Текст книги "Франция. 300 жалоб на Париж"

Глава четвертая
Брюки для птиц Хичкока

Итак, мы жили в лесу. Каждый день в шесть утра мы по очереди садились в «ситроен» кабриолет 1999 года, который нам продал Эммануэль, владелец гаража с развалюхами, похожий на Пьера Ришара, и везли детей в соседнюю деревню – к остановке школьного автобуса. Там же покупали багет и молоко и возвращались в свой лес работать. Дорогу между двумя виноградниками перебегали зайцы и кабаны, и была она настолько узкой, что две машины, которые ехали здесь навстречу друг другу, должны были попеременно уступать, едва не заваливаясь в кювет.

В лесу было тихо и солнечно. Я заняла для работы странную комнату два на два метра с высокой барной стойкой и железным стулом для пыток, с маленьким окошком и висящей над всем этим узенькой библиотекой. Под барной стойкой жили столетние пауки, изредка выползающие на своих невидимых лапах на божий свет.

Соседей, как я уже говорила, у нас было даже меньше, чем пауков, – намного меньше. Ближайших звали Давид и… Давид. Мальчик и еще мальчик. Первый Давид был весельчак и мачо, и мы уже давеча посетили его вечеринку. Второй Давид был мрачный коротышка с детским лицом, безвольным пузом и белыми кудрявыми волосами. Этот был странным: каждую ночь в четыре утра он вставал, открывал машину аккурат под окнами нашей спальни и чем-то шуршал. Иногда он что-то крушил у себя под горой и кричал. Я думала, у него жена или несколько жен, которых он душит в подвалах, привязывая к бочке с вином, как Синяя борода, я прислушивалась к его крикам, но ничего в них не понимала. Иногда над нами обоими всходила луна и холодно смотрела на все это, словно прожектор на стадионе. Я просыпалась и ждала, что однажды он вынесет черные мусорные пакеты и закинет их в багажник, но реальность готовила мне совсем другое кино.

Однажды, в полдень приятного теплого дня, я сидела в своем кабинете за барной стойкой и вдруг услышала на нашей террасе возню. Ожидая енота или сороку, я подскочила к окошку и… Сперва Давид вспорхнул на крышу своего дома, перелез с нее на нашу террасу, сорвал с перил еще московских икеевских птиц (которые светятся ночью от солнечной батареи), слетел вниз, бросил их в багажник и умчался.

Видишь, я не Орландина.

В школе у нас был предмет «Мировая художественная культура» на французском языке. Учительница, как сказал бы Замятин, была «древней старухой», строгой и ко всему прочему с нервным тиком. Когда (всегда) кто-то себя плохо вел на уроке, ее подбородок трясся и она произносила дребезжащим голосом угрожающее «КЕСКЕСПАС?!», что значит «ЭТО ЧТО ТАКОЕ ПРОИСХОДИТ?!». Так вот, тогда, думая о том, что же я скажу соседу, зверски укравшему моих птиц, ничего, кроме «КЕСКЕСПАС», мне в голову не приходило.

Но это не пригодилось.

Давида не было весь день. Мы пересказывали эту историю всем знакомым и строили предположения, мы искали нормальное объяснение тому, что произошло. Например, Давид снимает кино, и ему нужен был реквизит. Например, Давиду казалось, что они его облучают. Например, он боится птиц, и не мог терпеть их над крышей. Например, они мешали ему совершать свои странные обряды по ночам. Например, они светили ему в окно. Например, он сотрудник ФБР, и к вечеру птицы должны были вернуться с камерами и жучками. Проблема в том, что все эти версии – не нормальны.

Есть такой известный комикс про то, как работают креативщики. «Эй, у тебя есть грандиозные идеи?» – «Насколько грандиозная идея нужна?» – «Давай самую грандиозную!» – «Вот: брюки для птиц!»

Это было очень похоже.

Вечером мы лепили пельмени, раскатывали тесто скалкой, а кошка Эсмеральда просушивала себя на солнце. Давид появился пешком, машины с ним не было. Не было с ним и птиц. Весь грязный, в поту и дорожной пыли, он приполз к нашему дому и начал кричать, размахивая грузинским рогом для вина, чтобы мы заперли ставни и закрыли окна, чтобы не выходили на улицу, особенно в красном. Он показал на свою грязную красную футболку с немым вопросом: видите?

Из его сбивчивой речи мы поняли, что он попал в беду, что люди (и не просто люди – социалисты) преградили ему путь, проткнули шины, и он бросил машину и бежал полями, что они обязательно придут за ним, что нужно закрыть все двери, занавесить окна, выключить свет.

– Где птицы, Давид? – спросила я, ощущая себя жестоким дубовым листом, который прилип к жопе Давида в бане.

– Какие птицы? – удивился он.

И просиял:

– Сейчас я вам все объясню!

Вернувшись в свежем (синем) исподнем, Давид потребовал стакан молока, лист бумаги и ручку. Нервным кривым почерком он несколько раз написал заклинание: «OGM», «OGM», «OGM».

Огмос, который дал людям письменность? Огмос, символ дороги? Огмос, одетый в звериные шкуры, движущийся по нити времени к Творцу?

«Сейчас он нас заколдует», – подумала я и потянулась к ящику с чесноком. Но Давид уже рисовал картинки, высунув язык. На первой он изобразил кошку с пятью ногами. На второй – корову с крыльями. На третьей – летающую змею.

– Они, – торжественно пояснил Давид, показывая на парящих в медовом воздухе социалистов, – издеваются над животными. Кормят их генетически модифицированными продуктами, чтобы мясо было жирнее. Они вкалывают им препараты ДНК, которые делают коров крупнее. И животные становятся уродами.

Уроды на его картинках согласно закивали.

Ясно было одно: OGM – это ГМО.

– Ок, Давид, – сказала я. – А какая все-таки связь между всеми этими бедными коровами и птицами с нашей террасы?!

– А, птицы, – сказал Давид, безвольно махнув рукой. – Это я просто обкурился.

Глава пятая
Море волнуется, а я нет

Однажды моя подруга Радмила Хакова, автор книги «147 свиданий», написала о том, как это – жить ту жизнь, которой все завидуют: она путешествует с одним рюкзаком, свободна как ветер, и каждый новый день – новое свидание. Радмила писала, что это выматывает, что она очень хочет домой и быть вдвоем.

Но люди все равно не понимают.

Они смотрят на мои фотографии – в Инстаграме мы все выглядим отлично, у меня на фоне все синее и состоит из солнца, причем фильтры позволяют сделать все еще синее и солнечнее, чем оно есть. Смотрят и пишут: «Хочу в Марсель». Или: «Ты живешь у моря и еще жалуешься?» Еще они пишут: «Почему вы все время хвастаетесь?» Или: «Так езжайте в Россию и не мучайтесь».

Я не мучаюсь и даже толком не жалуюсь, хотя всем (даже самым близким) именно так и кажется, и, в частности, поэтому эта книга так и называется – триста жалоб.

Вот вам триста первая.

Я не из тех, кто любит море за то, что оно существует, оно не кажется мне ни романтичным, ни приятным для плавания – когда ты хочешь просто поплавать, речная теплая вода лучше соленых холодных волн, которые сопротивляются тебе.

Море прекрасно зимой и издалека, вблизи – это просто вода, это ветер, да камни, да грязная пена. Все потому, что в детстве не было никакого моря. Было озеро. Оно называлось Местерьяви – «мертвое» в переводе с финского. Легенда гласила, что внизу – внутри желтоватой, как смола, воды – старое финское кладбище, что если нырнуть поглубже где-нибудь в середине, где кивают душными головками кувшинки и тянут на дно, можно увидеть плиту, заросшую илом. Легенда гласила, что финны приезжают к озеру плакать. Хотя финны смеялись, купались и пили водку.

В Мертвом озере я научилась плавать.

Возле дома в городе тоже была река. В ней плавать не разрешали, там плавала грязь. И ханурики. Чуть только весна начинала немножко греть, они собирались на берегу и жгли костры. Однажды один упал и уплыл, и мы бегали в толпу смотреть на утопленника.

Река давала жизнь и забирала ее.

Город начинался с реки и был поделен ею на два берега: красивый и не очень. Особенно если ехать по Дворцовому мосту. Французский город тоже был поделен рекой: берег правый и берег левый. Каждый год в мае тарабанили мы эту тему: La Seine traverse Paris et le devise en deux parties: la rive gauche et la rive droite. Правый, говорили, богаче, левый – культурнее.

Сможешь доплыть до той стороны реки? Спрашиваешь!

Прыгнем с разбегу? Давай!

В море нельзя даже прыгнуть, хотя – бывало. Однажды в Абхазии мы пришли на пляж, где остатки советской империи торчали из моря ржавыми копьями пирса. С этих железок можно было прыгать в глубокую бездну. Минут 15 я собиралась с силами, потом шагнула. Море – всегда преодоление. С первого шага.

Говорят, на Земле только и разговоров, что о море, но я не слышу. Здесь говорят о реновации, коррупции, зеленке, мальчике, который читал Гамлета.

Разное говорят. О море – ни слова.

Есть река, и она – исток этого вашего моря.

Есть океан – и это иное дело.

В него можно впрыгнуть, как в снег, и становится страшно не выплыть, если даже по щиколотку и наступила волна.

Здесь, в Марселе, море – это главная достопримечательность. Ничего, что тут нет ничего, – главное, тут есть море. Оно здесь всегда холодное и не очень спокойное, в нем не бывает состояния «молоко». Скалы и холодные течения даже в самую жару оставляют его прохладным, как и дома.

В том, что я не люблю море, – нет ничего личного.

Просто сначала было озеро. И даже самое мертвое озеро для меня живее.

Глава шестая
Карету мне, карету!

Поначалу Франция удивляла меня каждый день. Прошло три года, и она все еще меня удивляла. К их правилам жизни невозможно привыкнуть, потому что в них отсутствует логика и здравый смысл. Люди, которые живут здесь долго, обретают дзен, они машут рукой и говорят: «Божечки, не ищи смысл там, где его нет!»

Но как же не искать?

Скажем, банк. Нельзя так просто взять и открыть счет во французском банке – это знают все. Потому что тут существует удивительно логичное правило: нет дома – нет счета, нет счета – нет дома. Но дом, как вы уже знаете, мы обрели в лесу. Поэтому счет нам открыли, но пользоваться им было невозможно: сначала они потеряли досье и не смогли выпустить карту, потом потеряли саму карту, потом установили нам на наши же деньги лимит в 100 евро, чтобы мы не жировали. Но это все были цветочки. Ягодки пошли, когда мы пытались его закрыть…

Я написала заявление, и мне сказали, что счет закроют через месяц, потому что прямо сейчас это невозможно: ретроградный Меркурий; порезали карточку на лоскуты, порвали чековую книжку на мелкие кусочки, сказали оплатить все страховки (мобильного телефона, компьютера, дома, сада и в банке – половичков), и я оплатила, ушла довольная. Прошло две недели, приходит письмо: мы не можем закрыть счет, у вас долг. Какой такой долг? Да вот, долг, 160 евро – страховка. Но я же… но… Я звоню в банк, мне говорят, несите нал. Ладно, я понесла. Нет, говорят, нал не возьмем, несите чек. Какой такой чек? Вы же порвали все мои чеки. Езжайте в другой город, там примут нал, берите рандеву с кассиром, ок, взяла. У вас долг 270 евро. Как 270, ведь вчера еще было 160? А вот тут как раз пришла оплата СМС и писем, позвоните мадам Урод. Позвонила мадам Урод, она была груба, сказала, что если на счету будет ноль, счет закроется, но вы должны позвонить, когда будет ноль. Окей, принесла нал, оплатила, теперь вы закроете мой счет? Конечно, закроем, напишите заявление, пришлите его по почте. Написала, послала, позвонила мадам Урод, она была груба, сказала: идите к мсье Мудак. Пошла к мсье Мудак, он сказал: ваш счет закрыт. Ура. Прошло три дня, получаю письмо: у вас на счету долг: 170 евро. Как так – ведь я же закрыла счет? Ах нет, у вас долг. За что? За страховку, половички, за все эти письма, что мы вам писали: бумага, факс, чернила, ксерокс, оплатите, а как станет ноль, снова позвоните мадам Урод… И нет, нет этому конца, и не будет никогда, и все засмеялись, а Ваня заплакал.

Закрыли через полгода, когда мы написали претензию на имя гендиректора банка. По почте получили открытку: «Если от нас будут приходить еще какие-то письма – не обращайте внимания».

Или, скажем, мобильный оператор. Вот прямо сейчас – пишу вам, сидя внутри гигантского осьминога, потому что интернета у нас нет и не будет еще две недели. Очень просто: решили сменить интернет, который почти не работал – одно название. Заказали новый, а старому отправили бумажное письмо: через 10 дней – отключайте. Ничему не учит нас французская жизнь, увы. Старый отключили на следующий день (когда не надо – почта работает быстро), а новый ждет от нас бумажный подписанный контракт и тогда только включит (тут почта начала барахлить).

Или тоже было: по приезде заказала сим-карту и месяц ждала ее, а она все не приходила. Деньги при этом списывались – контракт работал. И вот я звоню им, и неделю не могу дозвониться, захожу в личный кабинет, но ничего там не могу сделать, пока не активирую карту, которой нет. Чувствуете, опять этот дьявольский порочный круг?

В общем, в кабинете мне доступно только поле смены адреса, чем я и пользуюсь – от отчаяния. Я завожу прежний адрес, а в комментарий к нему приписываю свой вопль, мол, АЛЛО, СИМКУ-ТО Я НЕ ПОЛУЧИЛА! Через пару дней все-таки дозваниваюсь, долго общаюсь с девушкой из службы поддержки, и, чу, она говорит: ладно, я вам пришлю. И я думаю: ну наконец-то победа, ура.

Через неделю получаю письмо. В нем нет сим-карты, зато написано: дорогая мадам, мы с удовольствием обновили ваш адрес, теперь он такой: «Мадам Ксения Я НЕ ПОЛУЧИЛА СИМ-КАРТУ Буржская улица дом деревня».

Скажем, энергетическая компания. Записалась на рандеву, чтобы сменить тариф, чтобы горячая вода была у нас не только ночью, но еще и днем. Менеджер в гавайской рубашке хохотал, хлопал меня по колену и говорил, что тариф у меня и так высший класс. Ничего менять не стал: слишком дорого.

Скажем, страховые компании, которые отказались продать мне обязательную страховку на автомобиль, потому что по правилам я должна сначала застраховать автомобиль поменьше, чем тот, который я купила. «Даже самые богатые люди не могут купить и застраховать сразу Порше!» – сказали они. Бедные богатые люди!

Скажем, сотрудники другого банка, которые в отделении одного района не могут перевести деньги и выдать чековую книжку, если карта была выпущена в соседнем.

Скажем, водитель автобуса между городом и деревней, который постоянно шутил, что не станет останавливаться на моей остановке, разгонялся, и все смеялись.

Скажем, взломщики случайно захлопнутой (и совершенно картонной) двери в квартиру, которые приехали, поменяли замок и представили счет – 700 евро за вызов.

Скажем, соседка по имени Анна Мовэ, которая вырубила все деревья под окном, чтобы строить бассейн, и постоянно жаловалась нашей хозяйке, что мы мусорим ей на крышу.

Скажем, та самая хозяйка, которая выстроила на нашей террасе бетонную стену, перекрыв вид на море, чтобы мы не мусорили на крышу Мовэ. А на самом деле чтобы квартира стоила дешевле и муж, который хотел ее продать, – обломался.

Скажем, соседка снизу – арабка по имени Фатима и муж ее Мухтар (допустим), которая пришла и заявила: вы курите в окно, и бычки сыпятся мне в постель.

Скажем, ее муж, который курит на лестнице, а когда я прошу его не дымить, прячет окурок в ладони и говорит: я не курю!

Скажем, врачи католического роддома в шоколадной деревне Пью-Рикард, которые (делая выводы по моему внешнему виду, а не по результатам анализов) дали мне разрешение на вылет, и в самолете я родила, но это уже другая история.

Скажем, четыре года спустя: щедрая Франция продолжает одаривать своим безумием издалека. Внезапно получила письмо от сайта Leboncoin (аналог «Авито»): «Дорогой пользователь! Сегодня 1087 день с момента регистрации. Поздравляем!» Нет повода не выпить, такая дата!

Глава седьмая
Эмиграция – это превращение

Я часто думала о том, что я оставила дома. Чего мне особенно не хватает? О чем я скучаю? Что мне хотелось бы взять с собой и чего сюда никак не увезти?

Сначала мне очень не хватало Дома. Я ложилась спать в деревне с пауками и звездами, ложилась и плакала, думая о том, как он там без меня: потолки 3,20, антикварный шкаф, заваленный книгами, комод с лекарствами и трусами, картины – тут мама нарисовала город, тут я как-то изобразила двух зеркальных собак – оранжевую и желтую, тут моя подруга Радмила, когда была художницей, – женщину в зеленых зарослях без лица. Телевизор японский (диагональ 40), который мы купили однажды с другом Генкой в ночном магазине и волокли по снегу, микроволновая печь с функцией аэрогриля, подарок журнала «Домашний очаг», черный дилдо по имени Федор, который живет в ванной, – очередная шутка друзей, полная кладовая роликов, коньков и самокатов. Ржавые ребра балкона, сквозь которые тянет руки облезлый тополь, сибирская кошка по имени Моби, с ней мы встретились давным давно на птичьем рынке возле «Икеи», куда я приехала за кроватью, но денег не хватило, и до следующей зарплаты я спала на полу, но с кошкой. Я закрывала глаза, переставляла мебель, перекладывала вещи и делала генеральную уборку, пересматривала окно, думала, как выкуплю эту квартиру и даже договорилась с хозяином, думала, как вывезу кошку, как эвакуирую цветы, как вернусь через полгода.

Потом мне ужасно не хватало Города. Я ложилась спать в деревне с пауками и звездами, ложилась спать в низеньком мезонине без окон, ложилась и плакала, думая о том, как он там без меня: Садовое от Маяковского, где весело пьяной читать стихи и бежать сквозь шум, от крылатых качелей и дальше, дух шаурмы вокруг «Белорусской», утреннее шуршание дворников во дворах Тишинки, призрак Дома Советов на Долгоруковской, звон ресторанной посуды на «Красном Октябре», нафталиновые запахи метро, запотевшие коктейли без алкоголя в районе Бронной, очереди на кассу в ночном «Перекрестке», пьяные в последнем троллейбусе по кольцу. Я рассматривала фотографии в гугл-панорамах, лайкала аккаунты «Моя Москва», «Москва», «Я люблю тебя, Москва», «Москва никогда не спит», «МоскваМосква». Я думала, как приеду туда через две недели и все успею, как вернусь туда насовсем, но вместо этого с ужасом замечала, что забываю все – мой внутренний навигатор путался в маршрутах и пересадках.

Потом мне остро не хватало Людей. Я ложилась спать в деревне с пауками и звездами, ложилась спать в низеньком мезонине без окон, ложилась спать в доме-музее с разноцветными стенами и думала о том, что они уже совсем меня позабыли – тот, этот, эта и вот та – разъехались, завели себе новых друзей и больше не позовут меня выпить. Я думала, что пока сижу здесь, там – происходит жизнь: люди сидят на летних верандах или на зимних премьерах, сушат на батареях промокшие носки, там на кухнях дымно и весело и танцы на табуретках, а мы сегодня купили супермощную губку для мытья плиты. Они открывают бары и арт-проекты, а я уже будто вышла на пенсию: вечерами мы любим, отужинав мягким рябчиком без костей, расположиться в креслах, хлопнуть рюмашку слабенького ликера, обсудить последние новости, глядя в жидкокристаллический камин, а потом отправиться спать – в двадцать три часа ровно. Суставы побаливают, спина поламывает, глаз подергивается, огонек подрагивает. А любимая шутка у нас такая:

– Ты куда? – спрашивает меня кто-нибудь.

– На дискотеку! – с готовностью отвечаю я.

Потом все смеются, а я иду в сортир.

Еще мне не хватало Красоты. Собственной красоты, которой у меня и так особенно нет – а тут я растеряла последнюю. Некому мне здесь делать маникюр, педикюр и брови, уже лениво красить волосы в синий цвет – а ну как выпадут? Уже не будешь прокалывать нос, бровь и язык, незачем одеваться красиво, чтобы идти на работу, потому что я работаю дома. И каждый раз, обретая новую вещь, я с ужасом думаю, что мне совершенно некуда ее надеть. Не на деревенский же праздник блинов? Не в супермаркет же за продуктами? Откровенно говоря, тут можно обойтись пижамой и шлепками. Зимой – плюс плащ-палатка от дождя и ветра. Пока они там наряжаются. Пока я здесь.

Но самое главное – и это я поняла нескоро, мне не хватало Свободы. Я ложилась спать в деревне с пауками и звездами, ложилась спать в низеньком мезонине без окон, ложилась спать в доме-музее с разноцветными стенами и думала о том, что тот Дом, тот Город, те Люди и та Красота были моей единственной большой Свободой. Моей Юностью. Моей Легкостью бытия. Вы понимаете, о чем я?

«Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое».

Это все равно бы однажды произошло, просто у меня это совпало с переездом, принесло с собой ответственность, важные решения, детей, счета в банках и губки для мытья плиты. Но это бы и так случилось, понимаете?

Однажды пришлось бы признаться: «взрослые – это мы».

…На всякий случай провела опрос среди других эмигрантов. Что они оставили дома?

Юля Г. (Марсель, Франция): Мне не хватает командного духа: в России ты либо за Путина, либо против, но ты всегда в кругу единомышленников. Здесь даже с близкими не принято обсуждать свою политическую позицию. Этот индивидуализм бесит! Не хватает живых человеческих эмоций: смешно, но морд тяпкой не хватает. Мне приятнее смотреть на морду тяпкой, чем на лицемерную улыбку француза. Поцелуйчики еще эти…

Таня (Валенсия, Испания): Одна из главных потерь эмиграции, не считая воображаемого широкого круга общения и отсутствия русскоязычной культурной жизни, – это то, что я всерьез опасаюсь, сможет ли и захочет ли мой сын читать и писать по-русски.

Катя (Марсель, Франция): Мне не хватает: бранчей, дешевого такси, смены времен года, кофе на каждом углу, ухоженных и амбициозных людей. Хотя… Я могу бесконечно продолжать этот список: Парк Горького, сад «Эрмитаж», где постоянно кипит жизнь! Салоны красоты, где тебе в восемь рук одновременно делают маникюр-педикюр, брови и эпиляцию! Сырный соус в «Макдаке»!

Арина (Лион, Франция): Кроме мамы и Карельского перешейка ничего в голову не приходит. Я из тех, кто хорошо интегрировался здесь.

Юля С. (Лондон, Великобритания): Ответ, наверное, будет банальным – я оставила дома беззаботность и легкость бытия. В Питере было именно так. Настоящая взрослая жизнь, бытовые проблемы, карьера, самоутверждение на работе, ипотека, интеграция в британское общество, работа над личными отношениями, преодоление кризиса – все произошло уже здесь. А там, в Питере, все было мягко, сладко и просто. Винить эмиграцию в том, что мы стали взрослыми тетками… Это просто этапы внутреннего роста синхронизировались с этапами пути. Еще скучаю по сырокопченой зернистой Брауншвейгской колбаске.