Текст книги "Осколки разбитой кружки"

Тогда он вернулся домой из школы, полный обиженного гнева на преподавателя географии, старушку Хэлди, которая вот уже в третий раз растерзала в пух и прах его очередную попытку сочинения на тему Новой Зеландии. Учительница будто нарочно выискивала в его работе неудовлетворенность, нарочно тыкала в его промашки, пытаясь поставить дерзкого и невнимательного на уроках мальчишку на место, который не уважал ни ее профессии, ни ее предмета. Скрывшись с порога в своей комнате, он смог пробыть в рассерженном одиночестве совсем недолго, как в комнату влетела Руви. Конечно, он сорвался на сестренке, у которой сперва затряслась выпяченная нижняя губа, а потом и заблестели от слез глаза, и она выскочила из комнаты братьев, едва не сбив на пороге входящего Овида. Аран заявил старшему брату, что бросает школу и больше туда не вернется, на что Овид промолчал и просто сел напротив, на свою кровать, рассматривая лицо Арана. Овиду тогда было шестнадцать, и он с кажущейся легкостью достойно справлялся с ролью настоящего мужчины. Тогда на вопрос «почему» Аран ответить не смог, и Овид задал другой вопрос, что он собирается делать, не зная всего того, чему учат в школе.

– Она мне ничего не дает, эта школа! – заявил разгоряченный Аран в попытках подыскать стоящее оправдание. – Мне не нужно ничего из всего этого знать! Ведь когда ночь, Овид, ты ведь знаешь, что солнце все равно есть? Вот и я так: я просто знаю уже то, что мне надо знать, и не нужны мне эти океаны, которые омывают ее, и сколько рек в ней плавает, и сколько там народу живет! Дурацкая страна!

Осознавая, что этого оправдания мало и что завтра он снова пойдет на учебу, Аран упрямо твердил, что не вернется во что бы то ни стало. Старший брат его выслушал, очень внимательно, прислушиваясь к каждому слову и каждому выражению лица Арана, и в конце этого монолога дипломатично предложил дать ему срок в одну неделю, в течение которой он должен был составить список всех причин – но только реальных причин, без преувеличений, – по которым Аран не может больше учиться в школе, и тогда, возможно, Овид поговорит с родителями, чтобы ему позволили бросить учебу.

Конечно, Аран не смог найти должных причин, способных убедить Овида и самого себя в правильности своего желания. Да и пару дней спустя он уже забыл об этом решении и продолжил получать наказания от учителей за веселые мальчишеские проделки на пару с Симоном.

Все это так напоминало тот разговор с Овидом, но сейчас разница была в том, как они разговаривали с братом. За прошедшие годы в их отношениях исчезла открытость и легкость общения, и недоговоренность теперь отягощала слова, не желающие срываться с губ.

– Это просто не твоя работа? – повторил Овид его слова. – То есть тебе просто скучно там, она тебе не нравится больше, и потому ты решил уволиться? Вот так просто?

– Все не так просто, – возразил Аран, но в очередной раз смолк в неспособности объяснить лучше.

– Аран, тебе пора повзрослеть. Я не могу постоянно находиться рядом с тобой и исправлять твои ошибки. И родители больше не могут. Ты уже достаточно взрослый, чтобы научиться нести ответственность, так почему ты этого не делаешь? О чем ты вообще думал, когда решил сегодня бросить работу?

Аран молчал.

– Проснулся и понял, что это не твое, и пошел объявить всем об этом?

– Я не сегодня решил, – неожиданно произнес он, вспомнив, как все случилось.

– Не сегодня? Так ты об этом уже думал, но мне ничего не сказал?

– Я вчера вечером это решил. Я увидел счастливых людей, Овид. Настоящих счастливых людей.

Он говорил тихо и очень спокойно, глядя куда-то в стол. Перед его глазами снова обрисовались улыбающиеся лица. Сейчас он еще понял, что даже не улыбки делали лица пятерых друзей счастливыми, а само их внутреннее сияние. Они могли о чем-то задуматься или заговорить на серьезную тему, но все равно можно было заметить, что эти люди живут той жизнью, которую для себя хотят.

Овид впервые выдохнул с намеком на усталость от бесполезности разговора с младшим братом:

– Уволился, потому что встретил счастливых людей? Это что еще? И вообще, Аран, я тебе не об этом пытаюсь втолковать, а об ответственности. Ты не можешь вот так просто бросаться обязанностями из-за своих личных желаний, это эгоистично как минимум. Ты ведь не подумал обо мне и об этой квартире, за которую нам надо платить каждый месяц. На что мы есть будет, ты не подумал. Как родителям помочь деньгами. Нет же, тебе наскучила работа, и ты ее просто бросил.

– Да не так все, Овид! – снова вспылил Аран.

– А как тогда? Если я ошибаюсь, почему ты не возразишь как следует, как взрослый человек, а не ребенок, который просто уперся в свое и не желает сдавать позиции. Ты – взрослый человек, Аран!

– Я знаю про ответственность, я помню! Я же не отказываюсь работать, я просто говорю, что там работать не могу! Я найду другую работу.

– Какую другую? Где?

– Да хоть официантом или барменом!

– Ты только себя послушай. Вот это и делает тебя безответственным. Почему мы за тебя должны строить твое будущее, убеждая тебя взять то, что тебе дают? Ты думаешь, так просто найти работу в студенческое время в той сфере, где учишься? Ты думаешь, пойдешь завтра на улицу и тут же найдешь себе работу адвоката без рекомендаций, без опыта? Отец тебя устроил по своим каналам туда, где ты можешь вырасти профессионально, а ты даже этого принимать не желаешь? Что за эгоизм такой, а? Ты думаешь, папе хочется работать сантехником и еще брать любую подработку на стороне в любое время дня и ночи? Думаешь, маме хочется подрабатывать в супермаркете, расфасовывая эти пакеты? Они все здоровье свое оставляют, чтобы нас воспитать, помочь нам встать на ноги, дать нам шанс! Отец в долгу перед своим другом за твою работу, и он бы рад вернуть ему долг, но нечем, а ты просто даже признательность выказать не можешь. Подумай хоть раз о ком-то еще, кроме себя.

К голове Арана почему-то прилил жар, и он почувствовал, как щеки пылают огнем. Он больше не мог даже пытаться подыскать слова, он просто молчал. Овид выдержал короткую паузу и, подводя итог, заключил:

– Отец переговорил с господином Дводжиком, он все уладил. Не смей пропускать завтра работу, Аран. Не смей. Подумай о родителях, если не думаешь обо мне.

Он поднялся и вышел из кухни в свою спальню, оставляя Арана наедине с собой и равнодушным тиканьем часов.

Сегодня все воспринималось даже хуже, чем в самые плохие дни. Когда смиряешься с действительностью, уже не так остро воспринимаешь негативные стороны реалии. Но когда ты пробуешь – пусть и лишь мимолетно, буквально на мгновение – другую сторону действительности и понимаешь, что там, по ту сторону, все иначе, то возвращаться к прежнему гораздо тяжелее.

В проходе аудитории Новака его остановила Натали и спросила, не может ли он помочь ей разобраться «как-нибудь после занятий» в задании по основам юриспруденции, на что Аран на ходу резко бросил в ответ:

– По-моему я уже достаточно доказал, что я в юриспруденции никакой!

При этом он, конечно, прекрасно понимал, что ни о какой учебе речи не шло. Задетая грубым отказом, Натали покраснела и опустила голову, обходя Арана и возвращаясь на свой второй ряд. Он выдохнул и сел прямо на парту в проходе, запрокинув голову назад с закрытыми глазами, пытаясь усмирить свой нрав. Голова гудела, и странный комок стоял в горле. Он почувствовал себя виноватым перед девушкой и снова открыл глаза, повернувшись в поисках Натали, но ее уже не было в аудитории. Он так и просидел на парте, пока администратор, заглянувшая в аудиторию, не сделала ему замечание.

Перед плановым тестом профессор Новак подчеркивал важность закона и порядка оформления договоров согласно законодательству.

– Как адвокаты вы должны отстаивать в первую очередь закон. Буква Закона должна являться основой всего вашего мышления. Если брачный контракт составлен не в пользу какой-то стороны, то при разводе вы обязаны следовать закону и тому, что в контракте написано черным по белому. И не ваше это дело, если кто-то кому-то изменил, или побил в пьяной семейной ссоре, или характер дурной. Вы не боги, чтобы судить «человеков», вы носители закона. Если адвокат начнет преступать законные действия, то мир вступит в хаос. Закон нужен для поддержания порядка и во избежание анархии. Как бы жалко кому из вас ни было глупых господинов Мазуров. Закон – для всех один. Если какой-нибудь Мазур сам недосмотрел нарушение закона в своем контракте, то не вам судить его глупость и наивность.

В рядах издавались редкие смешки, но Аран просто сидел за своей партой, закрыв руками лицо.

– Рудберг, вы там спите на моей лекции? – язвительно возгласил через всю аудиторию Новак. Аран рук не убрал, но ответил через свои ладони:

– Нет, профессор, я вас слушаю. Просто так я лучше усваиваю материал. Когда не отвлекаюсь на окружающее. Пожалуйста, продолжайте.

В аудитории наступила угрожающая тишина, но Аран не хотел убирать рук и смотреть на разъяренное лицо Новака. Однако на свое удивление он услышал довольно спокойный, хотя и натянутый голос профессора:

– Похвальны ваши старания, Рудберг. Надеюсь, что вы помните о скорых экзаменах. Провалить мой предмет – это не получить диплома. Продолжайте усваивать мой материал, на сессии мы посмотрим, что из этого выйдет. А сейчас, возвращаясь к тесту…

Это, безусловно, была завуалированная угроза. Но беспокоиться об экзаменах в начале учебного года Аран не собирался.

Он чувствовал, как его переполняет изнутри сдавливающее чувство. Через пару часов ему придется извиняться перед начальником за недоразумение и возвращаться к своей выедающей его жизненные силы работе. Овид, похоже, просто развел руки и сдался в попытках понять брата. А на следующем семейном обеде родители, скорее всего, просто уже будут качать головой, даже не пытаясь вразумить непутевого сына.

– Вот и рухнул шалом-байт, – тихо прошептал Аран.

Он вышел из университета, чувствуя, как его дыхание учащается. Каждый его нерв находился на пределе. Он прилагал все свои усилия, чтобы делать шаг за шагом. Ощутив, что больше не в состоянии выносить это давление, что в любую секунду он может взорваться, он неожиданно свернул налево и побрел через стоянку автомобилей к огражденной сеткой площадке, где велась стройка каких-то гаражных отсеков. Не зная, что с собой сделать, как заглушить внутреннюю нарастающую агонию, унять отчаяние от безвыходности, стараясь изгнать из памяти доказательства самого настоящего человеческого счастья, он крепко схватил себя за голову, зажмурив изо всех сил глаза, и еще некоторое время пытался удержать в себе боль, но затем принялся колотить себя ладонями по голове, чтобы только не видеть воображаемые образы самого себя в кругу пятерых друзей. Он с силой отшвырнул сумку с кодексами законов, конституцией страны, лекциями и учебниками – всем тем, что он ненавидел каждой своей частичкой; сдернул с себя куртку, бросив куда-то в сторону, снова схватился за голову, пригибаясь к земле, чтобы только унять эту боль, но легче не становилось. Все, что копилось в нем эти годы, своим распирающим изнутри объемом начало давать выход разочарованию в собственной жизни и признание собственной неспособности что-то изменить. Полный эгоист, думающий всегда только о себе, виноватый в собственных ошибках – почему же так невыносимо сейчас от его самовлюбленности?

Он вытащил рубашку из брюк, он впивался сжатыми кулаками в волосы, метался по огражденной металлической сеткой строительной площадке, чувствуя себя в клетке, но не мог дать выход всем своим чувствам. Схватившись за трубу, торчащую из груды сброшенного металла, он стал с силой дергать ее, пока не оторвал, и со всей силы ударил ею по земле. На долю секунды он замер, вперившись взглядом в металлическую трубу, а потом схватился за нее обеими руками и принялся колотить ею землю, выкрикивая ругательства, которые сам толком не разбирал.

– Твою мать, да что б тебя! Сдохни, твою! Тварь! Мать твою!

Злость переполняла его, злость на самого себя, на свою слабость и на всю свою жизнь, и он бил и бил трубой все подряд, что попадалось под руки, выкрикивая в воздух ругательства, своими резкими движениями едва не разрывая на себе рубаху, а в конце, отбросил трубу так далеко, как только смог ее швырнуть, и снова схватился рукой за волосы, тяжело дыша и почувствовав, что глаза сдавлены от слез. Его грудь вздымалась, и брови были нахмурены от боли, рот хватал воздух, а взгляд блуждал, ни за что не цепляясь. Он сделал резкий короткий выдох и закрыл рот, стараясь восстановить дыхание. Он поднял глаза. Прямо напротив него на автомобильной стоянке стоял Артур Гард, с привычно надменным, невозмутимым видом курящий сигарету и наблюдающий за эмоциональными выплесками Арана. В пальцах левой руки он прокручивал шариковую ручку Арана, про которую тот давно уже забыл.

Аран силой воли утихомирил тяжелое дыхание, повернулся к нему всем телом и мрачно смотрел в ответ. Сейчас он знал, понимал, что это означает. Он смог поставить себя на место Гарда. Богатый, популярный, находящийся в своей стихии, свой среди своих, он в своем превосходстве не нуждался в словесных оскорблениях Арана, как делали это другие. Гард был настолько переполнен своим превосходством, что ему не требовалось произносить слова, чтобы показать это. Он был на голову выше, даже не так: он был в совершенно другой категории, чем все остальные студенты, включая и его почитателей. Он не был трусом и не сбегал от прямых взглядов Арана и не опускался так низко, как его приятели до подлых грязненьких высказываний за его спиной. Нет же, Артуру Гарду было достаточно стать свидетелем его болезненного отчаяния, должно быть, наслаждаясь каждым его моментом, скучающе куря сигарету и поигрывая в руке частичкой из жизни Арана как знак того, кто чьим миром владеет.

Позади Артура Гарда подъехала и остановилась черная машина, из которой вышел и обошел ее водитель, открывший заднюю дверь:

– Господин Гард?

Артур еще некоторое время смотрел на Арана, а затем так же молча и равнодушно отбросил сигарету, повернулся к нему спиной и сел в автомобиль.

Аран хмуро сглотнул и в последний раз сморкнул носом и, исподлобья глядя на автомобиль, сквозь зубы тихо проговорил самому себе:

– Давай, давай, катись отсюда. На своей черной машине с личным водителем.

Он подобрал свою куртку, закинул за плечо сумку и направился на работу.

Похоже, Овид уже успокоился и решил предпринять попытку сгладить вчерашнюю ссору. Уже поздно вечером, когда Аран устало сидел за кухонным столом, смотря из-под полузакрытых век на размытое сияние света уличных фонарей за темным окном, старший брат вошел в кухню.

– О, ты тут? А я кофе решил сварить. Будешь?

Аран промолчал. Он слушал размеренное тиканье часов и пытался подстроить свое дыхание под их ритм.

– Что это ты делаешь? – посмотрел на него сбоку Овид.

– Дышу, – немногословно ответил Аран после некоторой паузы. Ему не хотелось говорить. Произносить слова.

Брат усмехнулся, возвращаясь к приготовлению кофе.

– Это обнадеживает. Как день прошел?

– Нормально.

– А меня на конференцию отправляют. Будет семинар, не то чтобы по повышению квалификации, скорее, оповестительный симпозиум. Будут рассказывать бухгалтерам обо всяких изменениях, нововведения, новых формах отчетности и все такое. Вот, со всей нашей фирмы только троих отправляют. Меня тоже.

– М.

В воздухе повисла неловкая тишина, и некоторое время было слышно лишь мягкое шипение вскипающего кофе в джезве и все те же настенные часы.

– О чем ты думаешь? – нарушил тишину Овид, стоя у плиты и помешивая кофе ложечкой.

– Ни о чем.

Аран хотел добавить: «Во мне умерла способность размышлять», но ему стало лень даже вобрать необходимое количество кислорода, чтобы дать выход такой длинной для него фразе.

– Я тебе наливаю кофе? Аран?

– М, – неоднозначно отозвался он, сам полностью не понимая, означает ли это согласие или отказ. Овид, судя по всему, посчитал это за согласие, потому что минуту спустя поставил на стол две чашки дымящегося кофе и сел рядом с братом. В кухне сразу потянуло соблазнительным ароматом, а для Арана нашелся новый объект наблюдения: кофейный дым извивающимися змейками расползался в воздухе, полностью в нем растворяясь. Овид сделал два глотка, помолчал, разглядывая бледное лицо Арана, его взлохмаченные волосы, задравшийся с одной стороны воротник рубашки, расслабленное безвольное тело.

– Аран? Как у тебя вообще дела? – обеспокоенно спросил он.

Аран оторвал взгляд от кофейного дыма, но лишь с тем, чтобы сфокусировать его теперь на столешнице. Его старший брат всегда находился рядом в нужный момент, только он один обладал способностью утихомирить Арана. Он всегда помогал ему восстанавливать баланс. И часто именно он, а не сам Аран, исправлял его ошибки, налаживал отношения с родными, договаривался с преподавателями. И никогда не давал ему разрушить свою собственную жизнь. Только вот благодарности Аран почему-то не испытывал.

– Каково тебе быть миротворцем? – наконец произнес он, все еще бесцельно рассматривая стол.

– Миротворцем? – поднял брови Овид. – Разве я миротворец?

– А разве нет?

– Ты о чем?

– Ни о чем, Овид, я ни о чем, не обращай внимания, – он потер глаза, немного помолчал. – Когда никто не виноват, человек начинает винить всех вокруг.

Он снова замолчал, глядя теперь на кружку и чувствуя пристальный изучающий взгляд старшего брата.

– Ты в порядке?

– Я не болен.

Овид придвинулся к столу чуть ближе, заглядывая в лицо брата.

– С тобой что-то происходит в последнее время. Я о тебе беспокоюсь.

– В последнее время? – с намерением усмехнуться, но без усмешки повторил Аран. Вместо этого он лишь слегка вздохнул. – Со мной всю жизнь что-то происходит.

Его брат не обратил внимания на сарказм и с серьезностью открыто спросил:

– Аран, что с тобой случилось, а? Я тебе как-то помочь хочу, – он выдержал короткую паузу. – Но ты все отдаляешь от меня. От всех нас. Не хочешь пускать нас в свою жизнь.

Аран поднял глаза, рассматривая что-то невидимое в воздухе прямо перед собой. Он тихо и с легким любопытством спросил:

– Овид, ты мечтаешь о чем-нибудь? Скажем, сбежать куда-нибудь далеко, на маленький необитаемый остров? Построить там деревянный домик, сколотить лодку, рыбачить на берегу океана, чтобы потом продавать эту рыбу в городе на материке в двадцати милях от этого островка. Писать родным длинные письма и никогда их не отправлять, потому что там почты нет. Никого там нет, тебя все оставили в покое…

– О чем ты…, – отозвался настороженно Овид, но Аран его перебил:

– Если ты мечтаешь о чем-нибудь таком, то мечтай себе на здоровье. А меня окружают любящие люди, которые позаботились дать мне все, что нужно. Так что я больше ни о чем не мечтаю!

Аран снова был в возбужденном состоянии, так что поднялся со стула немного резче, чем хотел это сделать. Стараясь держать себя в руках, он проговорил:

– Я пойду. Мне еще учить надо.

– Постой, – позвал его Овид, желая сказать что-то еще, удержать брата чуть дольше. В растерянности он просто показал на кружку. – А кофе? Я ведь тебе сварил.

Аран молча взял кружку в руку и направился в свою комнату, но как только дверь захлопнулась за его спиной, он изо всех сил швырнул чашку в стену. Она с осколками и брызгами разлетелась в разные стороны.

– Аран?

– Выронил нечаянно…

Дни потянулись один за другим, собираясь в один серый безликий ком. Все вернулось к тому, каким было всегда: завтрак, ритуальное курение и короткий разговор с Нэтом Гоббинсом у ворот университета, его учеба, работа, просиживание в баре пару раз в неделю и отсутствие сновидений по ночам. Лишь иногда на улицах он замедлял свой шаг или даже останавливался, без каких-либо эмоций рассматривая лежащие на земле осенние опавшие листья.

Его голова была пуста, хотя и переполнена: какие-то обрывки из законов и постановлений смешивались с изречениями из Торы, путались с указаниями по работе, но ничто из всего этого не составляло отдельных мыслей. Возможно, с намерением убедиться, что он все еще живой мыслящий человек, Аран все время уходил в своих воспоминаниях к джаз-бару как к своему пристанищу для восстановления истраченных в реальной жизни сил и стал чаще возвращаться к своим гаданиям, как же выглядит Кристин при дневном свете. Уже в конце недели он не выдержал и сразу после учебы направился в бар. Даже в такое раннее время внутри уже было много посетителей, которые рассыпались по всему залу и барной стойке небольшими группами или поодиночке, со смехом громко разговаривая каждый о своем. Еще стоя в дверях, Аран сразу нашел глазами знакомую официантку в дальнем углу зала, составляющую пустые тарелки на поднос, и направился к ней.

– Эй, Аран! – махнул ему бармен, которому Аран ответил тем же приветствием, моментально уловив удовольствие от того, что теперь здесь у него есть, кому сказать «привет».

Он отошел в сторону, выждав момент, пока Кристи не закончит убирать стол, и только когда она повернулась, чтобы с посудой направиться на кухню, он предстал прямо перед ней, чем, судя по всему, слегка ее напугал.

– Оу! – она едва не выронила поднос. – А, это ты. Привет.

– Привет, – если бы Аран не был уверен, что в его крови нет ни капли алкоголя, он бы решил, что такую шутку с легким головокружением и непонятной развязностью в нем сыграло крепкое вино. Он протянул к ней руки. – Давай, поднос подержу.

– А? – нахмурилась она, крепче прижимая к себе посуду. – Да нет, спасибо, конечно. Тебе… чего-нибудь принести?

– Нет, я на пару минут, мне на работу надо, – боясь напугать ее своим странным поведением, Аран спрятал руки в карманы и предусмотрительно сделал два шага назад, облокотившись о колонну. – У меня просьба к тебе. Хочу тебя посмотреть.

– Прости, что? – похоже, тактика Арана быть осторожным в поведении и не напугать девушку, не очень срабатывала. Она медленно подняла брови и неуверенно произнесла. – Посмотреть меня? Т-ты ведь и так меня видишь…

– В том-то и дело, что нет, – он постарался сбавить свой тон и просто серьезно объяснить причину. – Если я тебя завтра встречу в автобусе – ты на автобусах ездишь? – или, скажем, просто на улице с тобой столкнусь, то я тебя не узнаю. Я тебя… не вижу.

Он вытащил из кармана правую руку и слегка потрепал волосы. Коротко вздохнув, он предпринял новую попытку:

– Слушай, я знаю, это звучит нелепо, но… у тебя бывало когда-нибудь так, что ты спать не можешь из-за какой-нибудь навязчивой идеи, никак успокоиться не можешь, пока не найдешь ответ на какой-то вопрос? Или думать ни о чем не можешь, пока не получишь то, что тебя мучает?

Девушка скривила одну бровь, но все же ответила с настороженностью:

– Ну… помню на первом курсе я уехала в другой город, чтобы только попробовать знаменитое суфле в кафе Бастин. Про него все тогда говорили. Ничего такого особенного в нем не оказалось, правда…

– Ну вот, уже лучше, – кивнул Аран, подбадривая теперь уже больше самого себя, чем ее. – Вот и у меня так же. Почти.

Он немного сбился с мысли или растерялся, и буквально на секунду замолчал, пытаясь подобрать правильные слова, чтобы не прозвучать грубо или опасно.

– Я не знаю цвета твоих волос или глаз, или твоей куртки или пальто – что там у тебя есть. И я не вижу хорошо твоего лица. Здесь… темно, понимаешь?

– Ага, – с приоткрытым ртом, как-то двусмысленно ответила она, немного щурясь, и Аран боялся, что это означает подозрение или опаску.

– Да. И я из-за этого мучаюсь. Из-за того, что совсем тебя не знаю, а ведь мы здороваемся, разговариваем иногда, а я тебя при этом не узнаю на улице днем! А вдруг я завтра умру, но так и не узнаю, как ты выглядела при свете? Я же мучиться всю жизнь потом буду.

– Мучиться… когда умрешь? – уточнила официантка, но ответить не дала, перехватывая руки на подносе. – Слушай, посуда и правда тяжеловатая. Давай-ка я все-таки унесу все это на кухню, а ты пока… ну не знаю, сядь вон за тот столик у колонны. Я сейчас вернусь, и мы… продолжим… хм.

Она направилась в двойные обитые металлом двери позади Арана и скрылась в ослепительном свете кухни. Аран сморгнул и выдохнул, пытаясь набраться решимости. Сейчас он с разочарованием вспомнил, что никакого вина для храбрости не выпил. Направившись, куда ему показала Кристи, он сел за столик и с непривычной нервозностью огляделся. Что случилось с его самоуверенной расхлябанностью еще пару минут назад?

Девушка вскоре вернулась в зал и подошла к его столику со стаканом воды на подносе.

– Ну так… на чем мы там остановились?

Она протянула ему стакан.

– На том, что – спасибо – что я тебя увидеть хочу. При свете. Это не свидание никакое, – второпях добавил он, будто было важно это подчеркнуть. – На твоем месте мог бы быть кто угодно, даже Ян, и я бы и к нему с такой же просьбой пришел.

Он смолк, поняв, что это был плохой пример. Девушка молча смотрела на него с секунду, а потом прыснула смехом.

– Я имею в виду…, – он бросил исправлять пример и тоже улыбнулся. – Слушай, я просто как человека тебя прошу: помоги мне тебя увидеть днем. Где и когда угодно, сама выбирай. И можешь потом считать меня сумасшедшим.

Она все еще с улыбкой задумчиво смотрела на него, слегка наклонив голову, но затем сказала:

– Впервые встречаю такого человека. Но если бы ты знал, что иногда посетители заказывают себе на выпивку, то удивился бы гораздо сильнее.

– Э-э… спасибо… Ну так как?

Она поразмыслила о чем-то в уме:

– В это воскресенье. Часа в два, в кофейне напротив. Сможешь?

– Буду в два в кофейне напротив.

– Славно. Ладно, я пойду, а то вон тот мужик в меня скоро пепельницей запустит, если я ему сейчас же новую не принесу.

Она собралась уходить, но снова вернулась:

– А как твое имя-то?

– Аран.

– Ясно. А я Кристин.

Она быстро развернулась и умчалась в зал.

– Спасибо… Кристин, – тихо проговорил он, но девушка его уже не слышала.

Он пришел в кафе чуть раньше. Здесь было светло и посемейному уютно, но Арана смущало, что все в этом кафе были ради общения друг с другом. Либо влюбленными парочками, либо дружескими компаниями, либо семьей – они все весело болтали за чашками кофе, горячего шоколада или молочными коктейлями и пирожными и наслаждались воскресным днем.

Аран пытался высмотреть дно в своей чашке с черным кофе. Дымок ему напомнил турецкие мотивы, с острым чувством ритма: в чем-то схожий с танцем живота, он резко менял движения от дыхания Арана, извивался, поднимаясь в воздух. Уходя в свои мысли, Аран представлял себе богатые шатры, высокие пальмы, бескрайние желтоватые пустыни, над которыми ослепительное солнце до раскаленности нагревает и плавит золотые пески, размывая горизонт так, что уже не различить границу земли и неба.

– Ты медитируешь или гадаешь на кофейной гуще? – оборвал кто-то его воображаемые образы. Аран поднял глаза и увидел перед собой девушку в светло-коричневом пальто. Он улыбнулся и, откинувшись на спинку стула, наклонил голову, рассматривая ее лицо. Все, что осталось от официантки в джаз-баре, была лишь ее улыбка. Распущенные волосы были темно-каштановые, а не черные, и доходили до плеч, мягко спадая на ворот пальто, а глаза, так отчетливо казавшиеся темными, при свете были зеленовато-карими.

– Я был прав, – все еще рассматривая ее лицо, проговорил Аран. – Если бы я тебя встретил на улице, я бы тебя не узнал.

– Н-да? – ответила Кристин и села за столик напротив него. – Тогда откуда знаешь, что я – это я.

– И действительно, – усмехнулся он и протянул ей руку. – Аран Рудберг. Приятно познакомиться.

Она ответила рукопожатием:

– Кристин Сковрон. Взаимно.

Они некоторое время молчали, смотря друг на друга. К ним подошел официант, и Кристин заказала себе кофе, расстегнула пальто и снова с улыбкой посмотрела на Арана:

– Ну и? Оправдала ожидания?

Все еще разглядывая ее лицо, он в легкой отрешенности ответил:

– А я не ждал ничего. Просто хотел тебя увидеть, реальную тебя.

После короткой паузы он добавил:

– Но мне полегчало.

– Рада, что помогла, – она рассмеялась. – А вот ты такой, каким я тебя и видела. Но у меня уже зрение адаптировалось к темному помещению. Я уже знаю, как именно смотрятся разные цвета или формы по-настоящему, при свете.

– Хм, здорово.

Больше он не знал, что сказать. Увидев Кристин Сковрон, он получил, что хотел, но понял, что до этого не задумывался, что нужно говорить или делать после этого. Она не растерялась в отличие от него, чем заставила Арана думать, что ей любое общение дается легко и непринужденно.

– Выглядишь уставшим. Не выспался?

– Я? Да нет. Спал вроде. А ты хорошо выглядишь.

– Я не говорила, что ты выглядишь плохо, – улыбнулась она и снова стала серьезнее. – Но ты выглядишь таким же уставшим, как и когда я тебя в баре увидела.

Аран немного растерялся. Ей принесли кофе, и на минуту она отвлеклась, добавляя в свой американо сахара.

– Знаешь, в психологии есть такое понятие… хотя нет, не буду тебя терминами мучить, так просто объясню. Когда люди долгое время ни с кем не говорят о своих проблемах, то все их переживания копятся и копятся внутри них, человек сначала сон теряет, может часами лежать ночью и не уснет, хотя и при этом чувствовать усталость – полная бессонница. Потом пропадает аппетит, потом происходит уже отторжение еды. И однажды человек просто раз! – и ломается. Не выдерживает. Легко отделывается, если обычным нервным срывом обходится, – поучительно она возвестила, а затем ее лицо просияло озарением. – Ты знаешь, что по статистике одинокие люди живут меньше пар? А все потому, что им не с кем говорить. Человек – существо социальное, ему по его природе необходимо разговаривать. Очень важно иногда выговариваться, – она немного помолчала. – А ты, похоже, всегда любишь проводить время в баре в одиночестве.

Аран просто слушал девушку, но его привычный цинизм к любого рода разговорам сейчас почему-то отсутствовал. Его брови слегка нахмурились в грусти и серьезности. Он пытался вспомнить, когда в последний раз с кем-то говорил о своих проблемах.

– Не хочется, конечно, читать тебе лекции в первый день знакомства при дневном свете, – снова заговорила Кристин после нескольких глотков кофе, – но изредка нужно давать выход своим чувствам. Подумай об этом, Аран.

Он невольно среагировал на свое собственное имя. Оно звучало немного странно, непривычно ее голосом. Или все дело было не столько в голосе, сколько в тоне. Обычно он слышал свое имя в требовательном обращении, чтобы привлечь внимание Арана, либо в вопросе, когда начальник интересовался о проделанной работе. Чаще он слышал просто свою фамилию. Но тут, в этом кафе, его собственное имя в звуке вдруг издало незнакомые нотки человеческой обеспокоенности и бескорыстия. Так мог произнести его имя лишь мало знакомый ему человек, который просто дает хороший совет, потому что действительно чувствует за него тревогу.