге начал бегать по комнате, жалобно стонать и говорить: «Господь Иисус, сжалься, он умирает! Мой Бернхард умирает! Беда! Бернхардик! Не умирай! Ах, не умирай! Ах ты, милый сердцу Бернхард, не умирай!» Мальчик испугался, у него начались судороги, и он действительно умер.