Текст книги "Рауль, или Искатель приключений. Книга 2"

XI. Спасение

Вместе пробежали они коридоры, в которых Венера заблудилась бы раз сто, но старуха, по-видимому, превосходно знала все повороты. Очевидно, тюрьма была ей хорошо знакома. Венера не могла не обратить на это внимания. По пути они не встретили никого и добежали таким образом до небольшой двери, окованной железом, как все двери этого печального обиталища. Молох перепробовала несколько ключей из связки и насилу нашла нужный. Дверь растворилась. Ночной воздух, свежий и чистый, пахнул Венере в лицо и произвел на нее необыкновенно приятное воздействие.

– Мы свободны? – спросила она.

– Нет еще, – отвечала старуха, – но скоро…

В эту минуту беглянки находились на небольшом дворе, окруженном очень высокой стеной. В стене видна была калитка, выходившая на улицу, но растворить эту калитку старухе было гораздо труднее, чем она предполагала. Замок был заржавлен. Ключ скрипел, но не отпирал. Прошло несколько минут в бесполезных усилиях, и эти минуты, невыразимо ужасные для Венеры, показались ей веком. Она видела себя снова пленницей, отведенной в тюрьму, а потом на казнь. Что она выстрадала, мы не сумеем сказать. Наконец дверь отворилась. С другой стороны была улица, а значит, свобода. Молох схватила за руку Венеру и потащила ее, говоря:

– Я вас предупредила, что вам понадобятся все ваши силы. Вооружитесь же мужеством, потому что здесь мы еще не в безопасности. Мы должны идти целую ночь…

– Не бойтесь, – возразила Венера. – Я найду в себе мужество и силу, я вам обещаю.

Молох молча отправилась в путь, избегая многолюдных улиц, по лабиринту переулков, составлявших вокруг мрачного здания тюрьмы запутанную сеть. Мало-помалу дома становились реже и наконец совсем исчезли.

Хотя беглянки уже вышли из города, Молох не замедляла своих шагов. Они вышли на проселочную дорогу, узкую и извилистую, на которой трудно было бы не заблудиться даже днем; но она все шла прямо, с твердостью и уверенностью. Несчастная Венера, напротив, спотыкалась каждую минуту. Она упала бы раз сто, если бы Молох не поддержала ее с непонятной силой.

Наконец часа через два Венера почувствовала, что силы совершенно оставили ее. Оцепеневшие ноги не только не могли идти далее, но даже отказывались поддерживать ее. Она упала на колени, пролепетав:

– Простите меня… Я не могу идти…

Молох остановилась и спросила:

– Вы выбились из сил?

– До такой степени, что умираю…

– Вы считаете себя не способной к последнему усилию?

– Увы! Да… Но умоляю вас, не беспокойтесь о том, что будет со мной… Бегите… Оставьте меня… Я все-таки останусь признательна вам до последней минуты моей жизни за то, что вы сделали для меня.

– Вас бросить! Нет…

– Это необходимо.

– Я окончу то, что начала!

– Повторяю вам, что я не могу более идти…

– Вам это кажется, но я найду средство доказать обратное.

Венера отвечала только стоном. Она почти лишилась чувств.

Молох отнесла или, лучше сказать, дотащила свою спутницу до холмика, покрытого травой, и усадила ее.

– О! Если бы я могла напиться! – прошептала Венера.

– Я знаю ручеек по пути за пол-лье отсюда.

– Пол-лье!.. Да я умру прежде, чем дойду до него!

– Может быть… Но послушайте… Я сделаю для вас то, что вряд ли сделала бы для моей родной дочери.

Молох вынула из кармана небольшую скляночку из блестящего металла, на которой тотчас же мелькнул бледный луч луны, затерявшейся между тучами.

– Послушайте, – повторила старуха, – каждая капля того, что я вам дам, составляет несколько недель моей жизни… Может быть, несколько месяцев… Даже, может быть, лет…

– Что же это такое?

– И жизнь и смерть…

Молох поднесла склянку к губам Венеры к продолжала:

– Выпейте несколько капель, слышите… Две-три, не более… Две-три капли… Это сила, это жизнь. Целый глоток – смерть… Смерть скоропостижная… Так будьте осторожны…

Венера с трепетом исполнила приказание старухи. Едва она проглотила две капли странной жидкости, с ней тотчас произошло нечто необыкновенное. Ей показалось, будто кровь горячее потекла в ее жилах. Какое-то неописуемое блаженство охватило все существо ее. Усталость и страдания исчезли, словно по волшебству. Она встала, вскричав:

– Вы правы, пойдемте… Благодаря этому чудному напитку я теперь чувствую себя сильнее.

– Я вам говорила, – прошептала Молох, спрятав драгоценную склянку, – говорила, что в этих каплях заключается жизнь!

Беглянки опять стремительно побежали. Скоро они достигли ручейка, о котором говорила Молох.

– Если вам еще хочется пить, – сказала старуха, – напейтесь…

Но Венере уже не хотелось пить. Ока все еще наслаждалась неизъяснимым блаженством, которое погрузило ее в какое-то приятное оцепенение, В ту минуту, когда Молох остановилась, звезды уже бледнели на горизонте. На востоке от темного неба начала отделяться полоса бледного света. Приближался рассвет. Обе женщины шли всю ночь. Они находились в эту минуту на вершине скалистой горы, невысокой и покрытой лесом. На вершине этой горы высилась груда огромных скал, покрытых плющом, мхом и разными ползучими растениями. Молох подошла к одной из скал, раздвинула ветви, сняла несколько камней и открыла узкое и низкое отверстие, в которое не сложно было пройти человеку среднего роста.

– Ступайте за мной, – сказала старуха.

Девушка, все еще поддерживаемая волшебным напитком, не колеблясь последовала за ней. В подземелье было темно, но Венера чувствовала, что ноги ее ступают по мягкому мху. Через секунду Молох зажгла факел точно таким же образом, как зажигала лампу в тюрьме. Тогда Венера смогла осмотреться. Она находилась в высоком гроте с блестящими сталактитовыми стенами. В глубине виднелась постель из мха и сухих листьев. Эта постель и несколько сельских скамеек составляли всю мебель в гроте.

– Вы у меня в доме, – сказала Молох, – и я могу поручиться, что здесь нас никто искать не будет.

– В вашем доме? – повторила Венера.

– Да.

– Как? Разве вы живете здесь?

– Часто.

XII. Грот

– Да, – продолжала старуха. – Часто… Почти всегда! Здесь веду я жалкую жизнь, если не странствую или не сижу в тюрьме…

– В тюрьме! – повторила Венера. – Зачем же в тюрьме?

– Затем, что на пропитание я могу зарабатывать только на стыке двух таинственных наук, которые называются ворожбой и магией… Я рассказываю прошлое, предсказываю будущее; но губы мои не умеют произносить ложь… Когда меня спрашивают, я отвечаю истину… А правда, как вы знаете, часто обманывает надежды, оскорбляет тщеславие… На меня порой сердятся и бросают в тюрьму…

– Зачем же вы продолжаете это жалкое ремесло?..

– Но теперь я решилась на одно предприятие, которому и вы не чужды, Видите ли, мое намерение состоит в том, чтобы немедленно оставить здешний край и взять вас с собою.

– Вы хотите взять меня с собой? – спросила Венера с удивлением.

– Да, если только вы не откажетесь… А сказать по правде, я не вижу, как вы можете отказаться, находясь в таком положении.

– Куда же вы намерены отправиться?

– В такую страну и в такой город, где мы легко найдем средства к жизни.

– Куда же это?

– Во Францию, в Париж.

– В Париж? – повторила Венера. – Что же мы будем делать там? – прибавила она.

– То же, что я делала и здесь – мы будем ворожить… Вы назоветесь моей дочерью. Я научу вас читать, как в открытой книге, в линиях руки. Вы молоды и хороши; вы заработаете много, много золота… И мы будем счастливы!..

Произнося эти последние слова, старуха оживилась, и мрачный огонь алчности засверкал в ее глазах.

– Но, – возразила Венера, попробовав последнее возражение, – вы сами мне говорили, что здесь вы умирали почти с голода, несмотря на ваши знания…

– Здесь, это правда, но в Париже будет не то. Париж – это город, где чудесное нравится более всего, где тайны, открываемые моим искусством, дорого ценятся…

Венера не совсем была в этом уверена, но у нее не было других средств к жизни, и она вынуждена была принять предложение старухи.

– Я пойду с вами, – сказала она.

– Хорошо, – отвечала Молох, – я была в этом уверена…

– Когда же мы отправимся?

– Через неделю.

– Не раньше?

– Невозможно.

– Почему так поздно?

– Потому что этого требует благоразумие. Подумайте, что теперь уже обнаружили наш побег… Мой не важен, но ваш!.. Родные того, кого вы убили, потребуют вашей смерти, считая ее справедливым мщением, а они – люди могущественные… Вся полиция на ногах… Если мы пустимся в путь теперь, нас легко опознают и тотчас же поймают.

Венера поняла, как основательно было это рассуждение, и не настаивала.

– Как вас зовут? – спросила старуха.

– Венера.

– Ну, Венера, отдохните, пока я схожу за провизией в соседнюю мызу, жители которой меня знают и не изменят мне. Впрочем, я ненадолго.

Начинало рассветать. Слабый свет, проникнув в отверстие грота, заставил побледнеть факел, зажженный старухой. Молох погасила факел и вышла. Венера бросилась на постель из сухих листьев, и через несколько секунд глубокий сон овладел ею. Она спала несколько часов. Когда она раскрыла глаза, солнечный луч светлой полосой проникал в грот. Было около полудня. Молох, сидя в углу, поджидала пробуждения девушки.

– Вы голодны? – спросила она.

– Кажется, да, – ответила Венера.

– Ну вот вам хлеб и плоды… Больше я ничего не могла достать.

Мы пропустим неделю, которую Молох и Венера прожили в гроте. В эту неделю не случилось ничего, достойного быть упомянутым в этом рассказе. Венера привыкла называть старуху «матушкой». Молох научила ее, как обещала, читать будущее по линиям руки. Венера имела сильную наклонность к сокровенным наукам. Уроки были ей чрезвычайно интересны. Эта неделя прошла скоро.

Однажды Молох объявила, что они отправляются в путь в этот же вечер, как только стемнеет. Она вынула из принесенного ей узла мавританский костюм, украшенный медными позолоченными цехинами, небольшой кинжал и бубен. Она велела Венере надеть этот костюм и потом вымазала ей лицо настоем из каких-то трав, собранных на горе и настаивавшихся два дня. Настой придал лицу Венеры вместо необычной бледности смуглый цвет, похожий на цвет лица цыганок, родившихся под знойным испанским небом.

– Теперь вы совершенно изменились, – сказала старуха. – Даже если бы вас поймали, вас не узнают.

Молох несколько изменила также и свой костюм. Она достала из-под камня кошелек с деньгами и положила его в карман. Потом завязала в узел остатки хлеба и плодов, составлявших целую неделю всю их пищу, и прицепила этот узел к сучковатой палке. Окончив эти приготовления, Молох подождала, пока стемнеет, и сказала Венере:

– Теперь отправимся в путь.

Они вышли из грота, служившего им убежищем. Венера заткнула кинжал за пояс, а бубен несла в руках.

После довольно продолжительного путешествия обе женщины достигли границ Франции, не подвергнувшись никаким опасностям. Их везде свободно пропускали, им указывали путь. Давно уже были истрачены деньги, составлявшие единственный ресурс путешественниц. Венера иногда занималась своим прежним ремеслом, пела в деревнях, аккомпанируя себе бубном. Немногие деньги, добываемые ею, позволяли ей и ее спутнице не умирать с голода.

XIII. Гостиница «Армейская свинья»

Однажды вечером, за шестьдесят лье от Парижа, Венера и Молох пришли в деревню и остановились перед гостиницей довольно жалкой наружности. Над дверью качалась вывеска, расписанная, вероятно, каким-нибудь странствующим художником. На этой вывеске было представлено животное почти фантастическое, не то кабан, не то свинья, которое, в блестящем вооружении, стояло на задних лапах и махало обнаженным мечом. Внизу большими буквами написаны были следующие слова:

АРМЕЙСКАЯ СВИНЬЯ

Хорошее помещение

Венера ударила в бубен и начала петь. Полдюжины женщин и детей, два-три мужика вышли из соседних домов и окружили певицу. Когда она кончила, никто из слушателей не вынул из кармана даже медной монеты. Венера не собрала ничего. Тогда Молох предложила поворожить за самое малое вознаграждение, но все крестьяне тотчас разошлись.

– Дурно поужинаем мы сегодня! – прошептала Венера с печальной улыбкой. – Сколько денег осталось у нас, матушка?

– Тридцать су, – отвечала Молох.

– За эти деньги нам дадут немножко хлеба и сыра и две связки соломы, на которых мы все-таки уснем…

Молох и Венера вошли в гостиницу. Хозяин гостиницы был низенький и толстенький человечек самой зловещей наружности. Два широких шрама перерезали его лицо и еще более усугубляли его отвратительное безобразие. Первый шрам разделял на две части левую щеку, второй шел от одного уха к другому, под носом. Верхней губы совсем не было, и в черных деснах виднелись зубы, редкие и острые как у волка.

– Чего вам нужно? – грубо бросил он.

– Можно у вас переночевать и поужинать? – сказала Молох.

– Можно, если заплатите.

– Сколько вы возьмете?

– Это зависит от того, что вы спросите и где будете ночевать.

– Вот все, что у нас есть, – сказала старуха, подавая трактирщику медные монеты.

Трактирщик сосчитал их с презрительным видом, сделал значительную гримасу и засунул деньги в карман.

– Вас накормят и поместят сообразно плате, – сказал он потом.

Он взял длинный нож, отрезал большой кусок черствого хлеба, маленький кусочек прогорклого сала и положил все это на стол; потом поставил кружку воды и сказал:

– Вот вам ужин… А вот и ваша комната…

Он растворил дверь черной и грязной каморки, в которой лежало несколько вязанок соломы. Две курицы с испугом выбежали оттуда. Разбитое окно выходило на задний двор.

Венера и Молох печально съели жалкую пищу, предложенную им, и, утолив голод, вышли на улицу. Вечер был великолепный. Они сели на каменную скамейку у ворот гостиницы. Не прошло и пяти минут, как показалась группа, состоявшая из двух человек и одной лошади. Лошадь была старая, очень тощая и в странной упряжи. На шее у нее висело несколько колокольчиков. На ней сидела женщина, лица которой нельзя было рассмотреть, потому что оно совершенно исчезало под длинными складками толстого покрывала. За спиной этой женщины был крепко привязан кожаный чемодан.

Трудно было вообразить что-нибудь страннее наружности человека, который вел лошадь за узду. Это необыкновенное существо походило на одного из гномов – хранителей сокровищ, которыми средневековые легенды населяли подземные царства. Этот странный человек имел не более четырех футов роста и был горбат и спереди и сзади. Его угловатое лицо, желтое как лимон, маленькие серые глазки, беспрестанно мигавшие, и широкий рот выражали попеременно то удовольствие и веселость, то испуг и беспокойство. Совершенно плешивый череп составлял удивительный контраст с рыжей и густой бородой, перемешанной с белыми прядями и падавшей на грудь. На нем был очень простой дорожный костюм, который никоим образом не мог привлечь к. нему внимание. Этому странному человеку могло быть от шестидесяти до семидесяти лет. Он остановил лошадь прямо перед гостиницей.

– Эй! Хозяин! – закричал он. – Хозяин!

Голос его был пронзителен и отличался резким итальянским акцентом.

Трактирщик показался на пороге.

– Чего вам нужно? – спросил он.

– Можно у вас остановиться?

– Вы же видите, что это гостиница!

– А поужинать?

– Если вы не слишком прихотливы.

– А поставить лошадь в конюшню?

Трактирщик пожал плечами и не отвечал. Старичок продолжал:

– Мне нужны две комнаты. Одна для моей дочери. Другая для меня. Мне дайте какую хотите, хоть настоящую конуру, лишь бы дочери было хорошо.

– Я отведу вам две комнаты, и обе хорошие.

– А ужин?

– Вам дадут кусок жареной говядины.

– Не можете ли вы заколоть цыпленка для моей дочери?

– Могу.

– И все это, надеюсь, будет стоить не слишком дорого?

– Я с вас возьму как положено.

– Именно это я и хотел сказать; поступайте с нами как честный человек.

– А я и есть честный человек, господин путешественник, слышите ли вы?!

– Э! Господин трактирщик, я никогда в этом и не сомневался. Где конюшня?

– Налево.

– Я сам отведу туда лошадь, а вы пока проводите мою дочь в ее комнату.

– Вашу лошадь отведут.

– Нет, нет, – живо сказал старик, – я сам хочу поставить ее в конюшню. Эта лошадь хорошая, и я очень ею дорожу.

– Однако она не стоит и десяти экю, – пробормотал хозяин довольно громко.

Старик не отвечал. Он подошел к дочери и сказал ей:

– Дебора, дитя мое, обопрись о мое плечо и сойди на землю.

Дебора скорее сделала вид, что облокотилась, и легко спрыгнула с лошади. В эту минуту складки ее покрывала раздвинулись, и Венера увидала лицо чудной красоты.

XIV. Конюх

Тем временем странный старичок повел свою лошадь в конюшню. Задний двор гостиницы содержался не лучше всего остального. Кучи навоза и лужи грязи почти не оставляли свободного прохода. Чтобы дойти до конюшни, надо было пройти по черной и вонючей грязи. Старик, выполняя этот трудный переход, бранился, ругался, но наконец добрался до конюшни. Корова и осел, стоявшие рядом по колена в нечистотах, с печальным видом предавались размышлениям перед пустыми яслями. Неподалеку от них храпел на соломе высокий парень. Проснувшись от прихода гостей, он встал и сделал несколько шагов вперед. Это был молодой человек с наружностью не многим привлекательнее хозяйской. Оспа совершенно его обезобразила, и на лице его виднелись красные пятна, такие же мерзкие, как и на лице его хозяина.

– Подождите, – сказал он, – я вам помогу.

– Нет… Нет! Не беспокойтесь, – с живостью вскричал старик. – Я один справлюсь. Принесите мне только сена и овса.

Но конюх, не обратив никакого внимания на эти слова, подошел к лошади и начал расстегивать подпругу. Старик обнаружил очевидные признаки нетерпения.

– Пожалуй, разнуздайте ее, если уж непременно хотите, – сказал он с неохотой.

– Я сначала сниму чемодан, – возразил конюх.

Старик побледнел.

– Не дотрагивайтесь до него! – вскричал он.

– Почему?

– О! Так… Я хотел сказать: не к чему торопиться…

Но конюх уже отвязал ремни, которыми чемодан был прикреплен к седлу. Волнение старика достигло крайней степени. Он хотел взять чемодан, но конюх уже приподнял его.

– Эге! – сказал он с удивлением. – Как тяжело! Здесь, по крайней мере, фунтов пятьдесят!..

– А! Вы шутите, друг мой. Пятьдесят фунтов! Полноте!

– Если в нем деньги, то сумма должна быть очень порядочная!

– Деньги?! Бог Авраама, Исаака и Иакова!.. Что вы, какие деньги!

И старик попытался рассмеяться; но смех его был вынужденный, если не сказать, судорожный. Он продолжал:

– Деньги! Ах, хотелось бы мне иметь их в этом чемодане! Был бы я богаче, нежели теперь!

– Что же здесь такое?

– Свинец, мой добрый друг. Жалкие слитки свинца, олова… Все это стоит не больше каких-нибудь четырех экю!

– Неужели? – осведомился конюх с насмешливым видом.

– Это так же справедливо, как и то, что меня зовут Эзехиель Натан!

– А! Вы еврей?

– Я поклоняюсь Богу моих отцов, и хотя он оставляет служителя своего в нищете, я все-таки соблюдаю его заповеди… Мой добрый друг, отдайте мне, пожалуйста, этот чемодан…

– Берите, – сказал конюх.

Старик протянул руки. Конюх бросил ему чемодан так, что тот согнулся под его тяжестью. При этом из чемодана раздался металлический звук. Бледность жида приняла синеватый оттенок; но конюх, по-видимому, не обратил никакого внимания на все это.

– Чего дать вашей лошади? – спросил он.

– Сена и овса, мой добрый друг. Дайте ей столько, чтобы восстановить силы животного. Но пожалейте мой бедный кошелек.

– Будьте спокойны, возьмем не дорого.

– Если вы хорошенько позаботитесь о моей лошадке, – продолжал жид, – завтра утром вы получите кое-что.

– А! Вы здесь ночуете?

– Конечно.

– В таком случае спите спокойно. Лошадь ваша не будет иметь недостатка ни в чем.

После этого разговора Эзехиель Натан вынес чемодан из конюшни, пробрался через двор и вошел в гостиницу. Венера и Молох все сидели на скамейке у ворот.

Комната, которую трактирщик отвел Деборе, была довольно велика, хоть и запущена, и сообщалась со второй комнатой узкой дверью. Пол, растрескавшийся во многих местах, дрожал под ногами. Кровать, покрытая жалким тюфяком и простыней сомнительной белизны, стояла под балдахином, с которого спускались разодранные занавеси. Старинный комод, разломанный и без одной ножки, и два кресла, угрожавшие развалиться, дополняли меблировку комнаты. Впрочем, ко всему этому надо прибавить еще два мешка с орехами и бутылку, исполнявшую роль подсвечника. В нее была воткнута сальная свечка.

Дебора сидела у окна в том кресле, которое было покрепче, и ждала отца, устремив на черные и закопченные бревна потолка рассеянный и несколько задумчивый взор. Покрывала уже не было на лице ее, и среди жалкой нищеты, описанной нами, она походила на королеву. Заимствуя у искусства сравнение, которое кажется нам верным, мы скажем, что это была великолепная рафаэлевская головка в плохой, покрытой паутиной раме.

Дверь растворилась, и Эзехиель Натан, прижимая к груди драгоценный чемодан, показался на пороге. Перед ним шел трактирщик. При виде лучезарной красоты девушки он был словно ослеплен. Потом глаза его засверкали, молния сладострастия брызнула из глаз. Несколько секунд лицо толстяка походило на лицо Сатира; но ни Натан, ни Дебора не обратили на это внимания.

– Когда вы хотите ужинать? – наконец спросил трактирщик.

– Когда ужин будет готов? – осведомился Натан.

– Через час, не раньше. Скоро ли еще поймаешь цыпленка? Потом надо заколоть его, изжарить…

– Хорошо, через час так через час.

– Здесь будете ужинать или внизу?

– Здесь! Здесь! – живо отвечал Натан. – Я не хочу, чтобы дочь моя входила в общую залу.

– Как вам угодно. Сейчас накроют на стол.

И трактирщик, бросив последний взгляд на Дебору, вышел из комнаты и затворил за собой дверь. Натан подошел к кровати, поднял чемодан и осторожно положил его на тюфяк.