Текст книги "Моя ужасная няня"

– И которая же из девочек ты? – спросила тётя, явно очарованная столь угодливым поведением.

– Бхе-хе-хе-хе! – отозвалась коза Нанни.

– Тяжёлая форма астмы! – поспешно объяснил мистер Браун. – Вы же не захотите…

– Я позову Лучших Докторов, – оборвала его тётя Аделаида и ткнула Нанни зонтиком. – Встань прямо, милочка, и отвечай как следует, когда с тобой разговаривают.

В другой день коза Нанни от такого обращения пустилась бы наутёк и ускакала в поля; но, конечно же, сейчас она поступила ровно наоборот: к ужасу Браунов, коза поднялась на задние ноги и застыла, преданно глядя прямо в лицо престарелой дамы. Брауны стояли словно парализованные и молились о том, чтобы послышалось ещё хоть одно чудотворное звяканье агатовой подвески.

Один долгий томительный миг тётя Аделаида смотрела на козу Нанни, а потом ещё раз ткнула её зонтиком. На этот раз Нанни правильно поняла намёк.

– Бедное дитя, – вздохнула тётя Аделаида, глядя вслед убегающей козе, отбрыкивающейся от сползающих панталон. Затем её словно передёрнуло от увиденного. – Как это печально, дорогие мои! Эта её борода… – Она покачала головой и вдруг вопросила, указывая зонтиком: – А это что за особа?

– Какая особа? – переспросили мистер и миссис Браун. Они никого не видели.

– Уродливая женщина, которая стоит вон там, вся в каком-то линялом чёрном, с агатовыми подвесками на шляпке и носом, как две сросшихся картофелины.

– Кто бы это мог быть? – задумалась миссис Браун. – У неё есть Зуб?

– О да, огромный Зуб, – согласилась тётя Аделаида. – И большая чёрная палка.

– О, должно быть, это няня Матильда, – обрадовалась миссис Браун. – Она пораньше вернулась после своего Выходного! – Однако сама она не видела няню Матильду, как и мистер Браун.

И тут из-за конюшни послышалось душераздирающее «Иииии-ааааа! Иииии-ааааа! Иииии-ааааа!».

Детям наконец-то удалось нарядить Модестину, но они не могли не признать, что ослица выглядит нелепо. Чтобы её одеть, понадобились нарядные платья сразу трёх девочек, но торчащий хвост скрыть всё равно не удалось. Зато на каждом ухе у Модестины красовалось по шляпке, и если бы она ещё и не раскрывала рта, то прекрасно сошла бы за девочку. Но ослица не собиралась терпеть всё это безобразие молча. Ей теперь неудобно было отбрыкиваться от детей, поскольку её ноги оказались туго стянуты нижней юбкой, и ослица то и дело издавала возмущённый зычный рёв.

И наконец Модестина почти вырвалась из рук своих мучителей, и они поняли, что сейчас она выбежит из-за конюшни – навстречу маме, папе и двоюродной бабушке. И хотя дети не подозревали, что тётя Аделаида хочет забрать одну из девочек с собой, зато прекрасно знали, что она собралась завещать все свои деньги папе с мамой, когда умрёт, но если её обидеть, то денег им не видать. И хотя до сих пор ни домашней птице, ни животным, наряженным в белые крахмальные оборочки, не удалось обидеть тётю Аделаиду, дети понимали, что Модестина с её ужасным «иии-ааа» – это уже перебор.

– Ой, мамочки, – сказали они. – Вот бы няня Матильда была здесь!

И вдруг – вот она, здесь! Чёрная шляпка с агатовыми бусинами, нос, Зуб, палка – ну всё при ней.

– И что же, по-вашему, я сделала бы для вас, безобразники? – спросила няня Матильда и сурово закусила губу своим ужасным Зубом.

– Вы могли бы стукнуть своей палкой… – предположили дети, стараясь не выпустить Модестину из конюшни.

– От этого обычно становится только хуже, разве нет? – спросила няня Матильда.

– Да, – признали дети и виновато посмотрели на няню Матильду. И им на секундочку показалось, что она прикусила губу, просто чтобы не рассмеяться.

– Ну ладно, попробуем, – согласилась няня Матильда, но добавила: – Это не для вашего спасения, озорники! А ради ваших отца и матери. – И она ударила палкой об пол конюшни.

Но слишком поздно! В этот миг Модестина, наряженная в широкополые шляпки, накрахмаленные платья, кружевные юбки и прочую кисею, вырвалась из конюшни и с безумным рёвом поскакала по газону. Дети устремились за ней и оказались пред гневным взором двоюродной бабушки Аделаиды. Та в ужасе повернулась к мистеру и миссис Браун, воздев зонтик как олицетворение рока…

И в тот же миг палка няни Матильды снова ударила об пол конюшни – и тётя Аделаида опустила зонтик, а затем, к изумлению мистера и миссис Браун, на её гневном лице засияла улыбка почти идиотического восторга.

– Ах, какая весёлая игра! – воскликнула тётя Аделаида, глядя, как Модестина брыкается и носится галопом по газону, в то время как дети лихорадочно бегают за ней, пытаясь поймать. – Какая очаровательная девчушка! Вы только полюбуйтесь, как мило она резвится с деревенской ребятнёй, – ах, как плохо они одеты, как грубы!

– Ии-аа, ии-аа! – продолжала голосить Модестина.

– Вы только послушайте, как весело она смеётся! Ах, как ловко она прыгает! Ага, похоже, они играют в догонялки – теперь она гонится за этими деревенскими увальнями! – И тётя Аделаида восторженно захлопала в ладоши и повернулась к мистеру и миссис Браун. – Вот эта девчушка как раз для меня! Я целую вечность не видела такого задора, такой беспечности! В Болль-Холле её жизнерадостность будет очень кстати. – И она снова захлопала в ладоши и позвала нежным, прямо-таки серебристым голоском: – Иди сюда, милая! Иди ко мне!

– Ии-аа, ии-аа! – по-прежнему вопила разъярённая Модестина, гоняясь за детьми.

– Она меня не слышит. Иди сюда, голубушка! – победно звала тётя Аделаида. – Как её зовут? – спросила она миссис Браун.

– Её… её зовут Модестина, – ответила та.

– Иди сюда, Модестина! – позвала тётя Аделаида.

– Но, боюсь, она на самом деле… сущая ослица, – промямлил мистер Браун.

– Вздор, – резко возразила тётя Аделаида. – Только потому, что девчушка обожает подвижные игры, не следует обзывать её всякими словами…

Но саму её уже несколько притомили детские игры.

– Приведите её ко мне, – велела тётя Аделаида. – Я приняла решение. Я выбираю эту девчушку!

– Но, тётушка… – начал мистер Браун.

– Но, тётя Аделаида… – воскликнула миссис Браун.

– Никаких возражений, – отрезала та. – Если к тому времени, как я выпью свою чашечку чаю, в моём экипаже не будет Модестины, готовой к отъезду, с вещами, вы ни пенни от меня не увидите. – И добавила: – Опять эта особа.

И на этот раз её увидели все: няня Матильда шла к ним через газон – в шляпке, полинялом чёрном жакете, как будто она вот только что, сию минуту, вернулась после своего Выходного.

– Добрый вечер, мадам, – сказала она, чуть приседая в реверансе перед тётей Аделаидой, и обратилась к миссис Браун: – Я только что, сию минуту, вернулась после Выходного. Могу ли я что-нибудь для вас сделать?

– Я забираю вашу мисс Модестину с собой, – вклинилась тётя Аделаида, не давая миссис Браун ответить. – Я хочу, чтобы она была готова к отъезду, с вещами, и ждала меня в моём экипаже через четверть часа.

– Как вам будет угодно, мадам, – ответила няня Матильда, снова чуть присела в реверансе и молча ушла.

Тётя Аделаида развернулась и радостно поспешила к парадному крыльцу дома Браунов.

Глубокая тишина опустилась на дом и сад. Ошеломлённая и полная дурных предчувствий, не зная, чего ещё ожидать, миссис Браун наливала китайский чай тётушке Аделаиде и подавала ей тонкие ломтики бурого хлеба с маслом. Тётя Аделаида ела очень мало. Она была чрезвычайно взволнована и счастлива, делясь со смущёнными мистером и миссис Браун своими планами на будущее милой Модестины:

собственные комнаты, отделанные в шоколадно-коричневых тонах;

новый гардероб, из тканей таких расцветок, на которых не видно грязи;

мопс;

канарейка;

письменный стол;

корзинка для рукоделия;

а также частные уроки:

красноречия,

хороших манер,

французского языка,

немецкого языка,

итальянского языка

и, самое главное,

фортепиано.

– А когда она повзрослеет, – в заключение сказала тётя Аделаида, – я подберу достойного молодого человека, чтобы выдать её замуж.

«Он будет ослом», – подумал мистер Браун, стараясь хоть как-то ободрить себя этой мрачной шуткой.

– Я даже знаю этого молодого человека, – продолжала тётя Аделаида, – он внук моей старой подруги, его зовут Адельфин Ахинейс. Вам не стоит тревожиться за своё наследство, мои дорогие, – добавила тётя Аделаида, заметив обеспокоенные лица Браунов (сейчас их беспокоила предстоящая погрузка Модестины в тётин экипаж). – Она так удачно выйдет замуж, что мои деньги ей не понадобятся. Все они отойдут вам в благодарность за счастье, которое вы мне доставили, позволив забрать у вас эту милую девчушку. – Тут тётя выглянула в окно и воскликнула: – Ах, вон и она! Готова и ждёт.

И действительно, в экипаже сидела девочка. Она не вопила и не брыкалась, а просто спокойно сидела, скромно потупившись и глядя на свои колени. Няня Матильда почтительно стояла рядом, держа небольшой красивый саквояж с ночными принадлежностями.

Мистер и миссис Браун потерянно стояли на крыльце, пока тётушка Аделаида забиралась в экипаж, пребывая в самом превосходном настроении, и смотрели на няню Матильду, не веря своим глазам. Неужели няня и вправду решила, что помогает им, усаживая в экипаж вместо Модестины одну из их дорогих дочерей? Они попытались заглянуть под поля шляпы, но девочка сидела опустив голову, – возможно, ни комнаты в шоколадных тонах, ни предстоящие уроки фортепиано не помогли ей удержаться от слёз по дому, который покидает навсегда. В этот момент из конюшни донёсся ослиный рёв.

– Тётя Аделаида! – воскликнула миссис Браун, не в силах больше выносить эти муки… Но слишком поздно! «Цок-цок-цок-цок», – застучали лошадиные копыта, и экипаж, съехав с подъездной дорожки, скрылся за поворотом…

– Няня Матильда! – в ужасе закричали мистер и миссис Браун. – Кого вы ей отдали?..

Из конюшни донеслось горестное «Ии-аа, иииии-ааааа…».

– А теперь, Модестина, – сказала тётя Аделаида в экипаже, – подними голову и улыбнись. Я уверена, ты будешь счастлива.

– О, я уверена, что я уже счастлива, – ответила Модестина, поднимая голову и улыбаясь во весь рот. – Только…

– Собственные комнаты, Модестина, отделанные в шоколадно-коричневых тонах…

– О, спасибо, как чудесно! – воскликнула Модестина. – Только…

– Новый гардероб из платьев в тёмных тонах, чтобы не было видно грязи…

– О, благодарю вас, – радостно отозвалась Модестина. – Только…

– И мопс. И канарейка. И письменный стол. И корзинка для рукоделия…

– Как чудесно, – восхитилась Модестина. – Только…

– И частные уроки красноречия, хороших манер, французского, немецкого, итальянского языка и, самое главное, фортепиано.

– Ах, спасибо, мэм, – почтительно сказала Модестина. – Только…

– Можешь называть меня «дорогая тётя Аделаида», – милостиво разрешила Аделаида Болль. – Только – что?

– Только вы не расслышали моё имя, дорогая тётя Аделаида. Я не Модестина, а Евангелина.

И все были счастливы. Тётя Аделаида была счастлива, потому что получила одну из девочек семейства Браун (как она думала). Евангелина – потому, что ей достались собственные комнаты, отделанные в шоколадно-коричневых тонах, красивые новые платья, мопс, канарейка, письменный стол, корзинка для рукоделия и все эти частные уроки. А миссис Браун была счастлива потому, что счастливая тётя Аделаида, забравшая одного из её детей, на самом деле не забрала никого, но всё равно осталась счастлива. А мистер Браун был очень-очень счастлив, потому что его семья всё же получит все деньги тёти Аделаиды, когда та умрёт, – однако он совершенно искренне надеялся, что это произойдёт не так уж и скоро.

Так оно и вышло: тётя Аделаида прожила ещё достаточно долго, чтобы увидеть, как Евангелина, красивая и одарённая многими талантами, сочеталась браком с тем самым Адельфином Ахинейсом. А Слуги были счастливы за Евангелину, которая, как бы её ни загружали делами, всегда оставалась жизнерадостной маленькой пышечкой. Тем более что вскоре у них появилась новая девочка на побегушках и было на кого переваливать все дела.

А когда наступила ночь и пришло время сна, миссис Браун спросила няню Матильду у дверей детской:

– А почему дети не спят?

– Но они спят, – ответила няня Матильда.

– Они же не в своих кроватках, – возразила миссис Браун.

– Они в тех кроватках, которые сами выбрали, – сказала няня Матильда, улыбнулась миссис Браун своей особенной улыбкой и тихо добавила: – Урок шестой почти закончен. Вот-вот начнётся урок седьмой.

Глава 9

ДЕ Модестина – настоящая Модестина – спала этой ночью, я не знаю, однако не сомневаюсь, что своим загадочным способом няня Матильда устроила так, чтобы ослице спалось удобно. Так же как было удобно Тётушке Хрю-Хрю, козе Нанни и козлу Билли, Ириске и Изюминке, ягнятам, гусям и курам. Но где спали в эту ночь дети, я могу вам рассказать: Сюзи уснула в конюшне, Каро и Дитя свернулись калачиком в собачьей корзинке, Франческа и Саймон ночевали в загоне для коз, другие дети – среди гусей, кто-то с овцами, Младшие качались на жёрдочке в курятнике… Бедной Кристианне пришлось хуже всех – но ведь никто не просил её меняться одеждой с Тётушкой Хрю-Хрю, правда?

И никто не просил детей наряжать в свою одежду ослицу, собак, коз, гусей и кур.

Но они это сделали – и потому урок шестой завершался именно так.

Наверное, из-за того, что детям было очень неудобно спать этой ночью, им начали сниться сны – или нечто похожее на сны. Впоследствии они никогда не могли точно сказать, что из этого было сном, а что – реальностью. Им снилось, что в конце ночи – рано-рано утром, чуть ли не до восхода солнца, – они все поднялись, и встретились под большим буком посреди луга, и сказали друг другу:

– Это уже слишком. Давайте убежим.

И вдруг, не успев понять, как это случилось, они и вправду побежали.

И не могли остановиться.

Дом был очень тих. Когда дети пробежали через газон к подъездной дорожке и большим парадным воротам, окна будто нахмурились, осуждающе глядя на них сверху вниз, – те самые большие окна второго этажа, где дети недавно кривлялись, чтобы напугать новую няньку, двух бонн, гувернантку и тщедушную девчонку-помощницу. Им бы хотелось, чтобы дом не смотрел на них так сердито, но он стоял молчаливый и хмурый в первом свете зари, словно обижался, что они желают его покинуть – убежать из него. Но на самом-то деле дети не хотели убегать. Раньше они убегали довольно часто, нисколько не заботясь, о чём там думает старый дом, даже не задумываясь, что ему может быть обидно и больно, когда из него убегают. Но ведь на этот раз дети были не виноваты: они не хотели убегать!

Более того, они вдруг решили, что и не будут убегать, а помчатся обратно, взбегут по ступенькам, откроют парадную дверь и проберутся наверх, в свои тёплые кроватки, и никогда больше не будут убегать…

Дети не могли перестать бежать, но сумели развернуться и направиться по подъездной дорожке в другую сторону, взбежали по ступенькам и толкнули парадную дверь.

Она не открылась.

Дверь их милая, старая, всегда такая гостеприимная парадная дверь не открылась для них. А сами они не могли остановиться: им приходилось всё время бежать. Дети снова сбежали по ступенькам и понеслись по дорожке, думая на бегу: «Может, ворота тоже не откроются – и тогда мы не сможем убежать. Мы будем в безопасности. Станем просто бегать по саду, пока взрослые не проснутся, не спустятся в сад и не остановят нас».

Но если парадная дверь не открылась, то ворота не закрывались. Когда дети приблизились к ним, они тихо и плавно распахнулись. Не в силах остановиться, дети выбежали на деревенскую улицу. Теперь они действительно убегали из дома, и с этим ничего нельзя было поделать – только бежать всё вперёд и вперёд.

Они бежали и бежали. Старшие – первыми, Средние – за ними, Младшие – следом, а самым последним ковыляло на подгибающихся маленьких ножках бедное Дитя, как всегда полное решимости не отставать. А по обе стороны от дороги спала деревня, приветливые двери мелких лавочек были заперты, закрытые ставнями окна не смотрели на пробегающих детей. Они добежали до полицейского участка, и им почудилась в окне тень констебля Фиггса (потому что Закон Никогда не Спит), и дети позвали: «Констебль Фиггс, пожалуйста, остановите нас!» Но ничего не произошло, и тогда они закричали громче: «Выйдите и остановите нас, арестуйте нас: мы съели Пузана Брокли!» Они думали, что если их арестуют и бросят в тюрьму, то им придётся перестать бежать, и тогда мама и папа придут и вызволят их.

Но едва только детям показалось, что тень констебля в окне стала поворачиваться, словно он услышал их и собрался что-то сделать, как распахнулось какое-то окно и в нём появилось круглое, пухлое лицо Пузана Брокли, который завопил: «Нет, они меня не съели! Я оказался не Сбалансированно-Питательным!» Окно снова захлопнулось, тень на ставне больше не двигалась, и дети побежали дальше.

Они бежали и бежали, и их ноги начали издавать какое-то странное «скрип-хлюп-хлюп». Тогда дети посмотрели вниз, и внезапно им показалось в этом странном полусне, что на ногах у них резиновые сапоги, к тому же полные густого сиропа. Они попытались сбросить сапоги на бегу, но всё без толку, потому что на ногах у них оказались серые шерстяные носки, набитые кашей, и смесь каши с сиропом была поистине омерзительна. А ещё на детях красовались их лучшие наряды: на мальчиках – белые матроски и круглые матросские шапочки, а на девочках – белые расшитые платьица в оборках и круглые белые кружевные шляпки. Крепко накрахмаленная ткань царапалась, шляпки девочек съезжали на глаза, и приходилось бежать вслепую, все вперёд и вперёд.

Лица мальчиков под круглыми матросскими шапочками, лица девочек под широкополыми белыми шляпками гримасничали и кривились, их покрывала невесть откуда взявшаяся пена. Ириска и Изюминка весело бежали позади всех, одетые в коричневые сарафаны из голландского полотна и серые фетровые шляпки. Дитя, подгузник которого то и дело сползал, поспешало за братьями и сёстрами изо всех своих сил.

Деревня закончилась, и дети выбежали в поля. Солнце ещё не взошло, в полях, пахнущих цветочной свежестью, было серо, и прохладный туман заволакивал дорогу. «Мы будем так бежать вечно, – подумали дети. – Никто не появится и не спасёт нас». Но в ту же минуту тропинка повернула, и за поворотом они увидели кеб.

– Спасите! Помогите! – закричали дети. – Остановите нас, остановите!

– Да-да-да! – отозвался голос из кеба, и тщедушная фигурка выпрыгнула оттуда и бросилась к ним.

Помощь, наконец-то!

Тщедушная фигурка побежала навстречу детям, и они поняли, что это девчонка-помощница, которая приезжала с толстой нянькой, чопорными боннами и гувернанткой. Если кто-нибудь и спасёт их, так это она. На тщедушную помощницу вечно скидывали свои дела и няньки, и гувернантки, и чопорные бонны, точно так же как Слуги имели для этого девочку на побегушках. Но дети всегда дружили с помощницами своих нянек.

– Ой, Сьюки… Мария… Матильда… Мэри-Энн! – кричали дети, перечисляя по именам всю длинную череду помощниц. – Ой, Мэгги, Мэри-Энн (опять), Джемайма, Джейн! Спаси нас, мы хотим перестать убегать!.. – И они умоляюще протянули к ней руки.

Тщедушная девочка-помощница вдруг остановилась и уставилась на бегущих, потом испуганно взвизгнула, развернулась и понеслась обратно к кебу со всей скоростью, на которую были способны её тощие ноги. Из кеба, словно щупальца осьминога, высунулись восемь рук и втащили её внутрь.

– У них бешенство! – закричала тщедушная помощница. – У них пена идёт! Они подхватили бешенство, и если покусают нас, то мы тоже заболеем и сойдём с ума!

Пять перепуганных лиц смотрели на детей в заднее окно, пока кеб уносился прочь во всю лошадиную прыть. Печально вздохнув, дети побежали дальше – кривляясь и гримасничая.

Занималась заря, а они по-прежнему бежали. У бедняжки Джастина обе ноги оказались в одной штанине, и он скакал, словно дрозд. Тора катилась по дороге без рук и без ног, а Дитя ковыляло рядом, протягивая маленький ночной горшок, и пищало: «Пядя иля Эйи!» – пытаясь насобирать денег и выкупить конечности сестрёнки. И у всех детей уже кололо и болело в боку, и они кричали на бегу: «Ой, боль-но, как боль-но!»

– Болль? – вопросил трубный глас, высокий и завывающий, отозвавшийся по всей округе. – Кто звал Аделаиду Болль?

– Тётя Аделаида! – закричали дети. – Спасите нас! Помогите!

Из-за поворота появилась их двоюродная бабушка Аделаида Болль. По одну сторону от неё шла Евангелина в очень красивом платье тёмного цвета, на котором не видно грязи; а по другую – высокий молодой человек с большими карими глазами, в элегантном клетчатом костюме и модной шляпе-котелке с загнутыми полями.

– Это Адельфин Ахинейс, – сообщила тётя Аделаида, – суженый нашей дорогой Евангелины.

– Ой, Адельфин Ахинейс, пожалуйста, спасите нас! – закричали дети, пытаясь замедлить свой безостановочный бег, но всё равно подпрыгивая и перебирая ногами на месте.

– Если кто-нибудь и может это сделать, – изрекла тётя Аделаида, – то это Адельфин. Он Неимоверно Богат.

Адельфин Ахинейс снял котелок и отвесил глубокий поклон.

– Всё, что повелит мисс Евангелина, – произнёс он, и словно звякнула серебряная монета: всё в Адельфине Ахинейсе было дорогим и драгоценным, даже голос. – Я сделаю всё, что повелит мисс Евангелина.

– Евангелина! – воскликнула тётушка Аделаида Болль. – Вели ему!

– Ии-аа, – ответила Евангелина.

– Ии-аа? – переспросил Адельфин Ахинейс в изумлении и испуге.

– Ии-аа, – подтвердила Евангелина.

– Давай же, Евангелина, – настаивала тётя Аделаида, – не упрямься, как маленькая ослица. Веди себя благоразумно.

– Ии-аа, – отозвалась Евангелина.

Дети медлили, подпрыгивая на месте, и умоляюще смотрели на Евангелину. Бедный Джастин так и скакал в одной штанине. Тора выкупила одну ногу и обе руки – ей помогло Дитя – и хотя и осталась кривобокой, но бежала уже лучше.

– Евангелина, – взмолились дети, – пожалуйста, вели ему!

Евангелина покачала головой так, что уши затряслись.

– Евангелина, – настаивали дети, – если ты его попросишь…

– …Они тебе подарят… – продолжила тётя Аделаида.

– …Мопса! – выкрикнули дети, взволнованно подпрыгивая.

– И канарейку, – добавила тётя Аделаида.

– Да, и письменный стол.

– И корзинку для рукоделия.

– Ах да, и корзинку для рукоделия. И частные уроки…

– …Красноречия, – сказала тётя Аделаида.

– …И хороших манер…

– …Французского, немецкого и итальянского…

– …И самое главное… – пообещали дети.

– …Фортепиано! – триумфально завершила тётя Аделаида. – Итак, Евангелина, что ты об этом думаешь?

– Иии-аааааааа, – отозвалась Евангелина.

Она пришла в ослиный восторг и поскакала прочь. Тётя Аделаида подобрала длинные юбки и побежала за ней. Адельфин Ахинейс повертел в руках трость и вальяжно отправился за ними. Дети перестали подпрыгивать на месте и снова перешли на бег.

Вперёд и вперёд.

Поднялось солнце и высушило сверкающую росу на живых изгородях. Пришло и ушло время завтрака, дети проголодались и хотели пить, но ни еды, ни питья вокруг не было – да если бы и было, то не нашлось бы времени остановиться. Всё утро им чудился запах чудесного горячего какао – но это оказался всего лишь ручей, текущий под мостом, где какао было смешано с грязью. Когда наступило время обеда, дети уловили запах мясного пирога с почками – и в самом деле, вот он раскинулся перед ними: огромные тарелки с ломтями пирога громоздились на столах у обочины, а рядом сияло гигантское золотое блюдо, и на нём – карамельный рулет. Но когда дети протянули ручонки, чтобы ухватить хоть немного, огромная картонка с надписью: «ПРОПАДАЮТ ИЗ-ЗА КОРИ» – упала, словно нож гильотины, между тарелками и руками.

Из кустов, мимо которых бежали дети, раздалось хриплое хихиканье, и между стволами живой изгороди показались маленькие глумливые рожицы, нарисованные на сосисках, и теперь стало видно, что цветы на кустах совсем не цветы, а белое бланманже и розовое желе. Сейчас дети бы с удовольствием съели и желе с бланманже, но никак не получалось остановиться и схватить хоть одно.

День всё длился и длился – долгий, утомительный день. Ко времени вечернего чаепития детям показалось, будто на склоне холма, где брала своё начало крошечная речушка, блеснуло что-то золотистое – но на самом деле это оказался чай, текущий по холму из огромного коричневого чайника. И когда дети, хватая ртом воздух, добежали до чайной речки, огромный чайник уже вылил весь свой чай, и он впитался в землю, а крышка со стуком захлопнулась.

– Мы больше не можем бежать, – в отчаянии сказали дети, – просто не можем.

Но они бежали – просто не могли не бежать.

Наступил вечер. Дети добежали до вершины холма и увидели Тётушку Хрю-Хрю. Изящно скрестив передние копытца на невысокой ограде, она любовалась закатом, греясь в лучах заходящего солнышка.

– Взгляните, дорогие мои, – сказала Тётушка Хрю-Хрю своим поросятам, когда дети пробегали мимо, – вон дети убегают из дома!

– Тётушка Хрю-Хрю, останови нас, спаси нас! – закричали дети. – Мы не хотим убегать.

– Ф-фу, вздор, – ответила та. – Уж я-то вас, детишки, знаю: вы всегда убегаете.

– Ты злая и противная, а твои глупые дети похожи на кабачки! – с обидой прокричали дети. – И сама ты выглядишь очень глупо в этой кружевной круглой шляпке.

Но им всё равно пришлось бежать. Они пробежали мимо Нанни и Билли, стайки гусей и их подружек – пёстрых курочек, но те не обратили на них внимания, потому что были заняты, наряжаясь в белые матросские костюмчики и платья с оборками.

И вдруг забрезжила надежда! Впереди снова показалась деревня.

Усталые, ослабевшие, голодные и умирающие от жажды, на подгибающихся ногах, дети вбежали в деревню, растянувшись длинной спотыкающейся цепочкой: Старшие упрямо переставляли ноги впереди, Средние тащились за ними, Младшие брели за Средними, волоча Маленьких за вялые ручонки. А Дитя по-прежнему ковыляло, и его подгузник болтался на полусогнутых коленочках. Ириска с Изюминкой в голландских сарафанах и круглых серых фетровых шляпах всё так же резвились в самом хвосте. (Им-то не преподавалось никакого урока – они были всего лишь маленькими собачками и просто веселились, думая, что это никакой не урок, а обычная игра.)

На деревенской улочке занавески на всех окнах были задёрнуты, уже зажигались фонари: ведь наступили сумерки. Дети бежали весь день напролёт.

Донельзя усталые, они выбежали на освещённую улицу.

– Спасите нас! – кричали они в занавешенные окна, светившиеся тёплыми огоньками.

– Конечно! – ответили оттуда сотни голосов. – Обязательно спасём!

Писклявые голоса, рычащие голоса, лающие голоса, визгливые голоса, умоляющие голоса, приказывающие голоса… Голоса кукол, плюшевых мишек, негритят, оловянных солдатиков… Голоса их собственных игрушек!

– Наконец-то – мы спасены! – воскликнули дети. – Игрушки нам помогут!

И тогда занавески раздвинулись, окна отворились, и игрушки высунули головы…

Бум-чпок-дзынь! Восковые, опилочные, ватные, оловянные и деревянные – игрушечные головы попадали на деревенскую улочку…

Игрушки спасли бы детей, но Николас давным-давно открутил им всем головы…

И, с отчаянием в сердцах, дети продолжали бежать.

Но теперь… Деревня показалась очень странной: её главная улица вдруг закончилась – закончилась гигантской зелёной Суконной Дверью.

Детям не надо было больше бежать: они просто уже не могли. Суконная Дверь преграждала им путь.

А перед нею стояли Хоппитт и Кухарка, Селеста и Элис-и-Эмили и кричали в один голос:

– Боже правый! Кто же это?

– Ой, Хоппитт! Ой, Кухарка! – чуть не теряя сознание от благодарности, воскликнули дети. – Это же мы, дети!

По крайней мере, они собирались это сказать – но как вы думаете, что у них получилось? «Ой, Хопсумпс! Ой, Кумпсхампс! Эмпс жемпс мымпс, демпстимпс!»

– Иностранцы какие-то, – буркнул Хоппитт и распахнул дверь.

Медленно, но неудержимо ноги снова вынесли детей на дорогу.

– Остановите нас! Остановите! – отчаянно закричали они, хватаясь за последнюю соломинку. Но получалось у них только: «Умпстампс!» – и Хоппитт добавил:

– Иностранные захватчики. Нам тут такие не нужны. – И отступил в сторону, давая им пробежать за Дверь.

– Бедняжки, они выглядят такими уставшими, – заметили Элис-и-Эмили и, взглянув в детские лица, жалостливо добавили: – И все покрыты пятнами!

– Пятнами? – взвизгнула Селеста.

– Тащите лекарства! – вскричала Кухарка.

– Тащите мётлы, вы хотели сказать! – завопила Селеста. – Несите швабры и мои щипцы для завивки! Это корь. Нам здесь корь не нужна!

Заклацали щипцы, зашаркали мётлы, застучали швабры – и дети оказались за дверью, опять на той же длинной, холодной, темнеющей дороге. Зажглись звёзды, настала ночь. А дети всё бежали и бежали…

И вдруг Дитя упало. Оно в конце концов запуталось в своём подгузнике и упало и теперь сидело горестным комочком посреди дороги и просто не могло встать. Потом закрыло глаза круглыми пухлыми кулачками и прорыдало:

– Няня Тидя! Хасю няня Тидя. Де мая няня Тидя?

И из темноты послышался голос, бархатный, как сама эта темнота:

– Дорогое Дитя, я здесь. – И из темноты появились две руки, подняли Дитя и прижали к тёплому плечу.

И в тот же миг все дети остановились и закричали:

– Ой, как же мы раньше не подумали? Няня Матильда, приди к нам!

И голос произнёс:

– Да, дети, да, мои дорогие. Я здесь.

И в тот же самый миг каждому ребёнку показалось, что те же ласковые руки обняли его, и нежно подняли, и дали усталой головке приникнуть к мягкому, доброму плечу. И каждого понесли, бережно и тихо, сквозь ночь и опустили дома в его собственную тёплую уютную кроватку, умытого и причёсанного, с почищенными зубами и прочитанными молитвами, переодетого в пижаму – и мирно спящего…

И видящего сны, в которых он убегал из дома, но проснулся утром в своей кроватке целым и невредимым, только абсолютно уверенным, что больше никогда-никогда не будет убегать из дома.

Ибо это был урок седьмой.