Текст книги "Небо 27"

Небо 25

Андрей вышел на балкон и по привычке поднял голову. Утро было лёгким и невесомым, и тёплый задорный ветерок осторожно развевал его примятые сном волосы. Солнце нежно погладило его по лицу, и он, чуть сощурившись, направил свой взгляд вверх – туда, где на изящно-голубом и по-летнему задорном небе проплывало небольшое, но очень фактурное облачко, идеально вписываясь во всеобщий покой и безмятежность. Андрей обожал смотреть на небо, а оно, в свою очередь, как-то по-особенному любило его и каждый раз выдавало всё новые картины. Порой оно чуть пряталось за редкими безвредными тучами, а порой ослепляло его своим безупречным сиянием, похожим на какую-то из песен Малера. Ich bin der Welt abhanden gekommen, кажется.

 
Я потерял связь с этим миром,
Потратив на него так много сил.
Он так давно не слышал обо мне,
Что думает, похоже, что я умер.
 
 
Мне всё равно до этого,
Пусть думает, что мёртв я.
Что я могу сказать ему в ответ?
Ведь я на самом деле мёртв для мира.
 
 
Для суеты его, для этой суматохи
Я умер и покоюсь в тихом месте,
Один живу я в бесконечном небе,
В своих мирах, и в песнях, и в любви.
 

Странный стих, как будто вырванный из какой-то книги, где на каждой странице оставлены подсказки для того, кто давным-давно задал себе какой-то вопрос и сразу же забыл про него, увлечённый более важными делами. Андрей неожиданно для самого себя встряхнул головой и немного вжал её в плечи. Что-то не давало ему покоя. Ах да. Сегодня умерла мама. Или, может быть, вчера? Он вспомнил, что проснулся около часа назад, и уже хотел идти в душ, как в дверь позвонили. Андрей открыл, спросонья забыв посмотреть на экран домофона, и обнаружил на пороге санитара из санатория для престарелых, который безэмоционально протянул ему листок бумаги с печатью. Андрей несколько секунд ветрел этот листок в руках, пытаясь сообразить, что от него требуется. Потом они прошли в зал, сели за отполированный мраморный стол, и этот странный человек, сцепив на столе все свои десять пальцев, дежурно произнёс: «Ваша мать скончалась. Похороны завтра. Искренне соболезнуем». Не поймешь. Возможно, вчера. От неожиданности он даже забыл уточнить.

Ознакомившись со всеми документами и поставив свою подпись в нужных местах, Андрей выпроводил сотрудника санатория для пожилых людей и немедленно направился в душ, где под струёй двадцатишестиградусной воды долго размышлял над тем, как ему положено чувствовать себя сейчас. Он казался самому себе каким-то экзотическим растением, которое садовник ради эксперимента вырвал из привычной почвы и пересадил в землю, совсем не предназначенную для него. Как бы то ни было, ровно через час позвонит его психолог и будет задавать вопросы, ответом на которые была лишь пустота в его намыленной шампунем голове. Надо непременно успеть посмотреть на небо. Интересно, какую мелодию оно сыграет ему сегодня? Он вышел из душа и подбросил монетку. Решка. Решка – значит, решение, и неважно какое.

Он решил не тянуть и рассказать психологу о матери сразу после того, как они поздоровались.

– Со мной всё в порядке, – поспешил заверить Андрей. – Я даже не знаю, на что принято жаловаться в таких случаях…

Они ещё немного поговорили на отвлечённые темы, и Людмила решила наконец вернуться к главному вопросу.

– Какой вы помните мать? – её голос был, как всегда, спокойным и вкрадчивым.

– Мама… Она… – Андрей задумался. – Она была душевной. То есть не такой, каким вы представляете себе душевного человека, а просто… У неё была душа, вот что я хотел сказать, – он не мог подобрать нужные слова и продолжал барахтаться в потоке глупых, ничего не значащих фраз.

– Душа? И в чём же это выражалось? – Андрею показалось, что вопрос Людмилы прозвучал дежурно и без любопытства.

– Всё, до чего она дотрагивалась, наполнялось смыслом, – он понял, что продолжает нести какую-то ахинею, и замолчал.

– Вы были близки? – ещё один обыденный вопрос, который почему-то его разозлил.

– Я не очень понимаю, что вы подразумеваете под словом «близки». В детстве мы часто ходили гулять, и мне это очень нравилось, потому что каждая наша прогулка имела смысл. Мне кажется, даже мир тогда был другим – в нём тоже был смысл, не так, как сейчас… Например, сегодня мы собираем жёлуди для поделок, а завтра вылавливаем из пруда мусор, чтобы рыбам было просторнее плавать. Мы всегда делали что-то для чего-то, у каждого поступка была цель, и это было прекрасно, потому что это выглядело так, как будто ты знаешь, чего ожидать от этого мира и что делать дальше, чтобы не умереть для него. Вы меня понимаете?

– Понимаю. Продолжайте.

– В одну из таких прогулок я увидел в парке автомат, который продавал всякие безделушки вроде жвачки или прыгающих мячиков. Туда надо было бросать монетки. Вы, наверное, помните старые, никому не нужные монетки, которые тогда уже почти вышли из обращения. Я попросил у мамы одну, и она, улыбаясь, протянула мне блестящую десятку. Она всегда хранила такие вещи, даже если они не имели никакого смысла. Я побежал к автомату и вдруг остановился. Я понял, что не хочу отдавать ему свою, теперь уже свою, монетку. Я почему-то знал, что у неё было другое предназначение. Я сжал её в ладони и вернулся к маме, а она погладила меня по голове, и мы просто пошли дальше. А для меня эта монетка стала особенной, и даже если вы мне покажете миллион таких десяток, я безошибочно определю свою. Теперь она всегда со мной. Я говорил вам, кажется, что она помогает мне принимать решения. Она связывает меня с этим миром, и мне кажется, что решения, которые она принимает для меня, не просто случайность. Это сродни «голосу извне», который всегда знает, как должно быть. Всего два варианта: орёл или решка, и, поверьте мне, моя монетка ещё ни разу не ошибалась.

– Может быть, пора принимать решения самостоятельно? – Людмила внимательно и как-то недружелюбно посмотрела на него из глубины монитора.

– Может быть…

– А у вашей мамы были хобби? Увлечения? Интересы?

– У мамы? Дайте подумать… Я помню только, что она любила читать. Знаете, такие бумажные книги, от которых пахнет прошлым. У неё их было много, и самые любимые она взяла с собой в санаторий. Как вы думаете, мне их отдадут?

– Безусловно. Все вещи усопшего передаются родственникам в соответствии с описью.

– Это хорошо. Я хотел бы сохранить их. Для меня это очень важно, понимаете?

– Понимаю.

Андрею вдруг стало скучно, и он поспешил ещё раз заверить психолога, что с ним всё в порядке, и закончить разговор. На улице становилось жарче. Автоматически включились кондиционеры, которые моментально наполнили квартиру уютным прохладным жужжанием. Дел на сегодня не было, как, впрочем, и на вчера, и на завтра. Вся работа была выполнена ещё на прошлой неделе, а новое задание ему так и не выслали, хотя он и отправил несколько запросов. Видимо, он был мёртв даже для них. Через час позвонил ритуальный агент и спросил, будет ли он присутствовать на маминых похоронах. Монетка полетела вверх. Решка. Да, будет. Да, адрес знает. Да, пусть обязательно его дождутся. Агент ничего не ответил, но Андрей услышал, как он кивнул в трубку. Так тоже бывает – ты просто знаешь, что происходит по ту сторону, даже если это скрыто от твоих глаз.

Ехать хотелось непременно на автобусе и непременно с центрального автовокзала, где всегда было очень много людей. Почему-то именно сейчас люди, которых он до этого даже не замечал, приобрели какую-то особенную ценность, и чем больше их было, тем больше смысла они несли в себе. Автобусы до нужной станции ходили каждый час, и чтобы прибыть как раз к началу прощания, выехать надо было завтра с утра, часов в семь-восемь. Впереди ещё целый день – обычный, среднестатистический день, если не считать того, что сегодня умерла мама. Ну или вчера, но теперь уже нет никакой разницы.

Андрей прошёлся по комнате и уже хотел было заказать еды и спокойно позавтракать на балконе, как вдруг в дверь опять позвонили. Андрей вздрогнул и подумал, что всё плохое, что могло сегодня случиться, уже случилось, но почему-то от этой мысли легче не стало. Он опасливо подошёл к двери и взглянул на экран видеодомофона, ожидая увидеть там очередного санитара из санатория для престарелых или похоронного агента. Но это был всего лишь Стёпка, сосед по дому с двадцать четвёртого этажа. Они были вроде как друзьями, по крайней мере иногда Андрею так казалось, потому что Степан почти не вызывал в нём отрицательных эмоций.

– Я как раз завтракать собрался, – как бы извиняясь, проговорил Андрей вместо приветствия. – Присоединишься?

– Присоединюсь, конечно! А что у нас на завтрак? – потирая руки, полюбопытствовал Стёпа, оглядывая квартиру так, как будто находился здесь в первый раз.

Андрей вспомнил, что так и не заказал никакой еды, и направился к холодильнику, надеясь на то, что там осталось что-то со вчерашнего дня. Действительно, можно обойтись без доставки: четыре яйца, пара кусков замороженного хлеба для хлебопечки, моцарелла, копчёная ветчина и помидоры черри, покрытые маленькими, но аппетитными влажными пузырьками.

– Отойди, я сам, – Степан бесцеремонно отпихнул хозяина квартиры и стал пристально изучать открывшиеся ему яства. – Омлет или брускетту?

Монетка весело закружилась в воздухе. Орёл.

– Давай брускетту, Стёп.

– Не вопрос, сейчас сварганим. Кофе завари пока, только покрепче и без этого твоего молока. Терпеть не могу молоко.

– Ага, хорошо.

После завтрака в квартире стало душно, несмотря на работающие кондиционеры. Небо покрылось полупрозрачными тучками, и казалось, что оно опустилось совсем низко и как будто заманивало их в свою пористую глубину. Что ж, приглашение принято.

– Стёп, может, пройдёмся?

– Пошли. Там как раз посвежело немножко.

Когда они вышли из своего пятидесятиэтажного дома, небеса уже хмурились «Крейцеровой сонатой» Бетховена, постепенно переходя из голубого адажио в грозно-серое престо, которое, в свою очередь, то и дело перебивалось задорными скрипично-солнечными проблесками.

– Сегодня умерла мама, – как бы между прочим произнёс Андрей, пытаясь пнуть носком ботинка упавший на дорогу совершенно зелёный лист, как будто сделанный из глянцевого пластика. – Или, может, вчера…

– Правда? – Стёпка поднял листок и отбросил его на обочину. – Это неприятно, конечно. Мать-то у человека одна.

Лист аккуратно лёг на траву и опять стал частью декораций – слишком неестественный, чтобы представлять из себя что-то особенное.

– Я не виноват, – почему-то проговорил Андрей.

– Это-то понятно. Когда похороны?

– Завтра. Поеду утренним автобусом.

– Может, не надо?

– Надо.

– А обратно когда?

– Не знаю. Надо собрать её вещи. Хочу оставить себе кое-что на память.

– Ко дню рождения-то вернёшься?

– Конечно, тут же недалеко. За день управлюсь, ночью уже приеду. Всё в силе, Стёп, не переживай, пять дней ещё.

– С подарком только непонятно. У тебя же всё есть, красавчик. И что только дарят таким, как ты?

– Ну, что-нибудь. Я и сам не знаю. Вроде и действительно всё есть, а такое ощущение, что мне всё равно чего-то не хватает для полного счастья. Сможешь мне это подарить? – Андрей рассмеялся.

– Ну и задачки ты задаёшь… Ладно, придумаю что-нибудь, как всегда.

– Слушай, а в прошлом году ты мне что дарил? – Андрей понял, что вопрос прозвучал бестактно, но почему-то для него это было важно.

– В прошлом? – Стёпа почесал лысеющий затылок. – Кажется… что-то… записную книжку, что ли? Или нет? Может, часы?

Андрей вдруг почувствовал, что его накрыла волна страха. Несмотря на жару, его спина покрылась холодным потом, а ноги задрожали. Он сделал глубокий вдох, чтобы не дать панической атаке захватить его целиком, и сжал кулаки.

– Стёп, слушай. Только ты не думай, что я идиот, хорошо?

– Когда я тебе такое говорил-то? – обиделся Степан.

Они медленно шли по аллее, окружённой массивными и в то же самое время невесомыми кронами деревьев, и небо вдруг подобрело и стало шопеновским, разливаясь над их головами приветливой светло-синей дымкой.

– Слушай, – повторил Андрей и сбавил шаг. – А тебе когда-нибудь казалось, что прошлого раза не было? Что наши воспоминания, наши мысли, чувства – всё, что происходит у нас в голове, всё это – ненастоящее? Как будто с нами играют. Сначала показывают одно, потом другое, а как только тебе удаётся собрать это в единую картину, всё меняется, а тебе даже не с чем это сравнить, чтобы понять, что происходит. Интересно, как там мама? Ты боишься смерти, Стёп?

– Чего? Смерти? – Степан от неожиданности остановился как вкопанный. – А чего её бояться-то?

– Ну там… Вдруг это больно?

– Что больно? Ты шутишь, что ли? Если б было больно, то покойники не были бы такими… спокойными. Ты только представь себе: на тебя с огромной высоты обрушился, ну, скажем, наш дом. Целиком. Прям придавил. Тебе больно?

– Да нет, больно быть не должно.

– Ну вот и успокойся.

– А страшно?.. Это же конец всему! Этому небу, солнцу, нашему дому, тебе, всему, что нас окружает, – Андрей опасливо взглянул вверх, как бы испугавшись, что небу уже пришёл конец.

– Ну и что? Тебя же тоже не будет. В отсутствие наблюдателя нет ничего, вообще ничего, Андрюх, понимаешь? Я тебе даже больше скажу – технически даже «ничего» нет, потому что это «ничего» всё равно надо пропустить через себя, а некому. А если нет ничего, то и бояться нечего! – Стёпка от души расхохотался неожиданно получившемуся каламбуру.

Андрей скептически посмотрел на друга.

– Стёп, а если есть?

– Что есть?

– Ну это твоё «ничего». Что, если это «ничего» существует и после смерти?

– Ну и пусть себе существует. Тебе-то что?

– Знаешь, мне кажется, это небо… Оно не просто так. Может быть, «ничего» как раз там? Управляет нами? Следит?

– Слушай, ты давно с психологом общался?

– Сегодня утром, перед твоим приходом.

– Пообщайся ещё, тебе не помешает.

– Да нормально всё со мной, говорю же вам! – Андрей почувствовал, что утренняя усталость возвращается, и почему-то разозлился сам на себя.

«Надо лечь пораньше, ведь завтра ехать», – подумал он и повернул к дому.

Автобус на следующее утро пришёл ровно в семь. Пассажиров было довольно много, но Андрею удалось занять самое удобное место у окна, в начале салона, где не сильно трясло. Водитель радушно поприветствовал пассажиров и сообщил, что время в пути составит два часа пятьдесят минут. Можно было расслабиться и насладиться умиротворяющим пейзажем, который открывался за окном как будто специально для него. Небо сегодня было каким-то особенным, может быть потому, что стекло немного искажало цвета и делало их чуть менее естественными, словно обработанными в продвинутом графическом редакторе. Андрей почувствовал, что мысли опять начинают накрывать, и впервые за долгое время испугался их.

«Это лишь мысли, красавчик, – сказал он самому себе. – Глупо их бояться. Точно так же, как глупо бояться смерти».

Автобус чуть раскачивался и то и дело подпрыгивал на едва ощутимых неровностях дороги. Андрей прикрыл глаза и приготовился немного поспать, ведь сегодня он встал намного раньше обычного, потому что вчера умерла мама.

«Почему мне в последнее время кажется, что что-то где-то сломалось? Сломалось во мне, или в мире? – мысли снова слетелись в его голову, как мухи на кучу навоза. – Почему те ключи, которые раньше открывали нужные замки, теперь поворачиваются с таким трудом, как будто они погнулись и заржавели? И не случится ли так, что в какой-то момент эти ключи вообще не подойдут? Как мне тогда жить? Чего хочет от меня этот мир? Неужели нельзя просто сказать, что мне делать, как вести себя, что чувствовать? Нет, я не схожу с ума, это было бы слишком простым объяснением. Здесь что-то другое, и почти понимаю, в чём дело, но почему-то картинка всё равно не складывается. Когда это всё началось? Со смерти мамы или раньше? И было ли это "раньше", или я просто вдруг появился из неоткуда на этом ослепительно солнечном балконе со спутанными волосами и с облаком, застрявшим у меня над головой, и теперь мне надо встроиться, приспособиться к этому миру, который изначально предназначался не для меня? Я должен обязательно разобраться во всём, и для этого мне надо лишь понять, боюсь ли я смерти. Если да, то всё это реально. Никто и никогда не сможет подделать страх смерти, потому что он зарождается в нас вместе с любовью к жизни, ко всему, что нас окружает с рождения, – к этому небу, к людям, к маме, к себе самому, наконец. И чем сильнее страх смерти, тем сильнее наша связь с этим миром, и тем реальнее он становится».

Андрей и сам не заметил, как автобус плавно подвёз его к остановке, и водитель объявил, что их маршрут окончен, и пожелал всем отличного дня. До санатория надо было идти пешком около двадцати минут, и Андрей вдохнул полную грудь чистейшего июньского воздуха и сделал шаг по тропинке, которая незамедлительно отозвалась под его ногами приятным уютным шуршанием. Несмотря на отличную погоду и умиротворяющий пейзаж, Андрею было немного не по себе. Он думал о матери. В последний (теперь он уже точно знал, что в последний) раз он видел её лет пять назад, когда приезжал к ней то ли поздравить с днём рождения, то ли подписать какой-то документ на квартиру. Какая она сейчас? Сильно ли изменилась? Думала ли о нём перед смертью? Вспоминала ли их прогулки по парку и ту монетку, которая так и не досталась автомату?

Санаторий располагался на небольшой возвышенности и был окружён живой изгородью, аккуратно выстриженной каким-то очень умелым садовником. Пожилые мужчины и женщины в светло-голубых пижамах неспешно прогуливались вдоль ровных дорожек, покрытых гравием, а некоторых из них везли в инвалидных колясках заботливые медсёстры, одетые в белоснежную униформу. Андрей подумал, что не хотел бы здесь оказаться на старости лет, хотя сам и не понимал, что именно ему не понравилось. В вестибюле его встретила санитарка лет тридцати пяти и сообщила, что, пока тело матери готовят к прощанию, он может пройти в её комнату и забрать те вещи, которые хотел бы оставить себе. Они поднялись по массивной каменной лестнице на третий этаж и проследовали по коридору, по обеим сторонам которого были расположены одинаковые матово-белые двери, скрывающие за собой чьи-то жизни, вернее, то, что от них осталось. За одной из таких дверей его мать провела последние десять лет, а теперь в её комнату должны были поселить нового жильца, которого ждала та же участь. «Люди – очень хрупкие существа, – подумал Андрей. – Даже время способно убить их». Санитарка почему-то посмотрела на него и как будто между прочим произнесла: «Очень хорошо, что вы приехали. Ей было бы приятно увидеть вас здесь». Андрей кивнул, не понимая, зачем она говорит то, что он сам прекрасно знает.

Комната матери была идеально убрана, а её вещи, аккуратно сложенные на прикроватной тумбочке, сиротливо дожидались своей участи. Вот, например, её очки, с которыми она никогда не расставалась. Было так странно и неожиданно видеть их здесь, как будто они принадлежали другому миру – миру, где она не умерла, а просто оставила их на столике и сейчас вернётся за ними. Андрей аккуратно дотронулся до гладких стёкол и тут же отдёрнул руку, как будто порезался о гладкое стекло. Санитарка стояла рядом и смотрела на него ничего не выражающим взглядом, как бы намекая на то, что пора бы поторопиться, ведь новый жилец прибудет с минуты на минуту. Он поправил выбившуюся из причёски прядь и ещё раз осмотрел комнату.

– У вас очень красивые волосы, – вдруг сказала санитарка, – и лицо. Вы совсем не похожи на мать. Вы вообще не похожи ни на кого. Вам когда-нибудь говорили об этом?

– Простите? – было странно слышать такие слова от человека, с которым они знакомы всего полчаса.

– Редко встретишь такое лицо. Такое, как у вас, – уточнила она и склонила голову набок, растягивая губы в каком-то подобии улыбки. Андрею стало не по себе, и он зачем-то достал из кармана свою гладко отполированную монетку. Монетка была прежней, и это было хорошо.

– Скажите, у неё ведь были книги? – спросил он, пытаясь отвести от себя взгляд этой странной женщины. – Я помню, что она любила читать и всегда имела при себе небольшую библиотеку. Где они сейчас?

– Что? Книги? – она продолжала пристально смотреть на него. – Кажется, их унесли в комнату отдыха, чтобы другие гости тоже могли ознакомиться с ними. Они вам нужны?

– Да, принесите их, пожалуйста, если вас не затруднит.

Санитарка с сомнением взглянула на Андрея, и улыбка на её лице превратилась в лёд.

– Хорошо. Побудьте пока здесь, посмотрите другие вещи. Я сейчас схожу в комнату отдыха и посмотрю, что мне удастся найти.

Андрей кивнул, чувствуя облегчение от того, что скоро останется один. На какой-то момент ему показалось, что силы покидают его, и он сел на мамину кровать, вероятно на ту, где она умерла. Матрас услужливо отпружинил, и Андрей поморщился. «Скоро это закончится, – подумал он. – Скоро маму закопают в землю, и я вернусь домой. Отпраздную день рождения, куплю себе… Куплю себе… Ну, что-нибудь хорошее – то, чего мне не хватает для счастья. А Стёпка пусть завидует, ведь он, кажется, даже не понимает, что такое счастье. А впрочем, какая разница…»

Его мысли прервал какой-то глухой звук за дверью, и вскоре в комнату вкатилась небольшая тележка, нагруженная скучными книжными переплётами. Санитарка с таким же скучным и недовольным лицом толкала её перед собой, как будто несла непосильную ношу в своих натруженных руках.

– Вот то, что, кажется, принадлежало вашей матери, – устало прокомментировала она. – Можете взять себе любую. Или несколько. Или все сразу.

– Так много? – удивился Андрей.

– Да, она часто заказывала их в каких-то магазинчиках, и их доставляли почтой. Почти каждый месяц.

Андрей пробежался взглядом по обложкам. Томас Мор, Шекспир, Сартр, потом Оруэлл, Маркес, Достоевский. Нет, он не может забрать их все. Надо найти то, что было особенно дорого маме. Он подбросил монетку. Орёл. И что же это значит? Достоевский? Кажется, она что-то рассказывала про него.

– Я возьму эти.

– Это, кажется, набор… комплект… – санитарка не могла подобрать нужное слово.

– Собрание сочинений, – подсказал Андрей. – Сколько здесь томов?

– Один, два, три… – её пальцы, как мыши, забегали по книгам. – Одиннадцать.

– Отлично. Я взял сумку. Положу сюда эти книги и её очки. Остальное мне не увезти.

– Прикажете утилизировать?

– Утилизировать?

– Ну, может быть, раздать?..

– Да-да, раздайте. Это будет правильно.

– Как скажете.

К вечеру всё было окончено. Странно, но на церемонии прощания не было никого, кроме него, санитарки и пары пожилых женщин, скорбно поджавших свои сухие морщинистые губы, – то ли маминых подруг, то ли соседок, пришедших просто из любопытства. Музыки тоже не было, и только потемневшее небо, сжалившись над ними, слегка подрагивало, перебирая клавиши огромного невидимого органа, вторившего нежно-торжественным звукам скрипок. «Альбинони. Адажио в соль миноре, – узнал мелодию Андрей. – Конечно, что же ещё». Потом они все вместе пошли на кладбище, где уже была подготовлена могила глубиною метра три. Она казалась бездонной, и Андрей испугался, что, посмотрев в неё, он увидит что-то, что не предназначалось для его глаз. «Покойников всегда зарывают поглубже, – подумал он. – Но это не ради них, им-то уже всё равно. Это делается для живых – для того чтобы они поняли саму суть смерти».

Он вернулся домой под утро, и его плечи ломило от непривычной тяжести книг и мыслей. Надо было поспать, чтобы не видеть, как рассвет расщепляет день на до и после, чтобы немного пригладить свои мысли, чтобы поставить точку в этой истории и больше не возвращаться к ней. Но сначала – разобраться с книгами. Поставить их куда угодно, хотя бы на эту полку, где он хранил всякие безделушки, к которым никогда не притрагивался. Он даже не помнил, откуда у него накопилось столько хлама, ведь обычно вещи имеют какой-то смысл, содержат в себе воспоминания или хотя бы намёк на своё предназначение. А эти предметы были тусклыми и обезличенными, как если бы они уже родились старыми и никому не нужными.

Стараясь не смотреть на то, что он берёт в руки, Андрей быстро сгрёб в коробку содержимое полки: пузырёк с лекарством от простуды, фонарик, сломанный пульт от какого-то прибора, часы, в которых давно села батарейка, разноцветную баночку, кажется от леденцов, пахнущую ржавым железом… На их место одна за другой гордо вставали книги – книги, которые, в отличие от хлама, были настоящими, потому что они принадлежали его маме. Сначала первый том, потом второй, за ним – третий, и так до тех пор, пока очередь не дошла до восьмого. То есть до того, что должно было им быть, потому что восьмого тома не было. Был девятый, десятый, одиннадцатый и двенадцатый. Андрей открыл седьмой том. «Идиот (окончание)». «Идиот? – он усмехнулся. – Вот тебе и окончание. А что, интересно, в девятом? "Бесы (окончание)". Странно. У "Бесов" есть окончание, но нет начала. Наверное, оно осталось в санатории, с мамой. Надо непременно позвонить туда и попросить прислать».

– Что-то ты, красавчик, неважно выглядишь… – Стёпка внимательно смотрел на Андрея, пытаясь сообразить, в чём же заключается это «неважно».

– Да нет, это тебе кажется. Я просто подустал за последнее время. И эти книги ещё…

– Какие книги?

– Мамины. Кто-то потерял восьмой том из собрания сочинений. Мама бы очень расстроилась, если бы узнала об этом. Она во всём любила порядок. Вот, смотри.

Серо-зелёные тома были аккуратно выставлены на полке, как рота солдат, готовых к бою. Только вот боя никакого не было, да и рота была неполной, и это невыносимо раздражало Андрея. «Лучше бы не брал их вообще!» – думал он и старался не смотреть на это вопиющее несовершенство.

– А по-моему, нормально, – попытался подбодрить его Стёпка. – Красивые книги. Да кто заметит-то?

– Я замечу, – сухо ответил Андрей.

– Искал?

– Искал. Звонил в санаторий, они сказали, что у них нет.

– Слушай, – Стёпка вдруг повеселел. – А может, купить такую же? Ну, они ведь продаются где-то?

– Такой нет. Есть другое издание, другой цвет, другие авторы. Такой нет, – повторил Андрей. – Да и смысл? Та была мамина, она держала её, специально надевала очки, чтобы почитать её, думала над тем, что там написано. А если купить даже точно такую же, она будет не её. Ничья, понимаешь? И смысла в ней не будет.

– Ну не будет так не будет. Не расстраивайся. У тебя день рождения послезавтра.

– Ага.

– Ну тогда до послезавтра?

– Ровно в семь, помнишь?

– Да я уже месяц как помню, с того дня, как ты меня пригласил. Девчонки-то все придут?

– Обещали все. Мне-то попробуй откажи! – Андрей задорно подмигнул соседу.

Его усталость постепенно улетучивалась, а в голове прояснялось. Он завтра же вынесет эти книги на помойку и забудет и про них, и про маму, которой как будто бы и не было никогда на этом свете. У него скоро день рождения, и там будут девочки и все его друзья, и они непременно напьются и пойдут гулять по ночному скверу, под всевидящим небом, которое обязательно сыграет им «Чардаш» Монти. Как ни странно, жизнь никогда не теряла своего очарования, даже когда он на несколько дней загрустил и перестал замечать это. Она смиренно дожидалась, пока он разберётся с собой, с мамой и с книгами, пока не придёт Стёпка и не вернёт ему его обычное настроение, дожидалась, чтобы вновь засиять миллионами неповторимых оттенков. Надо было готовиться к празднику – по крайней мере, это займёт его на ближайшие пару дней.

Андрей решил, что не будет заказывать много еды, потому что в прошлый раз ему пришлось несколько дней доедать остатки, а это было довольно неприятно и унизительно. Выбрасывать недоеденное у него тогда не поднялась рука, и он давился позавчерашним тортом, который уже давно утратил всю сладость праздника. Воспоминания. Как хорошо, что он помнит свой предыдущий день рождения, ведь он так боялся, что это было не с ним. И даже вкус торта был таким отчётливым, как будто он ест его сейчас. «Стоп, разве воспоминания бывают такими яркими? Неужели опять… Нет-нет, этого не может быть, это всё произошло со мной ровно год назад, и кто угодно может это подтвердить. Кто угодно, да хоть Стёпка!»

Еды в этот раз действительно было немного, но вся она была тщательно подобрана и со вкусом расставлена на отполированном мраморном столе: свежайшие фрукты, солёное печенье, сыр и зелень, а рядом с ними очень дорогое красное вино и пара бутылок шампанского. Андрей несколько раз менял расположение блюд, чтобы они идеально подходили друг другу, но финальное решение всё равно оставалось за монеткой. Поначалу стол показался скудным, но это было не проблемой, ведь, если что, продукты можно дозаказать и их мигом доставит доброжелательный улыбчивый курьер.

Андрей взглянул на часы. Всё готово, надо лишь дождаться гостей. Через полчаса квартира наполнится вспышками чужих жизней, собравшимися воедино ради него, Красавчика, как они его называли. Или не называли? А кто тогда называл? Неважно. Скоро он обо всём забудет, а пока надо посмотреть на небо. Жалюзи, закрывавшие балконную дверь, ритмично колыхались под напором воздуха из кондиционера и тихо стукались друг об друга, как аккомпанемент той мелодии, которая звучала за окном. Андрей раздвинул их и сделал шаг навстречу ослепительному июньскому солнцу, приготовившись ощутить на своём лице его уютное тепло. Яркий свет заставил его зажмуриться на мгновение, но через несколько секунд он открыл глаза и в ужасе отшатнулся от перил. Неба не было. Вернее, оно было, но было «никаким». Оно молчало. Ни цветов, ни музыки, ни намёка на бездонность, просто голубая простыня, криво приделанная к наспех сколоченному каркасу, из которого торчали гвозди и свешивалась неопрятная стружка. Из-за простыни выглядывал край какого-то прожектора, который, видимо, должен был символизировать солнце. Лишившись своего привычного укрытия в виде голубой дымки, этот прожектор светил так искусственно ярко, что смотреть на него дольше нескольких секунд было невозможно. Сомнений не оставалось. Кто-то украл небо и подменил его неуклюжей подделкой, которую можно было различить даже невооружённым взглядом! Андрей стоял ошеломлённый посреди этого вопиющего хаоса, как актёр на сцене, в гриме и в роскошном костюме, который вдруг забыл слова на самом важном месте. Выход был только один – бежать за кулисы, где ему, конечно, достанется от режиссёра, но зрители, возможно, ни о чём не догадаются и подумают, что так и было прописано в сценарии. Андрей сделал шаг назад, и его тут же окутала прохлада кондиционера. Он запер дверь на балкон и несколько минут стоял возле неё, держась за ручку и тяжело дыша, как будто раздумывая, стоит ли попробовать выйти ещё раз.