Текст книги "Франция. 300 жалоб на Париж"

Глава восьмая
Будьте здоровы

Ночью проснулась сначала от холода, потом от жары: на улице 27 градусов, внутри меня – 38. Температуры не было уже несколько лет, ощущения очень странные – отвыкла и удивилась. А знаете, кстати, почему у меня ее так долго не было? В юности (теперь это называется так) у меня часто бывали гаймориты, в один из таких рецидивов я пошла в первую попавшуюся платную клинику на Пресне. Лор, бабушка божий одуванчик, покачала головой и выписала мне 10 уколов иммуностимулирующего средства. Я не помню его названия, к сожалению, хотя всем советую прийти в аптеку и спросить. С тех пор я не болела ни разу. Лет пять, я думаю.

Во Франции просто прийти в аптеку и что-нибудь попросить невозможно. Вы можете здесь купить без рецепта гору гомеопатических шариков от всего или «долипран» – парацетамол, но тоже от всего, а нормальное лекарство, даже если это слабительное или валерьянка, вам просто так никто не продаст. А вдруг вы его выпьете не по инструкции? Это раздражает.

Вообще раздражает, когда тебя считают идиотом. Приходишь, бывало, в салон мобильной связи и говоришь: я вот купила у вас модем, не включала его ни разу, а тут включила, а он не работает – нет интернета. А они тебя спрашивают:

– Вы точно его не включали? А то, может быть, вы просто нажали и уже потратили его?

– Точно, – говоришь ты.

– Точно-точно? – спрашивают они. И смотрят на тебя так: дебилушка ты наш.

И хочется им сказать: слушайте, это у вас модемы появились вчера и вы думаете, что это космическая разработка, а у нас дачники в огороде петрушку сажают с модемом примерно с 2007-го, может быть, вы поверите, что я знаю, как им пользоваться?

Но это слишком сложная для перевода фраза. Приходится отвечать на все эти вопросы – раз за разом – и сатанеть.

То же самое: допустим, мне уже больше 30, и я точно знаю, что мне нужно купить от того или иного несложного заболевания – например, я уже болела, и опыт мне подсказывает, но тут это не прокатит. Все фармацевты в сговоре с врачами общей практики – сначала сходите через дорогу и попросите у врача рецепт – он выпишет его без всяких проблем за 23 евро, а потом уже с рецептом покупайте: система отлажена.

…Во Францию я приехала немножко беременной. Почти сразу закончились таблетки, которые для профилактики выписывают в России всем беременным. Я не знаю, хорошо это или плохо, но я верю в таблетки, люблю плацебо, мне с ними как-то спокойнее. Разумеется, во французской аптеке мне ничего не продали, хоть я и трясла пустой пачкой и еще отсутствующим животом. Видя мое отчаяние (я почти постоянно здесь выгляжу так), фармацевт сжалилась и попросила хотя бы русский рецепт. Это сработало: я взяла русское заключение с УЗИ чего-то там, внизу приписала латинское название необходимых таблеток и принесла в аптеку. Таблетки мне продали. Лайфхак.

По местным правилам в середине беременности я должна покинуть частного гинеколога и приписаться к роддому. Я тогда жила в деревне, поэтому выбрала ближайший: маленький католический роддом Святой Анны (или, допустим, Святой Евгении). В аккуратных кустиках среди лавандовых полей туда-сюда сновали маленькие монашки в сером и белом, не знаю, было ли у них медицинское образование, но на всех постах сидели именно они. Я зашла в кабинет к монашке номер один от входа, строгой, с большим крестом на груди. Лет ей было около девяноста пяти, но она ловко внесла мои данные в компьютер. Стоимость родов составила бы 5 тысяч евро, и я подписала бумажки.

Каждый месяц я должна была приходить в роддом на проверки, которые заключались в УЗИ, – у меня не брали никаких анализов и отпускали со словами, что все в порядке. Еще я должна была выбрать акушерку. Акушерки здесь не привязаны к роддомам, они привязаны к тебе лично и приезжают на роды вместе с тобой – за отдельный гонорар и в теории. На практике одна моя знакомая выбрала акушерку, но роды пришлись на воскресенье и врач не приехала, ответила эсэмэской: прости, я на шашлыках и гриле. Поэтому я никого решила не выбирать – в роддоме же есть какие-то акушеры? Я вообще игнорировала всю эту светскую жизнь: вечерние занятия по дыханию с элементами йоги, вечерние лекции по католическому воспитанию с монашками, вечерние встречи с психологом о том, как изменится моя жизнь.

Врачи в католическом роддоме Святой Анны (или, допустим, Святой Евгении) были преимущественно мужчинами. Я не помню, как звали моего, но он явно был идиотом. На седьмом месяце мне нужно было лететь оформлять документы в Вильнюс, потому что во Франции я жила по литовской визе. Мой дядя дал мне разрешение на перелет с пересадкой, не колеблясь, даже не взяв анализы (опять).

В Вильнюс я прилетела поздно вечером и первым делом пошла в ресторан есть борщ и пельмени. Чувствовала я себя не очень, но думала, что еда вернет меня к жизни. Из ресторана я прикатилась в отель довольным колобком, но почему-то с неясной ломотой в спине. Через полчаса в отель вызвали скорую, потом, как в тумане: приемный покой одной больницы, давление под 200, бокс, скорая, приемный покой другой больницы, палата, срочное кесарево и два месяца в отделении, которое перевернуло мое представление о больницах, среди людей, которые перевернули мое представление о людях. Тогда-то мне и стало понятно: жизнь не делает ни одного лишнего движения. Случись это во Франции, я бы, может, и не говорила с вами сейчас. А если бы и говорила, то продав одну почку за пребывание в больнице, за которую бы я никогда не расплатилась. Я нигде никогда не встречала столько вежливых, добрых, понимающих, хороших людей, как за эти два месяца в стране, где я не знала до этого дня ни одной живой души.

Эта история с тегом #успех, но французских врачей с тех пор я как-то побаиваюсь. И каждый поход к ним лишь подтверждает, что более некомпетентных специалистов трудно найти. Я знаю много печальных примеров столкновения с местной медициной, я и сама не раз оказывалась в ситуации, когда три разных врача ставят три разных диагноза и лишь четвертый называет верный. Но как каждый раз находить именно этого, четвертого врача?

О том, чтобы вызвать врача домой, если у ребенка температура, не может быть и речи. В платную скорую (вызов – 200 евро) даже не дозвониться, днем нужно ехать к врачу общей практики (23–50 евро, часто бессмысленное занятие), ночью – в приемный покой больницы (100 евро, бессмысленное занятие). Ночных аптек в городе примерно три, каждую ночь дежурят разные. Лекарств в приемном покое не даст никто, езжай на другой конец города да купи. К обычному врачу на выходных и по праздникам не попадаешь – никто не работает. Многие эмигранты ездят лечиться домой – это называется «медицинский трип». Приезжаешь сам, привозишь детей и обходишь всех врачей впрок, закупаешь гору отечественных лекарств и отправляешься обратно – в эмиграцию. У каждого русского здесь – русская аптечка величиной со шкаф.

Но справедливости ради я как любительница плацебо скажу: французская гомеопатия – эти белые шарики от всего за 20 евро пачка – действительно работает. Можете пользоваться. Главное – верить.

Однако не болейте, будьте здоровы и держите себя в руках, как обычно говорит психиатр Бильжо. Чин-чин!

Глава девятая
Не хватает длинноногих

Ладно мифы про красивую французскую жизнь, но миф о красивых французских женщинах, блин, было действительно жаль. Нет, даже не так: о стильных женщинах, которые живут в колыбели моды и красоты. То, что французские женщины в целом от природы не красотки, было понятно давно (посмотрите фильмы), многие из них мне действительно нравятся – они естественны, небрежны, как будто только что встали с кровати, даже не причесавшись у трюмо, очень смелы (короткие юбки и шорты, голые ноги, внизу сапоги, один черт – на улице зима или лето), красиво стареют, никакими вишнями себя не украшая. В этом чувствуется свобода, легкость, приятное высокомерие. Типа ты же можешь себе это позволить. «Лореаль».

Мне все это близко: я не красотка, чувствую себя уверенно в сером мешке, не причесываюсь (то есть вообще – с 14 лет у меня нет расчески), из косметики у меня есть тушь, и я могу пользоваться ею в течение года, потом она высыхает, но не заканчивается. Во Франции много таких, как я, для кого они делают всю ту косметику, которую делают, я не представляю, видимо, для россиянок с толстым кошельком из кожзама. За три года здесь я не видела ни одной женщины с накрашенными губами.

Однажды в Лозанне я выпивала с Фанни Ардан. Ну как выпивала – она пила вино, а я напросилась на интервью, задала четыре тупых вопроса и записала ответы на мобильный телефон. Снизу. Потому что она была на каблуках, а я нет. Хотя я все равно была очень красивой по своим меркам: белая полупрозрачная блузка с глубоким вырезом, строгие брюки и цокающие ботинки. Еще у меня был выбрит висок. Никита Сергеевич Михалков даже прекратил пить водку и пригласил меня поболтать первой из всех журналистов, вот что красота нечеловеческая делает с людьми. Так вот, мы стояли с Фанни, и, во-первых, ей по барабану было, что я снимаю ее с неудачного ракурса – ракурс снизу удачен разве что для «Москва-Сити». А во-вторых, я ее просила сравнить Париж и Москву, хотела, чтобы она сказала, что в Париже все круче, зеленее, демократичнее, доступнее и цивилизованнее (я тогда еще не жила во Франции, а то бы я спросила ее, почему она не закажет себе российский паспорт, как Депардье).

Но она сказала:

– В Париже слишком много кретинов, честно говоря. И вам оно не надо – чтобы Москва была такой, как Париж.

А еще она была не накрашена. Точнее, не так чтобы это было заметно с расстояния в 40 сантиметров.

И вот через год я поехала жить во Францию. Искренне веря, что уж с чем-чем, а с модой и красотой там точно все нормально. Как у нас. Все эти салоны красоты «Мажирель», «Роб нуар», «Паризьен» и «Бэль». В Питере есть даже «Марсель» – хозяин заведения точно никогда там не был. Я хочу сказать, что иногда салон красоты – это очень важно. Тот салон, к которому ты привык: маникюрша Лерочка, педикюрша Анечка, мастер по бровям Регина из подвальчика «135 услуг», эпиляция нитью, эпиляция воском, чай вам или кофе? А фильм включить? Это про стабильность и вечное.

Короче, во Франции я с ужасом обнаружила, что никаких салонов красоты здесь нет. Все эти «Мажирели» и «Французские бульвары» существуют только в нашем воображении. Как и международный праздник 8 Марта. Здесь есть парикмахерские (на каждом шагу) и маникюрни (одна на район), которые в переводе на русский называются просто «ногтевые». В свой первый месяц в эмиграции я решила пригласить в наш лес маникюршу по вызову – по объявлению в местной газете.

Приехала дамочка (в лес на шпильках), притащила с собой салон: стол, лампу, сушилку, три чемодана разноцветных баночек с лаками (так я думала), 8 тазов ацетона, 23 пилки и 10 кисточек. В общем, ничто не предвещало. Я четко сказала ей, что, пожалуйста, не гель. И, будьте любезны, никакого шеллака. Да-да, сказала маникюрша. Подпилила мне уже давеча подпиленные ногти (я как те хозяйки, которые моют пол перед приходом уборщицы) и сразу стала класть сверху какой-то мокрый порошок. Ну, думаю, мало ли, технология революционная.

Короче, через каких-то двадцать минут более всего я походила на проститутку с Ленинградки: на ногтях у меня кривыми, но крутыми горками лежало по три килограмма застывшей вулканической массы цыплячьего цвета, которую нельзя было ни смыть, ни спилить, ни растворить.

– Это американский гель, – с достоинством сообщила маникюрша и взяла с меня 50 евро. – Блестки будем класть?

Полгода спустя гель сошел вместе с ногтями, а я уже поняла, что маникюр буду делать только в России, как все эмигранты, раз в полгода, потому что в местных «ногтевых» нельзя ничего обрезать и пилить, считается, что это медицинская процедура и делать ее могут только врачи. Конечно, всегда можно найти русских или украинских маникюрш, но все они в конце концов исчезают в официальных салонах, где обрезание кутикулы и разговоры о личной жизни под строжайшим запретом.

…И вот сидит она такая: ногти не накрашенные, на лице естественность, волосы растрепаны и торчат во все стороны, майка, жилетка и шаровары Вячеслава, кеды, видавшие грязные дороги, отчетливо политые мылом, рядом валяется патлатая собака, в правой руке сигарета, в левой – бокал вина. Сидит одна, но плечом прижимает к уху телефон, в который сливает слова – час или два, сколько позволяет обеденный перерыв. И я сижу рядом с ней – некрасивой, нестильной, в голосе Володина хрипотца – французской женщиной, пишу вам письмо и думаю: «Господи, какая же я красивая! Наконец-то».

Глава десятая
С такими соседями врагов не нужно

Итак, сначала в соседях у нас был безумный Давид, который оказался наркоманом. Потом мы переехали в центр Марселя и некоторое время жили спокойно. Полагаю, по осени у южан в этих широтах начинается повальное обострение. Я уже писала про соседку по имени Анна и фамилии Мовэ (что в переводе значит «дурная»), которая воображает, будто мы кидаем ей игрушки в водосток. Потом объявилась арабчанка Бадья, которая утверждала, что мы курим, а окурки бросаем ей в комнату. Я бы, может, и кинула уже чего-нибудь Бадье, например, предъяву – она постоянно кричит на своего арабского мужа, жарит на масле без вытяжки, а ея муж курит (вот именно) в окна нашей спальни и до полуночи орет в скайп, как на рынке в Бейруте. Но мы вежливо сидим – не курим, игрушки не бросаем, птицами не отсвечиваем, только почитываем Пушкина вслух, а они прямо протоптали сюда дорожку из анаши. Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла все это, но вернемся к Анне.

Вот есть у вас, допустим, квартира, а в ней терраса с видом на море и соседка снизу, которая строит себе бассейн и хочет, чтобы на ее участок не падали (теоретически) ваши унесенные ветром панталоны. И соседка требует вас выстроить стену на своей террасе, и эта стена – серая бетонная стена – закроет весь вид на море и вообще на что-либо, кроме, собственно, чужого бассейна (изощренный эксгибиционизм). А между прочим, квартиру вы сдаете и за вид на море берете дополнительные сколько-то евро. Что вы сделаете в такой ситуации? Правильно. Коротко и ясно вы даете соседке снизу понять, что вас мало волнует ее бассейн, а также указываете ей направление – тоже короткое и ясное, с птичкой над буквой и. Что же делают французы? Конечно. Они все утро таскают к нам на террасу бетонные блоки.

Пока они не залили террасу бетоном, я наблюдала: в Марселе до того много развлечений, что я стала вуайеристом. Раньше-то из окна на Белорусской мне было немногое видно – мешали деревья. Напротив жила бабушка Марина, потомственная колдунья. На вид ей было лет 26, каждую ночь она сидела на облезлой кухне с сигаретой и метала пасьянс перед барышнями.

В центре Марселя деревьев нет (ни одного), а дома стоят друг на друге, упираясь друг в друга коленями, так что я вижу все.

Смотрите: слева внизу живут бабушка и дедушка. Летом к ним приезжают дети и внуки. По вечерам они сидят на балкончике за маленьким столом, дети свисают с потолка и громко кричат. Их уголок похож на дачу Чехова. Соседний с ними дом – нежилой. Он рассохся и разъехался, внутри его стен – пустота и желтые кусты, а окна ссыпались внутрь. Справа от него – глухая спина дома, выходящего лицом на соседнюю улицу. Бельведер этот долго не могли продать – люди все приходили и приходили, все ходили и ходили по плоской крыше, с которой открывается вид на море. Но не покупали. Единственное, что спасало его глухую спину – сухое деревце с краю от трубы. На фоне закатного неба оно выглядело как незавершенная картина Магритта. Дом купили, деревце спилили, никакого праздника, шарик не дали, ничего нельзя.

Дальше – мой любимый дом, по всем признакам – увеселительный. На первом этаже – бар с футбольными трансляциями и двориком для петанка. Там громко болеют и весело пляшут, напившись. На втором – квартира, которая располагается аккурат напротив нашего балкона. Там живет молодая семья хипстеров: парень с задранной челочкой, блондинка и их дочь-младенец. По вечерам парень выходит на террасу и чистит зубы электрической зубной щеткой. Вокруг него жужжит пространство – примерно десять минут. По утрам он выходит, чтобы поговорить по телефону, я внимательно слушаю разговоры, хотя больше их никто не слышит. Несколько раз в неделю к ним приходят бабушки (в украшениях), дедушки (свитера в ромбик), друзья, которые пьют вино и остаются ночевать. Однажды я видела, как они ругались. Парень активно жестикулировал и кричал (не слышно – стеклопакеты – немое кино), девушка рыдала. Он то кидался к двери, то кричать, то обнимать. В шесть утра мы вместе вставали кормить детей. Зимой вместе елку. Я должна была подать ему какой-то знак, но я не говорю на языке французских знаков.

Слева от тех – женщина, которая часто висит в окне с сигаретой, и ее любовник, который приходит поздно вечером. Они вместе готовят ужин и целуются, в спальне у них красные стены.

На первом этаже живет строитель-мигрант, у которого в закутке со строительным мусором, называемом садом, долго валялись две наши простыни, унесенные ветром, и мы никак не могли застать его дома, чтобы забрать. Я подсунула ему под дверь записку: «Здравствуйте, у вас наши простыни. Мы соседи с третьего этажа». На следующий день простыни лежали под нашей дверью.

Справа возле бара в полном бардаке и детских рисунках живут девчонка, парень и маленькая дочка. Ровно в семь вечера они приходят домой, раздеваются, проходя из комнаты в комнату и бросая по пути вещи, а девочка бегает за ними.

На террасе напротив, чуть выше, если поднять глаза, стояла я – катала коляску взад-вперед, глядя, как соседка-перфекционистка снова развешивает белье – рядок из десяти одинаковых черных футболок (на прошлой неделе были белые), а соседка-йог сидит в синей майке на крыше, задрав одну ногу вверх.

Я ненавидела эту квартиру и этот район.

Глава одиннадцатая
Неси меня, пельмень, в свою страну Пельмению

Пишу эту главу и ем сухари – эти два действия как-то связаны у меня между собой. Когда мне нужно сосредоточиться на крупной мысли, в помощь приходит мелкая моторика и жвачный рефлекс. Никогда я так не любила ржаные сухарики к пиву, как в эмиграции без всякого пива. В русских магазинах за границей сухарики почему-то не продают. Плохие пельмени есть, подсохший зефир есть, гречка в некрасивых пакетиках, огурцы соленые польские, конфеты «Аленка», конечно. А вот сухарей нет. Я без них очень страдаю. Набиваю ими чемоданы и высылаю себе по почте посылки. Дома я прячу их в тайных местах, чтобы до них не добрались дети – им все равно, что грызть, а у меня это прямой выход в портал творчества. Наверное, это заменяет мне курение. Или какой-нибудь другой тактильно-вкусовой невроз.

В первую ходку мы привезли с собой шпроты и лавровый лист. Шпроты, между прочим, сыграли огромную роль в нашей интеграции – я писала об этом, вы помните. А потом я нашла шпроты в местных магазинах. Они внешне очень похожи, а на деле – пресные сардины в масле. То есть делать еще не умеют, но уже на верном пути.

Каждая новая поездка пополняет наши запасы новыми совершенно необходимыми в хозяйстве продуктами. Творожные сырки. Батончики. Горький шоколад. Мармелад. Рисовые хлопья. Ржаные хлебцы. Шоколадные конфеты. Детские каши. Кефир. Ткемали. Аджика. Печень трески. Квашеная капуста. Фруктовый чай. Водка. Докторская колбаса. Красная икра. Варенье. Зефир. Пряники. Леденцы. Сушки. Баранки. Сухари. Сушеные грибы. Соленые грибы. Маринованные грибы. Ириски. Соленые помидоры. Халва. Вобла. Селедка. Семечки. И желтый полосатик. Единственное, что никак нельзя с собой привезти, – пельмени.

А по ним я скучала особенно сильно. Все-таки я их ела в течение семи лет – как переехала из Питера в Москву – почти каждый день. Ела и не разлюбила. Как вообще их можно разлюбить? Сейчас в России это еда не студентов и не менеджеров среднего звена, а практически миллионеров. В какой-то момент они превратились в модный продукт: теперь они стоят тысячу рублей, подаются в лучших ресторанах в горшках и бульонах, уксусе, хлебе и укропе, обязательно с пометкой «домашние». Елена Леонидовна Пастернак рассказывала, как в детстве ей запрещали есть магазинные пельмени, которых был ровно один вариант – с ложкой на коробке. И вот мечтала она, как накопит денег, купит себе личную пачку и целиком съест. Одна была проблема: а как их варить?

Точнее, первая проблема: где их хранить, чтобы не увидели, а вторая решалась так: возьму кастрюлю, пойду во двор, разведу костер… По-моему, это прекрасная мечта. У нас после переезда была почти такая же. Мы решили делать пельменный бизнес. Идея казалась мне гениальной: я так и видела торжественный фастфуд-ларек с горячими пельменями в крафтовых коробочках, на котором написано красивым хипстерским шрифтом Pelmeni Russe.

Ну или хотя бы популярные обеды с доставкой.

Да, это даже чуть более гениально, чем ларек. В моих снах все французы, как подорванные, скупали эту новинку-бестселлер, потому что это вам не пицца и не суши. Как все медиаменеджеры, мы перво-наперво сделали сайт, нарисовали логотип, обозвали так свой вайфай и наклеили соответствующую наклейку на звонок входной двери. Теперь дело было за малым: налепить пельмени и найти покупателей.

Тихими зимними вечерами лепили мы свои пельмени: бабушка даже прислала нам из России бронзовую пельменницу. Можно было бы использовать ее как оружие, но мы лепили. Налепили четыре килограмма. Продали два. На бензин потратили больше, чем заработали. А потом гля – в армянском магазине-то есть пельмени! Прямо из Германии. Называются «Под водочку». Отступила тоска.

Пельменный бизнес на этом закончился, но название на двери осталось. Однажды пришла к нам волонтер из мэрии района и спрашивает, довольны ли мы жизнью, то да се. Но на пути ей попалась я со своими жалобами. Все триста приготовила сразу. «Интересуют ли вас закрывашки под дверь, чтобы не дуло?» – спрашивает она. Резонно, кстати, учитывая мистрали.

Но я говорю: мне не нравится, что на улице перед домом лежит собачье дерьмо.

«Выключаете ли вы на ночь мобильный телефон, чтобы экономить электроэнергию?» – спрашивает она.

Но я говорю: «Мне не нравится собачье говно на асфальте».

«Чувствуете ли вы себя в безопасности в этом районе?» – спрашивает она.

Но я говорю: «В этом районе очень грязно».

Она говорит: «Спасибо, я пришлю вам по почте отчет. Ваша фамилия Pelmeni, все верно?»

Я говорю: «Нет, конечно. Ха-ха-ха».

На следующий день получаю из мэрии письмо, где они пишут, что я в числе других ответственных жителей района записана на тестирование новых форм экономии электроэнергии, сортировки отходов и распространения биопродуктов. А про говно ни слова.

«Мы рады видеть вас в числе благодарных жителей, – торжественно сообщали они. – Логин для доступа к нашей электронной системе ваша фамилия – PELMENI».

…А в обратную сторону мы все время возили только сыр. Тонны сыра. Кубометры вагонов сыра. А между прочим (и это большой секрет) на Новослободской в no name продуктовом у метро есть такой стеклянный ларь, а в нем импортозамещающие сыры – с плесенью и без, вонючие и нет, твердые и жидкие, и газообразные, родом из Подмосковья, а по вкусу – не отличишь!