Текст книги "Континентальный роман"

Она заказала карахильо[26]26
  Кофе с большим добавлением бренди или рома.


[Закрыть] и медленно выпила его у стойки. Из Испании надо уезжать, это ясно. Луиза сделала еще один глоток, почувствовала, как бренди согревает ее, и подумала, что лучше всего начать с Парижа. Она знала, что приняла это решение намного раньше, – возможно, когда впервые увидела деньги.

Париж. Она долгие годы воображала его, с тех пор как ушла мать, с тех пор как она получила то первое письмо. Единственное письмо – хотя, возможно, их было больше, этого она не знала, знала только, что отец нашел и сжег его вместе с потрепанными книгами, оставшимися от матери. Все они сгорели у Луизы на глазах, и, пожалуй, больше всего она оплакивала потерю Ирвинга. После этого отец стал забирать почту сам, и она решила, что если еще какие-нибудь письма и приходили, то он, скорее всего, поступил с ними точно так же.

В том первом и единственном письме, которое Луиза получила, мать описывала кафе, в которых бывала, бар, в который заходила каждый день после работы, старуху хозяйку, слишком дряхлую, чтобы обслуживать посетителей, но после смерти мужа, влезшего в долги, ей ничего другого не оставалось. Она писала о книжном магазине на улице с необычно звучащим названием (Луиза сразу запомнила адрес), где могла часами листать книги, хотя у нее не было денег, чтобы что-то купить, – пока не было. В самом конце она обещала писать еще и забрать Луизу к себе, как только встанет на ноги.

Но потом, несмотря на то что за годы ожидания Луиза получила паспорт, несмотря на часы, проведенные за книгами на французском языке в местной библиотеке, ее так никуда и не увезли.

Луиза допила кофе, поморщившись от горечи, и оставила на стойке несколько монет. Она купит билет во Францию, увидит город, о котором много лет назад писала ей мать, увидит, что заставило мать забыть о ней и начать новую жизнь. Она поедет туда, но ненадолго. Потом она найдет для себя другое место, не привязанное к прошлому.

Ее взгляд метнулся вправо, на серию рекламных плакатов, украшавших стены. Она помедлила, подошла ближе. Большой белый дворец, словно парящий над поверхностью кристально прозрачной голубой воды. Стамбул. Она коротко кивнула, как будто все было решено.

* * *

Перед отправлением автобуса из Гранады Луиза вышла из здания вокзала и направилась к одному из продавцов, которых заметила по пути сюда, – тех, кто раскладывал свои товары на покрывале, чтобы быстро унести все при первом же появлении полиции. Ей уже доводилось такое видеть. Нарастающие крики Policía, policía!, а потом, словно по мановению руки фокусника, одеяла, туго перетянутые веревками, подхватываются, углы смыкаются, товары мгновенно исчезают – вместе с самими продавцами. Она купила сумку, от которой все еще резко пахло кожей. Переплатила, но торговаться было некогда, автобус отправлялся через десять минут.

В вокзальном туалете она вывалила все из чемодана. Сумка легче, удобнее – проще держать ее при себе. Пустой чемодан Луиза оставила возле мусорной корзины.

Ее каблуки застучали по плиточному полу вокзала, и она выбросила из головы все мысли об Англии, об отце. Вместо этого она начала представлять свой первый день в Париже, как делала это много раз на протяжении долгих лет. Она изо всех сил цеплялась за ощущение легкости, которое эти мысли всегда дарили ей, и торопливо шагала к нужной платформе навстречу тому, что, как она говорила себе, будет для нее началом новой жизни.

* * *

В автобусе оказалось больше народу, чем она ожидала. И жарче. Пара пожилых женщин обмахивались тканевыми веерами, и Луиза подумала, что надо было и ей купить себе такой перед поездкой. Она видела, как их продавали, но решила, что это скорее сувенир, чем полезная вещь. Теперь она об этом жалела.

После нескольких часов тряски Луизе наконец удалось заснуть: ее убаюкало движение автобуса и жара, от которой лицо раскраснелось, а платье промокло под мышками. Она не знала, сколько времени прошло, – она спала долго, но беспокойно, приоткрывая глаза от малейшего звука, от малейшей кочки на дороге, – когда вдруг осознала, что автобус остановился. Она открыла глаза и села ровнее, пытаясь стряхнуть с себя сонливость. Она увидела, что водитель вышел на улицу и что другие пассажиры собираются сделать то же самое.

– Что происходит? – пробормотала Луиза в замешательстве.

На самом деле она не ожидала ответа и сказала это только для того, чтобы прийти в себя, убедиться, что уже не спит. Она выглянула в окно автобуса. Они остановились в маленьком населенном пункте, состоявшем всего из нескольких грязных зданий, когда-то выкрашенных в белый цвет, заправочной станции и, по-видимому, лепившегося к ней кафе. Какой-то поселок, решила она, – до этого ей доводилось видеть в Испании только большие города.

– Что случилось? – спросила Луиза, поворачиваясь к соседу сзади. – Автобус сломался?

Пожилой мужчина, одетый слишком тепло для удушливой жары, взглянул на нее недоуменно и покачал головой. Она попыталась спросить то же самое по-французски, но он опять покачал головой.

Луизу охватила паника. Может, лучше было ехать поездом. По крайней мере, там было бы расписание, запланированные остановки, а не вот это, что бы это ни было, – и жару, подумала она, жару было бы легче терпеть. Она схватила сумку, не зная, идти ли за остальными. Она видела, что некоторые пассажиры оставили вещи в салоне, но понимала, что для нее это невозможно, учитывая, что лежит в ее сумке. Она гадала, не будет ли выглядеть странно, если она возьмет сумку с собой, или, что еще хуже, не решат ли они, что ей дальше не надо, и не уедут ли без нее.

– Descanso[27]27
  Перерыв (исп.).


[Закрыть], – сказала какая-то женщина, остановившись возле Луизы.

Луиза покачала головой:

– Извините, я не понимаю.

– Descanso, – сказала женщина еще раз, изобразив руками что-то, что Луиза не сумела истолковать.

Женщина повторила жест, потом слегка пожала плечами, чуть заметно улыбнулась и пошла дальше по проходу.

Луиза смотрела ей вслед, смотрела, как остальные пассажиры выходят из автобуса, пока не осталась одна. Она постучала ногой по полу, пытаясь успокоиться. Духота стала невыносимой – оставаться в салоне было невозможно. Она схватила сумку и быстрым шагом последовала за всеми.

На улице чувствовалось, что приближается самое жаркое время дня. Воздух дрожал от зноя. Луиза прикрыла лицо ладонью в тщетной попытке заслониться от солнца. Она видела, что большинство других пассажиров потянулись к заправочной станции, в соседнее кафе. Наверняка там можно найти туалет и умыться, рассудила она. Хоть она и знала, что путешествие будет долгим, было удивительно, что она так устала, проведя в дороге даже не целый день. Ее тревожила предстоящая ночь – впрочем, по крайней мере, без палящего солнца будет прохладнее.

В кафе Луиза проследовала по указателю к туалету.

Вонь там стояла чудовищная. Несмотря на это, женщины терпеливо ждали, минуты тянулись. Луиза почувствовала, что от полуденной жары ее шатает. Когда подошла ее очередь, она вошла в кабинку и заперла за собой дверь.

Повернувшись к унитазу – или к тому месту, где должен был быть унитаз, – она обнаружила только дыру в полу. И что-то еще, движущееся в темноте. Она сделала неуверенный шаг вперед, чтобы разглядеть, что это. Тараканы. Она ахнула и отшатнулась, врезавшись в дверь за спиной. Из-за двери послышались недоуменные, вопросительные возгласы. Луиза не ответила, не зная, как это сделать на языке, который был бы понятен хоть кому-то из местных. Она закрыла глаза, дыша ртом. Повернулась, сделала свои дела как можно быстрее и присоединилась к другим женщинам в очереди к раковине, чувствуя себя так, словно тараканы по-прежнему у нее под ногами, словно они облепили ее кожу.

У барной стойки она попыталась привлечь внимание бармена, но, подняв руку, обнаружила, что та дрожит. И снова возникло это ощущение, будто ее шатает. Она чувствовала присутствие рядом какого-то мужчины – тоже пассажира, – которого не знала, но к которому испытывала почти что благодарность, боясь, что скоро ей понадобится на что-то опереться. Это было очень странное ощущение, но теперь ей казалось, что затылок и кончики пальцев колют маленькими острыми булавками. Все вокруг подернулось пеленой, словно это не совсем по-настоящему, словно и не она сидит в этом кафе, в крошечном, богом забытом поселке посреди Испании. Она никак не могла понять, что она тут делает, как сюда попала, потому что не помнила, как преодолела расстояние между туалетом и барной стойкой. Язык казался толстым, сухим и совершенно бесполезным.

Ее сосед крикнул что-то по-испански бармену, тот быстро поставил перед ним два стаканчика и наполнил их какой-то темной жидкостью. Луиза зачарованно наблюдала. Потом сосед повернулся к ней и что-то сказал, но смысл ускользнул от нее полностью. Она покачала головой, не давая себе труда объяснить, что не говорит по-испански, – эта попытка только еще больше запутала бы их обоих.

– Buvez ça, – сказал он, поколебавшись. – Выпейте.

Она подняла глаза, изумленная тем, что он говорит по-французски. Дрожащей рукой она потянулась к стакану, не задумываясь, насколько благоразумно пить что-то предложенное незнакомым человеком. Он говорил с ней по-французски, на языке, который она понимала, и в тот момент этого было достаточно – ничего большего не требовалось. Она попробовала жидкость – янтарную, как она увидела теперь, когда поднесла стакан ко рту. На вкус напиток был превосходен: горечь алкоголя смягчалась сладостью апельсинов.

– Куда вы направляетесь? – спросил сосед. – Далеко вам ехать?

Луиза нахмурилась, пытаясь вспомнить.

– В Париж, – ответила она.

Она остановила свой выбор на Париже. На городе, который так восхитил – нет, похитил – ее мать, что та уже не вернулась. Луиза вспомнила, как в том первом и единственном письме мать писала о квартире, которую снимает, – комната на восьмом этаже в доме без лифта, бывшее помещение для прислуги, а значит, она делила ванную и туалет с другими жильцами. Она писала Луизе о подозрительной старой хозяйке, которая каждый месяц упорно поднималась наверх, несмотря на хриплый кашель и выступающий на лбу пот, чтобы осмотреть квартиру проницательным взглядом, и всегда заявляла, что чего-то не хватает, что-то передвинуто. Она даже потребовала с матери Луизы несколько франков за пропажу картины, которой, как уверяла мать, там никогда и не было.

Луиза так часто перечитывала это письмо, что ей казалось, будто она переживала все это вместе с матерью, а не просто читала слова, написанные за много миль от нее. В последующие годы, когда воспоминания начали тускнеть, Луиза стала придумывать фрагменты, добавлять их к тому, что помнила, так что иногда уже не могла понять, что действительно написала мать, а что она сама себе вообразила.

Теперь она находилась в другой стране, за сотни миль от города, в котором никогда не бывала, но который, как ей казалось, знала так же хорошо, как и свою родную деревню, и сидящий рядом мужчина пододвинул к ней два куска хрустящего хлеба с каким-то мясом между ними. Она гадала, был ли этот сэндвич тут с самого начала или сосед только что заказал и его тоже.

– Mangez[28]28
  Ешьте (фр.).


[Закрыть], – велел он.

Она послушалась, пытаясь вспомнить, когда ела в последний раз.

– Vous vous sentirez bientôt mieux[29]29
  Скоро вы почувствуете себя лучше (фр.).


[Закрыть], – заверил ее он.

– Merci.

Она подняла глаза на соседа, удивляясь, как не замечала его раньше. Он наверняка ехал с ней в автобусе, вряд ли житель этого поселка стал бы утруждать себя изучением языка, на котором тут не говорили. А еще его отличал покрой одежды – в сельской местности такую явно не носили, хоть она и не была особенно дорогой. Вещи опрятные, подумала Луиза, ухоженные, как и сам их владелец. Она почувствовала, что ее руки перестают дрожать.

– Attention au soleil[30]30
  Берегитесь солнца (фр.).


[Закрыть], – сказал он, указывая на улицу, на солнце. – Если вы к такому не привыкли, поначалу может быть тяжеловато.

– Да, – пробормотала Луиза, смахивая крошку с уголка рта. – Я не привыкла к жаре.

Она посмотрела на него и хотела сказать что-то еще, нечто большее. Ощущая на себе его пристальный взгляд, она почувствовала, что краснеет, и понадеялась, что он объяснит это тепловым ударом, как это и должно объясняться – мысли путаются, руки и ноги покалывает. Она подалась вперед, собираясь еще раз поблагодарить его, спросить, как его зовут, когда раздался голос, перекрывавший все остальные голоса в кафе. Говорил водитель автобуса, который стоял и махал рукой.

– А, перерыв закончился, – перевел сосед.

Луиза кивнула. Водитель поставил чашку рядом с пустой тарелкой и направился к автобусу. Остальные пассажиры начали вставать, отрываясь от барной стойки и столиков, отодвигали недоеденное или заворачивали остатки в салфетки, чтобы взять с собой. Луиза повернулась к соседу, чтобы поблагодарить его, но он уже ушел.

Она нахмурилась, оглядывая кафе, но нигде его не обнаружила. Она не знала, надолго ли отвлеклась, засмотревшись на окружающих, – видимо, надолго, если даже не заметила, как он ушел. Она задумалась, не обидеться ли, что он исчез не попрощавшись, и решила, что это и правда обидно. В будущем, сказала себе она, нужно вести себя осторожнее. Ей стало дурно от одной лишь мысли, что могло бы произойти, окажись он кем-то другим. Тут она ощутила, что сумка наполовину сползла с колен. Подтянув ее поближе к себе, Луиза села так, чтобы та плотно прижималась к ногам.

Она снова выглянула в окно, увидела, что к автобусу выстраивается очередь, и подумала, что вроде бы тот человек стоит впереди, но не была уверена. Луиза быстро завернула остаток сэндвича в салфетку, положила его в сумку и подала знак бармену. В отсутствие других посетителей он быстро обратил на нее внимание. После череды торопливых жестов ей удалось заказать еще один такой же сэндвич. Бросив на стойку несколько монет, она поспешно поблагодарила бармена и вышла из кафе, боясь, как бы автобус не уехал без нее.

3
Анри

Анри украдкой бросает взгляд на женщину, сидящую напротив. Она с непроницаемым выражением смотрит в окно. С тех пор как она появилась в купе, он чувствует, что она держится настороженно. Он подозревает, что знает причину ее холодности, но легче от этого не становится, особенно после всего, что между ними произошло.

– Я подумываю, не сходить ли в вагон-ресторан, – говорит он, начиная вставать. На самом деле ни о чем таком он не думал, но ему отчаянно хочется выбраться из душного купе, из ловушки собственных мыслей. – Не хотите ко мне присоединиться?

Эти слова звучат невыносимо церемонно даже для его собственных ушей, но он приказывает себе следовать ее примеру, хотя ему хочется только одного – наклониться, взять ее за руку и начать: “Луиза…”

Луиза, кажется, удивлена внезапности этого предложения, но все же кивает и встает.

– В хвосте поезда, – сообщает Анри, когда они выходят из купе, и указывает направо, в пустынный коридор. Какое странное ощущение, думает он, будто они идут по музею, по чему-то принадлежащему ушедшей эпохе. Похоже, она была права, когда отметила, что ездить на поезде больше не модно. Коридор вполне под стать купе – возраст ковра, вытоптанного сотнями пассажиров, виден слишком явно, ткань абажуров вся в пятнах и прорехах и вот-вот превратится в пережиток прошлого, которому пора на покой.

Она – Луиза, напоминает он себе, он еще не привык к ее имени – идет впереди, слегка покачиваясь в такт движению поезда. Он смотрит, как солнечные блики, отражаясь от окон в коридоре, играют в ее волосах. Раньше он считал ее блондинкой, но теперь, в этом освещении, в ее волосах проступают разные оттенки, даже рыжина.

Поезд дергается, и она упирается затянутыми в перчатки руками в стены, чтобы не упасть. Анри берет ее за талию. Это происходит инстинктивно, и, смутившись, он тут же отпускает ее. Она ничего не говорит, даже не оглядывается через плечо и продолжает путь по коридору. Он словно чувствует под ладонью ее талию, чувствует ее дрожь.

Они проходят еще через два тамбура – а может, и через три, он никак не может сосредоточиться – и наконец добираются до вагона-ресторана. Анри засовывает руки поглубже в карманы и говорит официанту:

– На двоих, пожалуйста.

Вагон-ресторан невзрачный. Достаточно чистый, за ним явно следят – видимо, потому что пассажиры часто сюда приходят, – но и здесь чувствуется все та же запущенность. Официант усаживает их в углу, подальше от другой пары – единственных людей в этом вагоне, кроме них.

– Еще так долго ехать, – говорит Анри, когда они устраиваются за столиком, разложив на коленях накрахмаленные салфетки. Интересно, для нее это все настолько же невыносимо, как и для него?

– Всего день или около того, – отвечает она. – Да и вообще, на мой взгляд, путешествия успокаивают.

Она не выглядит спокойной, думает он. Она выглядит готовой сорваться с места, скрыться, только дай ей малейший повод.

– Я думаю, большинство людей едва ли с вами согласились бы, – говорит он скорее для того, чтобы просто что-то возразить. Он должен признать, что уязвлен той дистанцией, которую она установила между ними, хочет, чтобы она перестала говорить vous вместо tu всякий раз, когда они переходят на французский, хочет, чтобы она перестала вести себя так, будто они совершенно незнакомы. Он чувствует, как начинает ломить лоб. – Это всегда такая пытка. Уложить вещи, перевезти багаж из одного места в другое, хоть с помощью носильщика, хоть без. И столько часов в дороге.

– Я люблю эти часы в дороге, – парирует она. – Я считаю, что они очень успокаивают. От вас ничего не требуется – идти вам некуда, вы уже в пути, и делать нечего. Нужно только сесть поудобнее и наблюдать за проплывающим мимо пейзажем.

– И у вас уйма времени, чтобы думать… и волноваться, – говорит он, добавляя последнее слово специально, чтобы посмотреть, как она ответит.

Она встречается с ним взглядом.

– Только если вам есть о чем волноваться.

– Vraiment[31]31
  Действительно (фр.).


[Закрыть]. – Он поправляет салфетку. – И все же такое путешествие может быть скучным.

– Только если вам не повезло оказаться в скучной компании или вы сами скучны. – Она откидывается назад и улыбается. – Вы не кажетесь скучным.

Он не знает, что ответить, и, вместо того чтобы промолчать, говорит:

– Вы слишком молоды, чтобы путешествовать в одиночку.

Она качает головой, как будто разочарована.

– Не так уж и молода. – Она достает из кармана пальто пачку “Житан”, закуривает. – Я не спрашивала раньше, но, может, вы хотите?

Он качает головой.

– И все же. Женщина без спутников. Это необычно.

– Ой, даже не знаю. Звучит как-то старомодно. – Она выпускает дым. – А что насчет вас? Вы путешествуете один.

– Да.

– И у вас нет жены? – Она улыбается. – Нет невесты?

– Нет, никого.

– Никогда не было? – поддразнивает она.

– Была, – признает он и тянется за пачкой сигарет, которую она положила на столик.

Ему нужно чем-то занять руки, особенно если они собираются вот так разговаривать друг с другом. Он закуривает, выдыхает. Прошла целая вечность с тех пор, как он курил в последний раз, и еще больше с тех пор, как он курил французские сигареты.

Да, когда-то была девушка, но это было очень давно. Марианна. В последний раз он видел ее много лет назад в порту Орана, она уезжала в университет во Францию. В ее приезд в Алжир на каникулы они уже знали, что у них ничего не сложится. Что время, проведенное за границей – дома, как она выразилась, хотя, как и он, раньше не бывала во Франции, по крайней мере, пока не поступила в университет, – ее изменило. Его отказ ехать за ней, его упорное желание поступать в Алжирский университет сначала расстроило ее, потом обидело и даже немного разозлило. В конце концов все угасло – и то, что объединяло их, и та искра гнева, вспыхнувшая в нем из-за ее решения уехать. Между ними осталось только общее прошлое. Больше она в Алжир не приезжала. Несколько лет спустя родители эмигрировали вслед за ней в Европу.

– Как ее звали? – спрашивает Луиза.

– Марианна.

Она вглядывается в него.

– У вас такой вид, будто вы сейчас думаете о ней.

– Да, вспомнилось вот.

Трудно объяснить, почему образ Марианны для него связан с воспоминаниями о доме, о родителях, о юности. Почему, думая о ней, он просто думает о прошлом. Он даже не знает, по какому из этих воспоминаний скучает больше всего.

– Должно быть, приятно, когда есть кого вспомнить, – говорит она сумрачно. – У меня никогда такого не было.

Он гадает, правда ли она так считает и правда ли у нее никого не было. Так странно, так трудно поверить, что у этой молодой женщины никогда не было любимого человека. Она привлекательна, хотя он признает, что красота у нее неброская. Мимолетным взглядом этого не уловить – нет, в ее лицо нужно всматриваться, думает он. И все же наверняка за эти годы кто-то должен был обратить на нее внимание. Вряд ли только он один.

– До чего мы сентиментальны, – говорит она уже другим тоном. Это звучит натянуто, неестественно. – И вообще, едва ли нам стоит обсуждать друг с другом прошлые романы, учитывая, что мы незнакомы.

Он слышит в ее голосе вызов, но не знает, принимать ли его, сомневается с тех самых пор, как она впервые вошла в купе. Как раз в этот момент появляется официант, вытаскивая из кармана блокнот и избавляя Анри от необходимости что бы то ни было решать. Они выслушивают список фирменных блюд и комплексных обедов. Она заказывает sole meunière[32]32
  Жареный морской язык.


[Закрыть], он – confit de canard[33]33
  Утиное конфи (фр.).


[Закрыть] и pommes de terre dauphinoise[34]34
  Запеканка из тонко нарезанного картофеля со сливками.


[Закрыть]. Они берут бутылку бургундского.

Когда официант возвращается с вином, Анри наполняет оба бокала доверху.

– За что выпьем, Луиза?

– Я же говорила, вы можете называть меня Лу.

Он качает головой:

– Пожалуй, нет.

– Почему? – Она хмурится.

– Это ужасное имя. Я слышу Лу и представляю маленького лысого старикашку.

Кончики ее губ слегка приподнимаются.

– С торчащей изо рта сигарой.

– Да. У него отвратительный характер.

– Поэтому жена и ушла от него много лет назад. – Она смеется и тянется за своим бокалом. – Хорошо. Можете называть меня Луизой.

– А вы можете называть меня Анри.

– Генри, – говорит она с английским акцентом.

– Значит, Генри и Луиза, – подводит итог он.

Она кивает:

– Генри и Луиза.

Им приносят заказ, и они едят молча. Вернее, он ест. Луиза только ковыряется в тарелке, время от времени бросая взгляд на него, куда-то поверх его плеча. Он уже хочет спросить, в чем дело, но тут она роняет вилку, наклоняется к нему и шепчет:

– Я не хотела ничего говорить, но больше не могу притворяться, будто ничего не замечаю.

На мгновение он задерживает дыхание, не понимая, что же именно она собирается сказать, не собирается ли она признаться. Эта мысль одновременно приводит его в восторг и в ужас.

– В чем дело? – спрашивает он.

– Просто у меня очень странное чувство, что человек, сидящий впереди, за нами наблюдает.

Анри чертыхается себе под нос. Он уже это знает, но надеялся скрывать это от нее хотя бы еще немного. То, что человек, следивший за ними, сейчас сидит в том же вагоне и в открытую наблюдает, может означать только одно. Анри снова чертыхается.

Время на исходе.