Текст книги "Соблазненная принцем"

Глава 26

По мнению Виктории, Рауль знал о пытках больше, чем любой де Гиньяр. Каждую из шести ночей подряд он возвращался домой после работы со своим войском. За ужином он сам кормил ее и настаивал, чтобы она пила из его чашки, а по окончании ужина вел ее в свою комнату… и соблазнял.

Он так и не снял одежду ни с нее, ни с себя, однако заставил Викторию обезуметь от желания.

Она сопротивлялась. Разумеется, она сопротивлялась.

Он приспособил свой галстук, чтобы контролировать ее действия, но она, кажется, даже не возражала против этого. По крайней мере когда он связал ей руки, она знала, что ведет себя, как подобает цивилизованной женщине. Она пыталась бороться.

Ей было стыдно за те мгновения, когда ему не требовался галстук, чтобы сдерживать ее. Это было тогда, когда он довел ее до вершины страсти, а потом подтолкнул ее, отправив в свободный полет. Ночь за ночью он показывал ей, что она может летать… и когда она вернулась на землю, ее запястья были развязаны, а он наблюдал за ней. Он не сказал ни слова, но они оба знали правду – ему ничего не стоило сломить ее сопротивление. Ему было не обязательно нравиться ей, он заставил ее хотеть его.

Прошлой ночью Виктория плакала, умоляя его взять ее. Но ему было нужно не это. Он не взял ее. Он хотел, чтобы она отдалась сама.

Она еще не пала так низко.

Пережить эту ночь пыток ей помогло лишь то, что он тоже страдал. Возможно, Рауль страдал даже больше, чем она. Этого она не знала. Но надеялась на это, потому что каждую ночь сама раз за разом достигала наивысшего наслаждения, а он никакого удовлетворения вообще не получал.

Она уже давно не видела на его лице довольной улыбки.

И была рада этому.

Если бы только ей не предстояло сегодня вести занятия в этой ужасной группе. Она подумывала даже о том, чтобы спрятаться в своей комнате и позволить Просперо праздновать победу.

Но она всегда проводила утро с детьми. Они поднимали ей настроение, заставляли вспомнить, что она не является игрушкой в руках одного мужчины и объектом насмешек – в глазах другого, а является гувернанткой, которую любят дети.

Каждый день Виктория заучивала с ними все больше слов и все больше фраз и каждый день все лучше понимала их. А они, разумеется, учились английскому языку, причем так быстро, что она отыскала в замке заброшенную классную комнату, вымыла ее и начала учить их читать и писать.

Большинство из них учились с большой охотой. Но только не сын Просперо. Сначала Виктория подумала, что он слушается родителей и умышленно изображает тугодума. Потом она заметила выражение его лица, когда его четырехлетняя сестра читала слова, которые написала на грифельной доске Виктория.

Он действительно не мог понять.

Она подумала, что у него, возможно, плохое зрение, но, расспросив его, обнаружила, что он лучший стрелок из всех молодых охотников.

Вспомнив, чему ее учили в Академии гувернанток, она спросила, как у него с математикой.

Мальчик был математическим гением. Когда она диктовала ему длинные столбцы цифр, он называл итоговую сумму, едва она успевала назвать последнюю цифру, причем ответ был всегда правильным. Она научила его умножению за один урок и еще за один урок – делению. И все, чему она его учила, он хранил в уме.

Он не умел писать, но разве это имело значение? Вспомнив мистера Джонсона и работу, которую выполняла для него, Виктория поняла, что сын Просперо мог бы нанять кого-нибудь для того, чтобы записывать числа, а сам бы он производил с ними все арифметические действия в уме.

В полдень она пообедала вместе с детьми и была очень довольна тем, что не пришлось говорить ни слова о поведении за столом. Ей оставалось лишь медленно, аккуратно есть, передавать блюда и поддерживать вежливый разговор за столом, а дети ей подражали.

Это была победа, и Виктория ей радовалась.

С родителями детей добиться такой победы ей не удалось.

После занятий она ежедневно проводила время после полудня, сидя за столом в уголке главного холла и помогая Томпсону со счетами домашнего хозяйства. Как-никак она многому научилась у мистера Джонсона и была рада применить свои знания на практике.

– Виктория…

Она вздрогнула, услышав теплый, глубокий голос Рауля, и, утопив перо, забрызгала бумагу чернилами. Схватив промокательную бумагу, она принялась старательно удалять излишек чернил, пытаясь спасти написанное, и когда ей это удалось, повернулась и взглянула на Рауля.

Лицо его осунулось и помрачнело, и она поняла, что тепло в его голосе ей просто показалось, потому что его глаза были холодны как лед.

От него исходил запах свежести, как будто он искупался в горном озере. Возможно, так оно и было, потому что его волосы спускались до плеч влажными прядями, а грубая одежда, которую он надевал для занятий с войском, была мокрой на плечах, на поясе и там, где штанины заправлялись в сапоги.

– Чем ты занимаешься? – спросил он и, не дожидаясь ответа, потянулся за письмом, которое она писала.

Виктория аккуратно отодвинула от него письмо.

– Я пишу письмо матери и даю ей правдивый отчет о событиях, которые происходят в Морикадии.

– Обо всех событиях? – Рауль вопросительно приподнял бровь.

– Разумеется, я не стала ей рассказывать, что сплю в твоей спальне. – Виктория взглянула ему прямо в глаза, словно бросая вызов. – Даже тот факт, что я сплю на кушетке, ее не успокоит.

– Приказать Томпсону, чтобы он отправил твое письмо? – спросил Рауль.

Виктория с горечью усмехнулась, сложила странички письма и убрала их в ридикюль.

– Мы уже обсуждали этот вопрос с Томпсоном. Я позабочусь о письме сама.

– Как тебе будет угодно, – сказал Рауль безразличным тоном. – Хейда накрывает столы для ужина. Ты присоединишься ко мне?

Виктории хотелось отказаться, сказать, что возьмет поднос в свою комнату, однако она передумала, когда Рауль предложил ей руку. Виктория поняла, что это было вовсе не приглашение – у нее просто нет выбора: она должна занять свое место рядом с ним.

Они направились к главному столу. Виктория кивнула Просперо – вечером они делали вид, что разговаривают друг с другом, – и Закери, довольная, что видит его здесь, потому что его добродушие помогало ей проще смотреть на вещи.

Рауль отодвинул для нее стул, и Виктория села.

Стулья рядом с ней оставались пустыми, потому что Томпсон и Хейда, как всегда, отдавали распоряжения слугам.

Виктория и сама не знала, что заставило ее заговорить с Раулем. Возможно, это было всего лишь желание поддержать нормальный разговор. Или, может, она устала от попыток стать невидимой.

Он предложил ей свой кубок с вином. Она взяла кубок в руки.

– Рауль, вы говорили, что женщины стреляют лучше, чем мужчины.

– Да.

– Кто-нибудь из них командует чем-нибудь?

Он посмотрел на нее так, словно она говорила на каком-то иностранном языке.

– Женщины уходят из дома на целый день. Они, подобно мужчинам, практикуются с целью участия в боевых действиях во время революции, а вечером возвращаются усталые и грязные, – пояснила свой вопрос Виктория. – Но они не едят, не пьют и не расслабляются, подобно мужчинам. Им приходится выполнять традиционные женские обязанности. – Разговор вокруг них стал мало-помалу затихать и прекратился совсем. – Вот я и подумала, есть ли среди них командиры или же все они находятся в подчинении у Закери и других мужчин?

Рауль уставился на Викторию так, как будто у нее выросли рога.

Закери прижал пальцы ко лбу.

Просперо сердито смотрел на них своими темными горящими глазами.

Томпсон стоял чуть в стороне от стола и наблюдал за происходящим.

Виктория взглянула на Хейду, которая остановилась с кувшином в руке.

Рауль откинулся на спинку стула и невесело хохотнул:

– Нет, среди женщин нет командиров. У них нет необходимой для этого подготовки.

Виктория терпеть не могла предубеждения и несправедливость, а здесь была налицо предубежденность в самом отвратительном ее проявлении. Да и что могли сделать ей эти мужчины, если она говорит чистую правду? Бросить ее в тюрьму?

– Вы сами рассказывали, что у многих из них погибли от руки де Гиньяров мужья и отцы и что им приходится защищать свои дома и свои семьи. Вы утверждали, что восхищаетесь женщинами, которые готовы сражаться. И говорили, что их научили стрелять. Разве их нельзя научить командовать?

Женщины, которые стояли, когда мужчины сидели, поглядывали друг на друга, будто ища поддержки.

– Разве мужчины не проходят подготовку, прежде чем стать сержантами или получить другие звания? – настаивала Виктория.

– Она права, – сказал Закери. – Мужчины проходят подготовку. И у меня есть две женщины, которых я оставляю исполнять мои обязанности, когда отлучаюсь по другим важным делам. Они делают все, что делаю я, причем даже лучше, чем я.

Просперо поставил кубок на стол.

– Сама природа делает мужчину более способным выполнять функцию лидера!

– Похоже, что природа делает мужчину более склонным к приступам раздражительности, – холодно сказала Виктория. – Разве этим качеством лидера можно восхищаться?

Томпсон подошел к столу:

– Мистер Лоренс, если Хейда возьмет на себя все обязанности по домашнему хозяйству, которые обычно выполняет дворецкий, – а она способна великолепно справиться со всеми проблемами и критическими ситуациями, – я смог бы чаще работать на учебном плацу. – В его голосе слышалась надежда. – Я действительно получаю удовольствие от работы в лесу и люблю координировать проводимые там операции.

В зале поднялся шум, каждый из воинов принялся высказывать свое собственное мнение.

Рауль откинулся на спинку стула и спросил:

– Видишь, что ты сделала?

– Я всего лишь задала вопрос.

– Очевидно, этот вопрос пора было задать, – сказал он и, поднеся к губам ее руку, поцеловал.

Почти сразу же шум прекратился, и взгляды всех присутствующих снова были направлены на Викторию.

– Я рассмотрю все мнения, которые вы тут сегодня высказали, и завтра приму решение о том, которую из женщин сделать командиром, – сказал Рауль, кивнув Хейде и Просперо. – Но Томпсон прав, и вы меня извините за то, что я не подумал об этом раньше. Хейда, если тебя это устраивает, можешь взять на себя управление всем домашним хозяйством замка.

Она кивнула с характерной для нее сдержанностью и сразу принялась распоряжаться работой женщин, обслуживающих столы.

Просперо, наклонившись вперед, сказал, обращаясь к Виктории:

– Хейда обожает работу на открытом воздухе.

Виктория с удивлением взглянула на Хейду. Хрупкая, низкорослая и худенькая Хейда страшно хромала.

– Вы знаете, почему она предпочитает работать внутри дома, вместо того чтобы обучать женщин стрельбе? – спросил он.

– Нет. Мы с ней никогда не разговаривали об этом, – сказала Виктория.

– А это потому, что вы не хотите заводить здесь друзей.

– Да, я не хочу заводить здесь друзей, – не желая притворяться, сказала Виктория.

Он кивнул с многозначительным видом.

– Когда я встретил Хейду, ей было двенадцать лет. Здоровая, красивая, смелая, она была лучшим стрелком в стране.

Виктория уже поняла, что ей не хочется его слушать, потому что Просперо был явно настроен продолжить разговор и наклонился к ней ближе.

– Когда ей было пятнадцать лет, она отправилась на охоту, чтобы подстрелить какую-нибудь дичь и накормить семью. Должен сказать вам, что морикадийцам в этой стране не разрешается охотиться. Де Гиньяры считают, что все здесь принадлежит только им. Принц Сандре и его люди увидели ее, когда она подстрелила маленького кролика, – он рукой показал размеры животного, – ведь даже кролики в этой стране мелкие от недоедания. Она побежала. Принц и его люди погнались за ней по лесу. Но они были верхом на конях, а она охотилась пешая. Они гонялись за ней до тех пор, пока она не измучилась и не смогла больше бежать. Она упала, а они промчались галопом по ее телу. В результате этого у нее было раздроблено бедро и сломана нога. Решив, что она мертвая, они бросили ее и уехали, довольные тем, что совершили акт справедливости.

Виктория в ужасе взглянула на него, потом на Хейду.

Хейда заметила ее реакцию и, страшно хромая, направилась к главному столу.

– Она не умерла. Но после того случая она уже больше никогда не сможет бегать, стрелять и быть такой женщиной, какой должна была бы стать, – сказал Просперо, и глаза его вспыхнули ненавистью. – Она родила мне двоих детишек, но больше детей иметь не сможет. Она едва не умерла, родив нашего второго малыша.

Глаза Виктории защипало от слез.

– Довольно, Просперо, – сказал Рауль и чиркнул по горлу большим пальцем, показывая, что, мол, все сыты по горло.

Не обратив на него внимания, Просперо продолжил говорить с Викторией.

– А вы приехали сюда и хотите все изменить. Если бы вы страдали, как страдали здесь все мы, если бы видели, как голодает ваша мать и умирают ваши друзья, вы бы поняли, почему мы стали такими. И мы бы стали вас слушать.

Хейда подошла к столу, наклонилась и заглянула в глаза мужа:

– Просперо, я запрещаю тебе превращать меня в объект жалости. Не смей этого делать никогда и ни для каких целей. Так что придержи-ка лучше язык.

– Женщина! – воскликнул Просперо. Он вскочил и посмотрел на нее сверху вниз. – Не указывай мне, что я должен делать!

– Но кому-то нужно тебя остановить, – сказала Хейда в ответ.

И он присмирел.

– Мне пора выходить в патруль, – сказал он и направился к двери.

Виктория встала из-за стола:

– Я иду спать.

Глава 27

Виктории было все равно, что подумают люди. Ей просто хотелось остаться одной. Разумеется, ничего из этого не получилось. Рауль догнал ее до того, как она вышла из главного холла. Когда они поднимались по лестнице, он поддержал ее, положив руку на ягодицы, и вошел в спальню, следуя по пятам. Закрыв за собой дверь, он повернул ключ в замке.

Амайя давно приготовила комнату ко сну: постелила постельное белье на софу, разложила ночную сорочку Виктории, разожгла камин. Но каждый раз она вносила что-нибудь новенькое: то появлялась ваза с цветами, то розовые лепестки плавали в теплой воде для умывания. Сегодня Амайя зажгла по всей комнате свечи, в теплом свете которых даже Рауль казался человеком все понимающим и сочувствующим.

Она не могла этого вынести.

Схватив ночную сорочку и одеяло, Виктория бросилась в гардеробную, переоделась в темноте и, завернувшись в одеяло, вернулась в спальню. Рауль стоял на том самом месте, где она его оставила. Ждал.

Расстроенная и сердитая, она взглянула ему в лицо, желая, чтобы он ушел, готовая, если потребуется, бороться с ним.

Но он удивил ее.

– Извини за то, что так поступил с письмом твоей матери. – Он протянул ей руку. – Когда революция закончится, ты сможешь отослать его.

Ну нет. Ему не удастся так просто ее уговорить. И она не имеет намерения к нему прикасаться.

– Когда закончится ваша революция, я поеду и увижусь с ней.

– Да, конечно, ты так и сделаешь, – сказал он и опустил руку. Потом подошел к окну. – Ты близка со своей матушкой?

– Совсем нет, – сказала Виктория, сама не зная зачем признаваясь в этом. Возможно, потому, что он впервые доверился ей? Она добавила: – Не думаю, что она когда-нибудь беспокоится обо мне, но все же я ей пишу… потому что она моя мать.

– Ты путешествуешь по миру, твоя мать не беспокоится о тебе? – Он нахмурился.

Виктория прилегла на софу.

– Я ее первый ребенок. После смерти отца ей приходилось с трудом зарабатывать на жизнь, и мы чуть не оказались в богадельне.

– Это было бы смертным приговором для вас обеих.

– Все верно. Потом она вышла замуж за отчима. – Виктория натянула на себя одеяло до самого подбородка и подумала, что не следовало бы вообще начинать этот разговор, а уж если начала, то надо прекратить его немедленно. Младшая сестра Рауля Белл кое о чем догадывалась, но Виктория никогда никому не рассказывала правду о семье и своей матери. И теперь, начав говорить, она, кажется, не могла остановиться. – Отчим женился на ней, чтобы иметь хозяйку в доме, которая ухаживала бы за его детьми от первого брака. Так что у меня имеются еще восемь сводных и единоутробных младших сестер и братьев.

– Значит, твоей матушке приходится делить свое внимание между вами всеми. – Рауль подошел к ней и уселся на пол рядом с софой. – И все же она твоя мать.

Она повернула голову и взглянула на него.

Рауль смотрел на нее с нежностью, волосы, словно черный шелк, ниспадали до плеч. Он был так красив, что у нее защемило сердце.

– А вы любили свою мать? – спросила она.

– Она любила меня, – просто ответил он.

– Моя мама тоже меня любит. Я не хотела, чтобы у тебя сложилось впечатление, будто она меня не любит. Но я была ребенком неблагодарным. Хотела получить больше, чем мне положено по праву. Поэтому ей приходилось разрываться между мной и отчимом.

– Тебе приходилось быть сильной.

– Всего настолько, насколько это было необходимо, – поправила его Виктория.

Наконец он сделал свой ход. Этого хода она ожидала весь вечер. Он медленно улегся на софу рядом с ней, так что она оказалась между спинкой софы и его телом. Она затаила дыхание, но дальнейших ходов не последовало, если не считать того, что он заключил ее в свои объятия… Расслабившись, Виктория прижалась к нему и положила голову ему на грудь. Он держал ее в объятиях до тех пор, пока она не уснула.

Рауль вернулся в замок во второй половине дня. Едва он вошел в дверь, как Томпсон поспешил к нему навстречу:

– Устали, сэр?

– Длинный был день, – сказал Рауль и потер шею. – Но он принес хорошую прибыль и был во многом успешным.

– Вьенто выиграл скачку?

Рауль кивнул с удовлетворенным видом:

– Когда у нас две лошади за две недели вошли в число победителей, Морикадия привлекла внимание всех коннозаводчиков мира. А совершив две продажи на общую сумму более шестнадцати тысяч английских фунтов, я привлек особое внимание Жан-Пьера.

– Значит, все идет действительно так, как надо, сэр? – спросил Томпсон.

Рауль, не ответив, задумался. Вчера вечером за ужином он был свидетелем сцены, разыгравшейся между Просперо и Викторией. Тогда Просперо дерзко разговаривал с Викторией, после чего она сбежала из-за стола. Ему вспомнилось ее признание в том, что она не была близка с матерью. Еще неделю назад она бы ни за что не рассказала ему о таких глубоко личных подробностях своей жизни. Но теперь они, видимо, стали близки. Она ему доверяет.

Рауль нахмурился.

Он намеревался соблазнить Викторию, а не завязывать с ней романтические отношения, не влюбляться… Ему предстояло обеспечить победу революции. На любовь у него не было времени.

– Сэр… – окликнул его Томпсон, озадаченный затянувшимся молчанием Рауля.

– Пока я продолжаю появляться в игорных домах и водолечебных заведениях, мне удается отвлекать на себя внимание Жан-Пьера, – сказал Рауль, положив руку на плечо Томпсона. – Тогда он не замечает ни шпионов, которых я разместил в отелях и во дворце, ни звуков выстрелов в самых отдаленных частях леса.

– Надеюсь, вы правы, сэр.

– Осталось уже недолго, Томпсон. Мы уже почти готовы, – сказал Рауль, поднимаясь по лестнице.

– Сэр! – воскликнул Томпсон. Беспокойство в его голосе заставило Рауля остановиться. – Мисс Кардифф просила меня не говорить вам о классе, который вы дали ей для обучения, но прошла уже неделя, а положение так и не изменилось в лучшую сторону.

– У нее проблемы? – Раулю с трудом в это верилось.

– С вашего позволения, я сдержу свое обещание и не скажу вам. Лучше я покажу это вам, – сказал Томпсон и жестом пригласил Рауля следовать за ним.

Они подошли к входу в главный холл и остановились за стеной, откуда были слышны голоса – множество голосов, разговаривающих по-морикадийски. Потом послышался голос Виктории:

– Я пока еще не понимаю всего, что вы говорите на своем языке, но я подозреваю, что вы это знаете.

Ей ответил Просперо:

– Вы должны поскорее научиться. Мы же все знаем английский язык. Нам пришлось выучить его, чтобы обслуживать туристов, которые приезжают сюда и считают нас невежественными людьми.

– Мне жаль, что английские туристы считают вас невежественными людьми. Это глупо с их стороны. Но это не устраняет необходимость научиться правилам поведения, которые удовлетворяли бы людей любой национальности, – сказала в ответ Виктория.

Просперо расхохотался:

– У нас свои правила поведения. Они нас вполне устраивают.

Выглянув из-за угла, Рауль окинул взглядом главный холл. То, как сидели, стояли, разговаривали и смеялись его люди, было похоже на сборище стаи волков, наметивших жертву для убийства. И этой жертвой была Виктория. Она тоже это знала, но стояла перед ними, расправив плечи, не отступая и не сдаваясь, а упорно продолжая выполнять задачу, которую он перед ней поставил.

– Она вообще ничему не смогла их научить? – спросил Рауль, повернувшись к Томпсону.

– Сначала все ополчились против нее.

– Потому что она нагрубила Просперо?

– Никто не любит изменений. А поскольку изменениям все равно предстоит произойти, проще всего обвинить во всем мисс Кардифф.

– А как насчет женщин? Почему они ее не поддержали? Почему ее не поддержала Хейда?

Томпсон замялся.

– Потому что у нее здесь нет власти. По правде говоря… мне кажется, что проблему эту создали прежде всего женщины.

– Женщины?! За что же женщины могли невзлюбить Викторию? Тем более после того, как вчера вечером она выступала в защиту их прав?

– Они ее презирают. Презирают ее, потому что – извините, сэр, но я лишь повторяю то, что случайно услышал: «Она ничтожество, а не женщина».

Рауль почувствовал себя так, словно оказался в незнакомых лесных дебрях, где его подстерегают всяческие опасности.

– Почему они так говорят?

– Она спит в вашей спальне, но вы ее не хотите, – смущаясь сказал Томпсон.

– Что-о?

– Им известно, что между вами ничего нет.

В другое время Рауль посмеялся бы над словами Томпсона, но сейчас ему было не до смеха.

– Откуда им это известно?

– Люди судят об этом по вашему настроению.

– При чем здесь мое настроение? – удивился Рауль.

– Они знают… То есть они считают, что если мисс Кардифф будет доставлять вам радость, у вас улучшится настроение.

– Боже милосердный, да они просто сборище сплетников! – воскликнул Рауль. – Мисс Кардифф просила, чтобы ты не говорил мне о возникших у нее проблемах?

– Именно так. Она сказала, что либо заставит их уважать себя, либо нет, но сделает это сама. Я думаю, что гордость не позволит ей попросить у вас помощи.

Рауль взъерошил пятерней волосы и крепко задумался.

– В таком случае я пока не стану вмешиваться. Откровенно говоря, Томпсон, я поддержу мисс Кардифф в любой борьбе, – сказал он, направляясь к черной лестнице. Возле двери он оглянулся: – Я имею в виду любую борьбу, в которой я не являюсь ее противником.