Текст книги "Рауль, или Искатель приключений. Книга 2"

Ксавье де Монтепен
Рауль, или Искатель приключений. Книга 2

Часть четвертая. ПЕРВЫЙ БРАК

I. Старые знакомые

Где происходили происшествия, которые мы представим глазам наших читателей? Достаточно будет сказать, что это было в южной провинции Франции, через два года после событий, завершающих последнюю главу предыдущей части.

Было около десяти часов вечера. Та самая повозка, которую мы уже знаем, с труппой акробатов медленно ехала по гористой, неровной дороге. На кляче, запряженной в эту повозку, были только кожа да кости; казалось, она вот-вот готова была испустить последний вздох. Напрасно возница хлестал несчастную лошадь, напрасно ругался. Повозка еле двигалась, и путешественники едва ли делали в час четверть лье. Наконец повозка достигла вершины большой горы. Оттуда виднелись огни в деревне. Лошадь, без сомнения, поняла, что ее там ожидают ужин и ночлег, и сама прибавила шагу, чего нельзя было ожидать от ее исхудалых мослов.

Через четверть часа повозка остановилась перед гостиницей плохой наружности. Из повозки вышли трое; первым – тот худощавый мужчина, которого звали Эшине; потом толстая женщина, называвшаяся Рогомм, наконец, худенькая и бледненькая девочка, которую мы представили читателю под именем Венеры.

Большая перемена произошла в наружности этих трех особ. Необыкновенная худоба Эшине приняла такие размеры, что его огромное тело сделалось будто прозрачным. Напротив, толщина Рогомм перешла в настоящую тушу. Румяные щеки приняли темно-фиолетовый оттенок, а раздутое лицо этой чудовищной женщины дышало пороком и преступлением еще более, чем два года назад. Прелестное личико бедной Венеры, побледневшее от лишений и дурного обращения, выражало страдание и отчаяние.

– Эй! Хозяин! – закричал Эшине хриплым голосом.

Хозяин прибежал.

– Ужинать! – вскричал акробат. – Мы умираем с голода.

Что у вас есть? – Ветчина и яйца.

– Ну нам и не нужно ничего другого… Разумеется, к этому необходимы вино и коньяк…

– Стало быть, вам надо сделать яичницу с ветчиной?

– Да, яичницу из сорока восьми яиц.

Хозяин бросил странный взгляд на трех путешественников, Вероятно, их экипаж и наружность внушили ему какие-то опасения, потому что он сказал:

– Я имею привычку получать вперед.

– Вот как? Странная привычка.

– Да.

– Так вот как вы обращаетесь с людьми, приезжающими к зам в экипаже. Прекрасно!

– Уж так я привык; а те, которые недовольны, могут отправляться в другое место.

– Вы заслуживали бы этого… Но так как я уже здесь, то остаюсь и не хочу спорить с вами…

– Стало быть, вы заплатите?

– Вот шесть ливров в задаток.

Хозяин взял серебряный экю, повертел его в руках, чтобы удостовериться, настоящий ли в нем вес, и, довольный осмотром, сказал:

– Хорошо. Я приготовлю еду… Эй! Марготон, – закричал он, обернувшись к кухне, – отведи на конюшню лошадь этого господина…

– Да хорошенько позаботься о ней, – заметил Эшине серьезным тоном, – эта лошадь дорогая.

Через пять минут Эшине, Рогомм и Венера сидели за столом в зале трактира. Яркий огонь трещал в высоком и широком камине. На скатерти сомнительной белизны стояли три выщербленные тарелки, три невыполосканных стакана, бутылка с гасконским вином, небольшая кружка с водкой и лежали три железные вилки и огромная краюха черного хлеба.

– Вот ваша яичница, – сказал хозяин, подавая блюдо на стол.

Путешественники тотчас же принялись уписывать еду, и несколько минут слышался только звук вилок и челюстей. Менее чем через десять минут яичница исчезла и бутылка была опорожнена. Эшине и Рогомм готовились приняться за водку, как вдруг новое лицо появилось в зале.

Это был человек подозрительной наружности и на редкость безобразный. Глубокие шрамы прорезали его лицо. Одного глаза совсем не было; другой, бледно-серый, имел подлое и зловещее выражение. Одежда этого человека состояла из грязных лохмотьев.

При виде незнакомца Венера не могла удержаться от вскрика ужаса, что принесло ей один удар ногой от Эшине и другой от Рогомм. Вошедший обвел залу своим единственным глазом и, приметив Эшине, немедленно сел возле него. Акробат принял его гримасой, походившей на улыбку, и дружеским пожатием руки, Рогомм сделала то же.

– Не хочешь ли стаканчик водки? – спросил Эшине.

– Разве можно отказать?

С этими словами незнакомец осушил полный до краев стакан, который подал ему акробат, и потом сказал:

– Я ждал вас целый час на дороге; я уже думал, что вы не приедете сегодня…

– Лошадь виновата, – заметила Рогомм.

– Впрочем, нет никакой беды, если б вы приехали и позже…

– Как можно не сдержать слова, данного другу! – закричал Эшине. – Никогда!

Потом, наклонившись к кривому, он спросил его шепотом:

– Все по-прежнему?

– Еще бы! – отвечал кривой тем же тоном.

Акробат потер руки с веселым видом, потом прибавил:

– Когда же?

– Завтра вечером.

– Без отлагательства?

– Да… Все как условленно…

Кривой хотел продолжать, но взглянул на Венеру и остановился.

– Ну? – спросил Эшине.

II. Преступления

Кривой выразительно указал на нее и спросил:

– А девочка?

– О! – отвечал акробат, – ее нечего опасаться; при ней можно говорить свободно; она дремлет и притом ничего не понимает… Отведи ее спать, – прибавил он, обращаясь к Рогомм.

Толстая женщина велела трактирщику отвести себе спальную и ушла с девочкой. Через пять минут она вернулась.

– Ребенок спит, – сказала она, – будем говорить…

На другое утро Эшине сделал необычные приготовления.

Он продал за пятьдесят пять ливров свою чахлую клячу, вместе с упряжью и повозкой, и купил за двести ливров двух лошадей небольших, но молодых и сильных. Из всей своей поклажи Эшине и Рогомм оставили только холщовый мешок и, кроме того, гитару, на которой за эти годы они бранью и побоями выучили Венеру играть несколько песен.

К шести часам вечера лошади были взнузданы. Рогомм села на одну и поставила перед собой холстинный мешок с бельем и одеждой. Позади себя посадила она Венеру. На девочке была надета через плечо гитара. Эшине сел на другую лошадь, и все трое выехали из деревни, где провели ночь и часть дня.

Ехали они около двух часов. Как только стемнело, Эшине повернул свою лошадь, сделал Рогомм знак сделать то же самое, и оба воротились назад по той самой дороге, которую проехали. Только вместо того, чтоб ехать по большой дороге, как ехали до сих пор, они проехали по полю, вдоль забора. Скоро во мраке заблистали огни деревни, из которой они выехали два часа тому назад. Эшине повернул налево и пустил лошадь в галоп. Рогомм сделала то же. Через несколько минут они въехали в лес. Венера, убаюканная ровным шагом лошади, мало-помалу заснула.

Вдруг лошади остановились. Акробаты находились посреди чащи, на ружейный выстрел от границы леса. Эшине сошел с лошади. Рогомм тоже. Потом она сняла Венеру. Девочка, вдруг пробудившись от сладкого сна, протерла глаза, чтобы удостовериться, не во сне ли она видит это.

Внезапный крик заставил ее вздрогнуть. Эшине сорвал с дерева, под которым остановился, листок, согнул его особенным образом, приложил ко рту и три раза прокричал по-совиному. С минуту было тихо. Но скоро подобный же крик три раза ответил на этот сигнал. Через несколько секунд в чаще захрустели сухие листья, осторожно раздвинулись ветви и кто-то подошел к акробатам.

– Кто идет? – спросил Эшине шепотом.

– Друг.

Венере показалось, что она узнала этот голос. В тени обрисовалась фигура вчерашнего кривого.

– Кум, – сказал он, – все идет хорошо. Ночь мрачная. Сорока в гнезде. Пойдем!

– Пойдем! – повторил Эшине. – Стереги лошадей, – прибавил он, обращаясь к своей толстой подруге. – А ты, малютка, ступай за нами, или я поколочу тебя…

И Эшине взял Венеру за руку. Девочка задрожала. Эшине продолжал:

– С тобой гитара?

– Вот она, – отвечала бедная девочка.

Эшине потащил ее. Они вышла из леса и несколько минут шли по лугам, влажным от вечерней росы. Через десять минут кривой сказал:

– Стой!

Остановились. Темнота была не так глубока, как в лесу. По обе стороны шел забор в пять футов вышины. Сквозь этот забор светился слабый свет. Эшине наклонился к Венере и сказал:

– Останься здесь.

– Одна? – спросила дрожащая девочка.

– Да.

– Я боюсь…

– Стой на месте, – повторил Эшине грозно, – или я тебя

– Останусь… Останусь, – пролепетала Венера.

– Если кто-нибудь подойдет, если ты услышишь малейший шум, играй на гитаре и пой.

– Хорошо.

– И помни, малютка, что если ты не исполнишь в точности моих приказаний, я убью тебя без милосердия!

С этими грозными словами Эшине сильно сжал руку Венеры. Девочка оставалась неподвижна и не отвечала ничего: страх сковал ее.

– Скорее! – сказал кривой. – Давно пора.

– Я готов.

И оба подошли к забору. Несколько досок, без сомнения подпиленных заранее, немедленно отделились и открыли довольно широкое отверстие. Эшине с товарищем исчезли впотьмах, в чаще деревьев.

Прошло несколько секунд. Скоро до ушей Венеры долетели звуки совершенно различного рода. Один звук был едва слышен и походил на визжанье пилы, вгрызающейся в железо. Он раздавался от того места, куда отправились акробат и кривой. Другой звук доносился с большой дороги. Это был тяжелый топот лошади. Всадник напевал монотонную песню. Венера вспомнила приказания Эшине и то, чем угрожали ей, если бы она не исполнила их в точности. Дрожащими руками дотронулась она до расстроенных струн гитары и голосом, срывающимся от страха, начала петь старинную народную песню, трогательную и невинную мелодию – странный аккомпанемент ужасной драмы!

III. Убийство

При первых звуках песни визжание пилы прекратилось. Мало-помалу топот копыт становился все слабее и слабее и скоро совершенно затих вдали. Всадник проехал. Венера перестала петь. Глухое визжанье пилы возобновилось. Это продолжалось не долго. Через две минуты наступила тишина. Небо было мрачно. Большие черные тучи, пробиваемые время от времени лунными лучами, неслись по небу. С Венерой сделалось какое-то странное головокружение. В ушах ее раздавался шум, грудь тяжело поднималась. Чтобы успокоиться и преодолеть головокружение, все более и более овладевавшее ею, она упорно устремила взор на слабый свет, сиявший все на одном и том же месте между деревьями.

Вдруг этот свет погас. В то же время Венера услышала душераздирающий, ужасный, отчаянный крик! Холодный пот выступил на лбу девочки. Она выронила из рук гитару, которая разбилась с хриплым звуком, подобным хрипу умирающего. Венера хотела бежать, но ноги ее подгибались. Ей показалось, что земля вертится вокруг нее, и хотя девочка не имела ясного понятия о смерти, она решила, что умирает.

Шум быстрого бега вывел ее из этого состояния. Эшине и кривой перепрыгнули через забор, как два лютых зверя. Акробат схватил Венеру за руку и потащил, говоря задыхающимся голосом:

– Скорее!.. Скорее!..

Девочка не могла бежать: колени ее подогнулись и она упала. Эшине подавил в себе ругательство или угрозу, взял Венеру на руки и побежал к лесу.

– На лошадей!.. – закричал он глухим голосом, добежав до Рогомм,

Старуха посадила Венеру на лошадь, и в эту минуту девочка услыхала металлический звук, который издал мешок, полный монет. Лошади поскакали с фантастической быстротой. Такие сильные волнения в такое непродолжительное время были выше сил ребенка. Венера лишилась чувств.

Когда она пришла в себя, акробаты находились уже в другом лесу, гораздо глуше вчерашнего. Был день. Лошади, изнуренные усталостью, лежали в высоком папоротнике, уже поблекшем от холодных осенних ветров. Рогомм развела огонь из сухих ветвей и жгла одежду, которая, как показалось Венере, была запачкана кровью. Эшине, сидевший поодаль под старым дубом, считал золотые монеты. Актеры переоделись так, что Венера с трудом узнала их. Они сменили свою обыкновенную одежду костюмами лангедокских крестьян. Венеру также одели крестьянской девочкой.

Когда наступил вечер, они бросили лошадей, которые не могли продолжать путь, и пешком дошли до ближайшей деревни. Там они остановились в трактире.

На другое утро Эшине вышел купить других лошадей. Рогомм и Венера остались ожидать его в низкой зале, окна которой выходили с одной стороны на двор, а с другой в сад. За садом виднелась поляна.

Отсутствие Эшине продолжалось необыкновенно долго. Венера заметила, что Рогомм начала терять терпение и даже выказывала беспокойство. Обе сидели у окна.

Вдруг Рогомм с ужасом вскрикнула. Это восклицание повторила и Венера. Они увидели Эшине, входившего во двор в сопровождении двух жандармов. Руки его были скованы за спиной железной цепью. Глаза смотрели дико, и ничто не могло сравниться с ужасом, какой внушало его лицо, покрытое смертельной бледностью. Зрелище это, впрочем, было непродолжительно. Рогомм, не теряя ни секунды, отворила окно в сад и, несмотря на свою толщину, поспешно выпрыгнула в него. Окно было не высоко от земли. Венера, которой Рогомм сделала повелительный знак, бросилась за ней!

Через несколько минут, под прикрытием живых заборов, которыми была покрыта вся страна, Рогомм и Венера добрались до поляны. Вечером они спрятались в лесу. С этих пор для них наступила странная и ужасная жизнь. Два месяца жили они без убежища, спали под открытым небом в самых уединенных местах, ели дикие плоды, а иногда черный хлеб, купленный у пастухов. В этот год зима была жестокая, даже в южной Франции. Рогомм чувствовала необходимость приблизиться к жилью и спрятаться в каком-нибудь городе. Сначала они шли по ночам, чтобы не привлекать внимания своей ветхой одеждой. Наконец, мало-помалу, покупая здесь соломенную шляпку, тут юбку, там платок, они успели одеться почти приличным образом и осмелились путешествовать днем.

Было семь часов утра, когда они дошли до Монпелье. Толпа покрывала улицы и площади и, казалось, была взволнована ожиданием какого-то важного происшествия. Эта толпа увлекла за собой Рогомм и Венеру, которые, сами не зная куда идут, очутились вдруг на большой площади. Там, под ослепительно блестящим небом, высились зловещие и черные профили двух виселиц. Очевидно, была назначена казнь. Рогомм и Венера хотели уйти, но массы зрителей, стекавшихся со всех сторон, принудили их остаться на месте.

Вдруг страшный шум поднялся в толпе, удерживавшей их в плену. Вой, проклятия раздавались безостановочно. В то же время волны народа быстро раздались. Появилась тележка в сопровождении конвоя. В этой тележке везли к эшафоту преступников, осужденных на смерть. Народ бросал в них грязь, камин, провожал их ругательствами. Венера хотела сначала отвернуться, но никак не могла. Непреодолимое любопытство принудило ее посмотреть на осужденных.

Она узнала их.

IV. Бродяжничество

Один из этих негодяев, которым оставалось жить несколько минут, был тот страшный кривой, которого Венера видела два раза. Другой… Другой был приятелем Рогомм, господином Венеры, акробатом Эшине.

Преступники вышли из роковой тележки у виселиц-близнецов. Покрытые смертельной бледностью и трепетавшие от ужаса, они едва держались на ногах. Палач со своим помощником овладели осужденными. Венера потупила голову и закрыла глаза. Новый шум в толпе заставил ее раскрыть их. Человеческое правосудие было удовлетворено… Повешенные качались на веревках. Агония искривила их лица, и от последних конвульсий трепетали их мышцы.

Эта ужасная сцена произвела страшное впечатление на юное воображение ребенка. Долго еще после этого Венера просыпалась по ночам, орошенная холодным потом, с душераздирающим криком, представляя себе эти бледные лица с искривленными губами, с расширившимися зрачками, которые, как ей казалось, были пристально устремлены на нее. Тогда Рогомм била девочку, чтобы заставить ее замолчать, и осыпала ее грубыми ругательствами. Венера сдерживала рыдания и тихо плакала.

Золотые монеты, плоды преступления, искупленного акробатом на виселице, остались в руках Рогомм. Это золото быстро приходило к концу. Рогомм их не берегла. Эта достойная женщина пила водку и другие крепкие напитки не только в течение целого дня, но и по ночам.

Рогомм и Венера направились из Монпелье к границам Италии. Рогомм купила Венере акробатический костюм, вышитый медными блестками, гитару и бубен. Девочка опять стала странствующей певицей и танцовщицей. Они медленно прошли всю южную Францию, живя довольно хорошо, благодаря деньгам, которые Венера зарабатывала своими танцами и песнями.

Теперь мы можем оставить без внимания целые семь лет, за которые с нашими действующими лицами не случилось ничего достойного упоминания. Они прошли Пьемонт, Неаполитанское королевство, Тоскану, Ломбардию, Тироль, Иллирию, повсюду ведя странствующую и жалкую жизнь, хотя и не терпели нужды.

Между тем Венера росла. Из ребенка она превратилась в красивую девушку. С удивлением, смешанным с удовольствием, замечала она, что взоры мужчин часто останавливались на ней, и в этих взорах она видела выражение еще ей неизвестное.

Теперь, читатель, то, что мы скажем вам, конечно, покажется странным, невероятным, но между тем это будет совершенная истина.

Венера, уличная певица, воспитанная презренной тварью, известной нам, не ведавшая ни правил, ни даже инстинктов нравственности, привыкшая с детства слышать беспрестанно неприличные слова и петь непристойные песни, эта девушка, говорим мы, сохранила совершенную чистоту сердца и воображения. Эротические образы, находившиеся постоянно у нее перед глазами, не имели для нее ни привлекательности, ни значения. Врожденная стыдливость окружала ее душу густым покровом и сохраняла ее от осквернения. Но так же, как и счастье ее юных лет, этот покров должен был разорваться.

Странствующая жизнь привела их зимой в Польшу. В то время Венере было уже восемнадцать лет. Четыре дня уже девушка со своей спутницей шли по глухим заснеженным лесам, в которых не встретили ни одной живой души. Положение их было ужасным и почти отчаянным. Обе страдали от холода и голода, так что им оставалось только выбирать из двух родов смерти, одинаково ужасных.

К концу пятого дня в ту минуту, когда, разбитые усталостью и отчаянием, они упали, может быть, затем, чтобы не подняться более, последние лучи заходящего солнца показали им в конце длинной прогалины в лесу величественную громаду замка. Вид этот возвратил им силы, и скоро они дошли до опущенного подъемного моста, который вел на двор, находившийся посреди нескольких флигелей, возле главного здания. Очевидно, путницы имели перед своими глазами одно из тех феодальных жилищ, в которых никогда не отказывают просящим приюта.

У моста стоял человек с бичом в руке, Венера подошла к нему и на ломаном польском языке, которому кое-как научилась по дороге, спросила его, указав на замок, позволят ли им в нем переночевать. Скажем мимоходом, что в своей странствующей жизни Венера приобрела изумительную способность учиться языкам различных стран, через которые она проходила. Даже Рогомм в короткое время научилась довольно сносно объясняться с окружающими.

Человек, к которому обратилась Венера, с любопытством осмотрел обеих женщин с ног до головы. Потом, указав на подъемный мост, он сделал им знак, выражающий: «Ступайте!»

Женщины прошли через мост на большой двор, где были встречены сначала насмешками толпы слуг в странных ливреях, обшитых бесчисленным множеством позументов и шнурков. Но когда эти люди рассмотрели обеих женщин, лицо Венеры произвело на них благоприятное впечатление. Насмешки тотчас прекратились. Один из слуг проводил путешественниц в кухню. Там их посадили перед большим огнем, над которым вертелось несколько вертелов с говядиной и дичью разного сорта.

Через несколько минут тот же слуга принес старухе и девушке есть и пить. Скоро голод Венеры был утолен, приятная теплота огня возвратила гибкость ее членам, оцепеневшим от холода и ослабевшим от усталости и голода. Она встала, взяла гитару и, сделав несколько аккордов, запела приятным и чистым голосом французскую песню, которая произвела на ее слушателей изумительный эффект, хотя они и не поняли ни одного слова. Когда Венера перестала петь, она схватила свой бубен, висевший у нее на поясе, и станцевала прелестный танец. Восторг слуг превзошел все ожидания. Восхищенные лакеи не знали, как выразить удовольствие, которое Венера доставила им своими талантами.

Без сомнения, слабые звуки гитары или бубна долетели до ушей владельца замка; а может быть, и услужливый слуга выставил перед ним в благоприятном свете искусство молодой девушки в пении и танцах.

V. Пан

Позже вечером дворецкий пришел за Венерой и повел ее к пану.

Пан – так слуги называли своего господина – хотел видеть и слышать молодую гостью. Рогомм хотела идти с Венерой, но ей велели остаться в кухне. Слуга повел Венеру по огромным комнатам, которые походили более на галереи и не имели других украшений, кроме оружия и охотничьих трофеев. Наконец они вошли в четырехугольную залу, стены и пол которой совершенно исчезали под черно-бурыми лисьими мехами, что производило странный, но довольно живописный эффект. Яркий огонь сверкал в высоком камине, на котором стоял серебряный кубок.

У этого камина сидел или скорее лежал в огромном кресле пан. Без всякого сомнения, ему уже было более шестидесяти лет, и Венере он показался скорее низкого, нежели высокого роста. Впрочем, он прекрасно сохранился и, казалось, несмотря на лета, был одарен крепостью и бодростью. Костюм его состоял из серого суконного кафтана и панталонов того же цвета, обшитых галунами, как и кафтан.

Никакими словами нельзя выразить то впечатление, которое произвело на Венеру лицо этого старика. Цвет лица его был красен как кирпич и казался еще темнее от ослепительной белизны усов и волос, остриженных под гребенку; длинный крючковатый нос походил на клюв хищной птицы; маленькие глаза, иссиня-зеленые, чрезвычайно смелые, зоркие и хитрые, дополняли эту физиономию, поистине не имевшую ничего привлекательного.

Пан курил коротенькую черную трубку, облокотившись локтем на дубовый резной столик, на котором стояла большая хрустальная ваза, наполненная вином с пряными кореньями, и рядом лежала пара пистолетов, оправленных в серебро.

Когда Венера вошла, старик устремил на нее холодный взгляд, похожий на кошачий. Смущенная девушка остановилась на пороге. Он сделал ей знак подойти.

– Молодая красавица, – спросил он ее по-польски, – из какой вы страны?

Венера сначала не поняла. Старик повторил вопрос.

– Я родилась во Франции, – отвечала тогда девушка.

Старик продолжал на плохом французском языке:

– Как вас зовут?

– Венерой.

– Сколько вам лет?

– Кажется, шестнадцать.

– Кажется, говорите вы?

– Да.

– Стало быть, вы не знаете точно?

– Нет.

– Как же это могло случиться?

– Я никогда не знала моих родителей, и потому мне не известно, сколько мне лет…

– Стало быть, женщина, с которой вы пришли, вам не мать?

– Нет!

– Почему же вы живете вместе?

– Потому что она меня воспитала, а теперь я достаю ей пропитание.

– Каким образом?

– Пою, танцую… И нам везде дают пищу и гостеприимство.

Наступила минута молчания. Потом старик продолжал:

– Спойте и станцуйте мне. Я так хочу.

Венера тотчас повиновалась. Она начала петь, аккомпанируя себе на гитаре, потом схватила бубен и со странной энергией протанцевала очень живой танец, которому выучилась на границах Бискайи. Пока она танцевала и пела, старик не спускал с нее глаз. Даже когда Венера не смотрела на него, ей чудился блеск его бледных зрачков. Окончив танец, она поклонилась старику.

– Хорошо, – сказал он лаконично, – я доволен.

Потом он ударил по столу пистолетом. Явился дворецкий.

– Что прикажете? – спросил он.

– Уведи эту девушку, – отвечал пан, – дай ей постель и той женщине, которая с нею; пусть они не уходят из замка. Ступай…

Дворецкий почтительно поклонился, взял Венеру за руку и отвел ее в кухню.

Рогомм ожидала Венеру с величайшим нетерпением и принялась расспрашивать ее.