Текст книги "Человек, научивший мир читать. История Великой информационной революции"

* * *

К 1500 году, всего полвека после изобретения Гутенберга, в Европе была почти тысяча типографий[79]79
  Kaufmann (2017), 26.


[Закрыть], и за следующие полстолетия их количество еще выросло. Однако к 1550 году подавляющее большинство этих типографий – мелкие предприятия с одним прессом, просто печатающие на заказ. Сколько-нибудь крупных издателей, которые не были бы при этом печатниками, тоже не наблюдается. И рассказанные выше истории подтверждают: информационную революцию совершают именно такие люди, как Кобергер, Мануций, Этьенн. Они делают историю. В то же время мы видим, что их, безусловно, значимая роль в развитии книгопечатания ограничивается, по сути, отдельными аспектами. А кроме того, вокруг имеются – хоть их и немного – типографии таких же размеров, успешно приносящие прибыль обычной печатью заказов, без всякого визионерства.

КОЛИЧЕСТВО ИЗДАНИЙ КРУПНЕЙШИХ ТИПОГРАФОВ XV–XVI веков

Плантен объединил в себе деловую хватку и практичную бизнес-стратегию Кобергера, гуманистический подход, научность, инновационность и идею о доступности книг Мануция, вхожесть в высшие круги, широкий репертуар и лингвистическую одержимость Этьенна. И вывел эту смесь на качественно новый уровень, добавив кое-что важное от себя. Количественно это также был новый уровень: он один напечатал намного больше изданий, чем три его великих предшественника, вместе взятые. Его биография – квинтэссенция биографии настоящего типографа, воплощение образа книгопечатания того времени. Если бы Плантена не существовало – его даже стоило бы выдумать для какого-нибудь романа, действие которого происходит в этом историческом периоде и вертится вокруг темы книг. Он – как собирательный образ, воплотивший в себе все самое важное и интересное.

Но пока что, в 1555 году, он занимается ремеслом и торговлей, имея к книгам лишь косвенное отношение, и, похоже, совсем забыл о своем намерении стать типографом. По крайней мере, именно так может показаться.

Основание типографии

С того момента, как четырнадцатилетний Кристоф остался в Париже в совершенном одиночестве, похоронив все надежды на университет, прошло двадцать лет. Десять из них он провел в мастерской у Масе, другие десять – подмастерьем в парижской типографии Богара и в Антверпене, занимаясь переплетами и коммерцией. Современному читателю, уже знающему Плантена как крупнейшего типографа и издателя своего времени, эти годы могут показаться неважными и незначительными. Но для него это двадцать лет реальной, насыщенной событиями взрослой жизни. Теперь Плантену около 35 лет – для того времени зрелый возраст – и он вполне состоявшийся, уважаемый и обеспеченный человек. Но, действительно, он не сделал еще ничего из того, что впишет его имя в историю. Так что давайте зададим вопрос: а зачем ему в 1555 году вдруг понадобилось открывать типографию?

* * *

Версия первая – детективная: крупнейшее полиграфическое предприятие своего времени – чистая случайность, во всем виноваты хулиганы. По версии внука, Бальтазара I Моретуса, дело было так. Желая послать королеве некую драгоценность большой красоты и стоимости, испанский сановник де Сайяс заказал Плантену одну из его знаменитых шкатулок. Такой заказ наш герой, конечно, выполнил со всем усердием и очень быстро. Чтобы уже утром гонец мог отбыть с посылкой в Испанию, он решил отнести шкатулку поздно вечером и направился к де Сайясу в сопровождении лишь одного слуги, освещавшего путь. На одной из темных улиц их окружила группа пьяных людей в масках. Они искали некоего музыканта, чем-то их обидевшего, и, увидев у Плантена ящик, по размерам похожий на футляр для цитры, подумали, что нашли.

И вот за ним гонятся вооруженные люди, Плантен бежит, но убегает недалеко. Один из преследователей пронзает его шпагой, причем так глубоко, что не сразу может вытащить клинок из тела. На что Плантен – пример стойкости и терпения – мирно и вежливо вопрошает: «Господа, вы ошиблись! Что плохого я вам сделал?» Услышав голос – не тот, который ожидали, – хулиганы сразу же поняли, что не на того напали. То есть напали не на того, кого искали. И разбежались. Раненый и полумертвый, Плантен смог доползти до дома. Позвали лучших врачей города – Иоганна Фариналиуса и Горопиуса Бекануса – оба лечили его, но отчаялись увидеть выздоровление. И все же милостью Божьей он медленно пошел на поправку. Но состояние его здоровья больше не позволяло заниматься переплетами – приходилось слишком много двигаться и сутулиться. Возникла идея открыть типографию. Он уже видел работу печатников во Франции и сам несколько раз в ней участвовал, поэтому начал это предприятие и с Божьей помощью привел его к процветанию…[80]80
  История Бальтазара, например, у Voet (1972), vol. 1, 17–20.


[Закрыть]

Трудно понять, насколько эта история соответствует истине, а что Бальтазар – большой любитель сочинять семейные предания – добавил от себя. Сам Плантен в письмах упоминает о нападении и старых ранах, но особо не конкретизирует, так что оживляющие легенду подробности Бальтазар, возможно, выдумал сам. Его рассказ ставит целый ряд вопросов. Кто в здравом уме будет открывать типографию – технологически сложный бизнес с большим начальным капиталом – основываясь только на том, что сам когда-то видел, как это делается, и пару раз помогал? Если открытие типографии – результат случайности, то где Плантен в таком случае взял начальный капитал? Бальтазар утверждает, что он якобы узнал нападавших и потом заставил их выплатить компенсацию. По более поздней версии легенды компенсацию заплатил отец одного из обидчиков. Но не сам ли Бальтазар писал, что нападавшие были в масках? Данная версия приводится в том же самом документе, где он рассказывает душещипательную историю о якобы дворянском происхождении любимого дедушки – он полон неточностей, противоречий и не подтверждался другими источниками.

* * *

Имеется и вторая версия – конспирологическая: будущий королевский типограф, напечатавший сотни тысяч экземпляров католической религиозной литературы, был сектантом и экстремистом, а его типография основана на деньги экстремистской организации для печати подрывной литературы. Данная версия излагается в документе под названием Chronika des Hüsgesinnes der Heften («Хроника Дома Любви») – это своеобразная летопись секты фамилистов (Familia caritatis), одной из многочисленных сект и религиозных течений, возникших в Нидерландах в результате Реформации[81]81
  Здесь и далее история изложена по Voet (1972), vol. 1, 21–26.


[Закрыть].

Автор «Хроники», некто Даниэль, охотно сообщает, что Плантен познакомился с религиозными текстами секты вскоре после переезда в Антверпен в 1549 году и быстро стал ее активным членом, внешне оставаясь благочестивым католиком. Он тесно общался с главой секты Хендриком Никлаэсом и полностью разделял его убеждения. Хендрик как раз искал кого-то, кто возьмет на себя риск напечатать его монументальный труд. Плантен пытался заинтересовать этим проектом своих парижских друзей, а когда не вышло – взялся за дело сам. Богатые фамилисты скинулись на начальный капитал для типографии, купили все необходимое – и вот Плантен становится типографом секты, печатая труды ее предводителей и другую пропагандистскую литературу. По версии Даниэля, печатником Плантен стал именно по религиозным мотивам – чтобы нести в массы «истинные» слова о Боге.

РЕЛИГИЯ КАК ОБРАЗ ЖИЗНИ

Структуру и образ жизни общества долгое время задавала религия. Ее социальные функции: объяснять, как устроен мир, и формулировать единые правила поведения. Сегодня устройство мира объясняет уже наука, а для регулирования общественной жизни есть законы.

Но в XVI веке быть христианином-католиком означало не просто веру в Христа, спасение души и определенные догмы, а прежде всего, определенный стиль жизни.

Предписаны были каждодневный порядок действий, правила общения с людьми, система общественных ритуалов. Во сколько вставать и во сколько ложиться, что можно есть и в какие дни, что носить, какие праздники отмечать, как строить личные, рабочие и семейные отношения. Для нас свобода выбора между разными образами жизни настолько очевидна, что мы даже не осознаем, насколько свободны. А тогда человек, имеющий альтернативные религиозные взгляды, – чужой. Он живет не так, как все. А если таких людей много, то «их» образ жизни становится потенциально опасным для «нашего».

Религиозная принадлежность в то время – не личное дело каждого, а важный социальный фактор. Быть еретиком и членом секты – страшное преступление не только против веры, но и против общества и государства. Примерно как сегодня быть террористом и членом террористической организации, тем более что многие появившиеся во время Реформации религиозные секты действительно были воинственными – чего стоят только мюнстерские анабаптисты!

Поэтому Реформация – это не просто теологические вопросы, сколько нужно святых таинств и имеет ли папа римский право продавать индульгенции.

Новые христианские конфессии предлагали альтернативные образы жизни. К идее их мирного сосуществования Европе еще предстояло привыкнуть.

Версия, конечно, получается скандальная. Как если бы сегодня выяснилось, что Стив Джобс – член всем известной исламской террористической группировки и основал Apple на ее деньги. А еще она довольно правдоподобная – многие данные подтверждаются. Даниэль описывает Плантена так, как будто хорошо его знал, но из текста «Хроники» видно, что настроен он к нашему герою, мягко говоря, предвзято. Считает его оппортунистом, который втерся в доверие к Никлаэсу, а потом покинул его, как только получил желаемое, из конъюнктурных соображений предав дело и взгляды секты. Даже обвиняет Плантена и Порре, которого также знал, в воровстве. Видимо, «Хроника» писалась уже после того, как Плантен стал богатым и знаменитым, а возможно, у Даниэля были с ним какие-то личные счеты.

Но это не отменяет ряда названных им фактов, которые впоследствии были подтверждены историками. С фамилистами Плантен и правда тесно общался, по крайней мере, до 1567 года, а то и дольше. По его переписке видно, что в течение всей жизни он разделял их убеждения, впрочем, вполне успешно совмещая их с католической религией. Исследователи спорят о том, действительно ли именно он напечатал главный труд Никлаэса[82]82
  Voet (1972), vol. 1, 23: более ранние биографы приписывают эту книгу ему, а современные на основе ряда типографических особенностей издания приходят к выводу, что, вероятней всего, она вышла не из типографии Плантена.


[Закрыть] – Den Spigel der gerechticheit, – но точно известно, что он печатал для секты другие тексты, причем по датам видно, что они стали одними из первых его изданий. Воэ, например, перечисляет несколько писем, написанных уже после смерти Плантена, где его друзья обсуждают эту тему. Печаталось все это в глубокой тайне, то есть Плантен понимал, что совершает преступление, и опасался реакции католических властей Нидерландов[83]83
  Voet (1972), vol. 1, 23–24.


[Закрыть].

Версию о сектантском происхождении начального капитала Воэ также считает наиболее вероятной, сомневается только, получил ли Плантен деньги от фамилистов именно для печати книг Никлаэса и другой религиозной литературы, или богатые братья по секте просто предоставили ему нечто вроде ссуды на типографию, которую он и так собирался открыть. Так или иначе, Воэ связывает появление типографии с религиозными взглядами Плантена. В то же время, Сандра Лангерайс склоняется к мнению, что нет никаких подтверждений тому, что карьеру типографа он начал по религиозным соображениям, а деньги на типографию получил от фамилистов.

Но в том, что истинным католиком Плантен был только внешне, не сомневается ни один из его биографов. Фамилисты – мелкая анабаптистская мистическая секта, существовавшая в Нидерландах и Англии в XVI–XVII веках. Ее учение не оформилось в самостоятельную религию, а представляло собой некую систему идей: самое главное – любовь к Богу и дух Иисуса Христа, а ритуалы и догма не так уж важны; зато важно уважение к другим взглядам и верованиям. Так Плантен сформулировал свои религиозные воззрения за пару лет до смерти[84]84
  Письмо кардиналу Хименесу от 8 августа 1587 года,
  цитируется по Voet (1972), vol. 1, 26.


[Закрыть].

Впрочем, сам себя он, похоже, искренне считал католиком и не видел никаких противоречий в связи с тем, что разделяет при этом взгляды Никлаэса. Ведь он жил как католик: соблюдал определенные ритуалы и правила, был членом католической общины. Как образованный человек с широким кругозором он не мог не понимать разницу между духовной и социальной функцией религии. Но, признавая важность второй для поддержания мира и порядка в обществе, считал себя вполне свободным в том, что касается первой: для образованных и трезвомыслящих людей вроде него нет ничего плохого в духовном поиске и знакомстве с новыми идеями. Впрочем, Воэ пишет, что большинство членов секты фамилистов также оставались католиками, никак не стремясь нести свои идеи в массы и не собираясь устанавливать альтернативный общественный порядок.

Но злость Даниэля на «предателя» Плантена понятна: сектанты часто были фанатиками, многие анабаптистские секты проповедовали именно смену образа жизни, создавая организации, – а это любая власть сочтет опасным. Плантен, разделяя определенные идеи, все же был не настолько глуп, чтобы открыто противопоставлять себя католическому обществу: принадлежность к альтернативной религиозной организации (не идее, а организации!) могла плохо кончиться. Он был слишком умен и образован, чтобы стать фанатиком. Хотя довольно серьезно рисковал, печатая сектантскую литературу. Но Даниэль, видимо, оказался более фанатичным.

Впрочем, даже и без фамилистов в жизни Плантена было множество эпизодов, по меркам того времени делающих из него еретика и преступника. Остается удивляться только одному – как он сделал такую головокружительную карьеру.

* * *

Третья версия основания типографии – самая простая и банальная: предприятие, сделавшее печатную книгу массовым явлением, – не продукт случайной стычки и не тайная обитель еретиков, а один из успешнейших стартапов XVI века.

Две предыдущие версии хороши, но немного смущает один незначительный, на первый взгляд, факт: при переезде зарегистрировавшись в ратуше как переплетчик, Плантен в 1550 году, сразу же после получения гражданства, вступает в гильдию св. Луки – в Антверпене она объединяет художников, скульпторов и печатников.

В качестве печатника, разумеется. Он уже примерно год занимается только переплетами и торговлей – зачем ему патент типографа? Очевидно, у гильдии были основания принять его: не мог же любой человек быть принятым туда, просто назвавшись печатником. Наверняка у Плантена имелись какие-то документальные подтверждения его квалификации.

Вопреки рассказу Бальтазара, книгопечатанию его дед все же учился и, очевидно, мог это как-то доказать. Инцидент с ранением имел место – это подтверждает сам Плантен, – но, видимо, оно было не таким уж серьезным, потому что и после 1555 года он продолжал переплетать книги. Может быть, ранение стало неким толчком к исполнению давно задуманного и уже подготовленного предприятия, но открытие типографии, так или иначе, не было случайным решением.

Что касается фамилистов, то точно неизвестно, когда именно Плантен с ними познакомился. Возможно, уже после вступления в гильдию, так что к его амбициозным планам они отношения не имеют. Но даже если это произошло в 1549 году, когда он еще только учил голландский, – знал ли он язык так хорошо, чтобы прочитать труды Никлаэса и проникнуться его идеями до такой степени, что решился посвятить свою жизнь печатанию еретической литературы? А если в 1550 году вступил в гильдию печатников именно для этой цели – почему фамилисты не использовали его сразу, а ждали пять лет? Собственно, как типограф Плантен был им не нужен: свои тексты они без каких-либо трудностей уже давно печатали в Девентере, Кампене и Кельне, причем в Кампене у них была собственная типография.

Как известно, 99 % процентов стартапов в сфере высоких технологий умирают на разных стадиях, в основном из-за отсутствия финансирования. Печатная книга – это высокие технологии XVI века, и, какой бы проект ни задумал Плантен, переезжая в Антверпен, – он не мог осуществить его без денег. Открыть типографию и поддерживать ее существование первое время невозможно без начального капитала. Капитала у него не было. А вот переплетчику за материал и работу заказчик платил сразу же, и для самой работы нужны были только комната в доме и некоторые инструменты. У Плантена не было богатого покровителя, как у Мануция, или отца-типографа, как у Этьенна, зато имелись жена и дети. Переплетное дело давало возможность кормить семью и откладывать деньги на типографию. Впрочем, оставаясь только переплетчиком, он мог бы откладывать их хоть до конца жизни. А вот коммерция – реальный способ много заработать. Современные биографы, например, Лангерайс, склоняются к тому, что он вполне мог открыть типографию на собственные деньги, которые скопил за пять лет тяжелого труда на ниве переплетного дела и международной торговли. Ведь начиналось все с одного пресса и пары сотрудников.

* * *

Поиск инвестиций – ключевой момент для любого капиталоемкого предприятия, как в XXI, так и в XVI веке, и универсальных рецептов тут нет. Выше приведены три версии, откуда Плантен мог взять капитал на открытие типографии, но ни одна из них не объясняет, где он после этого регулярно брал деньги на ее поддержание и развитие. А ответ прост: он стал сам себе инвестором.

Основав типографию, он не прекратил делать переплеты и продолжил занимался торговлей: книги и гравюры других издателей, кружева и лен для Франции, полотняный товар, фрукты и вина из Франции, его жена и затем дочери торговали шёлком и бархатом. Немалый доход приносила продажа навигационных инструментов, карт и глобусов, а также торговля литерами для типографий Франции, Нидерландов и Германии. Доходы от своего международного торгового дома, со временем разросшегося до немалых размеров, он направлял на развитие типографии и поддержание ее жизнеспособности в те кризисные годы, когда книгопечатание высоких доходов не приносило. Гениально просто. Но до Плантена ни один из типографов не додумался или не смог этого осуществить.

При этом его нельзя назвать богатым коммерсантом, в качестве хобби купившего себе печатный пресс и на досуге балующимся книгопечатанием. С открытием типографии он сделал этот бизнес своим основным занятием. Через пару лет он даже переехал на улицу печатников Камменстраат – туда он хотел попасть с самого первого дня в Антверпене. Дом носил имя «Золотой единорог», Плантен переименовал его в «Золотой компас» – так будут называться и другие дома, где впоследствии будет размещаться типография.

* * *

1555 год – год ее открытия – был богат событиями. Это «год трех пап»: после Юлия III папой римским становится Марцелл II, который умирает через несколько недель, следующим папой выбирают Павла IV. Который, кстати, в том же году создает первое еврейское гетто в Риме. Нострадамус пишет свои «Центурии». В Москве начинается строительство храма Василия Блаженного. Но самое главное: в Священной Римской империи после десятилетий хаоса Реформации заключают наконец Аугсбургский религиозный мир, признающий лютеранство самостоятельной и равноправной с католицизмом религией. А сразу после этого император Карл V отрекается от престола. Королем Испании, а значит, и Нидерландов, становится его сын Филипп II.

Что делает Плантен – начинающий безвестный типограф? Он посылает Филиппу образец продукции, своего рода визитку. Небольшая тетрадка в 16 страниц, содержащая восторженные стихи в адрес монарха. Совершенно типичная для того времени практика, обычная вежливость – Плантена в данном случае не стоит обвинять в лести или подхалимаже. Дело в другом: восхваления отпечатаны самым красивым и ровным шрифтом на самой качественной и гладкой бумаге. Переплет – искусная мозаика из кусочков кожи разных оттенков, белый воск, разноцветный лак, позолота – настоящее произведение искусства! Такими переплетами Плантен сделал себе имя в Антверпене. Имя монарха на обложке выгравировано золотом. Эта чудесная «визитка» до сих пор хранится в испанской королевской библиотеке.

Плантену такая презентация стоила, конечно, недешево. Но смелость и усилия оправдались. Когда три года спустя умер Карл V, то пышные похороны состоялись в Брюсселе, а Филипп решил выпустить иллюстрированный альбом со сценами похоронной процессии и трогательным текстом. Самые крупные брюссельские и анверпенские печатники весьма удивились, когда королевский заказ получил неопытный и малоизвестный типограф Плантен.

Позиции Филиппа II в Нидерландах были непрочны. Карл V родился в Генте, его бабушка была бургундской герцогиней, а сам он имел голландскую фаворитку, которая родила ему дочь Маргариту. Девочку он очень любил, позже она как герцогиня Пармская станет королевской наместницей в Нидерландах. Карл довольно часто бывал в Брюсселе, общался с местным дворянством. Филипп же был там чужим. Не знал ни этих мест, ни этих людей. Не пытался наладить контакт с местными элитами. А когда сообщил им, что хочет ввиду войны с Францией ввести в Нидерландах еще один налог – те просто отказались платить! Кроме того, еще был жив его отец – и многие до сих пор считали своим королем именно его. До смерти отца Филипп держал двор в Брюсселе, но в местной жизни участия не принимал. В 1558 году Карл умирает, а Филипп наносит сокрушительное поражение Франции. И уезжает в Испанию – решать тамошние проблемы. В Нидерланды он больше никогда не вернется.

 Карл V Габсбург (1500–1558) – правитель, над чьей империей никогда не заходит солнце. Кайзер Священной Римской империи, герцог Бургундских Нидерландов, король Испании, а значит, и всех ее колоний в Западном полушарии. Никогда еще никто из монархов не владел столькими землями. И еще никто из европейских правителей добровольно не отрекался от престола. Но Карл V просто не смог нести груз свалившихся на него проблем: Реформация, турецкая угроза на юге, падение авторитета церкви, проблемы в Испании. Кроме того, в мире, где информация передавалась самое быстрое со скоростью лошади, а в заморские колонии – со скоростью корабля, эффективно управлять такой огромной территорией оказалось просто нереально.

За 30 лет протестанты существенно усилили свои позиции в Германии – половина правящей верхушки империи! Они успешно занимались переделом власти и собственности и были готовы делать это и дальше. Все понимали, что дальнейшее их непризнание будет означать продолжение беспорядков, гражданскую войну и экономический кризис. Нужно заключать мир. В то же время ни церкви, ни католическим монархам делать этого очень не хотелось. Было ясно: правитель, который заключит мир, потеряет свой авторитет в глазах всей Европы.

Карл V на Аугсбургский мир согласился. Выбора у него, по сути, не было. Это та ситуация, когда любое решение – плохое. Не заключишь мир – страна развалится, заключишь – потеряешь власть. Аугсбургский договор обеспечил мир в империи на семь десятилетий. А вот, например, Франция, где решили преследовать своих гугенотов до победного конца, получила десятилетия религиозных войн, Варфоломеевскую ночь и династический кризис.

Думается, Филипп устроил похороны отца именно в Брюсселе не только потому, что тот был родом из этих мест. Торжественная процессия должна была показать: смотрите, ваш король умер, теперь король тут я. Так что альбом, заказанный Плантену, имел важное политическое значение. Гравюры для иллюстраций делал известный мастер Иероним Кок, а задачей типографии было снабдить их текстовым описанием похоронного действа на голландском, французском, немецком, итальянском и испанском языках. Не стоит, пожалуй, утверждать, что Филиппа особенно тронули восторженные вирши какого-то печатника из Антверпена. Впрочем, возможно, ему понравились переплет и качество печати. В любом случае, размещением заказа король вряд ли занимался лично. В пользу Плантена сыграло то, что, будучи переплетчиком, он завел клиентов, друзей и покровителей среди испанской администрации Нидерландов, и некоторые из них сделали карьеру при дворе. Габриэль ле Сайяс – отличный пример, именно через него Плантен потом обращался к королю. Да и в 1555 году вряд ли типограф отправил свой дорогостоящий подарок с обычным гонцом – наверняка передал через кого-то из придворных.

Роскошное издание можно было купить в форме свитка или книги. В книжных лавках оно стоило 2 гульдена – недельный заработок хорошо оплачиваемого подмастерья. Еще за гульден книгу могли раскрасить и переплести. Плантен получил от короля право на реализацию всего тиража – около 400 экземпляров! Но дело было не только в деньгах. Часть тиража он представил на Франкфуртской книжной ярмарке, тем самым начав зарабатывать свою известность в мире международной книготорговли: такое красивое, дорогое и качественное издание давало возможность заявить о себе.

Плантен подобно метеору ворвался в печатный бизнес Антверпена и сразу же занял там лидирующую позицию. В отличие от других городских типографов он, имея налаженную международную торговую сеть, и в книгопечатании с самого начала ориентировался на европейский рынок. С 1557 года у него свое место на Франкфуртской ярмарке. В 1561 году – в типографии четыре пресса. У Этьенна и Мануция столько было на пике их карьеры, и даже в следующем столетии в Париже типографов с четырьмя прессами можно пересчитать по пальцам одной руки. За шесть лет он становится одним из крупнейших издателей Европы.

Эмблема типографии Плантена с девизом Labore et Constantia – «Трудом и постоянством»