Текст книги "Светлячок надежды"

Что со мной происходит?

Такое ощущение, что в грудь мне воткнули нож. Я вскрикиваю от боли.

Я протягиваю руки к Стэнли, хриплю: «Помогите», – спотыкаюсь обо что-то и падаю на бетонный пол.

– Мисс Харт?

Я открываю глаза и понимаю, что лежу на больничной койке.

Рядом со мной стоит мужчина в белом халате. Он высокий и какой-то несовременный – слишком длинные волосы. Резкие черты лица, орлиный нос. Кожа у него цвета кофе с молоком. Наверное, в его жилах течет гавайская кровь, а может, азиатская и афроамериканская. Трудно сказать. На запястьях у него татуировки – племенные.

– Я доктор Грант, – представляется он. – Вы в реанимации. Помните, что произошло?

Все я помню – амнезия была бы для меня благодеянием. Но мне не хочется обсуждать это, особенно с этим мужчиной, который смотрит на меня как на неполноценную.

– Помню, – отвечаю я.

– Это хорошо. – Он заглядывает в мою карточку. – Таллула.

Он понятия не имеет, кто я. Это меня расстраивает.

– Когда я могу выйти отсюда? Мое сердце уже в порядке. – Мне хочется домой, и я делаю вид, что у меня не было сердечного приступа. Тут я вспоминаю: мне сорок шесть лет. С чего это у меня может быть сердечный приступ?!

Доктор Грант надевает очки, смешные и старомодные.

– Послушайте, Таллула…

– Талли, пожалуйста. Только моя повредившаяся рассудком мать называла меня Таллулой.

– У вашей матери были психические отклонения? – Он смотрит на меня поверх очков.

– Я пошутила.

Мой юмор не производит на него впечатления. Наверное, он живет в мире, где люди сами выращивают себе еду, а перед сном читают книги по философии. Он чужой в моем мире – как и я в его.

– Понятно. Хорошо. Дело в том, что произошедшее с вами нельзя назвать сердечным приступом.

– Инсульт?

– Во время приступа паники симптомы часто…

Я сажусь.

– О нет! У меня не было приступа паники.

– Вы принимали наркотики до того, как с вами случился приступ паники?

– Разумеется, я не принимаю наркотики. Я похожа на наркоманку?

Похоже, он не знает, что со мной делать.

– Я позволил себе пригласить коллегу для консультации…

Не успевает он закончить предложение, как ширма раздвигается, и к моей кровати идет доктор Харриет Блум. Она высокая и худая; первое, что приходит в голову – резкая, пока вы не видите ее мягкого взгляда. Мы с Харриет знакомы много лет. Она известный психиатр и много раз была гостем на моем шоу. Приятно видеть знакомое, доброжелательное лицо.

– Привет, Талли. Я рада, что сегодня моя смена. – Харриет улыбается мне, потом смотрит на доктора Гранта. – Итак, Десмонд, как наша пациентка?

– Отвергает приступ паники. Очевидно, предпочитает сердечный приступ.

– Вызовите мне такси, Харриет, – говорю я. – Хочу убраться отсюда к чертовой бабушке.

– Она сертифицированный психиатр, – объясняет мне Десмонд. – И не занимается вызовом такси.

Харриет смущенно улыбается мне.

– Дес не смотрит телевизор. Вероятно, он и Опру не узнал бы.

Я не удивлена, что мой врач считает ниже своего достоинства смотреть телевизор. «Слишком крутой, чтобы ходить в школу» – это про него. Готова поклясться, что когда-то он был буяном, но мужчина средних лет с татуировками – не мой стиль. Наверное, в гараже у него хранится мотоцикл «харлей-дэвидсон» и электрогитара. И действительно, только рокер может не знать Опру.

Харриет берет у Десмонда мою карточку.

– Я назначила магнитно-резонансное сканирование. Санитары сказали, она сильно ударилась о землю. – Доктор смотрит на меня, и я снова замечаю его оценивающий взгляд; наверное, считает меня чокнутой. Белая женщина средних лет в дорогой одежде, которая без видимой причины падает ничком.

– Поправляйтесь, мисс Харт. – Его участливая улыбка вызывает раздражение, но он быстро уходит.

– Слава богу, – вздыхаю я.

– У вас был приступ паники, – говорит Харриет, когда мы остаемся одни.

– Глупости.

– У вас был приступ паники, – повторяет Харриет, уже мягче. Она откладывает карточку и подходит к кровати. Ее лицо, слишком резкое, чтобы считаться красивым, отличается царственным, невозмутимым спокойствием, но глаза принадлежат трогательной женщине, которая, несмотря на строгие черты лица и чопорность, – которая глубоко сочувствует людям. – Насколько я понимаю, у вас была депрессия? – спрашивает Харриет.

Я хочу солгать, улыбнуться, рассмеяться. Но неожиданно киваю, стесняясь собственной слабости. В каком-то смысле я действительно предпочла бы сердечный приступ.

– Я устала, – тихо говорю я. – И почти не сплю.

– Я выпишу ксанакс, чтобы снять тревожное состояние, – говорит Харриет. – Начнем с половинки миллиграмма три раза в день. Думаю, несколько сеансов психотерапии тоже не помешают. Если вы готовы приложить усилия, попробуем вам помочь вернуться в колею.

– История жизни Талли Харт? Спасибо, нет. Премного благодарна. Моим девизом всегда было не думать о том, что приносит страдания.

– Я кое-что понимаю в депрессиях, – говорит она, и я слышу укор и горечь в ее голосе. И вдруг мне приходит мысль, что Харриет Блум тоже разбирается в горе, отчаянии и одиночестве. – Депрессии не нужно стыдиться, Талли, и ее нельзя игнорировать. Может стать хуже.

– Хуже, чем теперь? Разве это возможно?

– Еще как, можете мне поверить.

Я слишком измучена, чтобы расспрашивать ее, и, честно говоря, не хочу знать того, что она мне может сказать. Боль в шее усиливается.

Харриет выписывает два рецепта и протягивает мне. Я смотрю на листки. Ксанакс против приступов паники и амбиен, снотворное.

Всю жизнь я избегала наркотиков. И не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять почему. Когда ты все время наблюдаешь, как твоя мать ловит кайф, потом ходит, спотыкаясь, и блюет, то видишь все страшные последствия наркотиков.

Я поднимаю глаза на Харриет.

– Моя мать…

– Знаю, – останавливает меня Харриет.

Вот что значит жить в лучах славы – всем известна моя печальная история. Бедная Талли, не знавшая любви и брошенная матерью, хиппи и наркоманкой.

– Ваша мать злоупотребляет наркотиками. Вы правы, что проявляете осторожность. И воспользуйтесь рецептами.

– Хорошо бы мне еще избавиться от бессонницы.

– Можно задать один вопрос?

– Конечно.

– Как долго вы притворялись, что не страдаете?

Вопрос оглушает меня.

– Почему вы об этом спрашиваете?

– Потому, Талли, что иногда чаша переполняется слезами, и тогда содержимое выплескивается.

– В прошлом месяце умерла моя лучшая подруга.

– Понятно, – говорит Харриет. И все. Потом кивает. – Приходите ко мне, Талли. Запишитесь на прием. Я могу вам помочь.

Когда она уходит, я откидываюсь на подушки и вздыхаю. Правда о моей ситуации забирается ко мне в кровать и занимает слишком много места.

Симпатичная пожилая женщина отвозит меня на магнитно-резонансное сканирование, где красивый молодой врач называет меня «мэм» и объясняет, что в моем возрасте падения часто приводят к травме шеи и что скоро боль пройдет. Он выписывает мне обезболивающее и говорит, что мне полезна физиотерапия.

К тому времени, когда меня отвозят обратно в палату, силы совсем заканчиваются. Я терплю, пока медсестра рассказывает, как мое шоу, посвященное детям-аутистам, помогло спасти жизнь кузине ее лучшей подруги, а когда длинная история наконец заканчивается, даже выдавливаю из себя улыбку и слова благодарности. Медсестра дает мне снотворное. Потом я ложусь в кровать и закрываю глаза.

И впервые за несколько месяцев крепко сплю до утра.

7

Лекарства, прописанные Харриет, мне помогают. Под их воздействием я становлюсь не такой раздражительной и беспокойной. К моменту выписки из больницы у меня уже готов план.

Дома я сразу же беру телефон и начинаю звонить. Я в этом бизнесе не один десяток лет и знаю, что обязательно найдется тот, кому нужна ведущая программы в прайм-тайм.

Первая в списке моя давняя подруга Джейн Райс.

– Конечно, – отвечает она. – Приходи, поговорим.

Я едва сдерживаю смех. Джордж ошибался. Я все-таки Талли Харт.

И тем не менее к разговору с Джейн я готовлюсь со всей тщательностью. Мне не нужно объяснять, как важно первое впечатление. Поэтому я делаю стрижку и крашу волосы.

– О боже, – вздыхает мой парикмахер Чарльз, когда я усаживаюсь в кресло. – Что у тебя с волосами?! – Он закрепляет у меня на шее бирюзовую простыню и приступает к делу.

В день, на который назначена встреча с Джейн, я выбираю одежду строгого стиля – черный костюм и светлая блузка цвета лаванды. Я много лет не была в здании студии, но чувствую себя здесь комфортно. Это мой мир. На стойке администратора меня встречают как героиню, и мне не приходится называть себя. Я испытываю облегчение, и мои плечи расслабляются. За спиной администратора большие фотографии Джин Энерсон и Денниса Баундса – ведущих вечерних новостей.

Ассистентка ведет меня наверх, мимо нескольких закрытых дверей, в маленький кабинет на третьем этаже. Джейн стоит у окна, явно ждет меня.

– Талли, – говорит она и шагает ко мне, протягивая руку.

Мы обмениваемся рукопожатиями.

– Привет, Джейн. Спасибо, что согласилась принять меня.

– Конечно, конечно. Садись.

Я сажусь на указанное место.

Она возвращается за письменный стол, наклоняется вперед и смотрит на меня.

Я все понимаю. Вот, значит, как.

– Ты не можешь меня взять. – Это не вопрос, а утверждение. Конечно, последние несколько лет я вела ток-шоу, но осталась журналистом и не разучилась разбираться в людях. Этого у меня не отнять.

Она тяжело вздыхает:

– Я пыталась. Похоже, ты действительно сожгла за собой мосты.

– Ничего? – тихо спрашиваю я, надеясь, что голос не выдаст мое отчаяние. – А как насчет репортажей, не на камеру? Я не боюсь тяжелой работы.

– Прости, Талли.

– Почему ты согласилась со мной встретиться?

– Ты была моим героем, Талли, – говорит она. – Я мечтала стать такой, как ты.

Была героем.

Внезапно я чувствую себя старой. Я встаю.

– Спасибо, Джейн, – благодарю я и выхожу из кабинета.

Таблетка ксанакса успокаивает меня. Я знаю, что не должна его принимать – ни одной таблетки сверх прописанной дозы, – но сейчас не могу обойтись без лекарства.

Дома я принимаюсь за работу, пытаясь игнорировать усиливающуюся панику. Сажусь за стол и начинаю звонить всем знакомым из телевизионного бизнеса, в первую очередь тем, кому когда-то оказала ту или иную услугу.

К шести часам я, совершенно обессиленная, признаю свое поражение. Я обзвонила все свои контакты на десяти самых крупных студиях и в основных кабельных каналах, а также связалась со своим агентом. Никто мне ничего не предлагает. Я в полной растерянности: шесть месяцев назад от предложений не было бы отбоя. Неужели можно пасть так низко и так быстро?

Внезапно квартира кажется мне тесной, как коробка из-под обуви, и я вновь начинаю часто и глубоко дышать. Я надеваю первое, что попадается под руку – тесные джинсы и длинный свитер, который скрывает слишком тугой пояс.

Когда я выхожу из дома, на часах уже около семи. Улицы и тротуары заполнены жителями пригородов, возвращающимися домой с работы. Я смешиваюсь с толпой, не обращая внимания на поливающий нас дождь. Я понятия не имею, куда иду, пока не вижу столики на улице перед рестораном и баром «Вирджиния».

Протиснувшись мимо столиков, захожу внутрь. Полумрак – именно это мне и нужно. Здесь я могу исчезнуть. Иду к бару и заказываю «грязный мартини».

– Таллула, да?

Я поворачиваю голову. Рядом со мной доктор Грант. Вот уж повезло – наткнуться на человека, который видел меня в самом неприглядном виде. В темноте его лицо выглядит резким, возможно, немного сердитым. Длинные волосы распущены и спадают на лоб. Татуировки на запястьях похожи на браслеты.

– Талли, – поправляю я. – Что вы делаете в таком месте?

– Собираю пожертвования для вдов и сирот.

– Да уж!

Он смеется.

– Вот зашел выпить, Талли. Как и вы. Как поживаете?

Я знаю, о чем он спрашивает, и мне это не нравится. Мне совсем не хочется говорить о том, какой незащищенной я себя чувствую.

– Отлично, спасибо.

Бармен протягивает мне коктейль. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы жадно не схватить его.

– Попозже, док, – говорю я и несу стакан к маленькому столику в углу бара. Потом тяжело опускаюсь на жесткий стул.

– Можно к вам присоединиться?

Я поднимаю голову.

– Если я скажу «нет», это подействует?

– Подействует? Конечно. – Он садится на стул напротив меня. – Я подумывал о том, не позвонить ли вам, – говорит док после долгого неловкого молчания.

– И?

– Еще не решил.

– Не тратьте зря время.

Из динамиков, спрятанных где-то в стене, доносится хриплый, томный голос Норы Джонс, зовущий: «Уйдем со мной».

– Вы часто ходите на свидания?

От удивления я смеюсь. Очевидно, он из тех, кто говорит то, что думает.

– Нет. А вы?

– Я одинокий врач. Меня строят чаще, чем кегли для боулинга. Хотите, чтобы я рассказал вам, как это происходит в наше время?

– Анализы крови и проверка биографии? Презервативы «Раббермейд»?

Он смотрит на меня, словно на экспонат из музея Рипли «Хотите верьте, хотите нет».

– Отлично, – говорю я. – И как в наше время проходят свидания?

– В нашем возрасте у каждого уже есть своя история. Она значит больше, чем вы думаете. Рассказать и выслушать – это начало. На мой взгляд, есть два пути: честно рассказать свою историю и смотреть, как фишка ляжет, или растянуть на несколько ужинов. Во втором случае помогает вино, особенно если история долгая, скучная и напыщенная.

– Почему мне кажется, что вы относите меня ко второй категории?

– А я должен?

Я улыбаюсь, неожиданно для себя самой.

– Возможно.

– Вот мой план. Давайте расскажем друг другу свои истории, а потом посмотрим, получится ли у нас свидание или мы разойдемся, как в море корабли.

– Это не свидание. Я сама себе купила выпивку и не побрила ноги.

Он улыбается и откидывается на спинку стула.

Что-то в нем есть, какое-то очарование, которое я не заметила при первой встрече, и мне становится любопытно. С другой стороны, ничего лучшего у меня все равно нет.

– Вы первый.

– Моя история проста. Я родился в Мэне, на ферме; эта земля уже много поколений принадлежит моей семье. Джейни Тейлор была моей соседкой. Мы влюбились друг друга где-то в восьмом классе, сразу после того, как она перестала бросать в меня бумажные шарики. Больше двадцати лет мы все делали вместе. Поступили в Нью-Йоркский университет, поженились, родили чудесную дочь. – Его улыбка начинает гаснуть, но он спохватывается и распрямляет плечи. – Пьяный водитель выехал на встречку и врезался в нашу машину. Джейни и Эмили погибли на месте. И тогда моя история, если можно так выразиться, пошла под уклон. С этого момента я один. Переехал в Сиэтл, думая, что новый вид за окном поможет. Мне сорок три, если вам интересно. Вы похожи на женщину, которой нужны подробности. – Он наклоняется вперед. – Ваша очередь.

– Мне сорок шесть. – Я начинаю с этого, хоть мне и неприятно. К сожалению, мою историю можно найти в Википедии, так что лгать нет смысла. – Я закончила факультет журналистики Университета Вашингтона. Сделала карьеру на телевидении и стала знаменитой. У меня было успешное ток-шоу «Подруги». Работа была смыслом моей жизни, но несколько месяцев назад я узнала, что у моей лучшей подруги рак груди. Я бросила работу, чтобы быть с ней. Очевидно, это была непростительная ошибка, потому что теперь я рассказываю свою историю, вместо того чтобы блистать на экране. Я никогда не была замужем, у меня нет детей, а из родственников осталась только мать – она называет себя Облачко. Это ее самая точная характеристика.

– Вы ничего не сказали о любви, – тихо говорит он.

– Верно, не сказала.

– Ни разу?

– Однажды, – признаюсь я. И уже тише прибавляю. – Возможно. Это было сто лет назад.

– И…

– Я выбрала карьеру.

– Гм.

– Что «гм»?

– Просто в первый раз слышу такое. Вот и все.

– В первый раз? Что именно?

– Ваша история печальнее моей.

Мне не нравится, как он на меня смотрит – я чувствую себя незащищенной. Я допиваю остатки мартини и встаю. Что бы он ни собирался сказать, слышать мне этого не хочется.

– Спасибо за имитацию свидания, – говорю я. – Прощайте, доктор Грант.

– Десмонд, – говорит он мне вдогонку, но я уже иду к двери.

Дома я глотаю две таблетки снотворного и забираюсь в постель.

– Мне все это не нравится, эти таблетки, снотворное, – говорит Кейт, прерывая мой рассказ.

Вот что значит лучшая подруга. Она понимает тебя. Как говорится, видит насквозь. Хуже того, ты смотришь на свою жизнь ее глазами. Так было всегда: Кейти – голос в моей голове.

– Да, – признаюсь я. – Несколько ошибок я совершила. Хотя лекарства не худшая из них.

– А какая худшая?

Я шепчу имя ее дочери.

3 сентября 2010 г., 8:10

В больнице течение времени замедляется. Джонни сидел на неудобном стуле, придвинутом к кровати Талли.

Вытащив из кармана сотовый телефон, он некоторое время растерянно смотрел на него. Затем нашел список контактов и позвонил Марджи и Баду. Теперь они жили в Аризоне, по соседству с овдовевшей сестрой Марджи, Джорджией.

Марджи ответила после третьего гудка; она слегка задыхалась.

– Джонни! – Он понял, что она улыбается. – Как я рада тебя слышать!

– Привет, Марджи.

Он умолк.

– Что случилось?

– Талли. Она попала в автомобильную аварию. Подробностей не знаю, но она здесь, в больнице Святого Сердца. – Джонни помолчал. – Плохо дело, Марджи. Она в коме…

– Мы вылетаем ближайшим рейсом. Бад поедет прямо в Бейнбридж, чтобы встретить мальчиков, когда они вернутся из школы.

– Спасибо, Марджи. Вы знаете, как сообщить ее матери?

– Постараюсь разыскать Дороти. А Мара уже знает?

При мысли о том, что нужно позвонить дочери, Джонни тяжело вздохнул.

– Еще нет. Честно говоря, я понятия не имею, захочет ли она разговаривать. А может, ей вообще наплевать.

– Позвони ей, – сказала Марджи.

Джонни попрощался и отключил телефон. Потом на секунду закрыл глаза, собираясь с духом. Его дочь ходит по самому краю жизни, и даже легкое дуновение может ее столкнуть.

Рядом попискивала аппаратура, напоминая, что именно она поддерживает жизнь в Талли, дышит за нее, дает ей шанс.

Шанс, в который не очень верил доктор Бивен.

Джонни заставил себя снова вывести на экран список контактов и позвонить.

Мара.

8

3 сентября 2010 г., 10:17

Книжный магазин «Черная магия» в городе Портленд, штат Орегон, гордился особой атмосферой: приглушенный свет, курящиеся благовония, черные портьеры. Пыльные полки были заставлены старыми книгами; здесь были разделы, посвященные чудесным исцелениям, викканству, языческим обрядам и медитации. Даже самому невнимательному наблюдателю становилось ясно, что этот магазин так и был задуман – мрачным и одновременно возвышенным. Единственной проблемой были воры. В тусклом свете и заполненном легким дымком курящихся благовоний воздухе уследить за товаром было сложно. Слишком много книг покидали магазин в карманах и рюкзаках.

Мара Райан несколько раз говорила об этом хозяйке, но та упорно не желала опускаться до прозаических земных забот.

Поэтому Мара оставила все как есть. Честно говоря, ей было все равно. Еще одна тупая работа в череде тупых работ, которые она сменила за два года после окончания школы. Единственное достоинство – никто не доставал ее по поводу внешнего вида. Работа была не тяжелая. Но на этой неделе инвентаризация, и Маре приходилось являться в магазин очень рано, что ей очень не нравилось. К тому же в этом не было никакого смысла – глупо пересчитывать книги, которые все равно никто не купит. В большинстве магазинов инвентаризацию проводят после закрытия. Но только не в «Черной магии». Здесь этим занимаются на рассвете. Почему? Мара понятия не имела.

Она стояла в разделе вуду, подсчитывая количество черных свечей в виде черепов и записывая цифры в тетрадь, и раздумывала, не бросить ли эту дурацкую работу, но мысль о поисках нового места или о переезде вызывала у нее еще большее уныние.

У нее все вызывало уныние. Она не умела смотреть в будущее – могла только мириться с настоящим. Так когда-то сказала ей психиатр, женщина с глазами акулы, почти всегда лгавшая Маре. Доктор Харриет Блум.

Время лечит все раны.

Скоро станет легче.

Не держи в себе свое горе.

Любые твои чувства – это нормально.

Горы собачьего дерьма. Нельзя отворачиваться от боли, разрывающей душу. Это не помогает. Скорее, наоборот.

Единственным утешением было погружение в себя. Вместо того чтобы отворачиваться от душевной боли, нужно зарыться в нее, натянуть на себя, как теплое пальто в промозглый день. В утрате есть некое умиротворение, в смерти – возвышенность, в раскаянии – свобода. Мара знала это по собственному горькому опыту.

Закончив подсчет свечей-черепов, она положила листок учета в книжную витрину. Мара не сомневалась, что забудет, где он, но кого это волнует? У нее обеденный перерыв. Да, она пришла рано, но тут никакие правила не соблюдаются.

– Я ухожу на ланч, Стар! – крикнула Мара.

– Ладно, – ответили ей из темноты. – Передавай привет всему шабашу.

Мара закатила глаза. Сколько ни говори хозяйке, что она не ведьма, а сборище ее друзей не шабаш, Старла стоит на своем.

– Без разницы, – буркнула она и прошла через полутемный магазин к кассе, где из выдвижного ящика со всяким хламом выудила свой телефон. Это одно из немногих правил, которые соблюдались в магазине – никаких телефонных звонков в рабочее время. Старла утверждала, что чирикающий телефон разрушает магию покупки.

Мара взяла телефон и выскочила на улицу. Открывшаяся дверь издала пронзительное кошачье мяуканье – вместо звона колокольчиков, как в других магазинах. Не обращая внимания на эти звуки, Мара вышла на свет. В буквальном смысле.

На экране телефона мигало текстовое сообщение. Она прочла. За последние два часа отец звонил четыре раза.

В сентябре центр Портленда особенно красив. Историческая часть города словно купается в солнечных лучах, и приземистые здания из красного кирпича выглядят ухоженными. Мара опустила голову. Она давно уже научилась не встречаться взглядом с «нормальными» людьми на улице. Таких подростков они удостаивали лишь презрительного взгляда. Хотя «нормальных» людей на самом деле почти нет. Большинство внутри себя такие же, как она – похожи на медленно гниющий фрукт.

По мере приближения к ее квартире пейзаж становился все более унылым. Всего несколько кварталов, а город уже стал мрачным, уродливым. Обочины дорог завалены мусором, а на деревянных столбах и грязных окнах наклеены объявления о розыске пропавших детей. В парке под деревьями на противоположной стороне улицы в выцветших спальных мешках ночевали бездомные дети; рядом с ними собаки. В этой части города невозможно пройти и пяти шагов, чтобы не наткнуться на бездомного ребенка, клянчившего милостыню.

Но только не у нее.

– Привет, Мара, – поздоровался с ней мальчишка в черной одежде. Он сидел на крыльце, курил сигарету и кормил печеньем тощего добермана.

– Привет, Адам.

Мара прошла еще несколько кварталов, остановилась и огляделась по сторонам.

Никто на нее не смотрит. Она поднялась по бетонным ступенькам и вошла в миссию благотворительного фонда «Свет Господа».

Тишина нервировала – с учетом того, сколько здесь собралось людей. Опустив взгляд, Мара пробралась через лабиринт входного контроля и оказалась в главном зале.

Бездомные сидели за столами на длинных скамьях, загораживая руками стоящие перед ними пластмассовые подносы с едой. Ряды людей за пластиковыми столами, все в многослойной одежде даже в этот теплый день. Грязные волосы прикрыты вязаными шапочками, как правило дырявыми.

Сегодня здесь больше молодых людей, чем обычно. Должно быть, экономят. Мара их жалела. В свои двадцать лет она знала, что такое приносить все свои вещи в туалет на заправке – их мало, но это все, что у тебя есть.

Она встала в хвост медленно движущейся очереди, рассеянно прислушиваясь к шарканью ног.

На завтрак здесь выдавали овсяную кашу на воде и поджаренный тост. Безвкусная еда тем не менее насытила ее, и Мара была благодарна. Соседи по комнате не одобряли, когда она сюда приходила. Пакстон называл это «брать у Чувака», но Мара была голодна. Иногда приходилось выбирать между едой и платой за квартиру, особенно в последнее время. Она отнесла пустую миску и ложку к окну и опустила в серый пластиковый бак, уже заполненный грязными мисками, ложками – никаких ножей – и чашками.

Потом поспешно вышла из столовой на улицу. Медленно поднявшись на холм, Мара подошла к просевшему кирпичному дому с трещинами на окнах и покосившимся крыльцом. На нескольких окнах вместо занавесок висели застиранные простыни.

Дом.

Мара обогнула переполненный мусорный бак, рядом с которым сидел пятнистый кот. Глаза не сразу привыкли к полутьме внутри. Лампочка перегорела два месяца назад, но никто и не подумал ее заменить. А так называемому коменданту дома было абсолютно наплевать.

Мара поднялась по лестнице, четыре пролета. На двери ее квартиры на ржавом гвозде висела половинка извещения о выселении. Сорвав оставшийся клочок, Мара бросила его на пол и открыла дверь. Маленькая квартира-студия с неровными, вспученными от воды полами и желтовато-серыми стенами была заполнена дымом и пропитана запахом марихуаны и сигарет с гвоздикой. Соседи по комнате сидели на разномастных стульях и на полу, но в большинстве своем лежали. Лейф лениво перебирал струны гитары, а Сабрина – ее прическа состояла из многочисленных косичек-дредов – курила кальян с марихуаной. Парень, называвший себя Мышонком, дремал на груде спальных мешков. Пакстон устроился в мягком кресле, которое Мара выудила из груды хлама рядом со своей работой.

Как обычно, он был одет во все черное – обтягивающие джинсы, потрепанные ботинки без шнурков и рваная футболка с портретами группы «Девятидюймовые гвозди». Бледность его кожи подчеркивали черные, до плеч волосы с голубыми прядями и глаза цвета виски.

Мара переступила через одежду, коробки из-под пиццы и старые туфли Лейфа. Пакстон поднял голову и посмотрел на нее несфокусированным взглядом. Потом показал ей клочок бумаги с неровными строчками. По почерку Мара поняла, что он совсем обкуренный.

– Мое последнее.

Она прочла стихотворение вслух, но так тихо, что никто ничего не услышал.

– «Только мы с тобой… вдвоем… в темноте, ждем и знаем… любовь наше спасение и наша смерть… никто нас не видит, кроме друг друга…»

– Понимаешь? – Пакстон слабо улыбается. – Тут есть подтекст.

Его романтизм грел ее израненную душу. Она взяла у него из рук листок и стала внимательно вглядываться в слова – как когда-то изучала строки Шекспира на уроке литературы в старших классах, в другой жизни. Пакстон протянул руки, и она увидела белые шрамы на его запястьях. Единственный из всех людей, которых Мара встречала, он понял ее боль; он показал ей, как можно трансформировать эту боль, лелеять ее, слиться с ней. Каждый в этой комнате знал о тонких линиях, которые может оставить после себя лезвие ножа.

На полу Сабрина раскачивалась из стороны в сторону, обнимая все еще дымящий кальян.

– Привет, Мара. Хочешь дыхнуть?

– Да, конечно. – Ей было просто необходимо наполнить легкие сладковатым дымом, утонуть в его магии. Но не успела она пересечь комнату, как запищал ее сотовый.

Мара сунула руку в карман и вытащила маленькую лиловую «Мотороллу», с которой не расставалась уже несколько лет.

– Отец звонит. Опять.

– Его сводит с ума, что ты сама по себе. Естественно, ему хочется тебя контролировать, – сказал Лейф. – Поэтому он оплачивает твои телефонные счета.

Пакстон пристально посмотрел на нее.

– Эй, Сабрина, дай мне кальян. Принцессе звонят.

Мара тут же устыдилась своего детства, благополучия, в котором она жила. Пакс прав – она вроде принцессы после смерти королевы, когда обрушилась волшебная сказка. Телефон перестал вибрировать, и на экране появился текст: «Это срочно. Позвони мне». Мара нахмурилась. Она не разговаривала с отцом… Сколько уже? Год?

Нет, неправда. Она точно знала, когда говорила с ним в последний раз. Как можно это забыть?

Декабрь девятого года. Девять месяцев назад.

Мара знала, что отец скучает по ней, что сожалеет об их последнем разговоре. Тому свидетельство поток эсэмэсок и голосовых сообщений. Сколько раз он оставлял сообщения, умоляя вернуться домой?

Но отец никогда не ссылался на чрезвычайные обстоятельства. Не пытался обманом заставить ее позвонить.

Мара переступила через Сабрину, обогнула Лейфа, который отключился, уронив гитару на грудь, и прошла на кухню, пропитанную запахом гниющей пищи и плесени. Там она набрала номер отца. Он ответил сразу же – Мара поняла, что он ждал.

– Мара, это папа, – сказал он.

– Да. Я поняла. – Она отошла в угол кухни, где разбитая плита и ржавая раковина подпирали старый зеленый холодильник.

– Как ты, малыш?

– Не называй меня так. – Мара прислонилась к холодильнику – внезапный озноб она приписала именно ему.

Она услышала вздох отца.

– Ты все еще не готова сказать мне, где ты? Я даже не знаю, в каком ты часовом поясе. Доктор Блум говорит, что на этом этапе…

– Это не этап, папа. Это моя жизнь. – Она отодвинулась от холодильника. Из комнаты за ее спиной доносилось бульканье кальяна, смех Пакса и Сабрины. Сладковатый дым плыл в ее сторону. – Я взрослею, папа. Что там за срочность?

– Талли попала в автомобильную аварию, – сказал он. – Дело плохо. Неизвестно, выживет ли она.

У Мары перехватило дыхание. И Талли тоже?! Нет!

– О господи…

– Где ты? Я могу забрать тебя…

– В Портленде, – прошептала Мара.

– Орегон? Я забронирую тебе билет на самолет. – Он помолчал. – Там рейсы каждый час. Билет с открытой датой будет ждать тебя на стойке авиакомпании «Аляска».

– Два билета, – сказала она.

Он помолчал.

– Отлично. Два. Каким рейсом…

Мара захлопнула телефон, не попрощавшись.

На кухню вошел Пакстон:

– Что случилось? Вид у тебя паршивый.

– Моя крестная мать, наверное, умирает.

– Мы все умираем, Мара.

– Мне нужно ее увидеть.

– После того что она сделала?

– Поедешь со мной? Пожалуйста. Я не могу одна, – сказала она. – Прошу тебя.

Пакстон прищурился, и под его пронизывающим взглядом Мара почувствовала себя беспомощной.

Он убрал волосы за ухо с серебряной сережкой.

– Мы ненадолго. Пожалуйста, Пакс. Я возьму у отца немного денег.

– Ладно, – наконец согласился он. – Поеду.

В аэропорту Портленда Мара чувствовала, как люди удивленно пялятся на нее и Пакса.

Ей нравилось, что так называемых нормальных людей оскорбляет «готическая» внешность Пакса, английские булавки в ушах, татуировки на шее и ключицах. Они не замечали красивого орнамента вокруг вытатуированных букв, не замечали иронии и юмора этих слов.

Поднявшись на борт, Мара села на свое место в хвосте салона и пристегнулась.

В окне она видела размытое отражение своего бледного лица: густо накрашенные карие глаза, лиловые губы, вихры розовых волос.

Прозвучал сигнал, и самолет тронулся по взлетной полосе, набирая скорость, и взмыл в безоблачное небо.