Текст книги "Всадник. Легенда Сонной Лощины"

Три

М

не было все равно, следят ли за мной. Меня не интересовало, узнает ли Бром, что я струсила. Я неслась вперед, поскольку хотела прожить еще один день и была абсолютно уверена, что если задержусь еще хоть на миг, то не проживу даже его.

Овцы не разбежались при моем приближении, как делали обычно. Они так и стояли, прижавшись к ограде, одним большим неделимым стадом.

Они тоже знают. Знают, что оно все еще там. Овцы боятся, что, сдвинувшись с места, привлекут к себе внимание и прячущийся в роще вернется за ними.

Я перемахнула через забор, наплевав на платье, и неуклюже плюхнулась в грязь по ту сторону ограды. Кое-как поднялась и понеслась к дому.

Неожиданно как-то стемнело. Повсюду лежали длинные синеватые тени. Кухонная дверь отворилась, выплеснув наружу теплый желтый свет, и в проеме возник изящный силуэт. Катрина. Никогда, никогда еще я ей так не радовалась!

– Бенте! – позвала она. – Бенте!

Я бросилась к ней, не в силах ответить: страх душил меня, лишив голоса.

Потом ома заметила меня, и мне не нужно было видеть ее лицо, чтобы понять, что она раздражена:

– Где ты была? Тебе нужно еще поиграть на пианино перед ужином…

Свет из проема упал на меня, и Катрина осеклась при виде моего рваного платья и грязи на моих руках и лице.

– Ради всего… Ты же только что приняла ванну, Бенте! А теперь посмотри на себя!

– Там…

– Какой смысл тебя вообще одевать? – бушевала она. – Вот заставлю тебя разгуливать голышом, и не придется утруждать себя пошивом новых нарядов! И никто больше сегодня не потащит по лестнице горячую воду для тебя! Ничего, помоешься и холодной!

– Но там…

– Я уже говорила, тебе пора перестать вести себя точно дикий зверь, а ты сразу берешься за старое и делаешь в точности то, что я просила тебя не делать.

Катрина потянулась к моему уху, готовая схватить и выкрутить его и затащить меня в дом, на виду у прислуги, унизив перед ними. Я уже сильно переросла ее, и ее трюк работал лишь потому, что я не сопротивлялась. Она, как-никак, моя бабушка, она вырастила меня, и я всегда полагала, что лучше не заходить в своем бунтарстве слишком далеко.

Но сейчас я была напугана и – да, немного злилась, ведь она никогда не давала мне высказаться, всегда ругала меня за то, что я хочу быть самой собой, да и любой дурак бы сейчас увидел, как я расстроена, любой дурак, но только не она – ей было все равно, ее заботили только разодранный подол и грязь на руках.

Так что когда она потянулась к моему уху, я отпрянула, не давая дотронуться до себя, и глаза Катрины расширились от потрясения и ярости.

– Ты, маленькая… – начала она.

Но я перебила ее:

– Там, на поле, в загоне, мертвая овца, и опе надо немедленно пойти туда.

– Это не оправдание…

– Немедленно! Я не ступлю в дом, пока он не выйдет. Кое-что случилось.

Что-то в моем лице или голосе наконец пробилось сквозь гнев Катрины. Она на секунду прищурилась, глядя на меня, потом уронила:

– Элиза, сходи позови хозяина.

Бром, несомненно, сняв куртку и закатав рукава, работал сейчас в своем кабинете, сгорбившись над листами бумаги, исписанными подробностями жизни фермы.

Мы с Катриной дожидались деда в молчании. Она глядела на меня так, будто никогда прежде толком не видела. Я тоже смотрела на нее, не желая сдаться и отвести взгляд первой.

Брома я услышала раньше, чем увидела. Услышала его низкий рокочущий голос и тяжелые шаги на лестнице. Все в Броме – не только его смех – наводило на мысли о приближающейся грозе. Вот ты слышишь его вдалеке – и вот он уже здесь.

Он положил руки на плечи Катрины и с любопытством уставился поверх ее головы на меня:

– Что стряслось, Бен?

И тут меня опять захлестнул ужас, ужас, которым я захлебывалась с тех пор, как увидела тень, склонившуюся над мертвой овцой. Но на нас с жадным, неприкрытым любопытством пялились высунувшиеся из кухни слуги, а я не хотела показывать им свой страх. Им и Катрине.

– Можно поговорить с тобой тут, снаружи? Возьми лампу. – Я очень гордилась тем, что голос мой не дрожал.

Мне было очень важно показать Брому, что я смелая, совсем как он. Очень важно, чтобы он не увидел во мне глупого маленького ребенка.

Бром наклонил к плечу голову, озадаченно, по-собачьи глядя на меня.

– Овцы встревожены, – начала я.

Но тут вмешалась Катрина:

– Ты вытащила своего деда из кабинета ради такой ерунды? Сейчас не время беспокоиться об овечьих настроениях.

Я знала, что она любит меня, правда любит, и, возможно, я тоже любила ее, где-то в глубине души, под толщей обиды и негодования. Но иногда она необычайно злила меня.

Бром, наверное, все понял по моему лицу и заговорил первым, не дав мне брякнуть что-нибудь, о чем бы я потом пожалела:

– Ну же, любовь моя, давай дадим Бен шанс объяснить.

– Опа, ты можешь просто пойти со мной? Я хочу показать тебе кое-что.

Бром, видимо, решил, что мне лучше находиться подальше от Катрины, пока меж нами не разразилась война, поэтому сказал:

– Я прихвачу лампу. – И скрылся в кухне.

Мы с Катриной ждали, сверля друг друга взглядами, готовые взорваться при малейшей провокации. Но я ее провоцировать не собиралась – чтобы удержаться на высоте.

Вернувшись, Бром вежливо бросил Катрине:

– Извини, любовь моя. – И проскользнул мимо нее, высоко держа зажженную лампу.

Едва Бром присоединился ко мне, я забыла о Катрине. Сейчас имело значение только то, что находилось за овечьим загоном.

Уже почти совсем стемнело, небеса обрели глубокий иссиня-черный вечерний оттенок. Как только мы оказались вне пределов слышимости Катрины, я рассказала Брому о странном поведении овец и о трупе, обнаруженном мной на лугу, – туше без головы и копыт.

Дед пристально посмотрел на меня, а когда я неосмотрительно добавила:

– Совсем как Кристоффель, да? – взгляд его обострился.

– Что ты об этом знаешь? – резко спросил он – куда резче и суровее, чем обычно разговаривал со мной.

Но прежде, чем я ответила, он покачал головой.

– Неважно. Катрина сказала, ты играла в лесу. Не с мальчишкой ли Смита ненароком, а?

– С этим? Конечно нет.

Я попыталась вложить в голос как можно больше презрения, но получилось не очень, потому что я уже запыхалась. Бром шагал широко, и мне приходилось бежать чуть ли не вприпрыжку, чтобы не отставать.

– Хорошо. Его отец – узколобый фанатик, и сына он пытается превратить в свое подобие.

На миг мне показалось, что я легко отделалась, но тут опа добавил:

– О Кристоффеле и о том, что ты делала в лесу, мы поговорим позже.

Я поморщилась. Катрина наверняка узнает, и вот тогда мне придется туго. В свете лампы Бром заметил мою гримасу.

– Ничего, Бен, не беспокойся, проблем у тебя не будет, – хохотнул он. – Что бы ты ни сделала, я был бы лжецом, кабы заявил, будто не сотворил бы ничего подобного в твоем возрасте. А может, чего и похуже. Но дело-то в том, что у нас странное происходит, а мне не хочется говорить об этом там, где что… то есть – кто – угодно может услышать.

К этому времени мы уже добрались до овечьего загона, и я с любопытством уставилась на Брома. Странная, однако, оговорка – опа, несомненно, собирался сказать «что угодно».

Но это же просто смешно. Бром не верит ни в духов, ни в призраков, в отличие от всех остальных в Лощине.

Бром поднял лампу повыше, осветив сбившееся в кучу стадо.

– Что случилось, маленькие мои? – проворковал он. – Что вас напугало?

Обычно овцы, едва завидев Брома, радостно блеяли и окружали его, но только не сейчас. Пара животных тихо и нервно бекнули, но никто не шевельнулся и не отделился от стада.

– Где, говоришь, ты видела мертвую овцу, Бен?

Я показала.

– На дальней стороне загона, возле деревьев.

Бром перекинул ноги через изгородь: сначала одну, потом другую. Я тоже решительно полезла через забор, но дед покачал головой:

– Нет, ты останешься здесь, Бен.

Я вспыхнула. Наверняка он велел мне остаться, потому что думал, будто я боюсь, а это неправда! Ну, Бром, не ожидала от него…

– Я не боюсь!

– Знаю, что не боишься. Но, кто бы ни убил ту овцу, он может все еще прятаться там. А я не хочу, чтобы ты пострадала. Я уже потерял твоего отца. И не хочу потерять и тебя тоже.

Бром почти никогда не говорил о Бендиксе так. Он рассказывал счастливые, забавные истории, словно пытаясь привить мне память об отце, которого я никогда не знала. Печаль опы острой иглой кольнула меня в сердце.

– Ничего со мной не случится, – пробурчала я. Мысль о том, что меня оставят не у дел, была невыносима. – Кроме того, почему ты собираешься идти туда один, если там опасно? Я должна присмотреть за тобой. А еще не думаю, будто то, что убило овцу, по-прежнему там.

Бром прищурился:

– Почему ты так считаешь?

– Раньше, когда я стояла там, я чувствовала, как на меня кто-то смотрит. А сейчас не чувствую.

Я не сочла нужным упоминать о странной фигуре, которую видела, или о тихом голосе, который слышала. Бром сказал бы, что это всего лишь мое воображение, или, хуже того, мог счесть меня трусихой. А я не трусиха. Я точно не испугалась.

Бром пристально посмотрел на меня. Когда он смотрел на меня так, у меня всегда возникало странное ощущение, что он пытается заглянуть в глубину моих глаз и прочесть все мои тайные мысли. Наверное, Бром просто чувствовал, когда я пытаюсь что-то скрыть.

– Хорошо. Тогда давай поторопимся. Твоя ома спустит шкуру с нас обоих, если ужин сгорит из-за того, что нас ждали слишком долго.

Я одолела ограду, опять услышала треск рвущейся ткани и поморщилась. Потом Катрина долго будет перечислять все мои грехи – и непременно заставит чинить платье.

Бром быстро шагал по полю, я торопилась за ним. За пределами круга света лампы сгущалась ночь. Я слышала, как ветер шелестит листвой деревьев, слышала далекое тявканье лисицы, которое заставило меня поежиться – слишком уж оно напоминало человеческий голос, слишком легко было представить, что это кричит кто-то, попавший в беду.

Может, так оно и есть? Может, я ошиблась и то, что забрало голову Кристоффеля, то, что забрало голову овцы, все еще здесь. Может, прямо сейчас, когда мы с Бромом шагаем сквозь тишину, нарушаемую лишь нашим хриплым дыханием, оно терзает новую жертву?

Было немного стыдно признаваться себе в том, что рядом с Бромом я чувствую себя почти в безопасности. Он такой сильный, такой бесстрашный, что трудно не чувствовать себя так.

Как и в прошлый раз, я почуяла мертвую овцу раньше, чем увидела ее. Бром замедлил шаг и сморщил нос.

– Боже всемогущий. Ну и вонь. Неудивительно, что овцы держатся поодаль.

– Не думаю, что причина в запахе. – Я вспомнила странные глаза того, чей силуэт маячил в поле, но Бром, кажется, не услышал меня.

Словно бы с трудом, сквозь стиснутые зубы, он втянул в себя воздух, и я, проследив за его взглядом, остановившемся на озаренной светом лампы туше, громко охнула и отпрянула.

Овца разложилась. Немыслимо, невообразимо, запредельно. Мясо и кожа ее словно растаяли, оставив лишь скелет и внутренние органы – пульсирующие, точно живые. Я шагнула ближе и тут же отвернулась, осознав, что туша кишит крошечными извивающимися червяками.

– Как такое возможно? – пробормотал Бром.

– Этого не было, когда я ее нашла, – сказала я. – А нашла я ее меньше получаса назад. Не могло такое случиться за столь короткое время.

– Не могло.

Я взглянула на Брома. Он, хмурясь, смотрел на деревья.

– Опа…

Я чувствовала себя непривычно неуверенно, не зная даже, хочется ли мне сказать то, что в этот миг пришло мне в голову, – слишком уж это было ужасно.

– М-м-м? – откликнулся Бром, но внимание его сейчас было приковано отнюдь не ко мне.

– Ты не думаешь… – начала было я, потом сглотнула и попыталась снова: – Не думаешь, что то же самое могло случиться и с телом Кристоффеля? Ну, что его… э-э-э… кожа могла исчезнуть?

Встревоженный Бром отвлекся от разглядывания рощи:

– Почему ты так решила, Бен?

– Ну, кто бы ни убил Кристоффеля, он убил и овцу, верно?

– Не строй предположений. Может, это всего лишь розыгрыш. В сущности, я в этом почти уверен. А значит, тот, кто это сотворил, где-то поблизости, наблюдает за нашей реакцией.

– Розыгрыш?!

Когда я увидела овцу в первый раз, то подумала, что это, возможно, чья-то скверная шутка. Но теперь, глядя на это растекающееся месиво, в розыгрыш как-то не верилось. Кто-то… сделал что? Убил первую овцу, чтобы я увидела свежую тушу, а потом, пока я бегала за Бромом, заменил ее гниющей? Это еще нелепее, чем странное существо с горящими глазами. Если бы Бром видел тот силуэт, он бы не говорил о розыгрыше.

– Опа, не думаю…

– Тсс, – глухо прошипел он, протянув мне лампу. – Я что-то слышал, какой-то шелест среди деревьев. Держу пари, я поймаю негодяев.

– Опа, нет, – выдавила я, но он уже двинулся к цели.

Я на миг замерла, размышляя, что же мне делать. Отправиться за ним? Если да, то взять ли с собой лампу? Бром, несомненно, собирался подкрасться к кому-то – к кому-то, в присутствии кого я сильно сомневалась.

Но если незваный гость действительно там, если все это действительно розыгрыш, Бром не поблагодарит меня за вмешательство. Так что я ждала, держа лампу и нервно перетаптываясь в сырой траве. Единственное, что я слышала, это стук собственного сердца.

Ту-тук, ту-тук, ту-тук.

Я вглядывалась в тени в поисках Брома, ожидая, что во тьме вот-вот мелькнут очертания его гигантской фигуры, ожидая увидеть, как он смущенно ухмыльнется и признается, мол, шум, который он слышал, был всего лишь плодом его воображения.

Ту-тук, ту-тук, ту-тук.

Почему сердце стучит так громко? Не могу же я и впрямь быть так испугана? Бром оставил меня всего на секунду, а я уже слишком взрослая, чтобы бояться темноты.

Ту-тук, ту-тук, ту-тук.

Просто смешно. Я – внучка Брома Бонса, и я не менее храбра, чем любой мальчишка.

Ту-тук, ту-тук, ту-тук.

Да это же не сердце. Это стук копыт.

Сюда быстро приближался какой-то всадник.

Внутри меня что-то перевернулось. Холодный ветер пронесся над полем.

Каким дураком надо быть, чтобы так нестись в темноте? Так и лошадь можно покалечить.

Ту-тук, ту-тук, ту-тук.

Холодный ветер нес запах посильнее вони разлагающейся овцы. Запах ночи, вползающий в открытое окно, когда ты в полудреме, запах свежевспаханной земли, запах первого осеннего сквозняка, ворвавшегося в славный летний денек. Так застревает в горле ледяной ком, когда пробуждаешься от кошмара, не понимая, где находишься. Так смыкается вокруг жертвы тьма, сжимая слишком сильно и слишком туго.

А потом я его увидела.

Увидела – но не перед собой. Он был в моих глазах, в ушах, в сердце, он разгонял мою кровь, заставляя ее нестись по венам, как несся он, вынуждая меня страстно желать оказаться там же, где он – на свободе, в бешеной скачке под звездами.

Потом чары развеялись, так же стремительно, как и появились, и я вновь осталась одна, дрожащая посреди поля.

– Бром, – прошептала я.

Бром не знает, что здесь происходит. Не знает, что он приближается.

– Опа! – крикнула я. – Опа, вернись!

Теперь опа точно должен поспешить ко мне, потому что я и сама не узнала свой голос, такой он стал тоненький, писклявый, как будто я не Бен-храбрец, не Бен – единственный и неповторимый наследник Абрагама ван Брунта, а крошка Бен, перепуганная сверх всякой меры.

Почему Бром не идет? Опа должен был уже выяснить, что в роще никто не прячется. А вот он

приближается. Стук копыт становился все громче и громче, и стук этот больше не отдавался в моем сердце.

Я просто его слышала.

Ту-тук, ту-тук, ту-тук.

Все ближе и ближе.

Ту-тук, ту-тук, ту-тук.

– Опа! Опа!

И я побежала к деревьям. Что он там делает? Почему так задержался?

– Опа! Опа!

Забухали по земле сапоги, и вот он, Бром – уже нависает надо мной. Дед, схватив за плечи, остановил меня и удержал.

– Что случилось, Бен? Здесь кто-то есть? Ты не ранена?

– Это он, – выдохнула я, стиснула руку Брома и потащила его. – Нам надо уходить. Надо вернуться домой.

– Кто, Бен? Кто здесь? Дидерик Смит?

Я тянула его за рукав, но он не двигался с места. Бром озирался по сторонам, ища врага, человека, которого считал виновным во всем случившемся. Какая же я была слабая – не могла даже заставить его сделать хоть шаг, если он не хотел.

– Опа… – Я чуть не плакала от безысходности. – Пожалуйста, пожалуйста, нам нужно вернуться домой немедля. Ты разве не слышишь его?

– Кого? Я ничего не слышу, Бен, кроме тебя.

Он искал кого-то, кого можно побить, уложить наземь ударами гигантских кулаков. Так всегда улаживал дела Бром Бонс, если люди не поддавались его очарованию. Но бить было некого. Никакой Дидерик Смит не притаился во мраке. Был только он, и даже Бром не справился бы с ним при помощи кулаков.

– Слушай, – прошептала я. – Слушай.

Бром наклонил к плечу голову. Копыта цокали совсем близко. Он уже почти настиг нас.

– Я ничего не слышу, Бен. Что-то на тебя не похоже. В чем, черт возьми, дело? Ты испугалась?

Я так отчаянно хотела вернуть Брома домой, что почти не заметила оскорбления. Я не из тех, кто легко пугается, и мне бы – в обычных обстоятельствах – совсем не хотелось, чтобы Бром считал меня трусишкой. Но сейчас это было неважно.

Бром не слышал стука копыт, а я слышала, и не было времени гадать почему. Нам следовало скорее добраться до дома. Ради безопасности Брома. Я снова потянула его за рукав, но ткань выскользнула из пальцев, и я упала спиной в траву.

Звезды завертелись надо мной, а потом появилось лицо Брома. Руки его подхватили меня, как будто я вновь стала маленьким ребенком, его крошкой Бен – такой, какой была до того, как превратилась в неуклюжего почти-взрослого.

На руках Брома меня сразу затрясло, а он прижал меня к себе и сказал:

– Ну же, ну, все в порядке. Извини, что оставил тебя одну.

Я задрожала еще сильнее, потому что никогда еще перед Бромом не выказывала подобной слабости.

Стук копыт затихал, растворялся вдалеке. Он отправился охотиться куда-то еще. И теперь я почувствовала странную смесь облегчения и разочарования.

Я хочу его увидеть.

(Нет, не хочу. Только дурак захочет увидеть его. Всадник отрубает людям головы. Так, по крайней мере, говорят.)

И в третий раз за день я почувствовала: я что-то знала, но забыла, – только на сей раз ощущение отличалось от прежних. Оно не было связано с Кристоффелем. Оно касалось Всадника.

(ты уже видела его…)

(видела его давным-давным-давно…)

Но воспоминание никак не давалось в руки, ускользало, спугнутое ужасом.

Бром так и донес меня на руках до дома, и когда Катрина сунулась с вопросами, велел ей не суетиться, а сразу уложить меня в постель.

Ома отправила со мной одну из горничных – умыть мне лицо, заплести косу, помочь надеть ночную рубашку. Я подчинялась с необычной покорностью. Не было у меня сил сопротивляться, да и мозг в любом случае почти не работал.

Горничная смотрела, как я забираюсь в постель и натягиваю до подбородка одеяло. Меня продолжало трясти, и она, прежде чем уйти, укрыла меня еще и пледом.

Я смотрела в окно. Рядом с домом, почти вплотную, росло большое дерево, так что я вполне могла выскользнуть через окно из комнаты и спуститься по стволу на землю, если бы захотела. Иногда тонкие веточки касались оконного стекла, и раньше их тихое постукивание меня успокаивало. Но сейчас мне казалось, что это призрак пытается ворваться в мою комнату, что это длинные ногти привидения скребут по стеклу в поисках входа.

Я перевернулась на другой бок, спиной к окну, крепко зажмурилась и накрыла голову подушкой, отсекая все лишние шумы. Я пыталась не думать о ночи, и ветвях, и окне, и о существах из иного мира, способных проникнуть в дом.

Но воспоминания о дневных событиях заглушили шорох ветвей получше всякой подушки. Теперь я наверняка знала две вещи, о которых никто больше не знал, и не представляла, что мне с этим знанием делать.

Во-первых, убийцей овцы (и, вероятно, Кристоффеля), кем бы – или чем бы – он ни был, оказался не Всадник. Чувство, возникшее у меня при виде склонившегося над овцой силуэта, нисколько не походило на чувство, охватившее меня, когда Бром ушел и я услышала стук копыт.

Нам миг мне показалось, что я слышу их снова – ту-тук, ту-тук, ту-тук, – но то были не копыта. Просто от воспоминаний сердце мое забилось сильнее.

Стук копыт. Бром всегда утверждал, что Всадник – это чушь собачья, плод глубоко укоренившихся в обитателях Сонной Лощины суеверий. Теперь я знала, что он ошибался. Я всегда считала, что Бром всегда и во всем прав, но в данном случае он ошибался.

Всадник был реален.

Четыре

Н

а следующее утро я проснулась в довольно странном, полувялом, полувозбужденном состоянии, наверное, потому, что большую часть ночи ворочалась с боку на бок. Я никак не могла понять, хочется ли мне снова натянуть одеяло и провалиться в сон – или спрыгнуть с кровати и начать бегать кругами. Понаблюдав пару минут за маленьким бурым паучком, пересекающим потолок, я решила все-таки встать. Никогда не любила пауков (хотя, конечно, никогда не призналась бы в этом Брому), и мысль о том, чтобы провести целый день в компании с представителем этого вида, пускай и крохотным, казалась малопривлекательной.

Я натянула бриджи и куртку, зная, что Катрина будет сердиться, но в тот момент меня это не волновало. Накануне между нами что-то изменилось, и баланс сил определенно сместился в мою сторону. Она по-прежнему оставалась бесспорной королевой дома, но я поняла, что не обязана подчиняться каждой ее прихоти.

Когда я затягивала ремень, мне показалось, что штаны стали коротковаты. Вчера они точно сидели лучше. Да, иногда мои ноги вытягивались за ночь, и утром я просыпалась с ноющими мышцами и ощущением того, что превратилась в бобовый стебель Джека[7]7
  «Джек и бобовый стебель» – английская народная сказка, в которой из волшебных бобов вырос огромный стебель до неба. – Прим. ред.


[Закрыть]. Каждый день я становилась выше, все больше и больше обгоняя других детей Лощины, даже тех, кто был старше меня.

Когда я была маленькой, Катрина не слишком перечила моему желанию носить мальчишескую одежду. Дед сказал: «А что в том плохого?», и она уступила, поскольку Бром не собирался спорить по этому поводу. Вероятно, Катрина решила, что я перерасту свой каприз прежде, чем он станет казаться неприличным.

Что ж, «каприз» я не переросла и не перерасту. Точно-точно. Однако после вчерашней ссоры вряд ли Катрина станет и дальше потакать мне. Возможно, мне и впрямь придется научиться рукоделию, чтобы самой шить и штопать себе штаны. Катрина, по крайней мере, была бы довольна, если бы я постаралась овладеть каким-нибудь женским искусством.

Одеваясь, я прикидывала свои планы на сегодня. Нужно было сделать что-нибудь плодотворное, только вот я не знала, что именно. Список возглавлял разговор с Бромом. Требовалось узнать больше о Кристоффеле – и, что гораздо важнее, о моем отце. Значит, размышляла я, придется признаться в том, что я подслушивала под дверью, но, будем надеяться, Бром закроет на это глаза. Единственными, кто мог поведать мне о Бендиксе, были Бром и Катрина, а ома по своей воле никогда ничего не расскажет.

Что делать дальше, после разговора, я не знала. Попытаться что-нибудь выяснить об убийце овец? Я содрогнулась, но взяла себя в руки. Ладно, вчера я сломалась, но я все же в близком родстве с Бромом Бонсом. Теперь я знаю, чего ожидать, – и больше не испугаюсь.

От мыслей о Всаднике мой разум отгородился. Не хотела я сейчас думать о нем – и точка.

В столовую я спустилась, продолжая размышлять.

Бром и Катрина, конечно, не захотят, чтобы я влезала в это дело, но я отчего-то чувствовала свою ответственность перед Кристоффелем. При жизни он мне не нравился, но я помнила, каким печальным и жалким выглядело его тело, валявшееся в лесу, как выброшенный мусор. Кто-то должен был позаботиться о нем. Я знала, Бром заинтересован в том, чтобы найти убийцу. Но, разыскивая виновного, он не станет думать о Кристоффеле. Он будет думать о Лощине, о жителях деревни, о предотвращении новой трагедии. И теперь, когда кто-то (что-то?) напал на наших овец, Бром точно займется расследованием самолично.

А еще – Бендикс. Не забывай о своем отце.

Бром уже завтракал, загребая ложкой возвышающуюся на его тарелке неизменную гору еды. Стол был уставлен блюдами, накрытыми крышками. Катрина совещалась с Лотти насчет обеда. На ее тарелке не было ничего, кроме нескольких хлебных крошек. Уверена, бабушка, вечно озабоченная сохранением своей девичьей фигуры, съела разве что тоненький тост.

Я села, чувствуя себя необычайно скованно. Не могла же я говорить о вчерашних событиях в присутствии Катрины – она пришла бы в ярость, узнав, что я была в лесу возле тела Кристоффеля. И уж точно не следовало ничего обсуждать, пока Лотти находилась в комнате. Катрина сказала бы, что это личное дело, а мы никогда не обсуждали личные дела при слугах.

Ома покосилась на меня, когда я села за стол, но ничего не сказала о моем наряде. Ее сдержанность я приписала присутствию Лотти, которая незаметно подмигнула мне.

Зардевшись, я уставилась в пустую тарелку. Лотти, конечно, хотела как лучше. Несомненно. Но это подмигивание означало: все в доме знают, что вчера ночью Бром внес меня в дом на руках, как младенца. Я как-то и не подумала о слугах, и теперь меня беспокоило, что все вокруг станут сплетничать обо мне, перешептываться, рассказывая друг дружке, как я тряслась да дрожала.

Бром похлопал меня по руке. Я подняла глаза.

–Все в порядке, Бен, – улыбнулся он.

Как обычно, Бром, видимо, понял, о чем я думаю и что чувствую. И, похоже, мое вчерашнее «выступление» вовсе не вызвало у него отвращения.

Так что я принялась снимать крышки с блюд и накладывать себе еду. От сердца отлегло – такой легкости я не чувствовала с тех пор, как мы с Сандером играли в лесу в «соннолощинских». Казалось, это было целую вечность назад, а не вчерашним утром.

Лотти вернулась в кухню. Катрина тут же стала неодобрительно смотреть на мою тарелку и уже открыла рот, чтобы высказаться насчет количества пищи на ней, а мои уши уже готовы были вспыхнуть огнем, но Бром наградил жену каким-то нечитаемым взглядом, и Катрина, не промолвив ни слова, сжала губы так плотно, что они побелели.

Понимая, что держать себе в узде она будет, только пока Бром тут, я, следуя примеру дедушки, приступила к трапезе, быстро-быстро запихивая еду в рот. Если повезет, думала я, можно будет последовать за дедом, когда он отправится в свой ежедневный обход фермы. Тогда я смогу поговорить с ним, избежав заодно бдительного ока Катрины.

Но я управилась лишь с половиной своей порции, когда Бром, отодвинув опустевшую тарелку, встал.

– Я ухожу, любовь моя, – сказал он.

– Ты куда? Можно и мне с тобой? – вскинулась я.

Позже Лотти наверняка разрешила бы мне стащить что-нибудь из кладовки, если я проголодаюсь. Не нужен был мне этот завтрак. Куда более важным казалась возможность поговорить с Бромом.

– Не сегодня, – ответил он. – Мне нужно заглянуть в деревню.

Бром и Катрина обменялись одним из своих тайных взглядов, тех, что порой заключали в себе целый разговор. Что бы ни задумал Бром, он не хотел, чтобы я об этом знала. Или, по крайней мере, этого не хотела Катрина. Значит, поняла я, его дело как-то связано с Кристоффелем или даже с Бендиксом. Если бы я поторопилась, могла бы успеть за Бромом в деревню.

Я быстренько отправила в рот еще пару кусочков, чуть не подавившись сосиской. Ладно, пускай я не могла пойти с Бромом, но покинуть столовую мне хотелось как можно скорее. Не в моих интересах было оставаться в комнате наедине с бабушкой.

Бром поцеловал Катрину на прощание – с какой-то необычной нежностью. Катрина прижала ладонь к щеке Брома, когда он отстранился от нее, и дед замер, словно окаменев. Эти двое тонули сейчас в глазах друг друга.

Отвратительно. Они же старые. Когда они перестанут вести себя как новобрачные?

Хотя вообще-то не такие уж они и старые, напомнила я себе. Брому всего пятьдесят два, Катрине – пятьдесят. Как и большинство обитателей Лощины, они поженились совсем юными – Катрине только-только исполнилось восемнадцать. Как и мои родители…

Значит, Катрина, вероятно, считает, что ты выйдешь замуж через четыре года.

При этой мысли я содрогнулась.

Бром наконец оторвался от Катрины и хлопнул меня по плечу:

– До встречи, Бен.

– Я тоже пойду, – сообщила я, наспех запивая съеденное чаем.

– Куда это? – хором поинтересовались они.

Раньше так спрашивала только Катрина – стремясь сразу после ответа заявить, чтобы я не смела делать то, что задумала. Но с Бромом была совсем другая история. Он никогда не удосуживался проверять, где и с кем я гуляю, и, кажется, никогда не считал, что я могу влипнуть в какие-то неприятности. Мое вчерашнее поведение, похоже, по-настоящему обеспокоило его.

– О, просто пойду поищу Сандера, – соврала я.

Не собиралась я искать Сандера, потому что, хотя у меня и не было пока каких-то конкретных планов, я знала наверняка: мои идеи смутят и встревожат его. Сандер был беспокойным от природы мальчишкой, обладающим к тому же скверной привычкой рассказывать своей матери то, что должно было бы остаться между нами.

– Ты не понимаешь, Бен, – говорил в таких случаях Сандер. – Мама смотрит на меня, и я чувствую, что должен сказать, ведь она видит меня насквозь, и, если я не скажу правду, она будет сердиться еще больше.

– Но это же просто уловка, – убеждала я его. – Все матери так делают – ну и бабушки тоже. Катрина постоянно на мне практикуется.

А я научилась выдерживать взгляд Катрины. И Сандер мог бы научиться выдерживать материнский взгляд – если бы захотел. Он просто недостаточно старался.

Так или иначе, у меня не было никакого желания рассказывать Сандеру о мертвой овце и странном силуэте в поле.

(или о Всаднике)

Ну вот, мысли вновь перескочили на Всадника. А я пока не была готова думать о нем. Но даже когда буду готова, не уверена, что мне захочется поделиться этим с Сандером. Что бы ни произошло вчера ночью – это было наше со Всадником дело.

(это всегда было ваше со Всадником дело)

– Послушай, Бен, – сказал Бром. – Я не хочу, чтобы вы играли в лесу. На ферме, в деревне – пожалуйста, но не в лесу.

– Она вообще ни в коем случае не должна заходить в лес, – встряла Катрина. – Это неподходящее место для юной леди. Не думаю, что тебе следует встречаться сегодня с Сандером. У тебя уроки, которые ты так и не закончила вчера.

Я с немой мольбой посмотрела на Брома. Ну что может быть хуже, чем провести день взаперти в гостиной, тыкая пальцами в клавиши пианино или корпя над крохотными – и чтобы непременно ровными! – стежками.

– О, думаю, Бен вполне может погулять с Сандером, любовь моя, – сказал дед, вняв моему безмолвному крику о помощи. – Я просто не хочу, чтобы они играли в лесу. Хотя бы некоторое время, ладно?

Я кивнула. Это и так не входило в мои планы.

– Обещаешь? – Бром протянул мне ладонь для рукопожатия.

– Обещаю не играть в лесу, – сказала я, и моя ладонь утонула в его лапище.