Текст книги "Птицы молчат по весне"

Глава 5

Всеслав направлялся в скит, где ныне проживало племя Велижаны – вернее, те, кто из племени остался. За время своего существования «оборотни поневоле», которых остальные считали выродками, и правда, превратились в жалких, безвольных существ. Они боялись всех на свете, не умели себя прокормить, потеряли почти все навыки человеческой жизни, а новых, волчьих – не приобрели. У них не получалось ловко охотиться днём в зверином обличье, ночью же, в темноте, они плохо видели и не могли ни пахать, ни сеять, ни даже ягод-грибов как следует набрать. Плохо было то, что проклятье ведьмы касалось и их немногочисленных детей – те появлялись на свет точно такими же, как их родители – и конца-краю этому не предвиделось.

Многие из племени отчаялись и, будучи в человечьем облике, покончили со своей жизнью. Другие смирились, опустились, готовы были жить по-собачьи – радуясь лишь хорошему куску еды да тёплой конурке. В племени осталось не так много старожилов, которые всё ещё на что-то надеялись… Ну, а молодёжь, как и везде, часто бывала беззаботна – это всегда кончалось плохо.

При этом сама Велижана, которую несчастные «оборотни поневоле» давно звали своей княгиней, изо всех сил старалась не допустить соплеменников окончательно одичать и забыть о том, что когда-то они были людьми. Когда князь Полоцкий с Велижаной впервые увиделись, Всеслав почувствовал к ней уважение. Княгиня оборотней держалась спокойно и уверенно; только увидев Полоцкого, она поклонилась ему до земли и поцеловала его руку, не потеряв достоинства.

Велижана оказалась крупной, статной женщиной с золотисто-рыжей косой и твёрдыми, точно высеченными из гранита чертами лица. У неё были большие тёмные глаза, широкие скулы, крупные, пухлые губы и обветренная кожа. Всеславу рассказывали, что за своих оборотней она всякий раз готова была бесстрашно бороться. Если на них нападали, сама возглавляла оборону – в волчьем ли, в человеческом ли обличье. Будучи очень сильной, физически выносливой женщиной, Велижана, не задумываясь, бралась хоть за дубину, хоть за топор или даже саблю – у племени имелось немного оружия, добытого у людей.

Вокруг скита сейчас, ночью, было спокойно: видно, местный пристав всё-таки добился, чтобы беспорядки вокруг владений князя Полоцкого прекратились. Только вот надолго ли?

Всеслав спешился и только собирался постучать в крепкие дубовые ворота, как раздался скрип засова – похоже, оборотни его уже заметили или услышали. Всеслав прищурился: в глаза ударил свет факелов. В отличие от него, «оборотни поневоле» не обладали острым ночным зрением.

Встречающие поклонились ему в ноги; хорошо уже, что часовые исправно охраняли ворота. Всеслав пригляделся и заметил среди них сына Велижаны – крепкого рыжеволосого парня, очень похожего на мать.

Они вместе подошли к дому – простому, бревенчатому, в два этажа. На верхнем этаже находились комнаты Велижаны и её родичей, на нижнем – всех прочих. В дневное время, становясь волками, «оборотни поневоле» либо спали в подклети, либо бродили среди деревьев в границах скита, не выходя за ограду. Ну, а если кто выходил, на свой страх и риск, назад мог и не вернуться.

Велижана всё-таки заставляла своих подопечных кое-как засевать огороды, ухаживать за садом, собирать фрукты. И даже по ночам, в немногие свободные часы, она обучала детишек читать и писать – либо настаивала, чтобы это делал за неё кто-то из старейшин.

Всеслав поглядел на неубранные затоптанные грядки с остатками растений, на неухоженный двор и полянку, где валялись мусор, разбросанные дрова, кинутые, будто за ненадобностью, пилы и топор… Грязь и разруха… Сын Велижаны заметил его взгляд и виновато потупился.

– Нехорошо, Велимир: если уж взялись за дело, надо делать как следует. Почему не держите в порядке двор? Коли тяжело, скажи – я пришлю сюда моего Данилу с подручными, они помогут, подправят всё, научат, если забыли…

Всеслав уже знал, что несколько недель назад Велижана потеряла мужа – того самого сына старосты, про которого говорили, что он связался с ведьмой-мельничихой. Однако её горе – это её горе, оно вовсе не оправдывало лени и небрежения остальных «оборотней поневоле».

– Вы бы матушку навестили, государь, – попросил Велимир. – А если Данила поможет – век будем благодарны.

Всеслав прошёл в плохо прибранные сени; ему встретились несколько оборотней, и каждый, только увидев, пугливо кланялся, а то и падал ниц. Почти все они в образе людей были неопрятны, лохматы, немыты, в истрёпанной, давно не чиненой одежде, босые.

Покачав головой, князь поднялся на второй этаж по узкой, скрипучей лестнице. Здесь ему навстречу вышла девка, прислужница Велижаны, и один из старейшин: бородатый, благообразный мужик в светлой рубахе – Велижане он приходился двоюродным братом. Он пригласил государя в горницу, которая по чистоте и порядку весьма отличалась от того, что было внизу.

Велижана вышла сама, даже прежде, чем Всеслав успел спросить о ней. Она поклонилась так же низко, как всегда, усадила на лавку, сама присела рядом на резной кованый сундук, нарочно подаренный ей Данилой. Князь Полоцкий ожидал застать женщину в слезах и немного удивился, когда княгиня оборотней спокойно и почтительно поблагодарила его за заступничество.

Велижана была одета в чёрное платье, чёрную же душегрейку и повойник, но смотрелась, как обычно, величаво, голову держала высоко.

– Я соболезную твоему горю, княгиня, – проговорил Всеслав. – Прости, что не приехал раньше – в Петербурге были дела. Услышал вот, что вас опять притесняют.

– Спасибо, государь, – поклонилась Велижана. – А княгиней меня не зови – какая я княгиня, самозванная… Похоронила Ждана моего, от дел отошла, а Велимир слишком молод, не справляется пока. Вот и упустили девку.

– Велижана, это не дело, – твёрдо сказал Всеслав. – Потере я сочувствую, но без тебя твои-то совсем ко дну пойдут. Их ведь только ты и вытягивала – не муж твой, не сын, а ты! А сейчас что: в ските грязь, всё разбросано, народ оборванный ходит! Они говорить ещё не разучились?! Не мудрено, что девка чуть в деревню не сбежала! Большая радость – жить тут!

Однако Велижана не стала оправдываться или возражать. Она заговорила о своём.

– Ждан мой здоров был, а последнее время всё заговаривался, винил себя… Мол, он с ведьмой тогда взаправду в сумерках гулял да на сеновал к ней хаживал, ещё когда мельник был жив. А потом как встретил меня, так и отрёкся от ведьмы, велел ей к нему и не приближаться, имя его позабыть. Он её не боялся!

– Вот как…

– Да. Ведьма его в ответ спросила: «Не пожалеешь?», смеялась ещё тогда. Ждан думал, она уверилась, что он к ней, раскрасавице, обратно на коленях приползёт, оттого и спрашивает. А она другое в уме держала. Поэтому мой муж себя всегда и обвинял за то, что случилось с нами. Он меня больше жизни любил, но совестью мучиться столько времени не мог. Вот и ушёл… Мы ведь, почитай, век освобождения ждём. Я-то тоже человеческими глазами солнце увидеть хочу, хотя бы разочек, но давно не надеюсь.

Всё это Велижана рассказывала ровным, спокойным голосом, будто не о своих печалях.

– Скажи-ка, если вам смогут помочь, но не людьми обратно стать, а навсегда волками – согласились бы? – спросил Всеслав.

Велижана только что сидела бледная, безжизненная, со сжатыми губами, но едва услышала эти слова – кинулась к Всеславу, стиснула его руки.

– А что, государь, ты сможешь так сделать?! В волков навсегда нас обратить? Да ведь это всяко лучше, чем так – хуже псов! Те хоть на что-то годятся, хоть дворы охраняют, а мы и того не можем…

– Я пока хорошо не знаю, – с расстановкой произнёс Всеслав. – И сам вас обратить не смогу: не я вас заколдовывал. Но есть тот, кто, возможно, и сможет – если не расколдовать, то хотя бы обратить волками. Тогда и лесные братья вас примут: я им прикажу твоих не обижать. А кормить себя и сами научитесь.

Бледно-смуглые щёки Велижаны медленно покрыл тёмный румянец. Она отвернулась и прошептала что-то вроде: «Да неужели избавление?..»

– Пока я не уверен, соплеменникам ничего не говори, – продолжал Всеслав. – Тебе одной хотел сказать, чтобы уж совсем не отчаивалась. Если кто и сможет, то Она – та, что дочерям своим невиданную силу даёт: превращаются они и в птиц, и в рыб. И в зверей…

– А в людей? – с трепетом спросила Велижана.

– Как я знаю, настоящим человеком ни одна из них ещё не стала. Только вот… – он мгновенно вспомнил о Злате и замолчал.

Впрочем, Велижане, верно, как раз и можно всё рассказать – пусть знает. Она столько испытала сама, что и Злату, и её отчаянные метания меж двух миров поймёт наверняка, и уж точно никому не выдаст.

* * *

Анна Левашёва лежала на постели, пренебрегая приглашением хозяйки к ужину, и думала. Она содрогнулась, когда поняла, что у неё остался лишь один план – причём совершенно несообразный, в котором она не была уверена. Но что же ещё делать? Денег у неё всё меньше – и доставать их отныне будет неоткуда, а отложенная сумма мало-помалу таяла. Когда она в первый раз шла закладывать драгоценность – это было обручальное кольцо – то думала, что этих средств хватит надолго. Однако ростовщик, знакомый госпожи Лялиной, давал куда меньше, чем Анна рассчитывала. Князя Полоцкого в городе по-прежнему не было, да и, возможно, он не захотел бы её видеть. После их нелепого общения и её последующего бегства Анна, собственно, и не ожидала, что князь хоть попытается связаться с ней. Небось, думает: пропала – и пусть её!

«Он не желает иметь со мной дела, – отрешённо думала она. – Я навязывалась ему, объяснялась в любви, отправляла письма! Но я ему совершенно не нужна!»

Если позабыть о князе Полоцком, единственный человек, ради которого ещё стоило бы жить – её маменька, Алтын Азаматовна. После слов князя Анна уже не сомневалась, что та жива и даже, возможно, где-то недалеко. Тогда, если Анна найдёт её, если они познакомятся и узнают друг друга, эта невыносимая пустота в сердце окажется, наконец, заполненной. Маменька расскажет, откуда у Анны взялись её странные способности, отчего в детстве и юности она переживала те таинственные превращения… И ещё, рядом с Алтын Анна наверняка перестанет боятся каждого встречного, перестанет в каждом видеть врага!

Но как же, как её отыскать? Кто, кроме покойного отца и мачехи, Катерины Фёдоровны, знал пропавшую хотя бы в лицо? На этот вопрос у Анны был ответ: доктор Рихтер, да ещё господин Осокин, папенькин поверенный. Так ведь у них нет никаких сведений! Значит, всё равно оставался только проклятый князь Полоцкий, который, как назло, исчез в неизвестном направлении!

Она пролежала бы весь вечер на постели, в задумчивости глядя в потолок, если бы через дверь её не окликнула племянница хозяйки, мадам Лялиной:

– Госпожа Калинкина! Госпожа Калинкина!

Анна встрепенулась. Ну вот, не в первый раз уже она позабыла, что носит теперь другую фамилию. Когда она знакомилась с хозяйкой дома, то твёрдо помнила одно – своё настоящее имя называть нельзя! Поэтому, представляясь, Анна едва не отрекомендовалась Калитиной, да одумалась и старательно закашлялась – а после брякнула первое, что в голову пришло. Аграфена Павловна Лялина внимательно посмотрела на неё, но ничего не сказала.

Однако хозяйка оказалась совсем не так проста – уже через час Анна снова попалась в хитро расставленную ловушку. Назвавшись девицей Калинкиной, званием мещанкой, графиня Левашёва позабыла, что должна соответствовать заявленному образу. И когда Аграфена Павловна между делом бросила: «Dites-moi, mon ange, quel âge avez-vous?» (Позвольте спросить, мой ангел, сколько вам лет?), Анна машинально ответила: «J’ai vingt-deux ans» (Мне двадцать два).

Лялина мелодично рассмеялась и произнесла что-то вроде: «О, я смотрю, вы получили прекрасное воспитание – да и ваше произношение, дорогая, выше всяких похвал». Анна же вспыхнула до корней волос; она ожидала, что хозяйка начнёт расспрашивать её по новой, но та пока ничего не прибавила. Лишь познакомила со своей племянницей Полей – тихой, худенькой, неприметной на вид девушкой с русыми волосами и остренькими чертами лица. Видно было, что эта Поля находится в полном подчинении у своей тётушки.

Анна спустилась вниз. Аграфена Павловна уже сидела за столом, накрытым весьма нарядно и торжественно в сравнении с их обычными скромными трапезами. Глядя на хозяйку, Анна подумала, что могла бы поклясться: на вид-то Лялина – никакая не владелица мещанского домика, живущая весьма скромно. Даже будучи вдовой коллежского секретаря, она очень походила на тех дам из высшего света, которых Анна встречала чуть ли не каждый день, когда сделалась графиней Левашёвой.

– Поля, подай-ка ещё прибор! – велела Лялина и с улыбкой обернулась к Анне. – У нас, дорогая, сегодня гость к ужину. Весьма важный для меня гость.

Анна вежливо кивнула и присела за круглый, накрытый крахмальной скатертью стол. Гости Аграфены Павловны её ничуть не интересовали, да ещё она так утомилась сегодня. Какая досада – если бы знать заранее, можно было остаться в своей комнате, сославшись на головную боль, и попросить Полю принести ей ужин туда.

– Этот гость – мой любимый двоюродный брат, Анна Алексеевна. Из всей родни только он и сохранял со мною добрые отношения, когда я, против воли отца, вышла за моего несчастного Никифора Степановича… Но, знаете – любовь есть любовь! То, что муж беден и вынужден тяжёлым трудом зарабатывать на хлеб, меня тогда отнюдь не смутило!

– Вы совершенно правы, – машинально поддакнула Анна, думая о своём.

– Вот, а потом все родственники от меня отвернулись, я фактически сделалась изгоем, – продолжала Лялина, и Анна насторожилась. Что это хозяйке вздумалось откровенничать сегодня, да ещё на такую деликатную тему? – Вы представляете, милая, каково это: совсем девчонкой оказаться изгнанной из лона родной семьи?

– Представляю… – начала было Анна и остановилась. – То есть, откуда мне знать, но вероятно, вы чувствовали себя ужасно!

Её не оставляло ощущение, что Лялина не просто так завела этот разговор. Решила, что постоялица проникнется и броситься откровенничать в ответ?

Аграфена Павловна помолчала, словно дожидалась от неё ещё каких-то слов, и продолжала:

– Итак, со мной не желал говорить никто из семейства, отец и мать отреклись от меня, а бедняжка супруг был слишком робок и воспитан в почтении к вышестоящим по званию и положению. Он не мог ничего сделать. И только милый cousin, мой добрый Theodore остался мне другом! Он вам понравится, Анна Алексеевна, он настоящий рыцарь!

Говоря это всё, Лялина беспрестанно оглядывалась то на дверь, то на окно – но вышеназванный рыцарь всё не появлялся, Анна же упорно молчала. Всё это было как-то странно: уж не сватать ли её вздумала Аграфена Павловна?

При первой встрече Анна отрекомендовалась ей девицею, прибывшей из уездного городка в Петербург к родственнице, но с той дамой они разминулись – та вздумала куда-то уехать из города. Дальше её рассказ соответствовал истине: остановилась в меблированных комнатах, и, будучи ограблена, осталась без денег. Верила ли в это Аграфена Павловна, Анну не беспокоило. Главное – здесь, на Колтовской, она нашла тихий и скромный уголок, куда ни разу не наведывались блестящие экипажи и большие компании, и всю зиму было достаточно малолюдно. А вот летом в этот оазис зелени и садов многие петербуржцы переселялись на дачи, чтобы побыть ближе к природе – так что до мая Анне пришлось бы подыскивать новое жильё.

Она уже совсем решилась встать и извиниться перед хозяйкой, что не сможет быть за ужином. Но в этот миг Агрефена Павловна издала радостное восклицание и устремилась навстречу человеку, которого Поля почтительно провела в столовую. «Рыцарь» госпожи Лялиной оказался прекрасно одетым господином средних лет, в элегантном чёрном сюртуке, с золочёной тростью и золотой табакеркой в руке, множеством массивных перстней на пальцах. Этот человек обладал весьма приятной наружностью: бледная кожа, высокий лоб, крупный, породистый нос и чётко очерченные губы. На вид можно было подумать, что ему лет тридцать пять или чуть больше. Анне он мог бы даже показаться привлекательным, если бы не нескрываемое самодовольство и самолюбование, которые сразу угадывались в нём.

– Вот и милый мой Теодор! Как я рада, что ты нашёл время нас навестить! Позвольте, Аннушка, представить вам моего родственника, к которому я очень привязана…

«Рыцарь» изящно поклонился и поднёс руку Анны к губам – и та вздохнула про себя, догадавшись, что сбежать в свою комнату теперь уж никак не удастся. И ещё Анне показалось странным, отчего это вдруг Аграфена Павловна назвала её «Аннушкой», а не Анной Алексеевной? Точно пыталась показать гостю, что постоялица для них совсем своя, и с нею не нужно церемониться.

Глава 6

За ужином вышеозначенный «рыцарь», представленный Анне Теодором, а по его собственным словам зовущийся Фёдором Ивановичем, больше молчал. Он предоставил хозяйке дома вести беседу, сам же беспрестанно посматривал на Анну – пристальным, испытующим взглядом. Как ей показалось, Аграфена Павловна была что-то слишком уж весела и любезна со своим родственником, пыталась ежесекундно ему угодить. Такое поведение, непохожее на её обычную строгую сдержанность, можно было объяснить тем, что она многим была обязана Теодору. Но, вопреки уверениям про его тёплое отношение к Аграфене Павловне, он держал себя с ней довольно сухо и безразлично, даже пару раз назвал «госпожой Лялиной». Хозяйка шутливо возмутилась и велела гостю не церемониться с ней в присутствии Анны Алексеевны.

Анне оказалось нелегко в нынешнем состоянии духа поддерживать пустые разговоры за столом – да и страшно было проговориться, если этот господин вздумает спрашивать об её прошлом. Поэтому она старалась изображать застенчивость и всем видом показывала, что ей неловко в компании «рыцаря».

Лялина рассказала, что Теодор служит в надворном суде; попутно она шепнула Анне на ухо, что кузен имеет чин коллежского асессора, и человек он в высшей степени уважаемый. Для чего постоялице непременно нужно было это узнать, осталось пока невыясненным. Когда приступили, наконец, к ужину, Аграфена Павловна разливалась соловьём о своих насущных делах. Она организовывала пансион для девочек-сирот, которых отчаявшиеся от нужды родственники, бывало, отдавали жестоким, нерадивым хозяевам в батрачки, а то и просто заставляли «зарабатывать» на улице. Анна уже слышала от Лялиной про этот пансион и, разумеется, всячески сочувствовала её начинаниям. Только вот каждый раз, возвращаясь домой, Аграфена Павловна жаловалась постоялице на нехватку средств и говорила, что нужно совсем немного денег, вот ещё чуть-чуть – и дело пойдёт на лад.

– Я уже приютила нескольких таких бедняжек в небольшой милой квартирке здесь, неподалёку, – расстроенным голосом говорила Лялина. – Только вот мне никак не удаётся получить субсидию! А расходов так много: платить нужно и за комнату, и за дрова, и за воду! А одежда, бельё! А жалованье женщине, которая присматривает за этими несчастными созданиями, когда меня нет, и стряпает для них, и убирает! У неё очень много работы.

– Но разве ваши воспитанницы так малы, что не в состоянии сами подмести пол в комнате? – как-то раз удивилась Анна. – По какому же они году – неужто совсем младенцы?

Аграфена Павловна на мгновение смутилась.

– Да нет… Там девочки разного возраста. Но, поверьте, Анна Алексеевна, многие из них не могут даже этого! Не буду оскорблять ваш слух разными ужасными историями, однако некоторые, действительно, не в состоянии следить за собой и своими вещами! Они… Они раньше жили ужасно тяжело!

Анна из вежливости пыталась расспрашивать про приют, как-то даже предложила свои услуги: к примеру, она могла бы обучить девочек хотя бы чтению и письму, так чтобы они не были совсем уж беспомощны в дальнейшей жизни. Но Аграфена Павловна отказалась даже с каким-то испугом: мол, негоже такой нежной и деликатной барышне, как госпожа Калинкина, возиться с девочками из столь низких слоёв общества! Анна возражала, говоря, что ей хотелось бы хоть куда-то себя применить, но Лялина была непреклонна. Зато на все расспросы, как идут дела, она каждый раз с сокрушённым видом рассказывала про недостаток средств для пансиона – иной раз Анна замечала и слёзы в её глазах. Разумеется, сама она не могла оставаться безучастной, сравнивая своё детство с детством этих бедняжек. Графиня Левашёва поднималась наверх, доставала из потайного кармана кошелёк: после кражи в меблированных комнатах Анна не доверяла уже никому и всегда держала деньги при себе.

Лялина отказывалась, украдкой смахивая слёзы, убеждала, что постоялице деньги нужнее, ведь она сама находится в непростой ситуации… Но протесты вскоре иссякали, она нежно целовала Анну в лоб и называла ангелом. Так постепенно в ломбард и отправились сперва обручальное кольцо, потом серьги, потом отцовский крест. Анна каждый раз давала зарок беречь и не тратить хотя бы небольшую сумму с заклада, однако пообещать это себе оказалось куда проще, чем исполнить.

* * *

– Представь, дорогой Теодор, – рассказывала за ужином Аграфена Павловна, – я прямо не знаю, что делала бы без помощи нашей милой Анны Алексеевны! Она оказывала мне большую поддержку, будучи сама в отчаянном положении…

– Ну уж, не преувеличивайте, Аграфена Павловна, – натянуто улыбнулась Анна: не хватало ещё, чтобы её жизненные трудности стали предметом застольной болтовни, да ещё в присутствии совершенно чужого человека. – Я вовсе ничего особенного не сделала. Расскажите лучше, удалось ли вам найти недорогую портниху, которая привела бы в порядок одежду ваших девочек?

Однако «рыцарь», только что слушавший госпожу Лялину с полным безразличием, вдруг участливо обратился к Анне:

– У вас в самом деле какие-то неприятности, сударыня? Могу ли я вам чем-нибудь помочь? Правда, в Петербург я прибыл не так давно, до этого служил по губерниям – но кое-какими знакомствами, разумеется, обзавёлся. Вы только скажите, я готов сделать для вас всё, что потребуется.

– Благодарю вас… Фёдор Иванович, – с некоторым замешательством ответила Анна. – Не думаю, что мои дела так уж плохи, как представляется госпоже Лялиной. Я… Я всего лишь дожидаюсь, пока моя тётя вернётся из путешествия…

– Так, моя милая, вас же ограбили! – напомнила Аграфена Павловна. – И идти вам было бы некуда, если бы не я.

– Ограбили?! – потрясённо переспросил «рыцарь». – Вас? Да это же неслыханная низость! Женщины, подобные вам, рождены для поклонения и восхищения! Если вы укажете мне место, где это произошло, я немедленно натравлю полицию на этих негодяев! Они не достойны называться людьми!..

– Не стоит, право, – с трудом прорвалась Анна сквозь поток праведного гнева. – Ридикюль мне вернули, ну а деньги…

– Деньги! – воскликнул Теодор. – О чём вы говорите? Такая красавица, как вы, не должна даже знать такого слова и вообще думать об этом! Вот. Аграфена, возьмите это в счёт платы вашей прекрасной квартирантки.

Он вынул несколько купюр – Анне не было видно, какого достоинства – и положил на край стола. Лялина быстро сгребла деньги и спрятала, а постоялице мимоходом шепнула на ухо: «Ну, что скажите? Я ведь говорила, он – рыцарь!»

Графиня Левашёва решительно не знала, как себя вести, и погибала от неловкости. Это с чего же кузен хозяйки вдруг вздумал за неё платить? Всё произошло так быстро – она и возразить не успела; к тому же деньги отдали не ей, а госпоже Лялиной! Не могла же Анна выхватить ассигнации из её рук? Лялина и Теодор – родственники, они могут и сами разобраться!

– Не смущайтесь, сударыня! – сверля её глазами, заявил «рыцарь». – Моя натура такова, что я никак не могу пройти мимо прелестной женщины, если она в беде. О, мне надо было родиться не в наш холодный, циничный век, а во времена короля Артура, когда во славу прекрасных дам сражались на турнирах, и бились не на жизнь, а на смерть!

– Поля, принеси-ка нам шампанского! Бутылка в погребе, – велела Аграфена Павловна; девушка поспешно выскочила из-за стола.

– Фёдор Иванович, вы уж, пожалуйста, простите, но я не могу позволить, чтобы вы платили деньги за квартиру вместо меня, – Анна всё-таки твёрдо решилась вернуть «рыцаря» с небес на землю. – Вы очень добры, но мы почти не знакомы: вы видите меня в первый раз. Коли угодно, можете помочь госпоже Лялиной с её приютом – и это будет даже очень кстати. А за себя я буду платить сама.

Теодор выслушал её отповедь с удивительным смирением и кивнул.

– Вы правы, сударыня! – он развёл руками. – Я знаю, что бываю смешон с этими своими порывами… Ну, тогда мы договоримся, что те деньги, и правда, пойдут для приюта. Но скоро мы с вами сделаемся друзьями – и тогда вы не преминете обратиться ко мне, коли вам потребуется помощь! Обещайте!

Сейчас он говорил совсем другим тоном, не напыщенным, как минуту назад, а естественным и слегка смущённым; Анна почувствовала, что этот человек стал ей более симпатичен. Она улыбнулась ему в ответ.

– Ну, дорогие мои, давайте же поговорим о более приятных вещах, чем деньги и долги, – попросила хозяйка, разливая шампанское по бокалам. – В любом случае, Теодор, я тебе страшно благодарна. Расскажи, приобрёл ли ты тот элегантный тильбюри, о котором говорил в прошлый раз?

* * *

В середине зимы князь Полоцкий вернулся, наконец, в любимое поместье у истока реки Тосны. Там, в долине, обрамлённой орешником, дикой смородиной, лесным крыжовником и лиственницей, находился Волчий Стан – дом, напоминающий крепость и окружённый парком, похожим на лес. Это была его старая привязанность. Никто, кроме Данилы, не знал, что князь купил Волчий Стан ещё сто лет назад – да и гости бывали тут нечасто. Вернее сказать, никто из его городских приятелей сюда и не заезжал, и даже не знал об этом лесном убежище. До ближайшего жилья лежал долгий путь через леса.

Петербургских друзей и знакомых Всеслав, бывало, приглашал в уютную и благоустроенную усадьбу к северу от Петербурга, недалеко от Сестрорецкого разлива. Там был большой светлый дом с колоннами и широким подъездом для карет, там находилось большое хозяйство: поля и угодья, фруктовый сад, огороды, конюшни. Здесь же, в Волчьем Стане, он мог чувствовать себя свободным от условностей и вечных оков светской жизни.

Сюда, в эту глушь, по приказу Всеслава Данила должен был доставить Анну, чтобы спрятать её от глаз мужа и мачехи. Во время скачки через лес князь Полоцкий думал, что, разумеется, несправедливо было бы оставлять почти уже совершившееся преступление безнаказанным. Владимир Левашёв и его тёща – убийцы. Всеслав до мельчайших подробностей запомнил рассказ Анны и понимал, что свидетелей, кроме горничной, у них нет. Лакей Левашёва Денис ничего не скажет: для него доказать вину барина означало признать и своё прямое соучастие; чтобы избежать каторги, Денис будет выгораживать Левашёва до последнего. Что касалось Любы, то на неё тоже не было особой надежды: если бы она не боялась и хотела помочь Анне, то сразу пошла бы к ней и рассказала всё как есть. Но Люба молчала – тогда что же остаётся? Не станет ведь он рассказывать в полицейском участке, как учуял на ботинках и платье графини Левашёвой запах колдовского зелья, а несколько дней спустя самолично разрывал клыками убивающий её шерстяной шнурок?!

Хотя… Какое ему, Всеславу, собственно, дело до дальнейшей судьбы семьи Левашёвых? Он выполнил просьбу Златы, увёз Анну из Петербурга и спрятал; теперь ни одна живая душа не узнает, где находится графиня. Когда же Полоцкий отыщет Злату, любимая наконец-то сможет обнять дочь и загладить свою вину перед ней. И тогда – Всеслав надеялся на это всем сердцем – всё станет хорошо. Возможно, и Злата всё-таки перестанет выбирать между миром людей и нелюдей, примет его образ жизни, выйдет за него замуж; если она захочет, они даже обвенчаются в церкви, и Злата обретёт покой…

– Ваше сиятельство… – Данила возник перед ним так внезапно, что конь Всеслава всхрапнул и попятился.

Полоцкий едва не выругался, но, разглядев в сумерках зимнего вечера лицо управляющего, понял: что-то не так.

– Государь! Нам, верно, в Петербург возвращаться надобно скорее.

Немного позже не рассёдланный вороной неспешной рысью приблизился к воротам Волчьего Стана и призывно заржал, требуя, чтобы его впустили, накормили и дали отдохнуть. А по лесу быстрее ветра нёсся огромный волк с удивительно яркими глазами. Его, будто тень, сопровождал тощий костлявый пёс грязно-рыжего цвета.