Текст книги "Твист на банке из-под шпрот. Сборник рассказов CWS"

Анна Скворцова. Золотая рыбка

В одном из московских дворов в канализационном люке завелась золотая рыбка. Ее обнаружили сантехники, после чего они стали начальниками ЖЭКов. С тех пор люк перестали закрывать, поставили по периметру загородку, и целыми днями там толпился народ, ожидая исполнения желаний. Пару раз рыбку выкрадывали для личного пользования, но в домашних аквариумах она переставала работать, в отместку ее спускали в унитаз, и она возвращалась на старое место – в канализационную дыру возле детской площадки, где несколько чахлых тополей и облупившаяся скамейка. Весь тротуар был уставлен машинами. Дворники ругались из-за скопления людей, но не сильно, потому что работали последние дни. У них уже были куплены билеты домой в Горный Бадахшан, и кошельки приятно распирались купюрами.

Рыба походила на представителя вида Carassius auratus – длинные плавники и шлейфовидный хвост. Ходили слухи, что ее возьмут на биологическую экспертизу; был репортаж по Первому каналу. Посетителей к ней с каждым днем становилось все больше. Круглые сутки у люка дежурили полицейские. Волонтеры разносили горячий чай. Стояли автобусы, куда разрешалось зайти погреться. Были льготы пенсионерам и детям из многодетных семей, поэтому я долго ждала своей очереди. Забыла даже, зачем стою. Солнце сверкало в окнах домов и переливалось на шеях у голубей зеленым и фиолетовым. Слышался скрип качелей и крики со школьного стадиона. Двое мужчин передо мной обсуждали курсы криптовалют.

– Милая рыба, исцели Васеньку, – женщина сжала худые руки с темными набухшими венами. Из-под ее платка выбилась прядь седеющих волос, длинная юбка была забрызгана грязью. – Он один у меня, муж погиб. Мы на лечение приехали, лекарства дорогие, комнату снимать не могу. Хорошо, в палате разрешили на соседней койке устроиться.

Сгустившееся в воздухе облако скорби медленно заползало к рыбе в люк. Рыба дернула плавниками и почувствовала подступающие слезы. Они не могли скопиться в уголках ее глаз и картинно стечь по щекам – несколько капель просто упали в воду.

– Иди, сын твой здоров, – с нарочитой суровостью ответила она. Род человеческий, изобретший крючки и сети, не достоин излишних сантиментов.

Васенька пришел через две недели. Худой сутулый парень с наушниками, одетый в черную толстовку. Голова его была покрыта капюшоном. На груди – изображение черепа с перекрещенными костями.

Он нагнулся над люком. Сначала ничего не было видно. Потом черная вода задрожала золотом, и появилась рыбья голова с выпученными стеклянистыми глазами.

– Что тебе надобно? – спросила она.

– У меня экзамены.

В его голосе явно звучали требовательные ноты.

– На кого учишься-то?

– На медика.

– Так иди готовься! А если из-за тебя помрет кто-нибудь?

– Зачем мне кого-то лечить, если есть ты?

– Что же, мне так и сидеть в этом люке?!

– Конечно! Мы без тебя теперь не сможем. Ты, рыба, не дури.

Люди все шли и шли. Последние становились первыми, а первые занимали очередь вновь. Хотя бы кто-нибудь принес ей немного корму. Рыба худела, четко обозначилось брюшко со внутренностями, глаза сделались мутными, чешуя потеряла блеск. Приходилось питаться слизью, снимая ее с бетонных стенок трубы.

Двенадцать разгневанных мужчин рвались к канализационной дыре. Смуглые, темноволосые, они кричали что-то и потрясали в воздухе кулаками. Таджики-дворники. В аэропортах отменили рейсы, и они оказались отрезаны от дома. Самолеты теперь летали лишь иногда, их осаждали желающие посмотреть мир. Летчики, диспетчеры, бортпроводники ходили на работу ради удовольствия, часто оставались дома, отдохнуть, полежать перед телевизором, ведь холодильники (спасибо рыбе) всегда были полны еды: карбонат, икра, осетрина, запотевшие баночки пива. Когда прекращались телепередачи, люди выходили на улицы и бесцельно бродили по городу, стараясь не уходить далеко от люка. Некоторые ворчали: нужен автомобиль с неиссякаемым баком бензина, чтобы уехать туда, где рыба еще не успела испортить жизнь.

Над рыбой, заслонив солнце, опять навис Васин силуэт. Вася был взволнован, взъерошен и бледен.

– Мне одна девочка на курсе нравится, – сказал он. – Я потому и хожу на занятия, не бросил еще. Ты ей внуши, чтобы меня полюбила.

Рыба напряглась, оттопырила жабры, сосредоточилась, раздвигая пространство и время. Эта девушка уже приходила к ней и сейчас проводит медовый месяц на Мальдивах. Рыба растерянно заметалась кругами, остановилась и призадумалась.

– Мы с чувствами не работаем, – сказала наконец. – И вообще, я тебе уже помогала. Силы мои на исходе.

– Да ладно, ты всемогущая, что тебе стоит. Если не сделаешь, как прошу, мы тебе с пацанами воду откачаем. У меня диггеры знакомые есть.

Рыба приподнялась повыше, быстро перебирая плавниками, и вернулась в исходное положение. Аккуратный ротик безмолвно раскрылся и закрылся несколько раз.

– Я должна посоветоваться с коллегами, – она глянула в сторону, махнула хвостом и ушла на глубину.

Больше ее никто не видел.

В очереди началась паника. Многие, как и я, ничего не успели попросить у рыбы. Люди принялись взламывать канализационные люки во всех дворах и скупать рыб в зоомагазинах. Но ту единственную найти не могли. О рыбе долго шли разговоры. Около люка устроили музей. Появилась мода носить на груди ее металлический образ на цепочке. С изображением рыбы стали выпускать магниты и настенные календари. «Сказка о золотой рыбке» сделалась самой продаваемой книгой сезона. Издали сборник воспоминаний о рыбе, ее афоризмы, советы на все случаи жизни, высказывания (и когда только успела?) о литературе, политике и истории. Фотографии рыбы висели в присутственных местах рядом с портретом президента. День ее появления объявили национальным праздником, в день исчезновения приспускали флаги.

А Вася с тех пор часто носил футболку с рисунком рыбьего скелета. Сессию он не сдал, его забрали в армию. Когда он вернулся, взялся за ум, выучился на программиста, создал сайт rybanet.ru и организовал клуб единомышленников.

В городе вдруг вспомнили об инвалидах и стариках, которые не выходили из дома и не сумели побывать у люка. Несколько семей взяли их на пожизненное содержание. А рыбка тем временем обсуждала с коллегами, как улучшить положение дел в Африке и на Ближнем Востоке, потому что проект под названием «Россия» явно удался. Дальше люди справятся сами.

Роман Гусев. После падения

Раз, и все. Это произошло так быстро, что Митя ничего не почувствовал. Потом он действовал на автомате, точно перед обмороком. Отпросился с работы, оделся и выскочил на улицу. Он шел с четверть часа, ведомый своей болью, и, обнаружив нужную вывеску, поднялся по незнакомой лестнице на этаж. В очереди он оказался третьим.

Впереди стояла молодая девушка, за ней мужик в рабочем комбинезоне, потом Митя, потом еще подошла женщина с сыном. Девушка в начале очереди плакала. Митя посмотрел на нее, к нему тоже подступили слезы обиды и за нее, и за себя. Митя отвернулся.

– Девушка, не убивайтесь вы так. Может, вам чаю сделать? – успокаивал ее мастер, сидевший за стойкой.

– Чаю?! – передразнила его девушка сквозь слезы.

– Это же просто телефон, ну послушайте, оно того не стоит.

– Но как же? Совсем ничего нельзя сделать? – девушка придвинула свой смартфон ближе к мастеру. Через плечо рабочего в комбинезоне Митя разглядел, что у смартфона не просто треснул экран, он будто лопнул, обнажив электронные внутренности. «Значит, они могут и не починить», – пронеслось у Мити в голове.

– Может, вы все-таки попробуете? – не сдавалась девушка.

– Что мне, по второму кругу объяснять? – не выдержал мастер. На это девушка разразилась новым приступом слез. Она плакала, вцепившись руками в стойку, и не уходила.

«Почему же она не уходит? Ей же сказали, что нельзя починить. Да иди ты уже отсюда», – думал Митя, обратив на девушку свое мысленное внушение. Это сработало, девушка постепенно успокоилась, забрала телефон и ушла.

У мужика в комбинезоне проблема была совсем пустяковая, отпаялся какой-то контакт внутри, и смартфон плохо заряжался. Дел на пять минут, но мужик зачем-то стал показывать мастеру, как он изгибает провод зарядки, чтобы все работало. Мастер начал составлять акт приема. Все это было очень долго. И тут мастер попросил рабочего сделать такое, о чем Митю не попросила бы даже жена. Это прозвучало все равно как если бы на приеме у стоматолога, вместо того чтобы открыть рот, вас попросили спустить брюки.

– Зачем это? – вздрогнул мужик в комбинезоне.

– Да, это совсем не нужно, – вступился за него Митя. Душа его сжалась, он представил, как и его попросят о том же самом.

– Нужно провести полную диагностику, проблема может быть операционная, а для этого нужно отключить блокировку экрана, – разъяснил мастер. – А то как мы проверять будем?

– Слышал? Ты тоже отключай, – сказала мама сыну за спиной у Мити. Митя посмотрел на них. Сын побелел как подоконник. В нем тоже вскипало отвращение от перспективы пустить незнакомых людей в свое личное пространство. Его бескровные губы дрожали.

– Ну мам! – протянул он.

– А чего это мы испугались? Ну-ка, доставай его, поглядим, что у тебя там такое интересное.

– Я не испугался, – школьник затрясся еще сильнее.

Митя был подавлен не меньше его. «А может, и правда, потом как-нибудь… Ходят же люди с разбитым экраном, и ничего». Он машинально достал смартфон из внутреннего кармана. После падения Митя толком не рассматривал его, понял только, что дело плохо. Теперь же он внимательно изучил повреждения. Весь экран покрылся сетью мелких стеклянных морщинок, образовавших что-то вроде мозаики. В самом верху возле фронтальной камеры несколько фрагментов мозаики выпали. Но экран работал, на касания реагировал, и вкладки открывались. Митя вздохнул, зашел в настройки и отключил блокировку.

Когда подошла его очередь, мастер на глаз оценил катастрофу и объявил цену. Стали составлять акт. Заполнив все поля, мастер показал Мите, где расписаться.

– Зайдете завтра после четырех, – сказал он и переключился на женщину с сыном.

– Можно и сегодня, я подожду. Могу и здесь постоять, время у меня есть, – ответил Митя.

– Сегодня уже не получится, мы через час закрываемся. К тому же, – мастер еще раз взглянул на Митин смартфон, – у нас нет родного монитора. Его завтра привезет курьер под заказ.

– Нет, так не пойдет. Вы должны сделать его сегодня, – голос подвел Митю, последнее он скорее пропищал, чем проговорил.

– Если хотите, можете отремонтировать в другом месте, – мастер протянул ему смартфон через стойку.

– Да уж ладно, чините, – Митя махнул рукой.

Он возвращался домой на метро, смотря перед собой, ибо куда бы он ни повернул голову, везде были люди со своими маленькими цветными экранчиками. Они проверяли вечерние новости, листали новые фотографии, с кем-нибудь переписывались, смотрели смешные видео, играли. Митя вспомнил, как разбил телефон. Он был на работе и вышел из офиса на черный ход, чтобы позвонить жене. То ли поскользнулся, то ли оступился, и слетел вместе со смартфоном вниз по лестнице. Только сейчас Митя вспомнил про это падение, и сразу понял, что все это время незаметно для себя припадал на правую ногу. Он коснулся бедра через джинсы, и боль прорезала все тело. Уже дома Митя обнаружил иссиня-черную гематому от поясницы до колена, размерами и формой напоминавшую полуостров Камчатка.

Екатерина Тупова. Чужая речь

Интересно, а если бы мама не умерла, он бы не рассказал? Так и жил дальше на два дома? А Надя бы осталась дочерью половины экрана и никогда не поняла, что живет в таком тесном пространстве, и только чувствовала бы, что давит, и не знала, что так нормально: ведь это кино.

Слева – насупившийся, примелькавшийся диван и мама. В халате в зеленый цветочек, штопает его носки. Слюнявит нитку, чтобы продеть в ушко. Справа, отделенная условностью, его любовница – японка, худая, как бамбук, собирается на прогулку. Примеряет маленькую синюю шляпку. Отчим входит к маме, надевает носок, проходит, как ни в чем не бывало, через разделительную полосу. Приобнимает японку, щекой касается ее щеки. Крупным планом их лица. А теперь только лицо японки. Счастливое.

Микуро приехал в августе.

– Я ваш брат.

Очень худой, с изящным, почти женским подбородком, Микуро ничем не выдавал сына своего отца. На четыре года младше, наверное, еще ходил в начальную школу в Саппоро, когда она начала называть отчима папой.

В первый же вечер он купил настольную лампу и высадил на маленький стол свой гарнизон: Достоевский, Чехов, Толстой.

– Надо утопить в языке, – пояснил Наде, когда она спросила, зачем ему столько книг. – А кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

– Я выросла, я учительница.

– А хотела?

«Наверное, проходит прошедшее время», – подумала Надя. Хорошо бы тоже повторить времена. Всего три: прошедшее, настоящее, будущее, но какая наука.

– Это глупо.

– Мне интересно услышать. Если невежливо, я понимаю. Но мне говорили, русские открытые.

– Я не открытая.

И закрывалась – за дверью.

Когда его запас книг иссяк, он отправился исследовать городские рынки. Принес полное собрание Панаева; в другой раз Бенедиктова. Но больше всего радовался старому, дореволюционному Гоголю. Ходил с ним на голове по квартире, как фокусник, и смеялся: «Нос не убежал».

– Я собираю язык, а потом пойду в университет.

Язык он собирал в клетчатый блокнот, загонял в квадратные кавычки.

Начался учебный год; Наде, кроме обычной нагрузки, дали классное руководство. Сидела в школе до девяти. Приходила домой и видела за закрытой дверью тонкую полоску света. Не заглядывала, но знала: включил лампу, окружил себя светлым защитным пятном, правит и рисует, как картину, аккуратно и точно, прописные русские буквы, с учебников, «чистописные».

Может, японка и не худая. Толстая. Крашеная в блондинку. В круглых очках. Без очков. Неважно. Вернуться к экрану. Новая серия: теперь по левую сторону мама и отчим, гуляют по парку. Он срывает ветку сирени, дарит маме. Слева – больница, простыни, врачи. Японка берет на руки ребенка. Тот истошно кричит. Отчим слышит, а мама нет. Машет рукой, посылает воздушный поцелуй. Мама садится на скамейку и смотрит на небо. Перелезает через кусты, снимает разделительную полосу, ставит ее обратно, отряхивается, заходит в палату. Дарит Той сирень, берет на руки Того. Застывает. Титры.

В декабре, как нарочно в дни школьных каникул, Надя заболела гриппом и сидела с Микуро дома.

– Зачем ты ничего не ешь? И не пьешь.

– Пила. Чай. Закончился уже.

Микуро приподнял круглую крышку.

– Врешь. Полон половину.

– Не вру. Смотри. Пустой.

Надя наклоняет чайник. На секунду они застывают над столом, как будто ожидая, что из блюдечка выйдет ответ.

– Чаинки. Если чайник полон, не всегда можно пить. Иногда носик забивают чаинки.

Микуро уходит и возвращается, приносит хурму, солнце на белой тарелке.

– Красиво, да?

– Дрессировщицей. Я хотела стать дрессировщицей, – сдается Надя.

– А я поэтом. Или режиссером.

Через несколько дней Микуро собрался на прогулку в городской парк. Закидывая в бездонный рюкзак термос, спросил: «Пойдем?» И Надя, в первый раз после болезни, вышла из дома.

Брели по длинной аллее, мимо детских площадок. Он шел медленнее, чем привыкла ходить она. Остановились на набережной. За спинами оставалось колесо обозрения. На Островах, говорил он, недостаточно говорят. Меня называют болтливым, говорил он, люди звали даже чуть-чуть дураком, немножко идиотом. Камушки речи он проглатывал, не замечая. Рассказывал о Чехове, а Надя пыталась вспомнить, читала ли то, о чем он рассуждает, и не могла: оттого ли, что вовсе не читала, или от языка, в котором и знакомое становилось неузнаваемым. Микуро достал термос.

– Сладкий. Бес чаинок.

Дорога домой тоже была с ним, как язык – неузнаваемой.

– Знаешь, с тех пор как он уехал, я все смотрю, как кино. Мне даже странно слышать свой голос в этом кино. Я только в прошлом могу взять и вытащить что-то настоящее, что происходило, нет, происходит, по-настоящему. Я не видела. А теперь вижу. Понимаешь?

– Зачем ты с ним не говоришь? Он любил тебя.

– Любит, – механически поправляет она и плачет. – Если в настоящем времени. Я люблю. Он любит. Она любит.

И голос и щеки у нее в слезах. Микуро кивает.

– Скажи ему. В будущем.

Инесса Плескачевская. С молоком и без

– Мне, пожалуйста, без молока, – голос у Ларисы звучит не слишком уверенно.

Валя с Надей переглянулись: понятно, мол, сами там были, не дрейфь, подруга. Валя молча налила черный (она любит говорить «как деготь»). «Сахар?» От сахара Лариса не отказалась, немного скривившись после первого глотка: горько.

Лариса – новенькая, а потому испуганная, настороженная, отчаянно запихивает вещи в тумбочку. Ну, это нормально: все такими приходят. А потом – как повезет, тут многое от коллектива зависит. Несчастье у всех одно, но переживают его все по-разному. Если будут плакать и ждать самого плохого, оно и случится. А если будут посмеиваться над миром, собой и не говорить о том, что их ждет, то, глядишь, и выкарабкаются. Ларисе с палатой повезло, хотя она об этом еще не знает. Без молока ей кофе, ты ж понимаешь.

– Ой, посмотри, какая деваха, – показывает Валя подбородком. – На Дашу нашу похожа.

– Так это ж Даша и есть! – говорит Полина. – Здравствуй, Даша, а что это ты опять к нам?

Дашу выписали пару дней назад – без грудей, без волос, без ресниц и бровей: сначала несколько курсов химии, потом радикальная мастэктомия, вернее, две. Она и до больницы была стройная – балерина как-никак, а здесь исхудала до прозрачности, но бодро подвязывала дренажные мешочки и делала растяжку прямо в коридоре: «Чтобы чувствовать себя живой». Ей с палатой не повезло: там все были хмурые, подсчитывали шансы уйти живыми и как будто не верили, что они есть. Даше бы в девятую, к Вале и Наде, но – не случилось.

Сегодня Даша – красавица. Паричок, черные волосы, острое каре, вместо бровей – жгучие татуировки, реснички приклеила, да и грудь – гляньте-ка! – вроде на месте. Значит, успела уже в магазин сгонять, все нужное подобрала – и бюстгальтер со специальными кармашками, и то, что в эти кармашки кладется. В общем, красотка. Молодец, не сдается.

Никому из своей хмурой палаты Даша не призналась, что врачи дают ей от силы год. Но она намерена прожить его так, как всегда мечтала, – бурно, с размахом и весело. «Ну что, девчонки, как я вам?» Девчонки захлебываются от восторга.

– Новенькая? – смотрит на Ларису.

– Новенькая.

– Без молока?

– Без.

– Тоже небось книжку эту прочитала, где написано, что если у тебя рак груди, так надо исключить все молочные продукты, и вылечишься?

Лариса опускает голову: точно, прочитала. А после кофе рассказывает: «Вы ж посмотрите на эту грудь! Даже найдешь ее не сразу, такая маленькая. Но троих детей выкормила, а тут вдруг – рак! Где ему тут уместиться?» Муж директор гимназии, два мальчика и дочка. Каждое воскресенье Лариса гладит 15 белоснежных рубашек – мужу, Васе и Диме на неделю. Устала. Говорит – просто хотела отдохнуть, все думала: вот бы уехать дней на пять, чтобы ни семьи, ни рубашек, ни обедов с пирогами. Нет, вы не подумайте, муж хороший, мальчишки замечательные, Ириша растет красавицей. Просто устала от рубашек этих, отдохнуть хотела. Кто ж мог подумать, что здесь…

Надя разгадывает спортивный кроссворд. Ей лет 65, несуразные очки, застенчиво-извиняющийся взгляд. И нежданная при такой внешности любовь к спорту. С ходу может назвать результаты всех футбольных матчей за последний месяц – что в Лиге наций, что в английской Премьер, что в немецкой Бундес. Если делает ставки, почти всегда выигрывает. Но ставит «по маленькой» – чтобы удачу не спугнуть. Когда только пришла, нервничала, как Лариса. А посмотрите на нее сегодня: завтра операция, а она кроссворды щелкает. «Ставки пару месяцев делать не буду, – говорит. – Нельзя мне сейчас удачей разбрасываться». Значит, все-таки волнуется.

Старшая медсестра Света, знаменитая чувством юмора – не поймешь, когда шутит, а когда всерьез, – инструктирует: «Завтра не едим, не пьем, надеваем кружевные трусики, остальное снимаем, ждем, когда за вами придут и отвезут в операционную».

Надя растерялась, вынырнула из тумбочки: «Что же делать? У меня нет кружевных. Без них на операцию не возьмут?» Девятая палата хохочет, хмурные тетки в коридоре недоумевают: ну как можно здесь смеяться, как можно? Лариса думает: «Повезло мне с палатой, все будет хорошо».

Когда свет уже погас, но еще никто не спит, Валя признается, что на всякий случай – все, конечно, будет хорошо, но на всякий случай нужно подумать и об этом – нашла мужу «хорошую женщину». «Он же без меня не сможет. Кто ему будет готовить, кто стирать? Так я с Тамарой, она через два дома живет, договорилась: если помру, придет она к моему Петровичу жить. Мужик он хороший, меня любит, но один не сможет, баба ему нужна». В девятой Петровича видели: приезжает каждый день, за руку держит, в глаза заглядывает – боится.

Ларису прооперировали через два дня. Опухоль небольшая, сантиметра полтора всего, никаких осложнений быть не должно. Да, видно, случились: три часа, четыре прошло, а ее все не привозят. «Наверное, в реанимацию забрали», – решили в девятой палате. Муж ее – красивый, статный, по взгляду из-под модных очков видно, что начальник – пришел через два дня. Поздоровался глухо – и сразу к ее тумбочке. Что-то достает, бросает в сумку. А рубашка на нем – мятая, неглаженая.