Текст книги "Невидимка из Салема"

V

Мы с Йоном Гримбергом подружились, и я стал называть его Гримом. Мы оказались совершенно разными. Довольно скоро я обнаружил, что временами он бывал очень противоречивым – по крайней мере, на первый взгляд. Сам Йон заявлял, что ему сложно соответствовать социальным нормам. Несмотря на это, Грим вполне мог выпутаться из большинства неприятных ситуаций, если таковые случались. Тогда он оправдывался или с совершенно честными глазами просил прощения. Этому искусству у него я так и не научился. Казалось, у него вообще нет проблем с общением. Как-то раз я спросил, как у него получалось ладить с людьми, если он считал, что не может вписаться в коллектив.

– Это же просто маска, – с недоумением отвечал он. – Когда со мною кто-то разговаривает, на самом деле меня там нет.

Но я не понимал этой мысли.

Грим был симпатичным; его квадратный подбородок, густые светлые волосы и лукавая улыбка как будто принадлежали модели из солнечной рекламы по телевизору. Ростом я был выше, но при этом неуклюж, да и плечи не такие широкие. В школе я старался успевать по всем предметам, а Гриму, казалось, это было совершенно неинтересно. Он был на год старше меня, потому что пропустил год из-за плохих оценок в девятом классе. Несмотря на это, списывал Йон меньше и был намного умнее меня; возможно, он уже тогда понимал, что в жизни есть вещи поважнее учебы. Напрашивался единственный вывод, что Гриму, кроме школы, просто некуда было больше идти. Я был беспечнее по многим вопросам, а его занимали только действительно сто́ящие дела.

У него была маленькая видеокамера, на которую мы начали снимать короткометражные фильмы, а монтировали потом на одном из школьных компьютеров. Действия в этих простых короткометражках часто разворачивались около водонапорной башни. Записывая их, мы пили алкоголь, писали сценарии и сами были действующими лицами. Моему напарнику легко удавалось вживаться в разные роли, он быстро натягивал необходимую маску. Со временем я тоже поднаторел в этом, но до Грима мне было далеко.

Небо над Салемом было цвета чернил, пролитых на чистый белый лист бумаги. Мы тогда дружили всего пару недель. Я спешил на вечеринку и нес в руке пакет с пивом. Я обогнул наш дом, потом дом, в котором жили Гримберги, и посмотрел на фасад дома с квадратными маленькими окнами, в большинстве из которых горел свет. На верхнем этаже в одном из окон зажглась лампа, потом оно открылось, и оттуда с размаху что-то выкинули на улицу. Описав широкую дугу, что-то с грохотом упало на землю. Силуэт в окне пропал, но свет по-прежнему горел. Только я собрался идти дальше, как хлопнула тяжелая дверь подъезда и на улицу кто-то вышел. Грим. Он подбежал и поднял только что выброшенный из окна предмет. Затем поднял глаза и увидел меня, стоящего в свете уличного фонаря.

– Лео?

– У тебя всё в порядке? – спросил я и шагнул ему навстречу.

– Мой плеер!

Грим держал его в руках перед собой. Крышка почти выпала из пазов, а наушники безжизненно висели по бокам.

– Думаю, он разбился, – сказал я.

– Похоже на то. – Грим почесал голову и нажал на кнопку, которая, вероятно, предназначалась для открытия крышки. В ответ крышка отлетела и, сделав сальто в воздухе, упала на землю. Грим явно расстроился. – Он за это получит, черт побери.

– Кто?

Он вытащил диск и засунул его в задний карман мешковатых джинсов, потом выкинул останки техники в кусты за рядом скамеек перед домом и уставился на мой пакет.

– У нас вечеринка?

– Ага. Тут всегда какая-нибудь вечеринка.

– Так я и думал, – задумчиво протянул Грим и приглашающе кивнул на скамейку. – Хочешь посидеть тут?

– На самом деле я бегу, – сказал я, но, взглянув на мрачное лицо Грима, кивнул, сел на скамейку, вытащил две бутылки пива и дал ему одну.

– Сюда бы еще музыку, – хохотнул он, открыв свое пиво.

Я последовал его примеру, предварительно щелкнув по крышке два раза указательным пальцем.

– Что ты делаешь? – спросил Грим.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты постучал по бутылке. Зачем?

– Чтобы пена не вытекла, когда открывать буду.

– И ты думаешь, если постучишь, то она не потечет?

– Наверное. Я не знаю.

– Какая глупость, – пробормотал Грим и отхлебнул свое пиво, а я последовал его примеру.

Только тогда я понял, что стучу по бутылке исключительно потому, что видел однажды, как мой брат так делает.

Мы сидели на улице и разговаривали. Через некоторое время до нас донеслась музыка и вопли, и мимо прошествовала толпа скинхедов; один из них накинул шведский флаг на плечи. Они пели песни «Ультима Туле»[5]5
  Шведская рок-группа, основанная в 1984 г. Наиболее известные представители жанра викинг-рок.


[Закрыть] и явно искали конфронтации. Их было довольно много и в гимназии Рённинге, они затевали драки неподалеку от Салема. Всего несколько недель назад двадцатилетнему парню из Македонии выбили зубы.

Я совершенно забыл о вечеринке, на которую собирался. С Гримом было так легко – возможно, потому, что мы болтали о простых вещах: музыка, школа, фильмы, сплетни о старших парнях из Салема, которые поступили в университет. Кто-то уже даже обзавелся детьми. Одни работали целыми днями, другие путешествовали, а некоторые начали учебу заново. Некоторые угодили в центр для трудных подростков. И наконец, одному не так давно выбили зубы.

– А ты знаешь кого-нибудь, кто сидит в тюрьме? – спросил я.

– Никого, кроме моего отца.

– А за что его посадили?

– За вождение в нетрезвом виде и нанесение телесных повреждений, – Грим рассмеялся с явным отчаянием в голосе. – Как-то раз он напился и чуть не задавил зазевавшегося прохожего. Папа остановил машину, они начали ругаться, и отец ударил его по лицу. Мужчина упал, ударился головой о землю и потерял сознание. У него было сотрясение мозга.

– За это сажают?

– Как повезет… Но ему дали только шесть месяцев.

Грим сделал глоток пива и вытащил пачку сигарет из кармана, вскрыл ее и протянул мне одну. Сам он не курил, но когда ему перепадала лишняя пачка, всегда припрятывал ее для меня. Я чиркнул спичкой, затянулся и начал размышлять, как бы поступил я, если б мой отец сидел в тюрьме. Внезапно я почувствовал, что мне не хватает пространства и захотелось на вечеринку.

– Юлия идет, – сказал Грим и кивнул на приближающийся силуэт в темноте.

– Кто?

– Моя сестра.

Ее длинные темные волосы были собраны в хвост, под расстегнутой джинсовкой – белое платье. Из кармана куртки вился шнур, который плавно перетекал в два белых наушника. На груди висела подвеска. Длинные, тонкие ноги плотно облегали черные лосины. В отличие от эксцентричного Грима, его сестра ничем не отличалась от других поступающих осенью в гимназию Рённинге. Ее лицо было таким же узким, с четко очерченными скулами, но несколько более загорелым. Увидев брата, она улыбнулась и спросила, где он пропадал.

Из ее наушников доносилась песня «Между нами целый мир, но я знаю, тебе нет до этого дела». Юлия вытащила плеер из кармана куртки и выключила его.

– Гулял, – ответил он.

– Но где?

Она пожала плечами и посмотрела на меня.

– Привет.

И протянула мне руку, чем несколько удивила. Ее поведение больше напоминало поведение матери, нежели младшей сестры. Когда она улыбалась, были видны крупные передние зубы, почти квадратные, совсем как у ребенка, но своим скептичным взглядом она держала дистанцию, как взрослая. Я до сих пор помню, какой маленькой и одновременно не по-детски серьезной мне показалась Юлия Гримберг и как легко она переходила от одной темы к другой в разговоре.

Ее рука в моей была маленькой и теплой, но одновременно сильной.

– Юлия.

Я отпил пива.

– Лео.

– Там в пакете есть еще бутылка?

– Да, – ответил я, но при этом вопросительно покосился на Грима, который на что-то пристально уставился и, казалось, совсем не обращал на нас внимания.

Юлия села на скамейку рядом со мной и скрестила ноги в тяжелых, черных ботинках с развязанными шнурками. От нее сладко пахло фруктовым шампунем. По параллельной улице шел прохожий в длинном, черном пальто и наушниках. Я наблюдал за ним, пока он не исчез из вида.

– Мы никуда не собираемся? – поинтересовалась Юлия.

– Лео собирается на вечеринку.

– Я думаю, уже поздно, – соврал я и зажег еще одну сигарету. – Там, наверное, все разошлись.

– Может, к тебе пойдем? – предложил Грим.

Только потому, что мои родители уехали на выходные, а брат где-то развлекался, я согласился. У нас было четыре комнаты и маленькая кухня, и я, случалось, приглашал домой гостей, но довольно редко. Но на этот раз я впервые посмотрел другими глазами на мою квартиру. В коридоре – убогий коврик, от одежды, висящей на крючках у входной двери, пахнет сигаретным дымом, гудящая система вентиляции, криво висящие фотографии маминых родителей над диваном в гостиной. Раковина на кухне всегда была засорена, а из крана капала вода. Я настолько привык к этим каждодневным звукам, что уже не обращал на них внимания, но в тот вечер мое восприятие обострилось до неузнаваемости.

Мой отец был водителем погрузчика на большом складе в Ханинге. В молодости он был боксером и утверждал, что по этой причине так и не пошел учиться в институт. Работа руками привлекала его гораздо больше, нежели головой, которая была занята другими вещами. Мне нравилась такая точка зрения. Мама же работала на ресепшне в отеле в городе Сёдертелье. Они с отцом были одногодки, встретились в баре в районе Сёдермальм, когда им было по девятнадцать лет, и расстались в двадцать два, потому что оба не были готовы к серьезным отношениям. Отношения возобновились, когда им исполнилось по двадцать пять, и в двадцать семь появился на свет мой брат. Их роман был похож на фильм с разлуками и поисками новых партнеров, в финале которого они все-таки обрели друг друга. Он трудился в дневную смену, она часто заступала в ночь, и квартиру убирать было некому.

– Что это за звуки? – спросил Грим.

– Кран в кухне не закрывается.

Он скинул ботинки и осмотрелся.

– А где твоя комната?

– Самая первая слева от входной двери.

В моей комнате стояла кровать и одинокая книжная полка с дисками, фильмами и единственной книгой, полученной в подарок от родственников. Напротив кровати пустовал письменный стол, за которым я никогда не сидел. Одежда и обувь валялись на полу, а на стенах красовались афиши с группами «Reservoir Dogs» и «White Men Can’t Jump».

– Мило, – сказал Грим, не заходя внутрь.

Все три дома в Триаде были совершенно одинаковыми. Их квартира была, скорее всего, такой же, как наша, или, может быть, ее зеркальным отражением. Я открыл еще одну бутылку пива и уселся в кресло в гостиной. Оставшиеся две я выставил на прикроватный столик для моих гостей. Грим пошел в туалет, а Юлия нашла стереосистему на полке за моей спиной, покопалась в дисках моих родителей, но не нашла ничего стоящего и включила радио.

– Можешь взять мои диски, – предложил я, когда она опустилась на диван рядом со мной. – Если найдешь что-то по вкусу.

– Я не хочу заходить в твою комнату. Вторгаться в личное пространство, – добавила она.

– Всё в порядке, я разрешаю.

– Всё равно.

Грим вернулся из ванной и развалился в кресле рядом со мной. Мы напились до того, что начали передразнивать радиоведущего, подражая его монотонному, сонному голосу. Потом мы смотрели канал MTV по телевизору. Пиво кончилось, и в ход пошел алкоголь с лимонадом из домашних запасов. Потом Юлия заснула на диване, а я украдкой смотрел на нее так часто, как только мог, следя при этом, чтобы Грим ничего не заподозрил. Ее губы были слегка приоткрыты, а веки подрагивали. Она пошевелилась и начала неловко поправлять волосы, даже не проснувшись.

– Ты обычно берешь ее тусоваться? – допытывался я.

– Лучше со мной, чем с кем-то еще.

Я пьяно рассмеялся.

– Ну ты прямо как папочка.

– Может, и так.

– А ей это нравится?

– Почем мне знать, – огрызнулся он и отмахнулся от меня. – Тебе деньги не нужны, кстати?

– А что?

– Я знаю, где они.

– Откуда ты знаешь?

Он щелкнул себя по носу.

– У меня хороший нюх.

– Деньги не пахнут, – удивился я.

– У всего есть свой запах, – ответил Грим и поднялся с дивана, прошел на кухню и остановился перед шкафом, висящим над раковиной и плитой.

На шкафчике стояли дорогие бокалы, несколько ваз, старая жестяная лейка и увесистая ступка моего дедушки. Грим рассматривал предметы и одновременно втягивал воздух.

– Эта, – показал он на одну из ваз.

– Которая?

– Вон та, с цветами, слева.

– Она пустая. – Я вопросительно посмотрел на него. – Я видел, как мама вчера ее мыла.

– Поспорим?

– На сколько?

– На половину того, что там есть.

– А что получу я, если ты ошибаешься?

Он поколебался.

– Мое ружье.

– Мне не нужно твое ружье.

– Тогда я продам его и отдам тебе деньгами.

Его самоуверенность меня забавляла, но я, пошатываясь, забрался на стул и ощупью нашел вазу. Под пальцами захрустели купюры. Я показал их Гриму, который не выглядел особо удивленным.

– Сколько там?

Я слез со стула и пересчитал деньги.

– Тысяча шестьсот.

Он протянул руку.

– Половина – мне.

Я понял, что он действительно ждет их, мы ведь побились об заклад. Эти деньги мои родители наверняка откладывали на что-нибудь. Не так много накопили, но это были наши деньги.

– Я не могу отдать их тебе.

Его взгляд помрачнел.

– Мы же поспорили.

– Но это деньги моих родителей. Я не могу.

– Но мы поспорили. Нельзя нарушать правила.

Я долго смотрел на него, представляя расстроенное лицо матери. Протянул ему пятьсот крон и еще три купюры по сто.

– Почти хватит на новый плейер, – сказал он, сложил их и засунул в задний карман.

У меня начались галлюцинации, потому что я постоянно на ногах. Изредка мне удается прикорнуть, но чаще я не сплю несколько дней подряд. И это лучшее, на что я способен? Интересно, наркотики или что-то подобное помогут? Сейчас я понимаю, что это решение – правильное, так и следовало поступить. Слабак, просто слабак.

Я больше не позволяю себе приближаться к твоей двери. Пишу тебе и путешествую по разным местам, чего не любил в детстве. Пришло осознание, что нельзя поймать того, кто постоянно движется. Его просто не видно, остается лишь размытая тень на фотографиях. Если б ты оказалась со мной в одном вагоне, то обратила бы на меня внимание? Узнала бы меня? Не думаю. Ты ведь ничего не помнишь, ты все забыла.

Хочу, чтобы ты вспомнила, но это письмо выходит странным, я не так представлял его себе раньше. Мысли скачут, и меня трясет. Возможно, из-за метадона[6]6
  Синтетический лекарственный препарат из группы опиоидов, применяемый как анальгетик, а также при лечении наркотической зависимости как заместитель героина.


[Закрыть]. Я проезжаю сквозь лес, здесь падают листья. На углу возле станции кипит ночная жизнь. Вспомни, мы тоже были такими когда-то. Неужели все прошло?

Мне следовало написать тебе давным-давно.

VI

Полицейский, которому я попал в горло в сумерках в гавани Висбю, умер. Вместе с Максом Ласкером и еще двумя членами опергруппы этой неудачной спецоперации. Я помню наизусть их имена. Я так часто смотрел на их лица на фотографиях, что теперь могу нарисовать их по памяти с закрытыми глазами. В ящиках с предполагаемым оружием лежали газеты «Афтонбладет» и «Экспрессен», желто-красные пластмассовые автомобили, мечи и кольчуги серого и черного оттенков, детские розовые и голубые куклы и россыпь конструктора «Лего». Полиция была ни при чем в данном случае, и все терялись в догадках, кто на самом деле был злоумышленником.

Слухи дошли до средств массовой информации, и последние кинулись искать виновных. Полицию обвиняли в слишком рискованных и незаконных действиях, и в нашей организации каждый прикрывался, как мог. Меня же некому было защитить, и провал повесили на меня. Под строгим наблюдением двух охранников меня перевезли на катере из Висбю в больницу Святого Йорана в Стокгольме. Одного из них звали Том, и, когда я попросил у него сигарету, он посмотрел на меня так, будто я попросил у него его электрошокер. Я закрылся в туалете и провел там бо́льшую часть путешествия, держась за голову и размышляя о своей невеселой участи. Был сильный шторм, и меня так укачало, что стошнило, и охранники, думая, что я хочу покончить жизнь самоубийством, выломали дверь. На берегу нас ждала неприметная полицейская машина до больницы Святого Йорана. Некий коллега шептал мне на ухо, что я не должен ни с кем разговаривать.

Я получил отдельную комнату. Занавески на окнах отсутствовали, так как персонал боялся, что пациенты могут на них повеситься. На прикроватном столике стояли пластмассовый стакан и кувшин. Потолок был окрашен в цвет свежевыпавшего снега.

В тот же вечер пришел Левин, который выглядел виноватым. Он подтащил стул к краю кровати, скрестил ноги и подался вперед.

– Как дела, Лео?

– Меня заставили выпить кучу таблеток.

– Они помогают?

– Как новенький.

Левин прыснул.

– Хорошо, это хорошо.

– Что там произошло?

– Хотел спросить у тебя то же самое.

– Там не было оружия, – пробормотал я. – Только игрушки и газеты. Не уверен точно, какая из сторон начала стрелять, было не разобрать. – Я заколебался и взглянул на Левина. – Я был в гавани как-то вечером до этого.

– Да?

– Ласкер был там.

На лице Левина не дрогнул ни один мускул.

– Он предостерег меня, чтобы я уезжал оттуда, – продолжил я. – Что все пошло не так.

– И что ты ответил?

– Ничего. – Губы пересохли, и я провел по ним кончиком языка. – Подозреваю, что он просто испугался. Но, возможно, он знал, что операция под угрозой.

– Не факт. Ты же знаешь, что он был параноиком. Он мог сказать то же самое, даже если бы все шло по плану.

– Вот и мне интересно, каков был план с самого начала.

– Ты думаешь, тебя подставили?

– А ты?

– Я так не думаю.

Не мигая, я сверлил Левина взглядом. Потом все же моргнул и отвел глаза в сторону.

– Почему там не было оружия?

– Без понятия.

– Кто-то же должен знать.

– Кто-то наверняка знает. Но я не знаю кто.

Почему-то я ему не верил. Что-то не сходилось. Между нами повисла тишина. Он посмотрел на свои наручные часы и налил воды из кувшина, отхлебнул и передал мне стакан. Я отрицательно покачал головой.

– Тебе нужно пить.

– Я не хочу.

Левин достал записную книжку из кармана куртки, что-то написал и передал ее мне.

Скорее всего, комната прослушивается.

Я посмотрел на него.

– И ты говоришь об этом только сейчас?

Им нужно выслушать твою версию.

– Кому это «им»?

Левин не реагировал. Я со вздохом откинулся назад. Комната кружилась перед глазами, мне не хватало воздуха, но я чувствовал, что не в состоянии подойти к окну.

Они боялись, что я заговорю, несмотря на их запрет. Также было непонятно, кто стоял за всем этим. Я склонялся к версии, что это полицейские. В данной ситуации информация тщательно контролировалась сверху, в особенности в моем случае.

Левин написал что-то еще в своем ежедневнике и положил его мне на грудь. Я поднял его и постарался сфокусировать взгляд.

Я не могу сейчас тебя спасти, Лео.

Им попросту нужен был козел отпущения, и они его получили. В официальном обращении пресс-секретаря к массмедиа значилось, что я получил больничный до конца года, а в дальнейшем меня переведут на другую должность, если я пожелаю продолжать карьеру. И газеты, и полиция были довольны, потому что формально меня отстранили. И все это понимали. Обвинение за провальную операцию свалили на меня, мальчика на побегушках при служащем отдела внутренних расследований. Это был наиболее легкий и безопасный путь. Дело о причастности полиции все равно перешло бы в соответствующий отдел, в котором у меня не было друзей и защитников. Мне выписали таблетки «Собрил» от панических атак, «Оксасканд» от бессонницы и общей тревожности, как выразился доктор. Я пытался звонить Левину, но он не отвечал, видимо, чтобы не привлекать внимания. Меня выписали в конце весны, а лето пролетело как в тумане, с долгими бессонными ночами.

Лекарства возымели странное действие: то ли они превратили меня в чрезмерно подозрительную личность, то ли, наоборот, произвели отрезвляющий эффект, но желание докопаться до истины стало непреодолимым. Посещали мысли, что на самом деле на Готланд меня отправили не для того, чтобы контролировать и заниматься внутренними расследованиями, а потому что так было удобно для некоторых лиц, которые спокойно могли уйти в тень, спрятаться друг за друга и выдать меня в случае возможных неприятностей.

Свежий воздух. Я прогуливаюсь и читаю рекламные объявления на витринах Кунгсхольмена. На картинках изображены красные летние домики с белыми ставнями. На крышах некоторых из них даже висит шведский флаг. Перед глазами проплывали образы живущих там семей с бокалами в руках, смех детей и венки в их волосах. В Швеции так было всегда, как будто время остановилось. Я представлял себе стол на летней веранде, пустые бокалы и вечное безмолвие. Как на траве лежит разорванная вышитая красными нитками рубашка, но ее не видно прохожим. Изображения настолько меня захватили, что прошло некоторое время, прежде чем я осознал, что стою перед риелторской конторой, которая продает эти домики. Я скрипнул зубами и почти вжался лбом в стекло. По небу мчались облака, как будто преследуя кого-то.

Мобильный зазвонил, когда я находился на площадке перед лифтом, и наблюдал за огороженным местом преступления на улице Чапмансгатан, 6. Номер не определился.

– Алло?

Это был Габриэль Бирк; он хотел поговорить о том, что случилось вчера. «То, что случилось» было его выражением.

– Я думал, у тебя есть люди для сбора подобной информации, – проговорил я и нажал на кнопку лифта.

– Я всегда делаю как минимум один звонок сам.

Его голос звучал серьезно и профессионально, как будто он забыл или не имел ничего против того, что я проник на место совершения убийства, которое он расследовал менее двенадцати часов назад. Меня это обеспокоило.

– Хорошо, – согласился я.

– Тебе удобно говорить?

– Да… нет.

Я стою перед входной дверью в мою квартиру и рассматриваю замок. На нем царапины, которых я раньше не видел. Я отступаю на шаг назад, чтобы осмотреть пол возле двери, но не нахожу ничего подозрительного. Недоумевая, провожу пальцами по царапинам и осторожно тяну за ручку, но дверь – заперта. Мне нужно выпить таблетку, и я направляюсь к кухонному столу, наливаю себе стакан воды и достаю «Собрил».

– Лео?

– Что?

– Ты слышал, что я сказал?

– Нет, прости, я… ничего. – Засовываю таблетку в рот, запиваю водой. – Продолжай.

– Ничего, что разговор записывается?

Я безразлично пожимаю плечами, но он этого не видит.

– Алло?

– Предположим.

Бирк нажал на кнопку на своем телефоне, и прозвучало едва различимое пиканье. Запись началась.

– Ты можешь рассказать мне, чем ты вчера занимался?

– Я был дома. Нет, я отправился в Салем после обеда.

– Что ты делал в Салеме?

– Навещал родителей. Потом поехал домой.

– Во сколько ты приехал домой?

– Не помню. В пять, может, в шесть.

– И что ты делал дома?

– Ничего.

– Прямо так и ничего?

– Я не занимался ничем особенным – смотрел телевизор, поел, принял душ, заснул где-то в районе одиннадцати. Ничего заслуживающего внимания.

– Во сколько ты проснулся?

– Этого я не помню. Но меня разбудил голубой свет.

– Он тебя разбудил?

В голосе Бирка зазвучало удивление.

– В последнее время я сплю очень чутко, – слабо оправдываюсь я.

– Мне казалось, ты принимаешь таблетки.

– Они особо не помогают, – отрешенно говорю я, потому что кое-что в квартире беспокоит меня, но я пока не могу определить, что именно.

Подхожу к двери в ванную комнату и слегка приоткрываю ее. На первый взгляд все на своих местах. Захожу внутрь, вижу в отражении свое озадаченное лицо и руку, держащую телефон.

Лампочка. Горит. Оставил ли я ее зажженной?

– Что? – переспрашиваю я, уверенный в том, что Бирк что-то говорил.

– Что ты делал, когда проснулся? – повторяет он с явным раздражением и нетерпением в голосе.

– Оделся и пошел посмотреть, что случилось.

– И что это значит?

– Что я пошел в «Чапмансгорден».

Свободной рукой открываю шкафчик в ванной и изучаю содержимое: предметы гигиены и сильные медикаменты, маленькая коробочка с очень значимым для меня кольцом, которое я какое-то время носил, не снимая. Закрываю шкафчик.

– И?.. – произносит Бирк. – Что еще?

Я рассказываю, как прошел на место преступления в «Чапмансгордене» после того, как имел разговор с двумя полицейскими, как видел Матильду, которую допрашивал третий полицейский. Бирк продолжает задавать наводящие вопросы, более глубокие и опасные.

– Ты осмотрел тело?

– Лишь мельком.

– Это вполне официальный допрос, – нервничает Бирк. – Веди себя, как подобает.

– Я не осматривал тело.

– Ты прикасался к нему?

– Нет. Я только посмотрел на нее. – В целом это правда. – А что?

– Рука, – продолжает Бирк, как будто бы он меня не слышит. – У нее было что-то в руке?

Я колеблюсь с ответом и сажусь на край кровати.

– Я не помню.

– Не ври. У нее было что-нибудь в руке?

– Да.

– Ты прикасался к этому предмету?

– Что?

– Я спрашиваю, ты прикасался к тому, что у нее было в руке?

– Нет.

– Ты уверен?

Вопрос несколько удивляет меня.

– Да, – отвечаю я. – Уверен. А что?

– Спасибо. – Он вздохнул. – Это всё.

Когда Бирк заканчивает разговор, я остаюсь сидеть с телефоном, прижатым к уху. Голова кружится, я пытаюсь сжать кулаки, но у меня не получается. Способность делать выводы никогда не была моей сильной стороной, я всегда слишком медленно и нелогично рассуждал. Вместо этого я блуждающим взглядом обвожу квартиру в поисках знаков чужого присутствия. Я уверен, что они существуют, что они прямо передо мной. Просто они не очевидны. Или просто я параноик. Снова гляжу на лампу в ванной комнате. Она вполне могла быть зажженной, когда я уходил. «Собрил» начинает действовать, в висках гудит. Ничего не происходит, и я открываю балконную дверь и прикуриваю сигарету.

Фамилия. Мне нужна ее фамилия. Это был бы еще один шаг вперед. Я звоню операторам на Кунгсхольмсгатан, и меня соединяют с комнатой Бирка, а потом переключают на его мобильный. Он принадлежит к тому типу полицейских, что отвечают на звонок, называя только свою фамилию.

– Это я, Лео.

– Правда? Лео, я еще не обедал, и у меня нет вре…

– Ребекка, – говорю я. – Ее звали Ребекка, с двумя «к», я думаю.

– Да, Ребекка Саломонссон, – вопросительно проговаривает Бирк. – Ты думаешь, мы этого не знаем?

– Хорошо, – отвечаю я. – Я всего лишь хотел предоставить вам всю информацию.

Думаю, он прекрасно понял, что я обманул его, но ничего не сказал. Ребекка Саломонссон. В ванной комнате я достал бритвенный станок и заглянул в зеркало, поразившись тому, насколько бодрым и живым был мой взгляд. Как будто туман рассеялся и вырисовалась новая цель.

В самом начале полицейской карьеры долгими ночами я патрулировал улицы вокруг Медборгарплатсен. Кофеиновые таблетки, которые мы с коллегами изъяли во время облавы в Накке, помогали постоянно бодрствовать. Я втихую курил и слал смс-сообщения своей тогдашней подружке Тесс. У нее были самые рыжие волосы, которые я когда-либо видел, и она работала в гардеробе бара «Голубая Луна». Моего напарника, выходца из Норрланда, все называли То́ска, потому что он когда-то пытался стать оперным певцом. Этот скромный и дружелюбный парень всегда был готов подставить свое надежное плечо. Он был сторонником Центральной партии и считал, что я рассуждаю как приверженец умеренно-коалиционного движения, что, возможно, соответствовало действительности. У нас было немного общих тем для разговора, однако он был первым, кто узнал о нашем расставании с Тесс. Подозреваю, что так случается, когда двое молодых людей часами томятся в одной машине в ожидании хоть сколько-нибудь серьезного задания.

Первым и самым важным уроком, который я получил в мою бытность патрульным, стали контакты с людьми. Наркоманы, проститутки, подонки из сферы организованной преступности, подростки из пригородов, прожженные грабители, сидевшие на ступеньках наркодиспансера каждое утро. Пара знающих людей способна дать для расследования полезной информации больше, чем три сотни посторонних. Вся штука в том, чтобы уметь их распознать, и в этом я действительно хорош: я умею отделять нужных людей от бесполезных. За это качество особо не любят, но таков уж я есть.

От патрульной службы я перешел в отдел по оружию в качестве ассистента при городской полиции Стокгольма, где начал заниматься тяжкими преступлениями. Там я и встретил комиссара Чарльза Левина. В течение нескольких лет мы проработали бок о бок, и он научил меня в полицейском ремесле большему, чем кто-либо другой. Левин наблюдал, как я постепенно превращался в ловкого инспектора, а также зарождение и гибель наших отношений с Сэм.

На улице Щепмангатан, 8, в Старом городе, где живет Левин, крапает дождик, и опавшие листья кружат в воздухе. Везде чувствуется наступление осени. На доме возле подъезда кто-то белым начеркал «Я ЗНАЮ, ЧТО ПРОИГРАЛ», и каждая буква – размером с человеческое лицо. Я рассматриваю надпись, пытаясь вникнуть в смысл и одновременно гадая, кто мог это написать. Меня окружает запах сырой одежды и постоянный гул туристов, толпящихся на узких улицах. Я поднимаюсь на лифте и звоню в дверь.

– Лео, – удивляется мне Левин, открывая дверь. Он изучает мое лицо. – Ты когда в последний раз брился?

– Час назад.

– Так я и думал. – Он отступает, пропуская меня в коридор. – Должно быть, у тебя что-то важное.

– Спасибо. Да.

Ключом к успеху Левина является потрясающая способность угадывать детали. Она проявилась еще в детстве, когда он увлеченно возился с железной дорогой и моделированием. Больше всего на свете маленького Чарльза привлекали игрушечные самолеты, здания, автомобили, флагманы и ландшафты в миниатюре. По деталям он отличал хорошую модель от посредственной. Сейчас его коллекция красуется в стеклянном шкафу, который простирается вдоль самой большой стены его светлой гостиной. Все расставлено в хронологическом порядке, и его жизнь видна как на ладони.

Наверху тихо. Из окон виден ряд домов, но на некотором расстоянии. Город не так душит здесь в своих объятиях. За деньги вполне можно купить в Стокгольме тишину. И дистанцию.

– Хочешь кофе? – спрашивает он, когда я устраиваюсь в удобном кресле у шкафа.

– И абсент, если есть.

– Абсент?

– Да.

– К сожалению, нет, – с прохладцей отвечает он.

– А вода?

– Это можно устроить.

Высокий и худой Левин с бритой головой носит пару круглых очков на кончике носа. На нем черные джинсы, белая майка и расстегнутая рубашка. Он только что вернулся из-за границы. На столе лежат брошюры об Аргентине. После того как от рака умерла его жена Эльса, он начал путешествовать, потому что она всегда хотела отправиться куда-нибудь, но этому всегда мешала работа Левина. В итоге она уезжала одна и показывала ему фотографии, когда возвращалась. Теперь Левин сам делает снимки. Когда он возвращается, всегда идет на ее могилу, показывает отснятое и рассказывает о поездке, как когда-то делала она.

Левин возвращается в гостиную с двумя чашками черного кофе и стаканом воды.