Электронная библиотека » Кристина Генри » » онлайн чтение - страница 2


  • Текст добавлен: 25 ноября 2023, 08:12


Автор книги: Кристина Генри


Жанр: Ужасы и Мистика


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Два

Я

была слишком грязной, чтобы меня пустили в гостиную, а время, потраченное на мытье, означало, что учитель пения удалится, не преподав мне ненавистного урока. Топая босиком по лестнице (мои заляпанные подсохшей дрянью башмаки и носки сочли абсолютно непристойными для цивилизованного дома и унесли в чистку), я слышала, как Катрина извиняется перед ним.

От нотаций Катрины щеки мои пылали, но все же я была довольна тем, что увильнула-таки от часа занятий с учителем пения. Тем более я совершенно забыла, что сегодня вторник, а следовательно, изначально не планировала побега.

Две судомойки втащили наверх большую лохань. Обе они были явно раздосадованы появлением дополнительной работы, необходимостью снова спускаться и набирать воду просто потому, что я не способна вести себя как подобает нормальной женщине. Я игнорировала их гадкие взгляды. Никто и никогда не сделает из меня женщину, даже Катрина. Вот вырасту, обрежу волосы, убегу – и стану мужчиной где-нибудь там, где обо мне никто не слышал.

Катрина поднялась в мою комнату, когда я отмокала в горячей воде. Я тут же нырнула поглубже, так что из лохани виднелись только глаза да ноздри.

– Не смотри на меня волком, Бенте. – Катрина придвинула к лохани один из стульев и наградила меня особым взглядом, который приберегала для специальных случаев, – взглядом, говорящим о том, что терпение ее на исходе. – Знаю, тебе это не нравится, но ты уже слишком взрослая, чтобы носиться по округе этакой дикаркой. Все девочки твоего возраста уже умеют шить, петь и прилично вести себя на людях.

Я приподняла голову, чтобы рот оказался над водой.

– Я не хочу шить и петь. Я хочу скакать на коне, охотиться и быть фермером, как опа.

– Ты не можешь быть фермером, Бенте, но ты можешь стать женой фермера, как я. Неужели это так плохо?

Быть запертой в доме. Следить за слугами и покупками, организовывать вечеринки, кружки шитья и добрых дел. Кряхтеть от слишком туго затянутых корсетов, задыхаться в спертом воздухе гостиной, никогда не видеть солнца, кроме как выйдя под руку с мужем в церковь.

– Да, – содрогнулась я. – Звучит ужасно.

В глазах Катрины мелькнула боль, и я сразу пожалела о своих словах, но, когда она заговорила, все сожаления мигом исчезли.

– Очень плохо, что ты находишь это ужасным, поскольку все равно так и будет. Ты – девочка, девушка, которая вот-вот станет женщиной, и Бог свидетель, ты научишься вести себя как подобает.

– Я не научусь, потому что я не девочка, – пробурчала я и с головой ушла под воду, чтобы не слышать, что Катрина скажет в ответ.

Однако фокус не сработал, потому что она тут же выудила меня за косу.

– Ой!

Не так уж сильно ома тянула, но пусть все равно устыдится того, что сделала мне больно.

Она грубо расплела мою косу, бормоча что-то по-голландски. Выходя из себя, Катрина часто переходила на язык своих предков. Потом она взяла стоящую рядом с лоханью кружку, зачерпнула воды и вылила мне на голову.

– Твои волосы грязнее овечьей шерсти, – пробормотала ома, нещадно намыливая мою голову. – Даже свиньи чище тебя, Бенте.

Волосы – длинные, густые, вьющиеся – вечно мне мешали, так что я никогда толком не расчесывала и не мыла их, просто собирала в косу и засовывала под шляпу в надежде, что люди примут меня за парня. Это сработало бы где угодно, но только не в Лощине, где все знали меня и я знала всех. В Сонной Лощине укрыться не удалось бы. Мы были маленьким изолированным народом, оттого-то, наверное, Катрину так сердило мое поведение. Все в деревне знали, что ее внучка – неуправляемая и неженственная.

Но, опять-таки, в Лощине порой самые странные вещи оборачивались правдой. Если бы я достаточно долго сумела притворяться мальчишкой, все остальные могли бы в это и поверить.

Моя мать, Фенна, очевидно, была само воплощение женской красоты – светловолосая, голубоглазая, с идеальными манерами, совсем как Катрина. Бабушка просто восхищалась невесткой и всегда напоминала, что мне до Фенны ой как далеко.

Я никогда не знала матери. И она, и мой отец, Бендикс, умерли, когда я была совсем маленькой. Я их не помнила, хотя иногда, глядя на их портрет внизу, в большом зале, воображала, будто из глубин памяти на самом деле всплывают их лица или то, как они улыбаются, наклоняясь ко мне.

Я дулась все время, пока Катрина отскребала от грязи мои волосы, лицо и ногти. Состояние рук оказалось едва ли не хуже, чем головы, – земля буквально въелась под ногти, причем половина из них была сломана от лазанья по деревьям. Я молча страдала, когда Катрина наблюдала за мытьем всего остального, а потом она опрокинула на меня ведро воды, чтобы ополоснуть. Вода была такой холодной, что зубы мои застучали, и я яростно зыркнула на ому, вытирающую меня шерстяным полотенцем. Шерсть была грубой, совсем не такой, как тонкая пряжа, идущая на одежду, и когда Катрина закончила, кожа моя стала краснее спелого помидора.

Ома стояла и смотрела, как я одеваюсь, следя за тем, чтобы я не пропустила ни сорочки, ни платья, ни чулок, а потом расчесала мне волосы и подвязала их лентой. Голове стало тяжело, кожа на ней зудела, вьющиеся пряди болтались у лица и щекотали шею.

– Вот, – произнесла наконец Катрина, взирая на плоды своих трудов. – Теперь ты выглядишь нормальной девочкой. Иди вниз и почитай.

– Но я еще не обедала.

Кишки мои так и крутило от голода. Большую часть дня я провела на свежем воздухе, и теперь, успокоившись, тело напоминало мне, что с завтрака прошло довольно много времени.

На миг перед мысленным взором мелькнуло лежащее на тропе тело Кристоффеля. Но я отогнала видение, засунула его на ту дальнюю полочку мозга, где хранила все «неподобающее», огорчительное и расстраивающее пищеварение. Я ведь не должна знать о Кристоффеле, а значит, не могу говорить о нем с Катриной. Да и в любом случае лучше вообще об этом не думать. Лучше попререкаться с бабушкой насчет еды и уроков.

– Обед ты пропустила, поскольку болталась в лесу, где тебе не место, так что потерпи до ужина, – заявила Катрина. – И не вздумай прокрасться в кладовку.

Я выскочила из комнаты, громко топая, чтобы она знала, как я зла – на тот случай, если вдруг не догадалась об этом по моему сердитому взгляду.

Читать? Без обеда?

Это было нечестно, ужасно нечестно, ей бы такое не пришло в голову, не считай она меня девчонкой. Будь я мальчиком, меня бы баловали, прощали, позволяли мне делать все, что я хочу, и есть все, что я хочу, ведь мальчики должны расти большими и сильными. А девочки должны быть гибкими и стройными, как ивы, с тонкими белыми ручками и крохотными ножками. Катрина постоянно ограничивала меня в еде, говоря, что я ем слишком много для представительницы своего пола и если продолжу в том же духе, то стану толстой, как дуб.

Я не понимала, при чем тут количество еды, ведь ничто в мире не сделало бы меня меньше. Не было у меня ни тонких ручек, ни изящных ножек. Не было и никогда не будет. Телосложением я пошла в деда – я уже стала выше всех деревенских девочек моего возраста, да и большинства мальчиков тоже. Руки у меня были большими и грубыми, а обувь мне приходилось менять каждые три месяца, чтобы большие пальцы не протирали кожу на носках башмаков. На щеках моих не наблюдалось ни капли нежного жирка, как у прочих девчонок. Подбородок выдавался вперед, как у Брома, и на ямочку на нем обнаруживался разве что легкий намек. Плечи у меня были широкими, а ноги – длинными, как у жеребенка. Я никогда не смогла бы стать такой, как другие деревенские девушки, и моя неприязнь к Катрине отчасти проистекала из ее упрямой веры в то, что, изменив поведение, я и выглядеть буду иначе. Женственнее.

– Ты недостаточно работаешь над собой, Бенте, – говорила ома, разглядывая меня с головы до ног так, что я чувствовала себя свиньей на продажу.

«А ты и есть свинья, – мрачно размышляла я, – свинья на продажу, которую свяжут и вручат тому, кто даст бо`льшую цену, когда придет время, – какому-нибудь безвольному бледнолицему мальчишке с хорошими перспективами, который будет ожидать, что ты будешь тихой и покладистой».

– Никогда, – буркнула я себе под нос, ворвавшись в гостиную и бухнувшись в одно из кресел. – Никогда я не прогнусь ни перед одним мужчиной.

На столике рядом с креслом лежало несколько скучнейших сборников стихов. Я выбрала книжку наугад, открыла ее, но мысли мои почти сразу вернулись к тому, что мы с Сандером видели в лесу. Кто оторвал и забрал голову и руки Кристоффеля? Кто вообще способен на такую жестокость? Для чего это было проделано?

Открылась и закрылась дверь кухни, и зычный голос прогремел на весь дом:

– Катрина! Я вернулся.

– Опа, – выдохнула я, отшвырнула занудные стихи и выскочила в холл.

Он стоял у подножия лестницы, такой громадный, такой живой, что, казалось, весь воздух в комнате стягивается к нему. Услышав мои шаги, опа повернулся, широко улыбнулся и раскинул руки.

Я бросилась в его объятия, потому что, хотя я и большая, мой опа гораздо, гораздо больше и, если захочет, все еще может поднять меня, как ребенка. Он сильно-сильно стиснул меня, и только теперь я поняла, что печальный вид маленького мертвого тела Кристоффеля встревожил меня куда больше, чем хотелось бы признавать.

– Ну, как дела у Бен? – спросил дед, ставя меня на пол и заглядывая в глаза.

Больше всего мне в нем нравилось то, что он всегда задавал мне вопросы и, кажется, интересовался ответами, уделяя такое же внимание, как любому взрослому.

– Что случилось, Бен?

Опа всегда понимал, когда меня что-то беспокоило. Мне не хотелось, чтобы единственный и неповторимый Бром Бонс считал меня слабой, к тому же не терпелось поговорить с ним о Кристоффеле. Только нужно было быстренько убедить его, что я заслуживаю информации, ведь как только Катрина узнает, что случилось, тема окажется под запретом. Катрина всегда запрещает обсуждать при мне все интересное.

– Я просто немного проголодалась, вот глаза и слезятся.

Это была чушь, конечно, и Бром, несомненно, это понимал, но, как человек мудрый, он понимал и то, что мое оправдание означало: в данный момент мне не хочется говорить о тревожащих меня вещах.

– Так иди и попроси у Лотти хлеба с маслом, – сказал Бром. – Она дала мне ломоть, когда я пришел, и там осталось еще кое-что от вчерашней буханки.

– Она не пойдет ничего выпрашивать у Лотти, – заявила Катрина, спускаясь по лестнице. – Бенте запрещено есть что-либо до ужина.

При виде Катрины на лице Брома расплылась его обычная ухмылка, но при ее словах улыбка исчезла. Он перевел взгляд с нее на меня – и вновь на нее.

– В чем дело, Катрина? Почему бы Бен не съесть кусок хлеба? Не так уж мы бедны.

Катрина остановилась на лестнице, оказавшись чуть выше Брома и вне его досягаемости. У меня создалось впечатление, что сделала она это нарочно, поскольку Бром имел привычку хватать ее и обнимать до тех пор, пока она с ним не соглашалась. Для стариков они были до отвращения романтичны. А вот такой маневр означал, что ома не собирается позволять мужу отвлечь себя.

– Бенте пропустила урок с учителем пения, – сообщила Катрина.

Бром подмигнул мне, предварительно убедившись, что голова его повернута так, чтобы Катрина этого не увидела.

– Ну же, любовь моя, мне и самому никогда не нравились уроки музыки. Нельзя винить Бен в том, что ей не хочется торчать в гостиной, когда до зимы осталось всего несколько славных осенних деньков.

Вот почему я любила опу больше всех на свете. Он понимал. А Катрина – она даже не пыталась понять меня. Ей лишь хотелось, чтобы я вписалась в ее представление о мире.

– Она должна учиться вести себя как леди, Бром! Это ее обязанность, она должна учиться музыке и манерам, а не носиться по лесам, точно дикий зверь. Для беготни она уже слишком взрослая.

– По лесам? – Взгляд Брома заострился. – И где ты играешь в лесу, Бен?

Тут я сообразила – мне следует уклониться от ответа, ведь если Катрина узнает, что я последовала за мужчинами в чащу, неприятности меня ждут посерьезнее тех, в которые я влипла сейчас. Но вмешательство Катрины избавило меня от необходимости лгать.

– Неважно, где именно, – заявила ома. – Она вообще не должна ходить в лес! Ей там не место! Неужели ты не слышал ни слова из того, что я сказала?

– Бен, иди на кухню и попроси у Лотти хлеба с маслом.

Сказав это, Бром наградил Катрину серьезным взглядом, означающим, что он хочет поговорить с ней наедине. Но она его не поняла, поскольку слишком сердилась. Катрина увидела только, что Бром ей прекословит.

Но я поймала его взгляд и поняла его значение: Бром собирался рассказать Катрине, что он и другие мужчины нашли в лесу этим утром.

– Я же сказала, она не… – начала Катрина.

– Спасибо, опа! – быстро перебила ее я и кинулась на кухню прежде, чем ома закончила фразу.

Если буду сидеть тихо (и у самой двери), то, может, услышу их разговор, подумала я.

Кухню с холлом соединял короткий коридор, расположенный под таким углом, что любой, вышедший из дверей залы, оставался невидимым для тех, кто находился в кухне. Я слышала, как Лотти лениво беседует с одной из судомоек. Их тихие голоса время от времени прерывались взрывами смеха. Из кухни плыли вкусные запахи тушеного мяса с пряностями и свежеиспеченного хлеба, так что в животе заурчало от голода. Но я решила не обращать на это внимания. Куда важнее было услышать, что скажут Катрина и Бром. Я чуть-чуть приоткрыла дверь – благо та открывалась в обе стороны, чтобы слуги, несущие подносы с блюдами и чаем в гостиную и из нее, толкали створку – и прислушалась, затаив дыхание.

– …спасибо, что не подрываешь мой авторитет в глазах девочки, Бром, – язвительно говорила Катрина. – Оттого-то она и носится распущенной дикаркой, что знает – ты всегда встанешь на ее сторону.

– Да-да-да, – тихо рокотал Бром.

Я их не видела, но представила, как он водит широкими ладонями по ее плечам, как делает всегда, когда ома выходит из себя. Только сейчас мне пришло в голову, что Бром частенько обращается с Катриной как с норовистой лошадью, которую просто нужно успокоить поглаживаниями и кусочками сахара.

– Ничего не могу поделать. Она так напоминает мне своего отца, – сказал Бром.

– Ну да, и посмотри, к какому концу он пришел. Будь он более осторожен и менее дик…

Она умолкла. А я нахмурилась. О чем это Катрина? Мой отец, Бендикс – меня назвали в его честь, чтобы Бром мог звать нас обоих «Бен», – и моя мать, Фенна, умерли от лихорадки, прокатившейся по Сонной Лощине, когда я была совсем крохой. При чем тут неосмотрительность отца? Подхватить лихорадку может всякий, размышляла я, осторожен он или нет. Все в руках Божьих – так, по крайней мере, всегда утверждал пастор.

– Катрина, – теперь в голосе Брома звучал упрек, – как ты можешь такое говорить о собственном сыне?

Ома вздохнула. То был усталый и печальный вздох. Такими вздохами она всегда награждала меня.

– В любом случае, – продолжил Бром, не дав Катрине ответить, – твои слова важны, поскольку связаны с тем, что я хочу тебе сообщить. Сегодня утром в лесу Юстус Смит обнаружил тело.

О, это все объясняет. А я-то гадала, отчего тот, кто нашел Кристоффеля, не забрал труп в Лощину сразу. Юстус Смит был моим ровесником, и, полагаю, увидев мертвеца, он в панике бросился домой. А может, он вовсе и не находил Кристоффеля. Они были приятелями, поэтому, вполне возможно, Юстус был с Кристоффелем, когда… ну, когда случилось то, что случилось. А что именно, мы не знаем.

И снова я ощутила слабую щекотку на задворках сознания, словно забыла что-то важное. Но тут Катрина опять заговорила, и все мое внимание сосредоточилось на беседе, не предназначавшейся для моих ушей.

– Что он делал в лесу, вместо того чтобы помогать своему отцу? – спросила Катрина. – Мне казалось, он ходит у Дидерика в подмастерьях?

– Не знаю, почему мальчика не было в кузнице, – нетерпеливо ответил Бром. – В отличие от тебя, Катрина, я не держу в голове дела всех на свете. Знаю только, что, когда я вышел от нотариуса, мимо пронесся Юстус с белым как мел лицом, и на руках его была кровь.

– И ты, естественно, последовал за ним и оказался втянутым в это дело. Всегда-то тебе надо быть в центре событий, Бром.

– Ты не права.

– Права. Но продолжай.

– Ну, я поймал паренька за руку и спросил, все ли с ним в порядке, и он сказал, что наткнулся в лесу на тело другого мальчика, но не уверен, кто это, поскольку у убитого нет головы. Хотя, подозреваю, он знал, только боялся сказать.

Катрина охнула:

– Нет головы?

– Ни головы, ни рук.

Раздался какой-то звук, как от шлепка, и голос Катрины зазвучал приглушенно. Должно быть, она зажала ладонью рот.

– Как у Бендикса.

Я окаменела.

Как у Бендикса? Как у моего отца? В каком смысле? Как может человек, умерший от лихорадки, лишиться головы и рук?

– Это был Кристоффель ван ден Берг, Катрина, – сказал Бром.

Ома заплакала, и я услышала шорох одежды. Значит, Бром обнял ее.

– Ох, бедная его мать. Бедная, бедная его мать, – повторяла Катрина снова и снова.

Мне стало немного жаль, что я недавно была так груба с ней. Знала ведь, как ей тяжело. Каждый раз, когда смотрела на меня, она видела своего потерянного сына – и свою неспособность сделать из меня юную леди, которой, по ее мнению, я должна быть. Надо бы быть к ней добрее, подумала я, но это так трудно, ведь то, чего она хочет для меня, и то, чего я сама для себя хочу, – вещи абсолютно разные.

Я аккуратно притворила дверь, чтобы Катрина и Бром ничего не заметили, и на цыпочках двинулась по коридору. Лотти – кухарка – и Элиза, одна из ее помощниц, сидели за длинным рабочим столом, чистя картошку к ужину. Рядом остывали два круглых золотистых хлеба. Когда я вошла, Лотти подняла взгляд.

– О, мастер Бен! Чем могу помочь? – воскликнула она.

Лотти обращалась ко мне как к мальчику потому, что я просила ее об этом, и потому, что была моим другом.

– Опа прислал меня за хлебом с маслом – он сказал, что от вчерашней буханки еще остался кусок.

– Ну, положим, мы с Элизой только что с этим куском покончили, – улыбнулась Лотти, – но, если хочешь, можешь взять ломтик сегодняшнего. Он еще теплый, только что из печи.

– Да, пожалуйста.

Даже если бы Лотти и Элиза не доели вчерашний хлеб, кухарка все равно дала бы мне свежего. Как я уже говорила, Лотти была моим другом и наперсницей и хлопотала надо мной, как утка над своим утенком.

– Займись картошкой, Элиза, – сказала Лотти и встала, чтобы взять нож и масло.

Элиза с кислой миной недовольно покосилась на меня. Она не была моим другом и наперсницей. В сущности, Элиза, как и большинство слуг, меня недолюбливала и мной возмущалась, видя во мне источник лишней работы, как те судомойки, которым пришлось посреди дня таскать по лестнице воду для моей ванны, а сейчас вот Элизе, похоже, придется самой дочищать картошку, пока Лотти обихаживает меня.

Что ж, так и оказалось, поскольку следующие четверть часа Лотти мазала мне хлеб маслом, наливала чай, а потом сидела и болтала со мной вместо того, чтобы скоблить бурые клубни. Элиза изо всех сил пыталась прожечь во мне дыры яростным взглядом, но я оставалась непроницаемой. В любом случае главная кухарка тут была Лотти, и она не обязана чистить картошку, если не хочет. Она имела полное право перепоручить эту задачу помощнице.

Я тоже старалась – старалась выглядеть бодрой и жизнерадостной ради Лотти, но разум мой бурлил и кипел. Катрина сказала, что мой отец умер так же, как умер Кристоффель. Было совершенно очевидно: это означало, что мой отец умер вовсе не от лихорадки, – но почему же никто и никогда не говорил мне об этом? В Лощине почти невозможно было сохранить что-нибудь в тайне. И если мой отец погиб так страшно – и больше десяти лет назад, – то почему появилась новая жертва? Значит, в тот раз преступника не поймали?

Конечно не поймали, дурочка. Если бы поймали, об этом знали бы все, и вместо того, чтобы при виде Кристоффеля рассуждать о Всаднике, мужчины говорили бы о моем отце и о том, кто убил его. Если только это и вправду не сделал Всадник.

Наконец Лотти встала и засуетилась, готовясь к ужину, а я умыкнула из кладовки яблоко (по-прежнему игнорируя жгучее негодование Элизы) и выскользнула через заднюю дверь.

Наш огород раскинулся всего в нескольких шагах от дома. Время летних овощей вышло, только зеленые травы еще покачивались, приветливо кивая мне.

За огородом простирались обширные поля ван Тасселя – ныне ван Брунта. Пшеницу уже убрали, превратив золотистое покрывало в грубые обезглавленные стебли. Вскоре и сено будет собрано и продано тем, кто держал скотину, как корм на зиму.

За пшеничными полями располагался большой зеленый участок для овец. Несколько лет назад Бром решил, что ему хочется стать еще и овцеводом. Катрина сочла его идею абсурдной, но Бром настоял, и они завели небольшое стадо.

Опа практически нянчился с этими овцами. Катрина неодобрительно говорила, что с овцами он обращается лучше, чем с большинством людей. В ответ на обвинение Бром заявил, что его метод позволит вывести превосходных овец – и, как всегда, одержал победу. Шерсть его о`вцы давали исключительную, не говоря уж о мясе. Вскоре он вытеснил с рынка всех прочих овцеводов – никто больше не желал покупать их жилистую баранину.

Людей такое поведение обычно возмущает, но добродушному Брому вскоре все простили. Он помог нескольким оставшимся не у дел овцеводам освоить другие профессии, ссудив их деньгами, чтобы они могли начать новое дело. Конечно, все деньги вернулись к нему с процентами, так что мошна ван Брунтов становилась все толще и толще. Но мало кто ставил Брому в заслугу именно ум. Вообще-то большинство обитателей Лощины считали Брома тупицей, которому повезло в браке, однако проницательностью мой опа не уступал никому.

Я зашагала к овечьему загону, крутя в руке прихваченное яблоко и терзаясь думами о Кристоффеле. Непонятные слова Катрины «как Бендикс» открывали несколько весьма тревожных возможностей. Мозг мой работал в шести направлениях разом.

Катрина и Бром всегда говорили мне, что мои родители умерли от лихорадки. Если это неправда, думала я, если Бендикс был убит, как Кристоффель, то что насчет моей матери? Она-то действительно умерла от лихорадки? И знает ли еще кто-нибудь о том, что на самом деле случилось с моим отцом, или эта тайна известна лишь Катрине и Брому?

Бендикс умер больше десяти лет назад. Значит ли это, что Всадник без головы забрал его голову и руки, как у Кристоффеля? Или это среди людей Лощины скрывается убийца – убийца, здоровающийся с соседями, торгующий овощами, сидящий плечом к плечу с другими в таверне?

Я шла и размышляла, почти не замечая творившегося вокруг, и уже почти дошла до загона, когда увидела, что овцы толпятся у самой изгороди. При моем приближении они не отодвинулись, не заблеяли. Они так и стояли, тесно прижавшись к друг к другу и являя собой единую дрожащую массу.

Может, где-то рядом волк или лиса?

Солнце садилось – с моего возвращения домой прошло куда больше времени, чем я полагала, – и его предзакатное сияние не давало толком что-либо разглядеть. Впрочем, мне показалось, что в дальнем конце луга, у редких деревьев, отделяющих земли ван Брунтов от соседней фермы, темнеет какой-то приземистый силуэт.

Я прищурилась, не уверенная, действительно ли вижу там какое-то животное или просто лучи слепят мне глаза.

Темный силуэт словно бы развернулся – нет, разогнулся, мягко и плавно, и я удивилась: разве животное может стоять как человек?

И тут у меня перехватило дыхание, ведь на миг мне показалось, будто я увидела глаза, устремленные на меня, – глаза, которых просто не могло быть, поскольку ни у одного человека не бывает подобных глаз: горящих, влекущих, таких, что вцепляются в душу и тащат, тащат ее, вытягивая через рот.

Начав задыхаться, я резко отвернулась. Застывшие пальцы выронили яблоко. Крепко зажмурившись, я принялась шепотом повторять, снова и снова:

– Там ничего нет. Это только твое воображение. Там ничего нет. Это только твое воображение.

Через пару минут ледяной страх сменился смущением. А вдруг кто-нибудь меня сейчас увидит? Вдруг Бром обнаружит, что я веду себя, точно глупый маленький ребенок, придумавший себе буку?

Выпрямившись, я заставила себя вновь посмотреть на поле.

Никакого силуэта там больше не было.

Конечно, ничего там такого нет, тупица.

Овцы блеяли и пыхтели, хотя ни одна из них так и не отошла от ограды. Что-то все еще пугало их.

Солнце скрылось за деревьями и уже не слепило меня, но тени стали длиннее. Я взобралась на изгородь, пристально разглядывая то место, где, как мне показалось, я кого-то увидела.

Там, на земле, лежало что-то белое.

Одна из овец умерла. Это и всполошило остальных.

Можно было бы побежать сейчас прямо к Брому, но, поразмыслив, я решила, что лучше будет, если я сначала все выясню наверняка. В конце концов, я же не боюсь. Я вполне способна сама выйти на луг.

Хотя, когда я перемахнула через забор, ноги мои дрожали. На секунду я и забыла, что на мне глупое, неудобное платье. Подол зацепился за гвоздь и, конечно, тут же порвался.

Я мысленно выругалась. Катрина непременно заставит меня чинить прореху, а шью я ужасно, как ни стараюсь. Правда стараюсь, а она не верит и, если стежки выходят кривые, заставляет меня все распарывать и начинать сначала.

Овцы и не думали сдвигаться с места при виде меня. Даже если их тревожила смерть в их рядах, вели они себя все же странно. Овцы по натуре пугливы, а наши вообще признавали лишь Брома. Они должны были разбежаться, едва я влезла в загон.

Пересекая луг, я притворялась, будто сердце мое вовсе не колотится как безумное. Я не собиралась разворачиваться, пока не выясню, что там произошло у рощицы.

Поднявшийся ветер раздувал порванную юбку так, что та захлестывала лодыжки. Ветер нес сухой запах палой листвы, смешанный с ароматом увядающей травы (обильно унавоженной овцами) и с чем-то еще. С резким духом недавней смерти, крови, требухи… и тоски.

Я выросла на ферме. Не раз видела, как умирают животные, как их режут к обеду, как они дохнут от старости. Я не боялась мертвых, но что-то в этом ветре заставило меня остановиться.

– Не будь ребенком, Бен, – сказала я себе, заставляя ноги двигаться.

Мертвая овца лежала рядом с деревьями, так близко, что их тени укрывали тушу, словно плащом. Я различала лишь серовато-белое пятно в траве – пока не подошла вплотную.

А потом я смотрела, и смотрела, и смотрела – ведь не могла же я на самом деле видеть то, что, мне казалось, видела.

У овцы не было головы.

И копыт.

Шея оканчивалась впадиной, глубокой, зияющей, внутри которой виднелись какие-то розовые и красные скользкие ошметки.

Но самым странным было то, что крови почти не было.

Нет, немного, конечно, было – капли, пятна, брызги. Но ничего похожего на то, что я ожидала увидеть. Никаких луж – а ведь кровь должна была просто хлестать из шеи, когда овца лишилась головы.

«И впрямь, – подумала я, но мысли мои отдавались в голове, будто чужой далекий голос, – то же, что и с Кристоффелем. На тропе возле него темнели брызги крови, но ее было совсем не столько, сколько должно быть, когда человеку отрубают руки и голову».

Я не могла отвести глаза от обезглавленной овцы. Какой-то абсурд, думала я, правда, даже смешно. Зачем кому-то овечьи копыта, не говоря уже о голове? Я твердила себе, что это просто комедия, но смеяться отчего-то не хотелось.

Это, наверное, была какая-то злая шутка, а может, предупреждение. Я вспомнила, как Дидерик Смит спорил в лесу с Бромом, и то, что именно его сын нашел тело Кристоффеля.

И что это значит?

Оторвав взгляд от овечьей туши, я уставилась на ближайшие деревья. Что, если тот, кто сотворил это, прячется там, наблюдая и ожидая реакции на свои действия? Что, если Дидерик Смит или его паршивец сын (а он паршивец, правда, плаксивый сопляк, спешащий наябедничать взрослым, мол, ты похлопал его по плечу и ему это не понравилось, зато с радостью изводящий любого, кто, по его мнению, не способен дать ему отпор) затаились рядом?

Внезапно разъярившись, я шагнула к деревьям и заорала:

– Эй! Дидерик Смит! Вам это с рук не сойдет, слышите? Вам не запугать ван Брунтов!

Никакого ответа – ни шелеста, ни шороха, ни ответного крика. Но кто-то следил за мной. Я была в этом уверена. Я чувствовала на себе его тяжелый взгляд, его интерес, его…

Голод?

Ощущение было таким сильным, таким… неоспоримым. Кто-то был там, смотрел на меня. Кто-то очень голодный.

А потом до меня донеслось одно тихое слово, почти шепот:

– Бен.

И я побежала.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации